Д-р Аренс, довольный и счастливый, вышел из магазина и бодрым шагом направился к своему дому. Тротуары Морской и Невского пестрела гуляющею публикой. Все вышли подышать свежим морозным воздухом на предобеденную прогулку.
Д-р Аренс, приветливо улыбаясь, раскланивался налево и направо. У него было обширное знакомство. Вдруг глаза его радостно сверкнули и, быстро подавшись влево, он остановил красивого блондина, торопливо шедшего мимо него.
— Сергей Семенович, это вы?.. Давно вернулись? — спросил он, пожимая руку блондина. — Я несколько раз вспоминал о вас! — добавил он.
Красивый блондин поднял на него свои голубые глаза, и на лице его отразилась досада. Он торопливо пожал руку доктора и, видимо, захотел скорее отделаться от неожиданной встречи.
— Приехал вчера только, — поспешно ответил он, — к вам непременно завтра вечером забегу, а теперь некогда… «Чтобы чорт тебя побрал! Вот не вовремя!» — тут же подумал он.
Д-р Аренс поморщился; но ему нужен был этот красивый блондин, единственный его сотрудник по научным исследованиям, только что приехавший из Парижа с конгресса по вопросам гипнотизма.
— Ах, погодите, — сказал он, придерживая блондина за локоть. — Вы ко мне сегодня зайдите, непременно сегодня. Видите ли, у меня открылись совершенно новые факты касательно самой природы гипнотического…
И д-р Аренс начал передавать блондину открытые им явления, а блондин стоял, переминаясь с ноги на ногу, и, тоскливо озираясь, думал: «Вот ведь привязался-то, Господи! Словно невесть что, а из-за него опоздать придется!.. У-у, чорт!.. Сперва Гржимайло задержал, прилетел на квартиру; там Анетова встретила, трещать начала, теперь этот идиот… А она ждет, ждет, — и уедет. Еще рассердится, дуться начнет»…
Доктор вдруг оборвал свою речь, недовольно нахмурясь.
— Если вы на свиданье спешите, так и заявили бы сразу, — резко сказал он, подавая блондину руку.
Тот в изумлении отшатнулся и, смущенно улыбаясь, пробормотал:
— Действительно… то есть не на свиданье, но тороплюсь… Это вы верно…
Доктора развеселило смущение собеседника.
— Эх, юность, юность! — сказал он уже добродушно и через минуту крикнул удалявшемуся блондину: — так вечером, сегодня!
— Непременно! — ответил, обернувшись, блондин и почти побежал к извозчику.
«Ишь, как торопится!» — улыбнулся доктор и тем же гордым, уверенным шагом пошел дальше. Он улыбался дорогою и говорил сам с собою, как бы делая наблюдения над прохожими.
Странны были речи его, тем более странны, что он не был ни писателем, ни рисовальщиком типов, а был ученым, не знавшим людей, три четверти своей жизни проведшим в кабинете!
«Какой важный, посмотришь», — думал он, перегоняя стройного офицера, — «идет в перевалку, сабля звенит, шинель в бобрах, а между тем только и думает: хоть бы 10 рублей достать откуда-нибудь!»
«Забавная парочка… Кажется, воркуют, точно голубки, а в душе клянут друг друга…»
«Бедный городовой! Смотрит за порядком, а сам думает, чем бы семью прокормить: ребенок заболел… расходы…»
«Вот, ведь, за мазурика примут все, а он вешаться идет!..»
Доктор поспешно подошел к пожилому мрачному оборванцу, угрюмо переходившему улицу, и заговорил:
— Оставьте! Что вы задумали?! Разве нет у вас больше надежды, силы…
Оборванец остановился, как вкопанный, и с искаженным от страха лицом едва проговорил:
— А вы… откуда?..
— Я знаю, я следил за вами?
— Зачем?
— Я хочу вам помочь!
И доктор мало-помалу успокоил бедняка, дал три целковых и свой адрес, приказав прийти на следующее утро. Оборванец ожил. В глазах его блеснуло что-то вроде надежды.
Счастливый этой встречей, доктор пошел дальше, но по мере пути его лицо все больше и больше омрачалось. Он все ниже и ниже опускал голову. Мысли его почему-то приняли другое направление. Может быть, на него подействовала встреча с оборванцем, а может быть — оттого, что, свернув с Невского и идя вдоль Лиговки, он не видел уже закутанных в богатые меха, довольных, сытых людей, и ему все чаще встречались легкие пальто, худые платки, стоптанные сапоги, посиневшие от холода лица, испитые и измученные. Может, наконец, на него повлияло и то и другое вместе, — только все грустнее и грустнее становились его мысли.
«Боже, как много горя!» — думал он. — «Мы, веселые и довольные, с беспечной улыбкой идем мимо людей, а в сердцах этих людей угасает надежда; у одного погибла любовь, у другого смерть унесла любимых существ, у третьего нет приюта, нет куска хлеба, ни работы, ни сил, у четвертого…»
И долго бы думал доктор о бедствиях, посылаемых судьбою на долю бедняков, если бы его не остановил молоденький студент. Он поклонился и торопливо заговорил:
— Как я рад, профессор, что встретился с вами. Я поджидал вас в университете, но как-то не успевал застать вас свободным!
При виде юного, свежего лица студента, д-р Аренс опять вернул себе на время утраченное настроение.
— Зачем я вам?
— Я пишу реферат, профессор, о наследственной порочности, и мне бы хотелось воспользоваться вашими указаниями; я хотел просить разрешения побеседовать с вами!
«Любознательный юноша!» — подумал доктор и пригласил его к себе, назначив день.
— Мало теперь кто работает честно, — заговорил он затем. — Вас как зовут?
— Крюков!
— Да, Крюков, мало кто работает честно. Все хотят достигнуть, не трудясь, — знать, не изучая, — а наука требует жертв, и каких!.. Надо отдаться ей со всем пылом…
Доктор говорил, а студент слушал его с заискивающей улыбкой и думал: «Да, брат, тебе легко распевать. Ты кончил лямку эту, теперь живи только! Уважение, хорошее место, деньги, красивая жена, — чего еще надо? Катайся себе по съездам, да и все тут!..»
Доктор сначала нахмурился, но потом улыбнулся и перебил свою речь.
— Нет не «все тут!» — сказал он с оттенком грусти, — этого мало, коллега! Я приобрел имя, уважение, но их надо беречь, а это еще большая работа, чем приобретать. Правда, я обеспечен, но это еще больше налагает на меня обязательств!
Студент покраснел до самого козырька фуражки.
Чтобы не смущать его больше, доктор ласково сказал:
— Так в среду вечерком!.. Мы потолкуем! — и пошел домой.
По дороге он невольно задумался о себе. Да, он бесспорно удачлив. Его товарищи — то чиновники, и то небольшие, то учителя, а он уж ординарный профессор. Его знают, уважают, его слова считают авторитетными. Да и в жизни ему тоже повезло: он со средствами; у него красавица жена и бойкий сынишка уже в третьем классе гимназии… Да, он счастлив, а теперь… с этим великим изобретением его имя станет бессмертным…
Он дошел до дому, приветливо кивнул швейцару, распахнувшему перед ним двери, легко взбежал во второй этаж и нажал пуговку воздушного звонка у двери, на которой сверкала медная дощечка с надписью: «Владимир Платонович Аренс».