Маруся медленно поправлялась. Постепенно силы начали к ней возвращаться. Однажды доктор и Носов с таинственным видом вошли в палату, где лежала (вернее, сидела) Маруся. Палата была на трех человек, но в это время Маруся находилась в ней одна. Шла уборка хлеба, и хворать должно-быть было некогда.
— Вот что, — сказал Носов, ласково посмотрев на Марусю, — угадай, от кого тебе поклон?
Маруся вдруг так вся и затрепетала.
— От Мити! — вскрикнула она, схватив мужа за руку.
Дверь в это время отворилась, и... Но уж тут трудно рассказать, что было.
Маруся, когда вспоминала эту встречу, часто говаривала, что она и не помнит, о чем тогда думала и что чувствовала. Знала только, что была совсем, совсем счастлива.
Обо всем хотели друг друга спросить, обо всем поговорить, а на самом деле все молчали и только улыбались.
Наконец, доктор сказал:
— Довольно на первый раз.
* * *
Через неделю Маруся отправилась домой. За ней приехал на извозчике Дмитрий Иванович.
Всякий, кто благополучно перенес тяжелую болезнь, особенно остро воспринимает радость жизни. Маруся ехала и наслаждалась и воздухом, и голубым небом, и зелеными акациями. Все ее радовало. А больше всего радовала мысль, что дома ждет ее Митя.
Знакомые (а знакомыми были все встречные) весело кивали ей головою. Митя уже бежал им навстречу. Оля, еще слабенькая, издали, стоя у калитки, махала платочком. Еще у калитки стояли бабушка, Даша и какой-то высокий худой человек.
— А это кто же? — спросила Маруся.
— А это, — отвечал Носов, смеясь, — наш новый приятель. Зовут его Арман. Мы тебе про него не говорили нарочно, хотели тебе сюрприз сделать. Чудак. А славный. Никак только с ним не сговоришься. Даша, впрочем, немножко по-французски балакает.
В саду был приготовлен обед. Все говорили одновременно, все смеялись, всем было весело.
Художник Арман, освоившись, пришел в экстаз и произнес пламенную речь, которую никто, кроме Мити, не понял. Но Митя восторженно чокнулся с ним.
Даша умирала со смеху, глядя, как размахивает руками художник.
Разумеется, Марусе уже рассказали во всех подробностях историю с кинематографом.
Между прочим перед самым отъездом Мити и Армана из Парижа, они прочитали в газетах о том, что директор «Геракла» Жюль Фар бежал неизвестно куда, очевидно, спасаясь от долгов. Огромный кино прогорел внезапно и бесповоротно. Его рекламы уже не производили прежнего действия.
Художник решил ехать в Россию, получив от Конусова деньги за картины. А Конусов советовал ему устроить в Москве выставку своих картин. Там, по его словам, могли вполне оценить оригинальный талант Армана, казавшийся западным академикам слишком дерзким. Художник радовался, как дитя. Его все поражало в России и удивляло на каждом шагу.
После Парижа с его тысячами улиц, запруженных автомобилями, скромный Алексеевск, окруженный зеленой стеною, производил странное впечатление. У художника глаза разбегались. Он не успевал делать наброски.
А Митя стал в Алексеевске сразу знаменитостью. Весь город приходил посмотреть на «брата Маруси», отыскавшегося при столь необыкновенных обстоятельствах. Симочка предложил ему даже место в исполкоме по разбору корреспонденции.
Выставка Пьера Армана имела в Москве огромный успех. Он сразу стал известным художником, и рецензии о нем появились в переводе во всех парижских газетах. Французы теперь гордились своим соотечественником.
Митя работает в исполкоме, а одновременно готовится к экзаменам в Харьковское техническое училище.
Носовы живут попрежнему. Маруся после болезни стала еще веселее.
Когда в Алексеевск приезжает на гастроли харьковское кино, Маруся с Митей непременно ходят на все сеансы. К кинематографу они относятся с какою-то нежностью, словно к близкому другу.
— Ведь если бы не он, — говорит Марусе Митя, — мы бы так с тобой никогда и не увиделись...
— Ну, пошли если бы да кабы, — смеется Дмитрий Иванович, — идите лучше вареники есть... Оля, что лучше: вареники или кино?
И Оля, набив обе щеки варениками, отвечает:
— Кино.
