Когда Володя согласился «умереть» и собирался ложиться в гроб, он еще раз спросил мистера Нойса:
— А вы скоро меня освободите?
— Говорю тебе, что в тот же день, как только стемнеет. Ты не беспокойся. В гробу будут дырочки, мы дадим тебе бутербродов и бутылку с водою, и ты там устроишься великолепно. В землю тебя не зароют, а поставят в семейном склепе Рингана. В тот же вечер я тебя освобожу оттуда, дам тебе прямой билет до Москвы и денег...
— А если меня узнают?
— Надень вот эти синие очки, ну и корчь какую-нибудь рожу, пока не уедешь из Сан-Франциско.
И Володя «умер».
Врач после краткой беседы с мистером Нойсом констатировал факт смерти, а несчастная «мать» была в таком отчаянии, снова потеряв «сына», что никого не подпускала к нему. Конечно, если бы мистер Томсон не был тяжело болен, комедия не удалась бы. Он созвал бы консилиум врачей, потребовал бы вскрытия тела, ибо несомненно заподозрил бы преступление. Он слишком хорошо знал молодых Ринганов. Но мистер Томсон лежал без сознания и если не умер, то, очевидно, лишь благодаря тому, что мистер Нойс положил в чернослив такую дозу яду, которая должна была лишь вышибить мистера Томсона на время из строя, но не убить. Одновременная смерть опекуна и опекаемого была бы подозрительна. И то уж в городе перешептывались. Но никто не мог, да и не хотел браться за это дело. И стоило ли ссориться с Томасом Ринганом. Лучше было, напротив, подружиться с ним, чтобы как-нибудь коммерчески использовать эту дружбу.
Похороны были обставлены очень трогательно и торжественно. Пастор сказал проповедь такую печальную и чувствительную, что дамы рыдали навзрыд, а мистрис Ринган крикнула даже: «Похороните меня вместе с ним».
Нойс при этом закрыл лицо носовым платком. Очевидно, он плакал.
Володя лежал в гробу и, слушая проповедь, из которой он, впрочем, понял только половину, пришел в грустное настроение. Как-никак лежать в гробу было не особенно весело. Воздуху, правда, ему вполне хватало, но одно сознание, что он заколочен и не может подняться, было довольно неприятно. Он хотел было для развлечения поесть бутербродов, но побоялся, чтоб кто-нибудь не услыхал, как он будет жевать. Был мучительный миг, когда ему вдруг ужасно захотелось чихнуть. Он облился холодным потом и страшно сжал нос пальцами. К счастью в это время мистрис Ринган начала биться головою о крышку гроба и никто не расслышал подозрительного звука, который он издал носом. Затем его понесли.
Володя готов был сейчас на все, до такой степени его радовала и восхищала мысль снова увидать Москву. Да и поездка в поездах и на пароходе представлялась ему очень заманчивой. Как интересно будет рассказать обо всем этом московским приятелям. Только ведь не поверят, вот что досадно. Пожалуй, придется поклясться революционной совестью. И то, пожалуй, не поверят.
Когда гроб везли по улицам, было совсем хорошо, ибо дул с моря очень сильный ветер и во все дырочки основательно продувало.
Тут он уже рискнул закусить. Спать он боялся, чтоб как-нибудь во сне не стукнуть ногою или рукою. А спать ему очень хотелось, ибо все эти дни он от волнения почти не спал. И к тому же его укачивал мягкий катафалк.
Наконец раздались кругом голоса, движение прекратилось и гроб снова понесли.
«А вдруг зароют в землю, — подумал он. — Бывают же недоразумения».
Впрочем, он тут же решил, что при первом же, брошенном на гроб комке земли, он заорет благим матом. Да и, наверное, в Америке не случается таких недоразумений.
Гроб снова замер неподвижно.
В последний раз послышались рыдания его «бедной матери».
Затем все затихло. Свет в дырочках исчез. Очень сильно пахло цветами. «Должно быть, венки», — подумал Володя, и так как кругом было теперь совсем тихо, он заснул.
Проснулся он сразу, в полной темноте и хотел встать. Здоровый удар лбом о крышку гроба сразу напомнил ему, где он находится. Он упал на подушку и вдруг испытал ужас. Ему ясно представилась вся его беспомощность. Ведь если Нойс не придет его освободить, он непременно умрет здесь. Дышать в закрытом склепе было уже трудно, да и от проклятых цветов исходил такой сильный запах, что его начинало тошнить. Голова невыносимо болела, сердце билось. Володя закричал. Но он почувствовал, что крик его остался в гробу. Он только оглушил себя этим криком. Склеп Ринганов хорошо закрывался, да и кладбищенский сторож был, небось, далеко.
Володя, потеряв от ужаса способность соображать, стал пихать руками и ногами крышку гроба. Но с таким же успехом он мог пихать каменную стену. Он был прочно запакован.
Тогда, собрав всю силу воли, он замер и стал прислушиваться. Вокруг была полная, действительно могильная, тишина. А что если Нойс не придет? И Володя весь окаменел от одной этой мысли.
* * *
— Вы, поймите, Нойс, — говорил Томас Ринган, расхаживая по своему кабинету и с некоторым ужасом поглядывая на темное окно, — что я вовсе не баба и не тряпка. Но в данном случае я с вами не могу согласиться. Это будет бессмысленное убийство и очень жестокое к тому же. Обрекать этого мальчишку на такую смерть. Он-то ни в чем не виноват в конце концов.
— А в чем был виноват ваш отец?
— Ну... это другое дело. Он был уже стар, и меня он ненавидел. Нет! Я считаю, что вы должны исполнить свое обещание. Мальчишка уедет в Россию, и дело с концом.
— Вы думаете, что он так глуп. Это очень хитрый малый. Он, конечно, захочет устроить скандал, как только мы его выпустим...
— Ничего он не захочет.
— Ну, даже предположим, что так. Ведь уверенности у вас в этом быть не может. А итти сознательно на такой огромный риск невозможно. Это нелепо.
— Слушайте, но ведь это же чорт знает что такое...
Мистрис Ринган, сидевшая на диване, пожала плечами.
— Неужели вы не знали, мистер Нойс, с кем вы имеете дело! Разве это мужчина?
— Я положительно удивляюсь вам, Томас, — сказал Нойс. — Не стоило затевать всю эту историю. Ведь вы же рискуете не только одним своим состоянием. Если вся эта история всплывет наружу, вам придется удирать из Америки. Вы рискуете подвергнуться суду линча. Вы знаете, как все сейчас интересуются этим делом с наследством.
— Считайте меня дураком, — сказал Томас нерешительно, — но мне все же кажется: вдруг это действительно наш сын!
Нойс расхохотался.
— Ну, Томас... это уж вы хватили!
— А почему бы нет?
Мистрис Ринган встала, сверкая глазами.
— Считать своим сыном какого-то советского мальчишку!
— Я, конечно, не утверждаю... но...
— Слушайте, — сказал Нойс, — надо было говорить об этом раньше.
— И вот мысль, что я обрекаю своего сына на такую ужасную смерть... Ведь он же там задохнется от этих цветов.
— А если бы это не был ваш сын?
— Ну тогда... это было бы все-таки легче.
— Томас, рассуждайте логично... Ну, как мог ваш сын попасть в Москву? Что за нелепость! Неужели вы думаете, что если бы он был жив, его бы давно не вернули бы вам? Ведь Ринган отдавал за это чуть ли не все свое состояние.
— Да, вы правы... но все-таки...
— Ну, задохнется он там... В конце концов, велика ли важность... одним хулиганом меньше.
В этот миг прозвонил телефон.
— Алло! — сказал Томас, беря трубку. — А, мистер Томсон. Как ваше здоровье? Что? Что вы говорите?
Он покраснел, потом побледнел.
— Хорошо, мы вас ждем.
— В чем дело? — спросил Нойс с беспокойством.
— Томсон говорит, — произнес Ринган дрожащим голосом, — что наш настоящий сын отыскался... Он сейчас приедет с ним сюда!
Если бы кто-нибудь заглянул в этот миг в кабинет, где происходил разговор, он, наверное, подумал бы, что эти люди или только-что видели привидение, или посреди кабинета взорвалась бомба. Такой странный вид они имели.