Сразу за поселком начинались крытые редким кустарником небольшие холмы. Дорога вилась между ними, незаметно поднимаясь вверх. Где-то впереди, на пути экспедиции высился один из труднейших перевалов — Становой хребет.
Несмотря на сравнительно пологий подъем, тяжело груженные машины едва-едва продвигались вперед. Скользкий, плотный, укатанный идущими по тракту автомашинами снег затруднял движение. Пройдя несколько сот метров, тракторы начали буксовать: гусеницы скользили, моторы ревели, тракторы рвались вперед, но, словно сдерживаемые какой-то силой, оставались на месте. Потные, несмотря на сильный мороз, трактористы прилагали все силы, все умение, чтоб сдвинуть сани: лавировали, меняли скорости. Но дело не шло.
Провожавшие экспедицию жители Невера вначале шли рядом с тракторами, смотрели на мытарства трактористов и долго топтались около буксующих машин. Наконец провожавшие замерзли и разошлись по домам. Благо, недалеко пришлось возвращаться: колонна едва отошла от поселка.
— Намаются, горемычные, — жалели жители участников похода.
А некоторые говорили:
— Разве мыслимо на наших путях да с таким грузом. Толковал им Никита Лукич Ивлиев: нельзя, мол, брать с собой столько поклажи. Так нет, свое гнут. Фасону у этих заводских больно много.
Уже и детишки — самые стойкие, самые любопытные зрители — убежали домой поесть и погреться, а колонна все еще топталась невдалеке от Невера. Его деревянные домики были на виду у колонны, и в надвигающемся вечернем сумраке так заманчиво начинали светиться окна.
Вновь и вновь пытались трактористы двигаться вперед. После больших мытарств это в конце концов удавалось, тракторы начинали идти. Но не успевал тракторист хоть немного насладиться равномерным движением, как снова скользили вхолостую гусеницы, снова прерывался ход машин, и все нужно было начинать сначала. Очередность, в которой тракторы должны были следовать, нарушилась. Чья машина не буксовала, тот и шел впереди, обгоняя других. Соколов на своем первом, головном тракторе вместо начала колонны очутился в ее хвосте, затем занял пятое место, потом второе и, наконец, когда уже, казалось, дело наладилось, машина снова остановилась, и Соколов, вне себя от досады, начал бороться с очередной пробуксовкой.
Худощавый, скуластый тракторист Самарин нервничал больше всех.
— Ехать согласен, на опасность согласен, а так ползти не могу — сил нет, измучился! — жаловался он своему сменщику, трактористу Ершову. — Сколько можно? Так будем идти — через полгода не дойдем. Зря только время тратим.
Закутанный в доху Ершов сидел не шевелясь и не отзывался ни словом на злые выкрики товарища. Самарину порой казалось, что сменщик его просто спит. Спит! Когда все дело срывается! Чтоб отвести душу, Самарин сердито толкал Ершова локтем в бок.
— Чего тебе? — спокойно поворачивал к нему голову Ершов.
Круглые карие глаза его смотрели на Самарина не мигая, и было непонятно, что они выражают: безразличие или невозмутимое спокойствие, тонко скрываемую насмешку или умело сдерживаемую ярость.
Кое-кто из трактористов знал Ершова раньше, несколько лет тому назад. Теперешнее поведение Ершова их поражало.
— Притворяется парень, — говорили они, — не может такого быть…
Эти люди рассказывали о таких диких проделках Ершова, так много говорили о его отчаянной, бесшабашной храбрости, что все только диву давались — не верили.
Однако Ершов и в самом деле вел себя примерно, дисциплинированно. И Козлов высоко ценил его. Абрамов тоже был им доволен. Узнав о прошлых проделках Ершова, Абрамов вызвал его к себе и спросил: правду ли говорят о нем люди?
Ершов немного подумал, потом коротко и спокойно ответил:
— Правду.
Абрамов испытующе взглянул на него.
— Судя по твоему сегодняшнему поведению, это трудно представить…
Ершов нехотя улыбнулся.
— И не нужно представлять, — сказал он.
— А ты не дашь повода к этому?
— Нет, не дам, — твердо ответил Ершов и добавил: — Бывало, но больше не будет.
Абрамов внимательно посмотрел в глаза Ершову.
— А откуда такая уверенность? — спросил он.
— А вот оттуда, что я себе зарок дал — настоящим человеком стать. На летчика учиться пойду. Поход этот мне проба: выдержу — пойду в летчики, не выдержу… — Ершов помолчал… — сам себе наказание придумаю…
Тракторист говорил спокойно, не меняя тона, как о самом обычном деле, и видно было, что слов своих он на ветер не бросает. И то, что задумал, — сделает.
— Не знаю, конечно, о каком наказании ты говоришь, но это уже лазейка, по-моему, — ответил Абрамов. — Настоящий человек добивается своей цели во что бы то ни стало, без всяких оговорок. Вот ты подумай об этом…
После этого разговора Абрамов, зная крайне резкий, раздражительный, горячий характер Самарина, назначил ему в напарники Ершова.
— Ничего, тут коса на камень найдет, — возразил он Козлову, считавшему, что таких двух горячих по натуре людей нельзя сажать на один трактор.
Теперь вконец расстроенный Самарин искал повода для ссоры. Хотелось хоть на сменщике сорвать накопившееся зло. На спокойный вопрос Ершова: «Чего тебе?» — он выругался и сплюнул.
— Расселся, как кукла… «Чего тебе!» — передразнил он сменщика.
В желтоватых, еще более округлившихся глазах Ершова на миг вспыхнули искры гнева, но сразу исчезли.
— Ты чего лаешься? — почти спокойно возразил Ершов. — Может, устал, смена требуется? Так вставай, я поведу машину.
Тон Ершова был спокойный, но в словах чувствовалась насмешка. Его, Самарина, жалели. О нем думали, что он устал. Ему предлагали смену. Да он вообще не нуждается в Ершове. Не нужно ему сменщиков — сам справится. Самарин снова выругался и на минуту смолк. Трактор вдруг перестал буксовать и двинулся дальше. Самарин выждал минутку, словно боясь остановить машину, потом осторожно повернулся к Ершову и предложил ему убираться ко всем чертям. Сменщик сидел, укрывшись дохою, и будто спал. Потом он нехотя ответил:
— Давай веди лучше трактор, плетешься в хвосте колонны. С трактора меня прогонять — не дорос еще. И вообще — хватит, знаешь…
К трактору подошел Складчиков.
— Как моторчик? Перебоев не слышно?
— Не слышно, — буркнул Самарин.
Он так увлекся нападениями на Ершова, что даже перестал следить за трактором. Складчиков, как обычно, весело улыбался. Его, казалось, мало волновало, что колонна топчется на месте. Прислушавшись к работе мотора, Складчиков ласково протянул:
— Культурненько, а?
У него все выходило как-то ласково, вежливо и несколько таинственно.
Трактор (в который уж раз!) перестал идти, гусеницы снова забили, скользя по твердому снегу, Самарин начал бешено работать рычагами, безуспешно стараясь пустить машину вперед. Мимо, на большой скорости промчалась управляемая Белоусовым грузовая машина. Самарин с завистью посмотрел ей вслед и бросил:
— Вот это да! Пять лет жизни отдал бы, чтобы так ехать… Ух, ты… — свирепо зарычал он снова, бросая трактор вперед.
Стяжки звякнули, бешено взвыл, напрягаясь, мотор. Сани как будто слегка сдвинулись, но вот опять пошли вхолостую хлестать гусеницы. Полетели перемешанные со снежной пылью комья обледенелого наста, посыпались искры: гусеницы пробили снег, и сейчас железо кромсало камень мощеной дороги, вырывало его из гнезд.
— Погоди, погоди! Так, брат, нельзя, — остановил Самарина Складчиков. — Обещание-то наше помнишь, какое мы в Невере давали?
— Это какое такое обещание? — угрюмо процедил Самарин, действительно не помнивший, о чем идет речь.
— Дороги не портить, дорогой товарищ! Ты ведь, друг, и впрямь дорогим можешь оказаться. Разобьешь автомагистраль — застопоришь переброску грузов. Это, брат, весьма дорогое удовольствие получится. Ну-ка, дай я немножко попробую.
Самарин хотел, чтобы встал Ершов, но тот сидел недвижимо, как вмерзшая глыба, и рассерженному трактористу пришлось самому спрыгнуть с трактора.
Складчиков немного подрегулировал газ, поиграл, перебирая то одним, то вторым рычагом, затем круто развернул трактор вправо и не спеша, без рывка послал его вперед. Сани скрипнули, но не сдвинулись с места.
— Слышишь, скрипят? — многозначительно протянул Складчиков, обращаясь к Ершову. — «Пожалуйста, мы готовы двинуться, — говорят сани. — Только подсобите нам маленько. Покачайте нас, конечно, пошатайте…» Ну, что ж, раз просят, надо уважить, — продолжал приговаривать Складчиков. — Кто за, кто против, воздержавшихся нет?
А тем временем трактор уже повернул круто влево, затем опять вправо, потом внезапный рывок под углом, гусеницы вгрызлись в снег, но не соскользнули, а пошли дальше, таща за собой сани.
Движется машина минуту, вторую, пятую…
«Удачлив ты, парень, — думает про Складчикова Ершов, — повезло тебе, что-то долго не буксует машина».
Но вот опять остановка, и снова Складчиков со смешком, будто шутя, «подсобляет» трактору.
«Нет, тут дело не в удаче, — решает Ершов. — Ну-ка, присмотрюсь, как это он делает?»
Ершов поворачивается к Складчикову и начинает внимательно приглядываться к его ловким и точным движениям.
На дворе уже поздний час. Луна и сверкающий снег разгоняют темноту. И все еще вырисовывается вдали, на фоне сопок и синей громады леса, кое-где поблескивая светом в окнах, поселок Большой Невер.
Настроение участников экспедиции ухудшалось. Куда девалось бодрое, хорошее, боевое чувство, кипевшее в груди каждого в начале пути. Усталые, измотанные бесконечными остановками и топтанием на месте, трактористы молча возились у своих машин, время от времени разряжая накипевшее зло залпами ругани. Уныние и безразличие все более овладевало людьми. К остановкам уже начинали привыкать. Они превратились в обычную, нудную, изнурительную, но, очевидно, неизбежную работу, которую хочешь — не хочешь, а нужно делать. Вся эта история с остановками не сулила ничего хорошего впереди, отбивала всякую веру в успех начатого дела, а уж давно известно, что без веры нельзя ничего достичь. Если б каждый участник экспедиции не заявил торжественно на совещании в Невере, что остается, — теперь несомненно нашлись бы желающие уехать домой.
«Если на каком-нибудь десятке километров, на довольно легком участке пути мы топчемся уже около суток, — рассуждали они, — так весь путь не пройти даже и в три месяца, как это предполагал Ивлиев».
Кстати, сам Ивлиев время от времени появлялся возле колонны. Притворно сокрушаясь, он выражал свое сочувствие участникам перехода, горестно качал головой, спрашивал, не нужно ли чем-нибудь помочь, и, едва скрывая удовлетворение, катил на легковой машине обратно в поселок.
«Торжествует, — раздраженно думал Козлов, стараясь не встречаться со своим «официальным оппонентом», как шутя окрестил Ивлиева Абрамов. — Приедет сейчас домой и начнет хвастать: «Говорил я им, дуракам, что невозможно такой груз по нашим дорогам везти, — не верили. А теперь вот, небось, с первых шагов чувствуют на своей шкуре, кто был прав, я или они».
К шпорам, которые решил применить Козлов, Ивлиев относился весьма скептически.
— Скорей всего, — говорил он, — эти шпоры каждые полчаса будут отлетать, ломаться, расшатываться, и все время нужно будет останавливать колонну для их замены. Если же шпоры окажутся хорошими, то от дикой тряски расшатаются, рассыплются машины и опять-таки из этой затеи ничего хорошего не выйдет.
Покамест заказанные на заводе шпоры еще не прибыли, проверить правильность своих выводов Ивлиев не мог, хотя заранее торжествовал свою победу.
Заканчивались первые сутки похода, и лишь 16 километров пути было пройдено. С небольшого холма, где остановилась колонна, все еще был виден Большой Невер, и это особенно злило трактористов.
— Не дрейфь, ребята, — злобно шутил Самарин. — Главное сделано. 16 километров отмахали, всего пара тысчонок осталась.
За эти сутки ни Дудко, ни Складчиков, ни Козлов не отдыхали ни на минуту. Все время готовые помочь трактористам, все время чутко вслушиваясь и всматриваясь в работу тракторов, они, казалось, забыли об отдыхе.
Еще в Невере перед выходом в путь механики раскрепили между собой машины. Над первыми тремя тракторами взял шефство Складчиков. Первому идти всегда тяжелей. Больше нужно бдительности — больше ответственности. Первый задает тон всей колонне. Шефство над последними тракторами взял Дудко. Сзади идти легче, но зато следить надо за четырьмя машинами. Нагрузка распределялась поровну. Козлов наблюдал за всей колонной и, кроме того, должен был подменять Складчикова или Дудко во время их отдыха.
Мрачное, подавленное настроение коллектива, тяжесть пути, ничтожный результат, достигнутый в первые сутки похода, — все это не могло не сказаться на настроении механиков и Козлова. Но держались они бодро и, успокаивая людей, говорили:
— Ну, еще 10 километров прошли бы. Разве что-нибудь от этого изменилось бы? Ничего! Вот шпоры придут, веселее пойдем.
Шпоры, шпоры! На них сейчас была вся надежда.
«А вдруг шпоры себя не оправдают? — не раз спрашивал себя Козлов и тут же старался прогнать эту мысль. — Должны оправдать, иначе плохо».
В одну из вынужденных длительных остановок к Козлову подошел Абрамов. Утомленный, с покрасневшими, но спокойными глазами, испытующе глядя на своего молодого помощника, он спросил его:
— Как самочувствие, Василий Сергеевич? Духом не пал еще?
— Нет, Евгений Ильич, — улыбнулся Козлов. — Держусь!
— Ну и правильно, — одобрил Абрамов.
Со стороны Большого Невера быстро приближалась легковая машина.
— Не иначе снова Ивлиев проведать мчится, — заметил Абрамов.
— Выспался на славу, чайку попил и едет теперь свою душеньку потешить, — не выдержав, зло бросил Козлов.
— Спокойней, спокойней, Василий Сергеевич, — Абрамов дружески положил руку на плечо Козлова. — Стоит ли на это столько жара душевного тратить, тем более на таком морозе!
— Вообще говоря, не стоит, — согласился Козлов, — умом понимаю, но как увижу его самодовольную мор… ну, физиономию, так сразу меня всего передергивает.
Абрамов, заметив поправку Козлова, засмеялся.
— Ну, успокойтесь. Нервничать ни к чему. В дальнейшем Ивлиев, быть может, будет неплохо работать. Но пока… пока это — самодовольный предельщик, человек без перспективы, который все новое принимает в штыки. Жизнь покажет ему, насколько он заблуждается. Быть может, нам первым суждено дать ему урок. Поймет он его и перестроится — хорошо. Не поймет и будет мешать нашему общему движению вперед — ну, что же! Перестанет быть руководителем.
Машина Ивлиева лихо подкатила к Козлову и Абрамову. Розовый, упитанный Ивлиев в белом дубленом полушубке степенно вылез из машины.
— Доброе утречко, дорогие товарищи!
Он снял кожаную, подбитую беличьей шерстью варежку и, здороваясь, крепко тряс руки.
— Досадно, досадно. Экая досадина, — Ивлиев придал своему лицу грустное выражение. — Вижу, что старались, однако маловато прошли, просто не знаю…
Козлов молчал. Абрамов закурил трубку и спокойно спросил:
— Чего вы не знаете, Никита Лукич?
— Да не то, что я не знаю, но как бы это точней сказать? Сочувствую, что ли! Совсем ведь рядышком, совсем недалеко отъехали…
— Ну, сочувствовать нам нечего. Знали, на что шли, а проехали действительно маловато, — согласился Абрамов.
Ивлиев посмотрел на Абрамова: не обиделся ли начальник экспедиции. Но тот смотрел добродушно.
— Я, Евгений Ильич, вам вот что скажу: конечно… — Ивлиев с полупоклоном повернулся в сторону Козлова, — Василий Сергеевич правильно поступал, собираясь вывезти как можно больше груза, но знаете… — Ивлиев выдержал паузу. — …Я сегодня, верите, даже плохо спал, все думал: нужно или не нужно снова поднимать вопрос. Так вот решил: посмотрю завтра, как у них, то есть у вас, дела пойдут. Если хорошо — кончено! Рад и все прочее, — Василий Сергеевич прав и большое ему, как говорят, спасибо. А если плохо? Ведь вообще-то говоря, главное — добраться до замерзших судов и доставить Якутску продукты и горючее, а не перевозить трансформаторы и тому подобное. Для меня интересы дела прежде всего, прежде всего. И вот, как я вижу, — Ивлиев подыскивал наименее обидную формулировку, — конечно, очень жаль, очень жаль, но проехали вы мало, маловато, по сути можно сказать, ничего не проехали. Так неужели вопрос личного престижа, узкие, индивидуальные, я бы сказал, мелкие интересы победят большие, общегосударственные? Я, Евгений Ильич, прошу вас еще раз подумать — может быть, пока недалеко ушли, сгрузить трансформаторы, перераспределить по саням остальные грузы и с облегченным весом уверенно двинуться вперед.
Все у Ивлиева звучало убедительно и гладко. И ведь как будто он и в самом деле честно поступал, снова поднимая вопрос о нагрузке саней. Ведь не буксовали бы так машины при более легком грузе. Но Абрамов знал о трудностях, которые испытывал Алдан, этот крупнейший золотопромышленный район из-за отсутствия энергетической базы. Знал об этом и Ивлиев. Знал — и тем не менее в течение нескольких лет не смог доставить туда трансформаторы. Не смог — или не хотел? Настойчивость, с которой Ивлиев добивался, чтоб трансформаторы оставили в Невере, насторожила Абрамова. «Не спасает ли начальник автотранспорта магистрали свой престиж, прикрывая это заботой о судьбе экспедиции?»
— Вы, конечно, поступили очень правильно, снова поднимая вопрос о загрузке тракторов, — вежливо ответил Абрамов. — И я вам весьма благодарен…
— Да, да, — заулыбался Ивлиев.
— Конечно, результаты первого дня не весьма утешительны. Но ничего, пусть коллектив с первых же дней научится преодолевать трудности. Должен вам сказать, товарищ Ивлиев, что мы, руководители похода, не так уж сильно опечалены результатами первого дня. Вы ведь знаете, что мы ждем из Челябинска специальные шпоры для гусениц. И надеемся на них. Может быть, наши надежды оправдаются, и тракторы перестанут буксовать, даже с сегодняшним повышенным грузом. А нет, ну что ж, сгрузить трансформатор никогда не поздно. А пока, уважаемый Никита Лукич, у меня к вам есть очень большая просьба.
— Пожалуйста, — оживился совсем было увядший Ивлиев.
— Вы человек энергичный. Вот вы бы проследили по железной дороге, где сейчас находятся эти наши шпоры, и нажали бы, чтоб их побыстрей нам доставили.
— Пожалуйста, пожалуйста! — заговорил Ивлиев и, поспешно простившись, направился к своей машине.
— Мне почему-то кажется, что больше он к нам в гости не приедет, — улыбнулся Абрамов.
— Я тоже так думаю, — смеясь, отозвался Козлов.
После разговора с Абрамовым и беседы с Ивлиевым ему стало как-то легче.
Абрамов посмотрел на часы:
— Э-э, Василий Сергеевич, заговорились мы с вами. Скоро двенадцать. Вы, кажется, собирались останавливать колонну для заправки горючим, а я тем временем немного с народом побеседую. Нужно объяснить им, что нет пока оснований унывать.