III

Оправданіе Симона произвело въ Мальбуа громадную сенсацію. Большинство изъ жителей были увѣрены въ его невиновности, и потому рѣшеніе суда ихъ не удивило, но самый фактъ законнаго, окончательнаго провозглашенія его невинности все же сильно взволновалъ все населеніе. Всѣ были охвачены тою же самою мыслью и, встрѣчаясь на улицѣ, говорили другъ другу:

— Несчастный, онъ такъ страдалъ! Чѣмъ вознаградятъ его за всѣ муки! Ни деньги, ни почести не могутъ искупить столь ужасныхъ и продолжительныхъ страданій!

Но когда цѣлый народъ охваченъ сознаніемъ громадной непоправимой ошибки, превратившей невинную жертву несправедливости въ несчастнаго страдальца, всею своею жизнью искупившаго эту ошибку, — онъ долженъ, по крайней мѣрѣ, открыто покаяться въ своей винѣ и воздать этому человѣку высшія почести, какъ общественное возмездіе за понесенныя страданія; такой поступокъ обезпечитъ въ будущемъ торжество истины и справедливости.

Идея покаянія и возмездія, заброшенная въ толпу, постепенно пробивала себѣ дорогу и охватила наконецъ всю страну. Слѣдующій разсказъ еще больше тронулъ сердца и расположилъ ихъ къ сочувствію невинно пострадавшей жертвы: ходили слухи, что въ то время, когда кассаціонный судъ разбиралъ дѣло о незаконномъ сообщеніи, которое было сдѣлано присяжнымъ, девяностолѣтній старикъ Леманъ медленно умиралъ въ своемъ углу на улицѣ Тру, послѣ цѣлой жизни горя и лишеній. Его дочь Рахиль поспѣшила къ больному старику и не отходила отъ его изголовья. Но старикъ каждое утро какъ бы вновь оживалъ и силою воли противился смерти, говоря, что не хочетъ умереть, пока не получить извѣстія о полномъ оправданіи своего зятя и возстановленіи чести всей семьи. И дѣйствительно, когда до него дошло извѣстіе о снятіи вины съ Симона, онъ весь засіялъ отъ радости и умеръ въ тотъ же день, къ вечеру. Похоронивъ отца, Рахиль вернулась къ мужу, въ ихъ уединенное убѣжище въ Пиренеяхъ, и, посовѣтовавшись съ Давидомъ, рѣшила остаться тамъ еще года на четыре, пока имъ не удастся продать свой участокъ и ломку мрамора и реализировать небольшой капиталъ, который бы обезпечилъ ихъ дальнѣйшее существованіе. Маленькій домикъ на улицѣ Тру былъ купленъ городомъ, такъ какъ весь этотъ тѣсно заселенный кварталъ предназначался на сломъ; здѣсь устроили широкую улицу и обширный садъ, для прогулокъ дѣтей рабочихъ, жившихъ въ сосѣднихъ кварталахъ. Мастерскую готоваго платья Сара уступила госпожѣ Савенъ, родственницѣ тѣхъ Савеновъ, которые когда-то чуть не побивали каменьями семью Симоновъ. Сара вмѣстѣ съ мужемъ Себастіаномъ переѣхала въ Бомонъ, гдѣ онъ получилъ мѣсто учителя начальной школы. Такимъ образомъ былъ разрушенъ тотъ мрачный уголъ, гдѣ горевала и плакала семья несчастнаго осужденнаго, гдѣ получались его письма, полныя отчаянія. Теперь здѣсь росли деревья, и цвѣли роскошные цвѣты; солнце заливало своими лучами свѣтлозеленыя лужайки; всюду раздавались веселые дѣтскіе голоса. Но эта радость и это веселье не могли заглушить тѣхъ угрызеній совѣсти, которыми мучились жители Мальбуа, вспоминая о Симонѣ и его горестной судьбѣ, и въ нихъ крѣпло рѣшеніе хотя отчасти загладить свою вину.

Прошли, однако, мѣсяцы и годы, и сознаніе это, хотя и томило отдѣльныхъ личностей, не могло сплотить массу и возбудить ея иниціативу. Поколѣнія слѣдовали за поколѣніями; люди, предавшіе Симона, сошли со сцены; теперь ихъ смѣнили внуки и правнуки. Весь Мальбуа возродился заново, и теперь въ немъ жили совсѣмъ иные люди, чѣмъ прежде. Благодаря новымъ людямъ и новымъ идеямъ, подготовлялось великое общественное движеніе, нарождалась та великая жатва, сѣмена которой были брошены рукою честныхъ работниковъ народной нивы; издавна подготовленная эволюція создавала гражданъ, освобожденныхъ отъ суевѣрій и невѣжества, которые могли наконецъ отдаться всецѣло служенію истинѣ и справедливости.

Жизнь между тѣмъ шла своимъ чередомъ; мужественные труженики, исполнивъ свой общественный долгъ, уступали мѣсто своимъ дѣтямъ, которыя продолжали начатое дѣло. Маркъ и Женевьева, доживъ до семидесяти лѣтъ, удалились на покой, и начальная школа въ Жонвилѣ перешла въ руки ихъ сына Климента и его жены. Клименту было уже тридцать четыре года; онъ женился на Шарлоттѣ, дочери Гортензіи Савенъ; жена его тоже подготовилась къ званію учительницы; Климентъ былъ счастливъ принять на себя веденіе школы въ Жонвилѣ и продолжать дѣло, начатое отцомъ; такимъ образомъ одно поколѣніе за другимъ отдавали свои силы единственно полезному дѣлу воспитанія народа, довольствуясь скромнымъ удѣломъ сельскаго учителя. Миньо тоже покинулъ свою школу въ Морё и поселился въ Жонвилѣ по сосѣдству съ Маркомъ и Женевьевой; его замѣстилъ одинъ изъ прежнихъ учениковъ Сальвана. Такимъ образомъ въ Жонвилѣ составилась цѣлая дружеская колонія созидателей народнаго самосознанія, сѣятелей истины, поборниковъ справедливости; Сальванъ и мадемуазель Мазелинъ тоже находились въ Жонвилѣ и съ радостью въ сердцѣ слѣдили за процвѣтаніемъ дорогого имъ дѣла, которому они отдали лучшіе годы своей жизни. Бывшій учитель въ Мальбуа, Жули, былъ переведенъ въ Бомонъ, куда направился и Себастіанъ; каждый изъ нихъ получилъ въ свое завѣдываніе отдѣльную школу. Въ Мальбуа училище, гдѣ когда-то занимались Симонъ и Маркъ, перешло въ завѣдываніе Жозефа, сына Симона, и Луизы, дочери Марка. Имъ уже было подъ сорокъ лѣтъ, и ихъ сыну Франсуа, женатому на своей кузинѣ Терезѣ, дочери Себастіана и Сары, уже минуло двадцать два года; у нихъ родилась прелестная дѣвочка Роза, настоящій херувимъ. Жозефъ и Луиза рѣшили никогда не покидать Мальбуа и слегка посмѣивались надъ Себастіаномъ и Сарой, которымъ предстояла болѣе широкая дѣятельность; поговаривали о томъ, что Себастіанъ получитъ мѣсто директора нормальной школы и продолжитъ дѣло, начатое Сальваномъ, создавая новое поколѣніе разумныхъ и просвѣщенныхъ учителей. Франсуа и Тереза тоже занимались учительствомъ, чувствуя къ этому наслѣдственное призваніе; они получили назначеніе въ школу въ Дербекурѣ. Какое чудное зрѣлище представляли всѣ эти сѣятели разумнаго и честнаго знанія, когда собирались по воскресеньямъ въ Жонвилѣ вокругъ своихъ родоначальниковъ, Марка и Женевьевы, которые съ умиленіемъ любовались этими здоровыми, молодыми порослями, сознательно стремившимися къ великому свѣту истины. Изъ Бомона пріѣзжали Себастіанъ и Сара, изъ Мальбуа — Жозефъ и Луиза, изъ Дербекура — Франсуа и Тереза съ ихъ дочуркой Розой; въ Жонвилѣ ихъ встрѣчали Климентъ и Шарлотта, у которыхъ тоже была дѣвочка — Люсіенна — семи лѣтъ. Какой длинный столъ приходилось накрывать для этихъ четырехъ поколѣній, къ которымъ иногда присоединялись еще Сальванъ, мадемуазель Мазелинъ и Миньо; они весело бесѣдовали, поднимая бокалъ за полное уничтоженіе невѣжества, этого родоначальника всѣхъ пороковъ и рабства на землѣ!

Освободительное движеніе человѣчества происходило внезапными порывами, и одно свѣтлое явленіе слѣдовало за другимъ, наполняя радостью сердца людей, боровшихся за просвѣтительную свободу. Въ палатѣ состоялось рѣшеніе объ отдѣленіи церкви отъ государства, и милліоны, которые до той поры шли на поддержку конгрегаціонныхъ школъ, теперь предназначались на усиленіе средствъ свѣтской школы и на увеличеніе содержанія учителей. Ихъ положеніе сразу измѣнилось: школьный учитель уже не былъ жалкимъ наемнымъ слугой, презираемымъ крестьянами за свою бѣдность и безправіе; улучшеніе матеріальнаго благосостоянія сразу поставило его въ болѣе выгодное положеніе, наравнѣ съ прочими представителями гражданской общины. Самые вліятельные аббаты утратили значительную часть своей власти надъ мѣстнымъ населеніемъ, а ихъ безтактные поступки отвратили отъ церкви большинство прежнихъ ея вѣрныхъ слугъ. Особенно пострадалъ аббатъ Коньясъ, возбудившій своею нетерпимостью презрѣніе и ненависть прихожанъ. Онъ уже давно пересталъ посѣщать Морё, а въ Жонвилѣ его положеніе было въ высшей степени шатко.

Въ Мальбуа отдѣленіе государства отъ церкви нанесло послѣдній ударъ школѣ братьевъ, процвѣтавшей во времена перваго процесса Симона. Монахи, однако, продолжали ее поддерживать и всѣми возможными происками заманивали туда учениковъ; новые законы объ уничтоженіи конгрегацій наконецъ совершенно уничтожили эту школу. Реформа, коснувшись сперва начальныхъ школъ, перешла затѣмъ и на среднеучебныя заведенія, вслѣдствіе чего Вальмарійская коллегія, расшатанная законами объ іезуитахъ, окончательно пришли въ упадокъ. Во Франціи было рѣшено ввести всюду исключительно свѣтское воспитаніе и образованіе, предоставивъ семьѣ вѣдать вопросы совѣсти и религіи. Принципъ безвозмезднаго обученія всѣхъ гражданъ во всѣхъ школахъ, отъ низшихъ до высшихъ, понемногу проводился въ жизнь. Къ чему раздѣлять страну на два общественныхъ слоя: на невѣжественную массу, находящуюся внизу, лишенную возможности выбиться наружу, и другую, меньшую часть, которой были предоставлены всѣ средства для развитія и образованія? Не было ли такое положеніе вещей совершенно ошибочно и не согласно со здравымъ смысломъ въ демократической странѣ, всѣ дѣти которой должны были дѣятельно поддерживать ея силы и ея значеніе? Надо было стремиться въ самомъ недалекомъ будущемъ соединить всю Францію братскими узами и дать возможность населенію изъ начальныхъ школъ перейти въ среднюю школу, а затѣмъ и въ высшую, согласно желанію и способностямъ каждаго отдѣльнаго лица. Въ этомъ заключалась самая неотлагательная потребность, и такая реформа занимала умы всѣхъ выдающихся дѣятелей. Давно было пора обратиться къ народу и черпать изъ него новыя силы, на смѣну разлагающейся буржуазіи; новые люди должны были сооружать будущее зданіе всеобщаго мира, братства и справедливости. Первымъ шагомъ на пути реформъ было безплатное обученіе дѣтей, столь же необходимое для народа, какъ воздухъ и вода, первые элементы здороваго существованія.

Новыя вѣянія не только пошатнули власть клерикаловъ, но и отразились на мѣстныхъ крезахъ, опиравшихся, главнымъ образомъ, на представителей клерикализма. Люди, бросавшіе на вѣтеръ милліоны, должны были также опомниться и оглянуться на свою жизнь. Въ знаменитой Дезирадѣ, купленной банкиромъ Натаномъ, дѣла не обстояли особенно благополучно. Во-первыхъ, Гекторъ де-Сангльбефъ не былъ избранъ въ депутаты, потому что палата не терпѣла болѣе въ своей средѣ реакціонерныхъ противниковъ народнаго образованія. Но самымъ большимъ несчастіемъ для обитателей Дезирады была смерть маркизы де-Буазъ, этой умной и тактичной женщины, которая умѣла сохранить миръ въ этой семьѣ, оставаясь любовницей мужа и самымъ нѣжнымъ другомъ жены. Послѣ ея кончины глупый и тщеславный Сангльбефъ совсѣмъ сбился съ толку, проигралъ много денегъ въ карты и попалъ въ самые грязные притоны, откуда его принесли однажды избитымъ до полусмерти; онъ умеръ нѣсколько дней спустя, и жена его даже не рѣшилась поднять судебное слѣдствіе, чтобы не опорочить окончательно памяти мужа. Когда-то прекрасная Лія, а теперь благочестивая Марія, оказалась совершенно одинокой въ своемъ роскошномъ помѣстьѣ, среди чудныхъ садовъ и фонтановъ. Ея отецъ, баронъ Натанъ, нажившій столько милліоновъ, медленно умиралъ въ своемъ великолѣпномъ особнякѣ въ Парижѣ; онъ былъ разбитъ параличемъ и впалъ въ дѣтство; послѣ его смерти дочь получила лишь небольшую часть всего состоянія отца, которое перешло въ руки аристократическихъ дамъ-патронессъ, окружавшихъ богатаго банкира со всѣхъ сторонъ и увѣрившихъ больного старика, что съ него смыто вполнѣ его еврейское происхожденіе, и что онъ теперь всецѣло принадлежитъ ихъ кругу. Конечно, немало денегъ перешло въ руки клерикаловъ, для ихъ борьбы противъ нарождающагося оздоровленія страны. Дочь Натана почтила память отца многочисленными обѣднями, стараясь обезпечить ему небесное благополучіе. Сама она, равнодушная ко всему на свѣтѣ, не умѣла управиться со своими деньгами; она не сходила со своей кушетки и совершенно запустила управленіе чуднымъ помѣстьемъ, приходившимъ постепенно въ упадокъ; толстыя рѣшетки отдѣляли этотъ уголокъ отъ всего свѣта, и сюда никто не имѣлъ права входа, кромѣ духовныхъ особъ, черные силуэты которыхъ мелькали иногда между зелеными рощами деревьевъ и брызгами фонтановъ. Ходили слухи, что отецъ Крабо, на склонѣ лѣтъ, утративъ владычество надъ коллегіей Вальмари, переселился въ помѣстье Дезираду и занималъ здѣсь маленькую комнату, бывшую лакейскую, обставленную на подобіе кельи. Тамъ стояли только кровать, столъ и соломенный стулъ. Этому восьмидесятилѣтнему старику удалось до такой степени околдовать неподвижную графиню, что всѣ ея средства мало-по малу переходили въ руки духовенства и поддерживали его въ борьбѣ съ республикой и новыми законодательными реформами. Когда однажды графиню нашли мертвою, какъ бы уснувшею на своей кушеткѣ около окна, то изъ всего ея громаднаго состоянія осталось лишь помѣстье Дезирада, единственнымъ наслѣдникомъ котораго оказался отецъ Крабо; согласно завѣщанію, онъ долженъ былъ учредить здѣсь благотворительное заведеніе для призрѣнія приверженцевъ клерикальной партіи.

Но такіе факты представляли собою лишь предсмертныя судороги умиравшаго режима; Мальбуа перешелъ совершенно во власть иного направленія, когда-то всѣми презираемаго; теперь во всемъ муниципальномъ управленіи не было ни одного члена-реакціонера, Давно прошло то время, когда мэръ Даррасъ жаловался, что у него нѣтъ приверженцевъ, что республиканская партія въ постоянномъ меньшинствѣ; не только его соперникъ Филисъ уже покоился на кладбищѣ, до и самъ мэръ Даррасъ, когда-то измѣнившій правому дѣлу, отошелъ въ вѣчность, оставляя по себѣ память, какъ о человѣкѣ совершенно неустойчивомъ и лицемѣріюмъ. Мѣсто его было теперь занято человѣкомъ высокаго ума и рѣдкой энергіи, — Леономъ Савенъ, младшимъ братомъ двухъ близнецовъ — Ахилла и Филиппа. Женившись на простой крестьянкѣ, Розаліи Боненъ, онъ принялся за устройство образцовой фермы, которая вызвала цѣлый переворотъ въ земледѣльческомъ хозяйствѣ края, повысивъ доходность земли. Ему едва минуло сорокъ лѣтъ, но вліяніе его среди мѣстныхъ жителей было громадно; немного упрямый, онъ соглашался лишь на тѣ мѣры, которыя приносили несомнѣнную пользу населенію. Занявъ постъ мэра, онъ очутился во главѣ партіи, рѣшившей создать публичное торжество для отданія чести Симону, чтобы хотя отчасти возмѣстить зло, причиненное ему общественною несправедливостью; мысль эта, до сихъ поръ не приведенная въ исполненіе, теперь воскресла съ новою силою. Нѣсколько разъ уже обращались за совѣтомъ къ Марку, и, посѣщая изрѣдка Мальбуа, онъ всегда встрѣчалъ тамъ людей, которые говорили съ нимъ объ этомъ проектѣ. Особенно взволновала его одна встрѣча съ Адріеномъ Долуаръ, сыномъ каменщика Августа Долуаръ и Анжели Бонгаръ, дочери крестьянина. Онъ прекрасно окончилъ курсъ въ школѣ Жули и сдѣлался очень извѣстнымъ и знающимъ архитекторомъ. Ему еще не было двадцати восьми лѣтъ, когда онъ былъ выбранъ въ члены муниципальнаго совѣта; самый младшій среди всѣхъ своихъ товарищей-членовъ, онъ отличался смѣлымъ полетомъ мысли, оставаясь, однако, строгимъ практикомъ.

— А, дорогой господинъ Фроманъ! Какъ я радъ васъ встрѣтить! — воскликнулъ онъ. — Я собирался отправиться на-дняхъ къ вамъ въ Жонвиль, чтобы переговорить съ вами объ одномъ дѣлѣ.

Онъ стоялъ передъ Маркомъ въ почтительной позѣ, снявъ шляпу; вся молодежь обожала Марка, какъ заслуженнаго патріарха. одного изъ неподкупныхъ поборниковъ истины, славнаго героя прошлаго. Самъ Адріенъ учился у него, будучи ребенкомъ.

— Чѣмъ могу служить вамъ, мой дорогой другъ? — спросилъ Маркъ, всегда довольный и счастливый, когда ему приходилось встрѣчать своихъ бывшихъ учениковъ.

— Правда ли, что семья Симона скоро вернется въ Мальбуа? Говорятъ, что Симонъ и Давидъ рѣшили покинуть Риренеи и вернуться въ свой родной городъ… Вамъ это, вѣроятно, извѣстно?

Маркъ отвѣтилъ съ улыбкой:

— Да, таково ихъ намѣреніе. Но я не думаю, чтобы они вернулись раньше года. Хотя они и продали свои ломки мрамора, но обѣщались послѣдить за дѣломъ въ продолженіе нѣсколькихъ мѣсяцевъ. Потомъ имъ надо еще позаботиться объ устройствѣ своихъ дѣлъ и подыскать себѣ здѣсь помѣщеніе.

— Если они вернутся черезъ годъ, — воскликнулъ Адріенъ, — то мнѣ едва хватитъ времени привести въ исполненіе свой проектъ… Я хотѣлъ посовѣтоваться о немъ съ вами. Когда вы мнѣ позволите навѣстить васъ въ Жонвилѣ?

Маркъ весь этотъ день рѣшилъ провести въ Мальбуа у дочери Луизы и сказалъ Адріену, что самъ зайдетъ къ нему сегодня вечеромъ, чтобы не откладывать дѣло.

Адріенъ Долуаръ занималъ маленькій домикъ по дорогѣ въ Дезираду, у самыхъ воротъ города; онъ самъ выстроилъ этотъ домикъ среди одного изъ полей фермы Бонгаровъ, которые приходились ему дѣдушкой и бабушкой. Старики уже давно умерли, и фермой владѣлъ ихъ сынъ Фердинандъ, отецъ Клеръ.

Сколько воспоминаній зародилось въ душѣ Марка, когда онъ своею твердою и бодрою походкой приближался къ новому домику Адріена, минуя старыя постройки фермы. Сюда онъ приходилъ сорокъ лѣтъ тому назадъ, въ день ареста Симона, и пытался добиться благопріятныхъ для своего друга показаній отъ дѣтей Бонгара. Онъ снова видѣлъ передъ собою толстаго, упрямаго крестьянина и злую, подозрительную крестьянку, которые запретили дѣтямъ давать какія бы то ни было показанія, представляя изъ себя инертную массу, грубую матерію, покрытую толстымъ слоемъ невѣжества и суевѣрій. Онъ вспомнилъ свои напрасныя усилія добиться правды; эти несчастные не были способны проявить чувство справедливости, потому что они ничего не знали и не хотѣли ничего знать.

Адріенъ дожидался Марка подъ старой яблоней, сучковатыя вѣтвя которой, обремененныя плодами, простирались надъ столомъ, окруженнымъ стульями.

— Дорогой учитель, — привѣтствовалъ Марка Адріенъ, — для меня великая честь, что вы согласились придти ко мнѣ; прошу васъ, присядьте; я принесу свою дочурку Жоржетту; поцѣлуйте ее, — это принесетъ ей счастье.

Здѣсь находилась и жена Адріена, Клеръ, молодая бѣлокурая женщина, съ пріятнымъ, привѣтливымъ лицомъ и ясными глазами. Она побѣжала за дочуркой и подвела ее къ Марку. Дѣвочка была прелестная, такая же бѣлокурая, какъ мать, и очень развитая для своихъ пяти лѣтъ.

— Слушай, моя радость, — сказала ей мать, — ты всегда должна помнить, что господинъ Фроманъ тебя поцѣловалъ; можешь гордиться этимъ всю жизнь.

— Я знаю, мама, — пролепетала дѣвочка: — я часто слышу, какъ вы говорите съ папой о дядѣ Фроманѣ. Я рада ему, — онъ точно ясное солнышко.

Всѣ отъ души смѣялись и радовались словамъ дѣвочки; въ эту минуту показались отецъ и мать Клеръ, Фердинандъ Бонгаръ и его жена, Люсиль Долуаръ; они узнали, что къ нимъ пришелъ бывшій учитель школы въ Мальбуа, и пожелали выказать ему свое глубокое почтеніе. Хотя бывшій его ученикъ Фердинандъ и не очень радовалъ его своими успѣхами, благодаря своимъ ограниченнымъ способностямъ, Маркъ все же обрадовался ему. Фердинанду было подъ пятьдесятъ лѣтъ; движенія его были попрежнему медленны и нерѣшительны, какъ у человѣка, сознаніе котораго еще не вполнѣ освободилось отъ оковъ прежняго невѣжества.

— Ну, Фердинандъ, какъ дѣла? Въ нынѣшнемъ году вы должны быть довольны: урожай былъ хорошъ.

— Такъ-то оно такъ, господинъ Фроманъ, но никогда нельзя знать, какъ кончится годъ. На одномъ выиграешь, на другомъ проиграешь. Да мнѣ и не везло всю жизнь, — вы сами знаете.

Жена его, Люсиль, болѣе смышленая, перебила мужа:

— Онъ такъ говоритъ, господинъ Фроманъ, потому, что былъ всегда послѣднимъ въ вашемъ классѣ и вообразилъ, что ужъ судьба его такова, Какая-то цыганка, еще въ дѣтствѣ, бросила въ него камнемъ; но что-жъ изъ этого, — не правда ли? Еслибы онъ еще вѣрилъ въ чорта, какъ я вѣрю; мадемуазель Рузеръ показала мнѣ однажды чорта послѣ того, какъ я конфирмовалась, а вѣдь я была ея лучшей ученицей.

Клеръ разсмѣялась, и ея дочка, Жоржетта, тоже не совсѣмъ почтительно отнеслась къ исторіи о чортѣ. Люсили продолжала:

— О, я знаю, что ты, моя дочь, ни во что не вѣришь: мадемуазель Мазелинъ отучила васъ отъ нашихъ вѣрованій. Но чорта я всетаки видѣла. Мадемуазель Рузеръ показала намъ его тѣнь на стѣнѣ класса, и я увѣрена, что это была правда.

Адріенъ слегка сконфузился и перебилъ свою тещу, приступивъ къ тому дѣлу, которое привело къ нему Марка. Всѣ усѣлись вокругъ стола; Клеръ взяла на руки Жоржетту, а старики сѣли поодаль; Фердинандъ курилъ трубку, а его жена вязала чулокъ.

— Видите ли, мой дорогой учитель, вся наша молодежь полагаетъ, что на Мальбуа будетъ лежать пятно до тѣхъ поръ, пока городъ не искупитъ своей вины передъ страдальцемъ, осужденію котораго онъ способствовалъ. Оправданіе Симона по суду еще недостаточно: мы, дѣти и внуки его бывшихъ палачей, — мы должны покаяться въ ошибкѣ отцовъ и дѣдовъ и стараться чѣмъ-нибудь почтить Симона, уничтожить слѣды той ужасной несправедливости, которая была совершена по отношенію къ этому несчастному человѣку… Вчера вечеромъ я говорилъ отцу, дѣду и другимъ родственникамъ: «Какъ могли вы допустить подобную подлость, столь же гнусную, какъ и чудовищную? Достаточно было одного разумнаго слова, чтобы помѣшать такому ужасному злодѣянію!» Они отвѣтили мнѣ, по обыкновенію, сбивчивыми объясненіями. говоря, что они не знали, не понимали.

Наступило молчаніе, и всѣ взгляды были обращены на Фердинанда, который являлся представителемъ преступнаго поколѣнія. Онъ вынулъ трубку изо рта и пытался оправдать себя и своихъ близкихъ.

— Ну да, мы не знали, мы не могли понять этого дѣла. Мой отецъ и моя мать съ трудомъ подписывали свое имя и были настолько осторожны, что не путались въ чужія дѣла, потому что за это могли быть наказаны. Я, положимъ, кое-чему научился, но тоже не далеко ушелъ въ наукахъ и боялся поплатиться за свое вмѣшательство… Глупые люди всегда трусливы… Да, вамъ теперь хорошо говорить и разсуждать: вы все понимаете и потому набрались храбрости. Я хотѣлъ бы послушать, что бы вы сказали, еслибы, ничего не понимая, запутались въ это темное дѣло? Чего только тогда не разсказывали про Симона?!

— Это правда, — подтвердила его жена Ллосиль. — Я никогда не считала себя за дуру и все-жъ-таки не могла разобраться въ этомъ дѣлѣ и старалась не думать о немъ, потому что мнѣ мать постоянно повторяла, что бѣднымъ не надо соваться въ дѣла богатыхъ, иначе рискуешь потерять и послѣдніе гроши.

Маркъ выслушалъ ихъ внимательно; лицо его опечалилось при воспоминаніяхъ прошлаго. Да, ему пришлось много разъ наталкиваться на упрямое равнодушіе крестьянъ, не желавшихъ высказать свое мнѣніе; онъ вспомнилъ свою встрѣчу съ Фердинандомъ на другой день послѣ приговора розанскаго суда, когда — тотъ, несмотря на извѣстное развитіе, только пожалъ плечами и сказалъ, что не понимаетъ, кто правъ, кто виноватъ. Сколько потребовалось времени и усилій, чтобы новыя поколѣнія наконецъ научились прямо смотрѣть въ глаза истинѣ и высказывать свои убѣжденія! Онъ покачалъ головой, точно признавалъ, что нельзя не согласиться съ доводами Фердинанда, готовый простить этихъ мучителей, не понимавшихъ, что творятъ, благодаря своему невѣжеству. Онъ обратилъ свой взоръ на Жоржетту и улыбнулся ей, какъ роскошному цвѣтку будущаго; дѣвочка таращила глаза, ожидая, вѣроятно, что ей разскажутъ какую-нибудь веселую сказочку.

— Итакъ, дорогой учитель;- обратился Адріенъ къ Марку, — позвольте мнѣ объяснить вамъ мой проектъ. Онъ очень простъ… Вы знаете, что были произведены очень серьезныя работы для оздоровленія старыхъ кварталовъ Мальбуа? Большая аллея проходитъ тамъ, гдѣ прежде находились улицы Плезиръ и Фошъ, настоящія клоаки; тамъ, гдѣ проходила улица Тру, устраивается скверъ, гдѣ собирается вся окрестная мелюзга, оглашая воздухъ веселыми криками… Напротивъ этого сквера, среди участковъ, отведенныхъ подъ постройки, находится мѣсто, гдѣ прежде стоялъ домикъ Лемановъ, этотъ печальный очагъ, около котораго проливалось столько слезъ; наши отцы когда-то бросали въ этотъ домъ каменьями, и онъ разрушался среди общаго презрѣнія и ненависти. Я хочу предложить муниципальному совѣту выстроить на этомъ мѣстѣ другой домъ, о, не дворецъ! а простой домъ, веселый, свѣтлый, и подарить его Симону отъ имени горожанъ, чтобы онъ окончилъ въ немъ свои дни въ покоѣ, окруженный заботами и всеобщимъ уваженіемъ… Стоимость подарка будетъ не велика, но этимъ мы окажемъ ему вниманіе и почтимъ его на склонѣ несправедливо погубленной жизни.

Слезы показались на глазахъ у Марка, — до того его тронула внимательная заботливость о несчастномъ, невинномъ страдальцѣ.

— Вы одобряете мою мысль? — спросилъ его Адріенъ взволнованнымъ голосомъ, видя, какъ потрясенъ Маркъ его сообщеніемъ.

Маркъ всталъ и обнялъ его.

— Я не только одобряю ваше предложеніе, мой другъ, но долженъ признаться, что переживаю самую счастливую минуту всей моей жизни.

— Благодарю васъ, учитель, но я еще не кончилъ… Позвольте показать вамъ планъ дома, который я составилъ. Я желаю — конечно, безвозмездно — руководить постройкой и надѣюсь найти подрядчиковъ и рабочихъ, которые примутъ участіе, значительно сбавивъ цѣны.

Онъ ушелъ на минуту въ домъ и вернулся съ планомъ, который развернулъ на столѣ, подъ тѣнью старой семейной яблони. Всѣ подошли и наклонились, чтобы разсмотрѣть проектъ. Домъ былъ дѣйствительно самый скромный, привѣтливый, въ два этажа, выкрашенный въ бѣлый цвѣтъ, окруженный садомъ, выходившимъ на скверъ. Садъ окружала рѣшетка съ красивыми воротами. Надъ входными дверями должна была находиться мраморная доска.

— На ней будетъ надпись? — спросилъ Маркъ.

— Да, весь домъ построенъ ради этой надписи… Вотъ что я хочу предложить муниципальному совѣту: «Городъ Мальбуа учителю Симону, во имя правды и справедливости и въ возмездіе за понесенныя страданія отъ внуковъ его палачей».

Фердинандъ и Люсиль невольно вздрогнули и взглянули на свою дочь Клеръ. Это было уже слишкомъ: ей не слѣдовало позволять мужу подымать такую исторію.

Но она стояла, облокотившись на плечо Адріена, и замѣтила, какъ бы отвѣчая на протестъ родителей:

— Господинъ Фроманъ, я участвовала въ составленіи этой надписи. Я хочу, чтобы всѣ это знали.

— Я не забуду вашего желанія, дитя мое, — сказалъ Маркъ. — Но вопросъ въ томъ, примутъ ли надпись и согласятся ли на постройку дома.

— Да, въ томъ-то и дѣло, — согласился Адріенъ. — Я хотѣлъ показать вамъ первому свой проектъ, дорогой учитель, чтобы получить ваше одобреніе и просить васъ помочь мнѣ провести этотъ проектъ. Я не боюсь, что горожане испугаются расходовъ, — о, нѣтъ, — я боюсь натолкнуться на остатки прежнихъ предразсудковъ. Всѣ члены муниципальнаго совѣта вполнѣ убѣждены въ невинности Симона, но боюсь, что нѣкоторые еще не отдѣлались отъ извѣстной трусости и уступятъ только подъ давленіемъ общественнаго мнѣнія. Нашъ мэръ, Леонъ Савенъ, которому я говорилъ о своемъ проектѣ, высказалъ вполнѣ вѣрное сужденіе, сказавъ, что рѣшеніе по этому вопросу должно быть единогласное.

Затѣмъ онъ прибавилъ подъ вліяніемъ внезапной идеи:

— Вы были такъ добры придти ко мнѣ, дорогой учитель; не окажете ли вы мнѣ еще услугу, пройдя со мною сейчасъ же къ Леону Савену'? Онъ — вашъ ученикъ, и я увѣренъ, что наше дѣло сильно подвинется, если вы съ нимъ поговорите.

— Охотно, — отвѣтилъ Маркъ. — Пойдемте, куда угодно, — я готовъ идти съ вами.

Фердинандъ и Люсиль молчали; онъ курилъ свою трубку, она снова принялась вязать свой чулокъ; крестьянинъ погрузился въ свое обычное равнодушіе, не понимая ничего въ томъ, что затѣвала нынѣшняя молодежь. Клеръ должна была спасти планъ отъ ручонокъ Жоржетты, которая потянулась за хорошенькой картинкой. Отецъ разсказалъ ей, что въ этомъ домикѣ будетъ много радостей для добрыхъ дѣтей; они получатъ тамъ награды за хорошее поведеніе. Раздалось еще много смѣха и поцѣлуевъ, пока Маркъ наконецъ не удалился въ сопровожденіи Адріена.

Ферма Аметъ, гдѣ жилъ Леонъ Савенъ, находилась на другомъ краю Мальбуа; Марку и Адріену пришлось проходить мимо сквера, недавно открытаго во вновь отстроенномъ кварталѣ. Они остановились около мѣста, выбраннаго архитекторомъ для постройки домика Симона.

— Вы видите, здѣсь соединены всѣ наилучшія условія…

Онъ прервалъ свои объясненія, увидѣвъ толстаго человѣка, который подходилъ, улыбаясь.

— А, дядя Шарль! — привѣтствовалъ его Адріенъ. — Не правда ли, дядя, если намъ удастся построить здѣсь домъ для Симона, о которомъ я тебѣ говорилъ, — ты поставишь всю слесарную работу по своей цѣнѣ?

— Да, конечно, мой другъ, если это доставитъ тебѣ удовольствіе… Я это сдѣлаю и для васъ, господинъ Фроманъ, потому что все еще раскаиваюсь за тѣ непріятности, которыя причинялъ вамъ когда-то.

Шарль женился на Мартѣ Дюпьи, дочери своего бывшаго хозяина, и давно уже сталъ во главѣ предпріятія своего тестя. У него былъ сынъ Марсель, ровесникъ Адріена, который женился на дочери столяра, Лаурѣ Дюломъ; теперь онъ самъ принималъ подряды по столярнымъ работамъ.

— Я иду къ твоему отцу, — сказалъ онъ племяннику: — я сговорился увидѣться тамъ съ Марселемъ, чтобы переговорить о работахъ. Пойдемъ со мной: вѣдь у тебя тоже есть заказъ…. Не откажитесь сопутствовать намъ, господинъ Фроманъ: вамъ будетъ пріятно повидать своихъ бывшихъ учениковъ.

Шарль видимо былъ доволенъ встрѣчей. Маркъ воскликнулъ:

— Конечно, я буду очень радъ. Кстати мы составимъ смѣту.

— О, мы еще не дошли до смѣты! — воскликнулъ Адріенъ. — Да къ тому же мой отецъ не изъ числа увлекающихся… Но все равно, я охотно къ нему зайду.

Огюстъ Долуаръ, благодаря содѣйствію прежняго мэра Дарраса, теперь также занимался подрядами. Послѣ смерти отца онъ взялъ къ себѣ старуху-мать; такъ какъ старая улица Плезиръ была уничтожена, онъ нанялъ себѣ небольшую квартирку въ нижнемъ этажѣ на новомъ бульварѣ; въ домѣ находился обширный дворъ, гдѣ онъ хранилъ матеріалъ для столярныхъ работъ. Квартирка была очень чистенькая; въ ней было много воздуха и свѣта. Когда Маркъ вошелъ въ опрятную столовую, его встрѣтила госпожа Долуаръ, мать Огюста, и Маркъ невольно снова отдался воспоминаніямъ. Ей было теперь шестьдесятъ девять лѣтъ, и она казалась все той же заботливой хозяйкой, консервативной по привычкѣ, не позволявшей ни мужу, ни дѣтямъ вмѣшиваться въ политику. Маркъ вспомнилъ, какъ она, бывало, останавливала своего мужа, высокаго блондина, еще не достаточно развитого и нѣсколько испорченнаго казарменною жизнью, любившаго повторять глупые разсказы о томъ, что Францію продали жиды. Однажды его принесли мертвымъ на носилкахъ: онъ упалъ съ высокихъ лѣсовъ и, какъ говорили, былъ въ тотъ день немного выпившій; но госпожа Долуаръ не признавала этого, потому что она принадлежала къ числу тѣхъ людей, которые всегда заступаются за своихъ близкихъ. Увидѣвъ Марка, она сказала ему:

— А, господинъ Фроманъ! Мы, кажется, съ вами порядкомъ состарились… Моему Августу и Шарлю было восемь и десять лѣтъ, когда мы съ вами увидѣлись въ первый разъ.

— Да, да, я помню. Я приходилъ къ вамъ просить отъ имени своего товарища Симона, чтобы вы позволили своимъ дѣтямъ сказать правду въ его защиту.

Несмотря на то, что это произошло такъ давно, старуха сразу стала серьезною и отвѣтила осторожно:

— Это дѣло насъ не касалось, и я была права, не желая вмѣшиваться, потому что оно многимъ причинило большія непріятности.

Въ эту минуту Шарль окликнулъ своего брата Огюста, который разговаривалъ съ Марселемъ на дворѣ дома:

— Приходите-ка сюда: я привелъ къ вамъ гостя, да кромѣ того, твой сынъ Адріенъ принесъ тебѣ заказъ.

Огюстъ, такой же высокій и сильный мужчина, какимъ былъ его отецъ, крѣпко пожалъ руку Марка.

— А, господинъ Фроманъ! Шарль и я — мы часто васъ вспоминаемъ, когда говоримъ о своихъ школьныхъ годахъ. Я былъ плохимъ ученикомъ и часто объ этомъ жалѣлъ. Но все-жъ-таки вы не очень на меня гнѣваетесь, — не правда ли? А мой сынъ Адріенъ, — тотъ уже совсѣмъ воспитался въ вашихъ идеяхъ. — Онъ прибавилъ, смѣясь: — Я отлично знаю, какой заказъ принесъ Адріенъ! Онъ хочетъ построить домъ для Симона… Ну, это, положимъ, лишнее — строить такое помѣщеніе для бывшаго каторжника!

Несмотря на добродушный, шутливый тонъ, какимъ были сказаны эти слова, они все же очень огорчили Марка.

— Неужели вы все еще считаете его виновнымъ? Вѣдь была же минута, когда вы были увѣрены въ его невинности. А потомъ, послѣ возмутительнаго приговора въ Розанѣ, вы снова стали сомнѣваться!

— Что дѣлать, господинъ Фроманъ! Когда человѣка дважды осуждаютъ судомъ присяжныхъ, то поневолѣ начнешь сомнѣваться… У насъ и времени не было разобраться въ этомъ дѣлѣ. Нѣтъ, я не говорю, что онъ виноватъ; да намъ въ сущности это и все равно; мы даже готовы подарить ему домъ, лишь бы это дѣло разъ навсегда кончилось, и намъ бы перестали жужжать въ уши объ этомъ Симонѣ. Не такъ ли, братъ?

— Да, это правда. Если послушаешь нашихъ молодцовъ, то мы одни оказываемся виноватыми за то, что допустили такую несправедливость. Мнѣ, право, досадно. Хоть бы покончить поскорѣе.

Оба кузена, Адріенъ и Марсель, заинтересованные въ этомъ дѣлѣ, разсмѣялись, празднуя побѣду.

— Ну, такъ, значитъ, мы столкуемся, — воскликнулъ Марсель, ударивъ по плечу отца. — Ты возьмешь на себя слесарную работу; дядя Огюстъ сложитъ стѣны, а я возьмусь сдѣлать всю столярную работу, — и ваша часть вины, какъ ты говоришь, будетъ покрыта. Клянусь, что мы никогда не коснемся больше этого вопроса.

Адріенъ тоже разсмѣялся и кивалъ головой въ знакъ одобренія. Но тутъ въ разговоръ вмѣшалась старуха Долуаръ, которая слушала до сихъ поръ молча, но, видимо, недовольная.

— Огюсту и Шарлю незачѣмъ выкупать свою вину, такъ какъ они ни въ чемъ не виновны; никому не извѣстно, виноватъ или нѣтъ господинъ Симонъ, и намъ, бѣднымъ людямъ, не подобаетъ совать носъ въ государственныя дѣла! А васъ мнѣ жаль. Ты, Адріенъ, и ты, Марсель, вы оба воображаете, что можете чуть не пересоздать міръ… а сами ничего не понимаете. Вашъ дѣдушка зналъ, что въ Парижѣ каждую субботу въ большомъ подземельѣ собирались всѣ жиды-милліонщики и совѣщались, сколько заплатить тѣмъ негодяямъ, которые продавали Францію нѣмцамъ. Онъ зналъ, что такъ оно и было, потому что ему разсказалъ о томъ полковникъ его полка и поклялся своею честью, что все это истинная правда.

Маркъ посмотрѣлъ на нее съ удивленіемъ; его точно перекинуло на сорокъ лѣтъ назадъ. Онъ вспомнилъ глупыя побасенки, которыя повторялъ каменщикъ Долуаръ послѣ своей трехлѣтней военной службы. Огюстъ и Шарль слушали серьезно и, повидимому, не удивлялись словамъ матери: они съ дѣтства наслушались этихъ глупыхъ выдумокъ. Но Адріенъ и Марсель не могли удержать улыбки, несмотря на всю почтительную любовь къ бабушкѣ.

— Еврейскіе синдикаты въ подвалѣ! Бабушка, — воскликнулъ Адріенъ, — давно ужъ пора покончить съ этимъ вздоромъ! Въ нашъ вѣкъ всѣ религіозныя распри давно покончены.

Въ комнату вошла его мать, и онъ бросился ей навстрѣчу. Анжель Бонгаръ, бывшая ученица мадемуазель Рузеръ, дочь крестьянина, много помогала успѣху мужа, хотя и не отличалась большимъ умственнымъ развитіемъ. Она освѣдомилась о своемъ братѣ Фердинандѣ, о его женѣ Люсили и ихъ дочкѣ Клеръ, которая сдѣлалась ея невѣсткой. Потомъ вся семья освѣдомилась о недавно родившемся Селестенѣ, которому было всего двѣ недѣли; это былъ сынъ Марселя.

— Вотъ ужъ я во второй разъ прабабушка, господинъ Фроманъ, — замѣтила госпожа Долуаръ. — Жоржетта, Селестенъ, — эти малютки — мои правнуки. У младшаго сына Жюля уже сынъ двѣнадцати лѣтъ, Эдмонъ, но тотъ мнѣ приходится внукомъ и не такъ меня старитъ.

Она старалась быть любезной и нѣсколько загладить свою сдержанную встрѣчу.

— Слушайте, господинъ Фроманъ, — мы, повидимому, не сходимся съ вами во многомъ, а мнѣ вѣдь надо васъ поблагодарить за добрый совѣтъ, за то, что вы уговорили меня отдать Жюля въ нормальную школу. Я не хотѣла, чтобы онъ былъ учителемъ, считая это ремесло невыгоднымъ; а вы его учили и помогли ему выдержать экзаменъ, а теперь онъ отлично устроился.

Старуха очень гордилась этимъ сыномъ, который былъ старшимъ учителемъ въ Бомонѣ, занявъ мѣсто Себастіана Милома, назначеннаго директоромъ нормальной школы. Онъ женился на учительницѣ Жюльеттѣ Гошаръ, замѣстительницѣ мадемуазель Рузеръ, которая одно время завѣдывала школою въ Бомонѣ. Ихъ старшій сынъ Эдмонъ поступилъ въ гимназію и учился отлично.

Адріенъ началъ обнимать бабушку, довольный тѣмъ, что она была любезна съ его бывшимъ наставникомъ.

— Какъ я радъ, бабушка, что ты помирилась съ господиномъ Фроманомъ! И знаешь что, мы выберемъ именно тебя, чтобы привѣтствовать господина Симона на желѣзной дорогѣ. Ты поднесешь ему букетъ цвѣтовъ!

Но старуха опять разсердилась.

— Ну, ужъ нѣтъ! Ни за что! Стану я еще безпокоиться. Вы просто съ ума сошли со своими глупыми выдумками!

Послышались смѣхъ и шутки, и всѣ скоро распростились. Адріенъ отправился вмѣстѣ съ Маркомъ къ мэру Леону Савену. Ферма Аметъ, которою тотъ управлялъ, занимала пятьдесятъ гектаровъ, подъ самымъ Мальбуа, около вновь построеннаго квартала. Поолѣ смерти матери онъ пріютилъ у себя отца, бывшаго мелкаго чиновника, которому минуло уже семьдесятъ одинъ годъ; изъ его старшихъ братьевъ, близнецовъ Ахилла и Филиппа, второго уже не было въ живыхъ; а старшій, поступившій тоже въ чиновники, былъ разбитъ параличемъ и находился въ такомъ печальномъ положеніи, безъ гроша денегъ, что братъ долженъ былъ пріютить его у себя. Сынъ Марка, Климентъ, былъ женатъ на Шарлоттѣ, дочери Гортензіи, сестры этихъ трехъ братьевъ, а потому эта семья приходилась ему отчасти сродни. Но Маркъ не одобрялъ этого брака и, хотя не препятствовалъ сыну поступать согласно своему желанію, но держался въ сторонѣ отъ этой родни. Онъ, конечно, не думалъ упрекать Шарлотту за грѣхи матери, которая отдалась шестнадцати лѣтъ первому встрѣчному, потомъ вышла замужъ и теперь давно уже умерла. Но у него не лежало сердце ко всей этой семьѣ, и ему пришлось насиловать свои самыя сокровенныя чувства, когда послѣдовало приглашеніе Адріена пойти къ Савенамъ, ради успѣха общаго дѣла, которое ему было такъ дорого.

Леона не оказалось дома, но онъ обѣщалъ скоро вернуться. Въ гостиной, куда они вошли, старикъ Савенъ сидѣлъ около своего сына Ахилла, прикованнаго къ креслу у окна. Комната была небольшая, узенькая, убранная въ буржуазномъ вкусѣ; семья жила въ маленькомъ домикѣ около фермы, обстроенной очень роскошно. Увидѣвъ Марка, Савенъ воскликнулъ:

— А, господинъ Фроманъ! Я думалъ, что вы на насъ сердиты! Какъ я радъ васъ видѣть!

Савенъ былъ все такой же блѣдный и тщедушный и задыхался отъ кашля; а между тѣмъ ему пришлось похоронить свою красивую, здоровую жену. Вѣчно преслѣдуемый муками ревности, онъ изводилъ ее ежедневными упреками, послѣ того, какъ засталъ жену почти въ объятіяхъ ея исповѣдника, отца Ѳеодосія, къ которому онъ самъ ее послалъ, желая охранить отъ увлеченій. Въ немъ осталась съ тѣхъ поръ глухая вражда къ клерикаламъ, но онъ не выказывалъ ее изъ трусости передъ всесильными аббатами.

— Почему вы думаете, что я на васъ сердитъ? — проговорилъ Маркъ со своимъ обычнымъ спокойствіемъ.

— Помните, мы когда-то не сходились съ вами во взглядахъ… Вашъ сынъ женился на моей внучкѣ, но это не сблизило насъ нисколько… Вы отовсюду изгоняете монаховъ и духовныхъ лицъ, а мнѣ ихъ жаль. Я всегда говорилъ, что женщинамъ и дѣтямъ нужна острастка, и теперь придерживаюсь того же мнѣнія; во всемъ прочемъ я — искренній республиканецъ, — повѣрьте мнѣ.

Маркъ невольно улыбнулся, вспоминая прошлое.

— Клерикалы имѣютъ и теперь еще большую власть, — продолжалъ Савенъ: — еслибы я обратился къ ихъ услугамъ, то не влачилъ бы жалкаго существованія мелкаго чиновника и не былъ бы теперь въ тягость своему сыну Леону. Постоянныя лишенія убили мою жену. Взгляните на моего сына Ахилла: еслибы я помѣстилъ его въ семинарію, онъ былъ бы теперь префектомъ или предсѣдателемъ суда; но я не сдѣлалъ этого — и вотъ онъ просидѣлъ тридцать лѣтъ писцомъ и лишился рукъ и ногъ; не можетъ теперь поднести ложку ко рту…

Больной дружески кивнулъ своему бывшему учителю и проговорилъ слабымъ, надтреснутымъ голосомъ:

— Да, клерикалы когда-то имѣли большое вліяніе, но теперь люди, повидимому, обходятся безъ нихъ. Теперь не трудно разыгрывать героя и являться судьей тѣхъ, кто жилъ при другихъ условіяхъ.

Онъ посмотрѣлъ на Адріена, который стоялъ молча, желая уязвить его такимъ замѣчаніемъ. Его несчастное положеніе, смерть жены и ссора съ дочерью Леонтиной, вышедшей замужъ за мелкаго торговца, окончательно испортили его характеръ. Онъ продолжалъ, желая подчеркнуть свой намекъ:

— Помните, господинъ Фроманъ, когда розанскій судъ вновь осудилъ Симона, я говорилъ вамъ, что убѣжденъ въ его невинности? Но что же я могъ сдѣлать одинъ? Лучше всего было молчать… А теперь развелось немало юнцовъ, которые считаютъ насъ подлецами и собираются дать намъ хорошій урокъ гражданской мудрости, устроивъ чуть ли не тріумфальныя арки для встрѣчи мученика! Вотъ ужъ, поистинѣ, дешевое геройство!

Теперь Адріенъ былъ убѣжденъ въ томъ, что Леонъ проговорился дома о его планахъ. Онъ постарался успокоить больного.

— Напрасно вы такъ говорите! Кто справедливъ, тотъ и добръ. Я отлично знаю, что вы лично были всегда очень разсудительны, и признаюсь, что въ моей семьѣ есть люди болѣе упрямые, не признающіе новыхъ вѣяній. Въ настоящее время надо желать одного, чтобы всѣ соединились въ одномъ общемъ порывѣ солидарности и загладили былую несправедливость.

Савенъ слушалъ этотъ разговоръ сперва въ недоумѣніи, но потомъ онъ сообразилъ, зачѣмъ сюда явился Маркъ въ сопровожденіи Адріена, — чтобы переговорить съ его сыномъ Леономъ. Сперва онъ счелъ его посѣщеніе за простую формальную вѣжливость.

— А, такъ вы пришли сюда изъ-за этой глупой затѣи! Вы желаете возстановить справедливость! Но я противъ этого, также какъ и ваши благоразумные родственники. Мой сынъ Леонъ, конечно, поступитъ, какъ ему угодно, — это не помѣшаетъ мнѣ остаться при своемъ убѣжденіи. Жиды, жиды, сударь, всегда будутъ жидами!

Адріенъ взглянулъ на него, пораженный его словами. Кто теперь ненавидѣлъ жидовъ? Антисемитская вражда кончилась, и современное поколѣніе даже не понимало, какъ можно упрекать жидовъ въ какихъ-то таинственныхъ преступленіяхъ. Теперь всѣ были равноправными гражданами. Маркъ съ любопытствомъ слѣдилъ за этой сценой, припоминая далекое прошлое; каждое слово, каждое движеніе Савена переносили его за сорокъ лѣтъ назадъ.

Наконецъ вернулся Леонъ, со своимъ сыномъ Робертомъ, которому уже минуло шестнадцать лѣтъ; онъ помогалъ отцу въ работахъ на фермѣ и унаслѣдовалъ отъ него энергичную любовь къ труду. Леонъ очень обрадовался, увидѣвъ Марка, и отнесся къ нему съ привѣтливою почтительностью. Узнавъ причину посѣщенія, онъ сказалъ:

— Господинъ Фроманъ, вы, конечно, не сомнѣваетесь въ томъ, что я искренно желаю сдѣлать все, чтобы угодить вамъ… Вы — нашъ уважаемый и справедливый учитель… Адріенъ вамъ, вѣроятно, объяснилъ, что я вовсе не противъ его проекта, — напротивъ, я буду отстаивать его всѣми силами. Мальбуа только тогда смоетъ лежащее на немъ пятно, когда искупитъ свою вину передъ Симономъ. Но я уже говорилъ о томъ, что рѣшеніе должно быть единогласное; не теряю надежды, что оно такъ и будетъ, если и вы окажете свое содѣйствіе, повліявъ на членовъ муниципальнаго совѣта.

Замѣтивъ ироническую улыбку своего отца, онъ сказалъ ему, улыбаясь:

— Не прикидывайся такимъ упрямцемъ, — вѣдь ты самъ недавно сказалъ мнѣ, что признаешь невинность Симона.

— Да, конечно, признаю. Я тоже ничего не сдѣлалъ дурного — однако, мнѣ не выстроили дома.

Леонъ отвѣтилъ ему довольно рѣзко:

— У тебя есть мой домъ.

Савена больше всего раздражало то обстоятельство, что ему пришлось прибѣгнуть къ гостепріимству сына, который добился благосостоянія личнымъ упорствомъ воли, безъ всякой протекціи тѣхъ клерикаловъ, которыхъ онъ въ то же время презиралъ. Слова сына поэтому задѣли его за живое, и онъ отвѣтилъ съ досадой:

— Стройте ему хоть соборъ, если это вамъ нравится. Я останусь дома, — только и всего.

Несчастный Ахиллъ застоналъ отъ боли въ ногахъ и проговорилъ съ горечью:

— Увы! И мнѣ придется сидѣть дома. Но еслибы я не былъ прикованъ къ креслу, я бы пошелъ съ тобою, мой милый Леонъ; вѣдь я принадлежу къ тому поколѣнію, которое хотя и не исполнило своего долга по отношенію къ Симону, но вполнѣ сознается въ этомъ и готово искупить свою вину.

Маркъ и Адріенъ ушли, увѣренные въ успѣхѣ; послѣднія слова, Ахилла произвели на нихъ очень благопріятное впечатлѣніе. Маркъ вскорѣ разстался со своимъ спутникомъ и направился къ Дувзѣ по новымъ широкимъ улицамъ и мысленно переживалъ все, что ему пришлось видѣть и слышать въ этотъ день; онъ какъ бы вспоминалъ съ самаго начала всю свою долгую жизнь. Сорокъ лѣтъ тому назадъ онъ встрѣтилъ у Бонгаровъ, Долуаровъ, Савеновъ полнѣйшее невѣжество; у крестьянина оно выражалось въ болѣе грубой формѣ, у рабочаго прикрывалось фразами, у мелкаго чиновника — лживыми разсужденіями о своемъ республиканскомъ свободомысліи; но всюду онъ встрѣтилъ узкій эгоизмъ, глупый страхъ и слѣпое упрямство. Затѣмъ народилось новое поколѣніе, которое, благодаря болѣе разумному воспитанію, нѣсколько осмысленнѣе относилось къ жизни, но не имѣло еще силъ дѣйствовать самостоятельно. Затѣмъ дѣти ихъ дѣтей мало-по-малу овладѣли болѣе логическимъ мышленіемъ, освободились отъ невѣжества и суевѣрій и почувствовали въ себѣ мужество начать великую освободительную работу будущаго, на пользу человѣчества, А ихъ дѣти, подрастая, обѣщали дать поколѣніе настоящихъ энергичныхъ и сознательныхъ дѣятелей. Маркъ, очевидно, могъ прозрѣвать будущее, когда говорилъ, что Франція потому не возстала противъ несправедливаго приговора Симона, что находилась еще подъ гнетомъ рабства и невѣжества, что ея лживыя понятія поддерживались недостойными органами печати, которые производили гнусный шантажъ. Онъ также предвидѣлъ тогда вѣрное, единственное средство, чтобы освободить страну отъ этого постыднаго положенія: это средство было образованіе народа, освобожденіе его отъ суевѣрія и ханжества, путемъ созиданія истинныхъ гражданъ, способныхъ на солидарность и на разумную жизнь. Онъ самъ посвятилъ всю свою дѣятельность на пробужденіе въ народѣ доблестныхъ чувствъ, разумныхъ понятій, основанныхъ на точномъ знаніи; онъ видѣлъ теперь, что начальная школа спасла его отечество и научила прежнюю невѣжественную толпу, безсловесное стадо, быть ревнителями истины и справедливости.

Маркъ почувствовалъ удивительное успокоеніе; въ его сердцѣ жили лишь добрыя чувства всепрощенія и терпимости. Онъ много выстрадалъ въ свое время; онъ часто глубоко возмущался людскою злобою и несправедливостью, упорнымъ невѣжествомъ и жестокимъ ослѣпленіемъ. Теперь онъ съ удовольствіемъ вспоминалъ слова Фердинанда Бонгара и Ахилла Савена. Они допустили несправедливость; но они сами признались, что сдѣлали это по незнанію, по слабости, по неувѣренности въ возможность успѣха. Имъ нельзя было поставить въ вину то наслѣдіе, выраженное въ незнаніи и безволіи, которое они получили отъ своихъ родителей. Онъ охотно прощалъ имъ всѣмъ; онъ даже не чувствовалъ злобы противъ тѣхъ, которые еще упорно настаивали на своихъ заблужденіяхъ; онъ только желалъ, чтобы всѣ приняли участіе въ торжественной встрѣчѣ Симона; ему бы хотѣлось, чтобы это событіе соединило все населеніе въ одномъ братскомъ поцѣлуѣ, въ общей радости, въ общемъ примиреніи.

Вернувшись къ Луизѣ, гдѣ его дожидалась Женевьева, Климентъ съ женой и дочкой, которые должны были отобѣдать у нея, онъ былъ очень обрадованъ, заставъ тамъ Себастіана и Сару, пріѣхавшихъ изъ Бомона. Собралась цѣлая большая семья, и пришлось раздвинуть столъ. Во главѣ трапезы усѣлись Маркъ и Женевьева, затѣмъ Климентъ и Шарлотта, съ дочкой Люсіенной, которой минуло уже семь лѣтъ, потомъ Жозефъ Симонъ и Луиза, потомъ Себастіанъ Миломъ и Сара, потомъ Франсуа Симонъ и Тереза Миломъ, кузенъ и кузина, которые поженились, и у нихъ была дочурка двухъ лѣтъ, Роза, — всего двѣнадцать человѣкъ съ хорошимъ, здоровымъ аппетитомъ.

Во время обѣда Маркъ разсказалъ о томъ, какъ онъ провелъ утро, сообщилъ о проектѣ Адріена и о своей увѣренности, что этотъ проектъ осуществится; со всѣхъ сторонъ раздались сочувственные возгласы. Жозефъ высказалъ, однако, нѣкоторыя сомнѣнія относительно добрыхъ намѣреній мэра, но Шарлотта перебила его, сказавъ:

— Вы ошибаетесь: дядя Леонъ всецѣло на нашей сторонѣ. Онъ одинъ изъ всѣхъ членовъ семьи выразилъ мнѣ сочувствіе.

Когда ея мать Гортензія убѣжала съ любовникомъ, Шарлотта оставалась въ семьѣ своего дѣдушки Савена, такъ какъ отецъ ея попалъ въ убѣжище для алкоголиковъ. Жизнь ея у дѣда была весьма непривлекательна, и ей часто приходилось даже голодать. Савенъ, забывшій, повидимому, неблагопріятные результаты клерикальнаго образованія своей дочери Гортензіи, воспитанницы мадемуазель Рузеръ, постоянно обвинялъ свою внучку въ атеизмѣ, утверждая, что мадемуазель Мазелинъ очень плохо ее воспитывала. Шарлотта была прелестная дѣвушка, честная и энергичная, любящая и разумная въ своихъ поступкахъ. Климентъ полюбилъ ее и женился на ней, несмотря на препятствія, счастливый тѣмъ, что нашелъ въ своей женѣ добрую подругу, любившую свой домашній очагъ; они жили вполнѣ счастливо, воспитывая свою дочь Люсіенну въ завѣтахъ истины и справедливости.

Маркъ тоже заступился за мэра Леона.

— Шарлотта права… онъ всецѣло на нашей сторонѣ. Самое трогательное въ этомъ дѣлѣ, что проектируемый домъ будетъ построенъ при содѣйствіи двухъ Долуаровъ: Огюста — каменщика и Шарля — слесаря, а также при содѣйствіи Фердинанда Бонгара и Ахилла Савена… А? Что ты скажешь на это, мой другъ Себастіанъ? Кто бы могъ думать, что произойдетъ нѣчто подобное, когда вы еще мальчишками сидѣли на скамьяхъ моей школы?

Маркъ сіялъ отъ радости, и Себастіанъ Миломъ присоединился къ общему веселью. Онъ еще находился подъ вліяніемъ трагическаго событія въ своей семьѣ и потому не могъ отдѣлаться отъ нѣсколько грустнаго настроенія. Весною этого года его тетка, мать Виктора, внезапно скончалась, завѣщавъ писчебумажную лавочку своей невѣсткѣ, госпожѣ Александръ. Послѣ исчезновенія своего сына Виктора несчастная женщина перестала заниматься торговлею; она въ послѣднее время, впрочемъ, и не умѣла угождать покупателямъ, сбитая съ толку новыми требованіями школы. Госпожа Александръ продолжала торговлю, желая зарабатывать себѣ самостоятельныя средства къ существованію, хотя ея сынъ и получалъ хорошее содержаніе. Но внезапно вечеромъ въ лавку явился Викторъ, узнавшій о смерти матери; онъ проводилъ жизнь въ самыхъ грязныхъ подонкахъ общества и, желая получить свою часть наслѣдства, потребовалъ ликвидаціи торговли. Такимъ образомъ закрылась лавочка, въ которой нѣсколько поколѣній школьниковъ покупали тетради, перья и прочія классныя принадлежности. Викторъ очень скоро прокутилъ свое наслѣдство въ обществѣ Полидора Сукэ, совершенно погрязнувшаго въ развратѣ.

Маркъ встрѣтилъ однажды вечеромъ обоихъ друзей въ очень подозрительномъ кварталѣ, и за ними двигалась мрачная фигура, въ которой Маркъ призналъ брата Горгія. Не прошло и недѣли послѣ этой встрѣчи, какъ полиція нашла на улицѣ, около грязнаго притона, тѣло мужчины съ раскроеннымъ черепомъ. Это былъ трупъ Виктора, погибшаго, благодаря ужасной драмѣ, которую полиція старалась затушить.

— Да, да, — сказалъ Себастіанъ, — я помню ихъ всѣхъ, бывшихъ товарищей; за исключеніемъ нѣсколькихъ несчастныхъ, они въ общемъ вышли не дурными людьми… Но существуетъ такой ядъ, который безжалостно убиваетъ свои жертвы…

Всѣ промолчали на это замѣчаніе и начали разспрашивать его о здоровьѣ матери, которая жила теперь съ нимъ въ Бомонѣ. Себастіанъ былъ всецѣло поглощенъ своими новыми обязанностями директора нормальной школы, стремясь по возможности продолжать дѣло въ духѣ своего бывшаго учителя, всѣми уважаемаго Сальвана; онъ готовился выпустить цѣлую армію начальныхъ учителей, способныхъ достойно выполнить то великое призваніе, къ которому они готовились.

— Для насъ будетъ величайшею радостью, — продолжалъ онъ, — загладить свою вину передъ Симономъ и почтить въ его лицѣ невинно пострадавшаго товарища. Я хочу, чтобы и мои ученики приняли участіе въ торжествѣ, и надѣюсь получить на то разрѣшеніе.

Маркъ, для котораго назначеніе Себастіана директоромъ школъ было какъ бы подтвержденіемъ успѣшности его миссіи, одобрилъ это его желаніе.

— Ты правъ, мой другъ, мы соберемъ и новыхъ, и прежнихъ дѣятелей, Сальвана, мадемуазель Мазелинъ и Миньо. Мы воскресимъ воспоминаніе о безвременно погибшемъ Феру… Не считая прочихъ, наша собственная семья представляетъ довольно многочисленный отрядъ піонеровъ просвѣщенія.

Всѣ разсмѣялись, потому что за столомъ дѣйствительно сидѣли все учителя и учительницы. Климентъ и Шарлотта руководили школой въ Жонвилѣ. Жозефъ и Луиза рѣшили никогда не покидать школу въ Мальбуа. Себастіанъ и Сара, жившіе на квартирѣ Сальвана, вмѣстѣ съ госпожою Александръ, надѣялись провести тамъ всю жизнь, до выхода въ отставку. Что касается молодой четы, Франсуа и Терезы, то они были назначены недавно въ школу въ Дербекуръ, гдѣ когда-то преподавали ихъ родители. Франсуа, въ которомъ соединились характерныя черты Жозефа и Луизы, также очень походилъ на своего дѣда, Марка; у него былъ высокій лобъ и ясные глаза, но въ нихъ часто загорался огонь неудовлетворенныхъ желаній; Тереза, напротивъ, представляла собою красоту своей матери Сары, получившую болѣе утонченное выраженіе отъ отца, Себастіана; ихъ дочка, Роза, младшая въ семьѣ, обожаемая всѣми, олицетворяла счастливый расцвѣтъ будущаго.

Обѣдъ прошелъ очень весело. Жозефъ и Сара, дѣтки невинно пострадавшаго, чувствовали благодарную радость при мысли, что ихъ отцу готовится искупительное торжество! Въ этомъ празднествѣ примутъ участіе ихъ дѣти и внучка, рожденныя отъ родоначальника Марка, самаго геройскаго защитника справедливости. Четыре поколѣнія соединятся вмѣстѣ, чтобы отпраздновать торжество истины; многіе изъ числа присутствующихъ пострадали за нее, но, работая неутомимо, достигли желаемаго счастья — возможности радоваться ея побѣдѣ.

Веселье оживляло собравшуюся семью. Женевьева взяла свою правнучку Розу и посадила около себя, чтобы присмотрѣть за нею. но позвала на помощь бабушку — Луизу, потому что малютка не слушалась и хватала ручонками разставленныя на столѣ сласти.

— Помоги, Луиза, — я не могу справиться съ этой шалуньей! Вотъ плутовка!

Внучка Женевьевы, Люсіенна, благоразумная семилѣтняя особа, взялась присмотрѣть за своей кузиной; она охотно разыгрывала изъ себя роль доброй мамаши, занимаясь своими куклами. Подъ конецъ обѣда выпили за радостное свиданіе съ Симономъ, и часы пробили десять, а веселое общество все еще не расходилось, пропуская всѣ поѣзда, которые должны были отвести однихъ въ Бомонъ, другихъ въ Жонвиль.

Время шло, и всѣ радостныя надежды понемногу сбывались. Проектъ Адріена, представленный въ муниципальный совѣтъ, прошелъ единогласно, какъ того весьма резонно желалъ Леонъ. Благородная и трогательная надпись, которая должна была украшать двери дома, прошла безъ единаго протеста. Все устроилось необыкновенно просто и легко, такъ что не потребовалось никакихъ хлопотъ, чтобы уладить дѣло. То, что было предложено Адріеномъ, служило выраженіемъ желаній большинства; онъ какъ бы осуществилъ стремленіе общества изгладить свой грѣхъ передъ Симономъ; у каждаго изъ жителей Малибуа въ глубинѣ души существовало раскаяніе, сознаніе произошедшей несправедливости и желаніе во что бы то ни стало возстановить поруганную честь. Всѣ ощущали невозможность пользоваться личнымъ счастьемъ помимо общей гражданской солидарности съ прочими членами общины; они убѣдились въ томъ, что счастье народа возможно лишь при полной справедливости относительно каждой отдѣльной личности. Листы, выставленные для подписки, были заполнены въ нѣсколько недѣль. Требуемая сумма для постройки дома, сравнительно небольшая, въ тридцать тысячъ франковъ, такъ какъ муниципальный совѣтъ отдалъ городскую землю даромъ, была покрыта небольшими взносами, въ два-три франка, для того, чтобы всѣ жители могли участвовать въ этой подпискѣ. Рабочіе, окрестные крестьяне давали, кто сколько могъ, по десяти и двадцати су. Работы начались съ марта мѣсяца и должны были быть окончены къ половинѣ сентября, когда Симонъ собирался вернуться въ Мальбуа. По плану Адріена, его отецъ и дядя, каменщикъ Огюстъ, слесарь Шарль, столяръ Марсель, всѣ Долуары, въ сотрудничествѣ съ Бонгарами, усердно работали надъ постройкой этого дома, который преподносился въ даръ учителю Симону; за всѣми работами дружески наблюдалъ мэръ Леонъ, сынъ Савена.

Въ сентябрѣ простой, веселый домикъ стоялъ готовый среди небольшого садика, огороженнаго рѣшеткой со стороны сѣвера. Ожидаемый постоялецъ могъ въѣхать въ него: все было готово къ его пріему. Только доска съ надписью, прибитая надъ дверью, была завѣшена холстомъ и какъ бы не окончена. Но это и былъ тотъ сюрпризъ, раскрыть который предстояло въ послѣднюю минуту. Адріенъ отправился въ Пиренеи, чтобы все объяснить Давиду и Симону. Жену его, истощенную болѣзнью, рѣшено было перевезти раньше, при содѣйствіи ея дѣтей, Жозефа и Сары. Затѣмъ, въ назначенный день, долженъ былъ пріѣхать Симонъ, вмѣстѣ съ братомъ; на станціи желѣзной дороги имъ была приготовлена оффиціальная встрѣча, послѣ чего они должны были прослѣдовать въ домъ, подаренный Симону гражданами города, гдѣ его дожидалась семья и самые близкіе друзья. Наконецъ назначенъ былъ и день его пріѣзда, воскресенье двадцатаго сентября. Погода стояла великолѣпная; солнце освѣщало городъ яркимъ осеннимъ блескомъ. Всѣ улицы Мальбуа были украшены цвѣтами: для этой цѣли были опустошены всѣ окрестные сады. Поѣздъ приходилъ въ три часа, но уже съ утра всѣ улицы Мальбуа были запружены веселою праздничною толпою; всюду раздавались пѣсни, смѣхъ, и эта толпа постоянно пополнялась крестьянами и крестьянками со всей округи. Уже въ полдень невозможно было протолкаться на площадь передъ домомъ: здѣсь собрались рабочія семьи сосѣднихъ кварталовъ. Всѣ окна сосѣднихъ доловъ были открыты настежь, и всюду виднѣлись оживленныя, радостныя лица; весь народъ горѣлъ желаніемъ въ побѣдныхъ крикахъ выразить свой восторгъ наступившему наконецъ торжеству справедливости. Зрѣлище было и торжественное, и вмѣстѣ съ тѣмъ трогательное.

Маркъ и Женовьева съ утра пріѣхали изъ Жонвиля, въ сопровожденіи сына Климента, Шардотты и ихъ дочери Люсіенны. Они должны были ожидать пріѣзда Симона въ саду, окруживъ дружескимъ кружкомъ госпожу Симонъ, ея дѣтей Жозефа и Сару, внучатъ Франсуа и Терезу и правнучку, маленькую Розу. Луиза находилась, конечно, около своего мужа Жозефа, а Себастіанъ — около своей жены Сары. Тутъ находились четыре поколѣнія, выросшія отъ дѣтей невинно осужденнаго и его лучшаго защитника. Здѣсь же были отведены мѣста оставшимся въ живыхъ, славнымъ борцамъ за возстановленіе справедливости, Сальвану, мадемуазель Мазелинъ, Миньо, а также работникамъ, желавшимъ принести покаяніе за прежнія заблужденія и недостатокъ мужества, семьямъ Бонгаровъ, Долуаровъ и Савеновъ. Ходили слухи, что Дельбо, герой и адвокатъ обоихъ процессовъ, состоявшій уже четыре года министромъ внутреннихъ дѣлъ, выѣхалъ навстрѣчу Симона и Давида и хотѣлъ проводить ихъ въ Мальбуа. Одинъ лишь мэръ, съ делегаціей отъ муниципальнаго совѣта, долженъ былъ встрѣтить обоихъ братьевъ на станціи и привести ихъ къ дому, украшенному гирляндами и флагами. Маркъ подчинился этой программѣ и ждалъ около дома вмѣстѣ съ семьей, хотя и чувствовалъ страстное желаніе скорѣй обнять своего дорогого друга, виновника торжества.

Пробило два часа; оставалось ждать еще часъ. Толпа все возрастала. Маркъ вышелъ изъ сада и подходилъ къ разнымъ группамъ народа, желая слушать ихъ рѣчи, весело раздававшіяся подъ лучами солнца. Разговоръ шелъ исключительно о прошломъ таинственномъ происшествіи, объ осужденіи невиннаго, что было совсѣмъ непонятно молодому поколѣнію; оно громко высказывало свое негодованіе, между тѣмъ какъ старики, свидѣтели этого дѣла, старались оправдать себя туманными разсужденіями, признаваясь, что плохо понимали дѣло и были сбиты съ толку. Теперь, когда истина восторжествовала въ полномъ блескѣ, дѣти и внуки не могли понять, какимъ образомъ и ихъ отцы, и дѣды могли не разобраться въ такомъ простомъ дѣлѣ и допустили столь чудовищную несправедливость, подъ прикрытіемъ ослѣпленнаго эгоизма. Конечно, многіе изъ старцевъ и теперь дивились, какъ это они могли увлечься такою очевидною ложью, и такой отвѣтъ служилъ лучшимъ доказательствомъ, какъ велика была въ то время сила лжи надъ невѣжествомъ массъ.

Въ одной группѣ почтенный старецъ каялся въ своемъ заблужденіи; другой признавался, какъ преслѣдовалъ свистками арестованнаго Симона и теперь стоитъ и ждетъ его возвращенія, желая загладить привѣтливыми криками былую несправедливость; его внукъ, еще совсѣмъ молодой человѣкъ, бросился ему на шею и цѣловалъ его въ порывѣ восторга, растроганный до слезъ. Маркъ былъ сильно взволнованъ этой сценой и двинулся дальше, прислушиваясь къ голосу народа. Вдругъ онъ остановился. Ему бросилась въ глаза фигура Полидора; пьяный, одѣтый въ лохмотья, онъ имѣлъ ужасный видъ; рядомъ съ нимъ стоялъ братъ Горгій, одѣтый въ черный, грязный сюртукъ, безъ признаковъ бѣлья. Онъ не былъ пьянъ и, выпрямившись во весь свой ростъ, обводилъ толпу суровымъ взглядомъ; глаза его горѣли трагическимъ блескомъ. Маркъ слышалъ, какъ Полидоръ, съ упрямствомъ пьянаго идіота, дразнилъ Горгія намеками на то преступленіе, о которомъ говорила вся толпа. Онъ повторялъ, заикаясь:

— Что, старина, помнишь, какъ было дѣло съ прописью? А? Что? Пропись? Вѣдь я ее стащилъ, и она была у меня въ карманѣ, и я былъ такъ глупъ, что отдалъ ее тебѣ, когда ты меня провожалъ!.. Ахъ, эта проклятая пропись!

Эти слова объяснили Марку все; они мелькнули, точно молнія среди мрака. Теперь онъ зналъ всю истину. Эта пропись, отобранная у Полидора, находилась въ карманѣ брата Горгія въ тотъ вечеръ, когда было совершено преступленіе, и вмѣстѣ съ нумеромъ «Маленькаго Бомонца», смятая, была засунута въ ротъ несчастной жертвы.

— Но… мы были съ тобой пріятели, старина, и потому молчали о нашихъ дѣлишкахъ! Мы любили другъ друга! А? Помнишь? А все-жъ-таки, еслибы я сказалъ? Помнишь старую тетку Пелажи?

Полидоръ все повторялъ свои гнусные намеки, не обращая вниманія на окружающую толпу; а Горгій только слегка оборачивался въ его сторону, бросая ему презрительные взгляды, въ которыхъ, однако, чувствовалась былая нѣжность.

Увидѣвъ Марка, Горгій понялъ, что тотъ не могъ не слышать словъ Полидора, и закричалъ на своего друга, приказывая ему замолчать.

— Смирно, жалкій пьяница! Молчи, развратникъ! Отъ тебя разитъ мерзостью порока, и ты имъ заражаешь и меня! Молчи, падалъ, я хочу говорить; я одинъ, я хочу покаяться въ своемъ злодѣяніи, чтобы Господъ сжалился надо мною и простилъ меня!

Обращаясь къ Марку, который слушалъ молча, потрясенный до глубины души, Горгій сказалъ:

— Вы слышали, — не правда ли? Пусть же слышатъ всѣ! Въ моей душѣ давно горитъ желаніе покаяться передъ людьми, какъ я покаялся передъ Богомъ, чтобы достичь высшаго блаженства. Вся эта толпа возмущаетъ меня: она ничего не понимаетъ, — она повторяетъ съ проклятіемъ мое имя, точно я одинъ виноватъ; пусть же она узнаетъ, что есть другіе преступники, кромѣ меня.

Несмотря на свои семьдесятъ лѣтъ, Горгій легкимъ движеніемъ прыгнулъ на каменный фундаментъ рѣшетки, окружавшей садъ того дома, на порогѣ котораго невинный Симонъ долженъ былъ праздновать свое торжество. Ухватившись рукою за эту рѣшетку, Горгій обернулся лицомъ къ толпѣ. Онъ, дѣйствительно, въ продолженіе цѣлаго часа слышалъ изъ устъ народа свое имя. повторяемое съ проклятіемъ, какъ нѣчто гнусное и преступное. Имъ постепенно овладѣвало лихорадочное мужество злодѣя, готоваго покаяться въ своемъ злодѣяніи и вмѣстѣ съ тѣмъ бросить въ лицо этой толпы горделивый вызовъ, что онъ, Горгій, осмѣлился совершить такое неслыханное преступленіе. Ему было невыносимо слушать, что всѣ обвиняютъ только его, его одного, что вся тяжесть грѣха обрушивается исключительно на его плечи, и что всѣ, повидимому, забыли сообщниковъ этого преступленія. Наканунѣ, побуждаемый голодомъ, онъ стучался въ дверь отца Крабо, скрывавшійся въ чудномъ помѣстьѣ Дезирадѣ; но его вытолкали въ шею, бросивъ ему двадцать франковъ со словами, что это послѣдняя подачка, и чтобы онъ больше сюда не совался. Почему же отецъ Крабо не каялся въ своихъ преступленіяхъ, какъ это дѣлалъ онъ, Горгій? Конечно, полное признаніе не заставитъ отца Крабо выдавать ему деньги, но онъ сильнѣе жаждалъ мести, чѣмъ денежной помощи; бросивъ своихъ враговъ въ геенну огненную, онъ тѣмъ самымъ уготовитъ себѣ мѣсто въ раю, а всенародное покаяніе смиритъ его гордую душу и приблизитъ ее къ вѣчному спасенію.

И вотъ началось нѣчто поразительное, небывалое. Широкимъ движеніемъ руки Горгій стремился приковать къ себѣ вниманіе всей этой громадной толпы и прокричалъ рѣзкимъ, пронзительнымъ голосомъ, который разнесся по всей площади:

— Слушайте меня, слушайте, я все вамъ скажу!

Но сперва никто не обратилъ на него вниманія; никто не хотѣлъ его слушать. Онъ долженъ былъ повторить свой крикъ два, три раза съ возрастающею, отчаянною энергіею. Наконецъ стоявшіе поблизости замѣтили его и взволновались; старики узнали его, и скоро имя его облетѣло всѣхъ присутствующихъ, и всѣ невольно вздрогнули и умолкли. Полная тишина водворилась на всей площади, залитой солнцемъ.

— Слушайте меня, слушайте, я все вамъ скажу! — повторялъ Горгій, вытянувшись во весь свой ростъ на фундаментѣ рѣшетки, блѣдный, страшный, съ горящшгъ безумнымъ взоромъ; его носъ хищной птицы на изможденномъ лицѣ, его искривленный ротъ, вся его высохшая фигура въ грязномъ сюртукѣ имѣла угрожающій видъ; онъ походилъ на привидѣніе, вырвавшееся изъ мрака прошлыхъ временъ, и глаза горѣли огнемъ возмездія.

— Вы говорите объ истинѣ и справедливости — и вы ничего не понимаете, ничего!.. Вы обвиняете меня одного; вы обрушиваете на меня свое негодованіе; но есть другіе согрѣшившіе, — вина ихъ больше моей вины! Я могъ совершить преступленіе, но другіе натолкнули меня на него, скрыли его и тѣмъ усугубили злодѣяніе. Сейчасъ вы убѣдитесь въ томъ, что я смѣло признаюсь въ своемъ грѣхѣ, какъ на исповѣди. Но почему же я стою здѣсь одинъ, готовый къ покаянію? Почему здѣсь, около меня, нѣтъ другого, всесильнаго человѣка, отца Крабо, готоваго упасть въ прахъ и унизить свою гордыню? Пусть онъ придетъ, пусть его извлекутъ изъ убѣжища, которое онъ себѣ создалъ, и пусть онъ присоединитъ свой голосъ къ моему въ эту торжественную минуту возмездія!.. Иначе я самъ все скажу, я прокричу о его грѣхѣ, потому что я, презрѣнный грѣшникъ, я выше его, я готовъ къ покаянію!

Онъ откровенно раскрылъ всѣ тайны іезуитскихъ происковъ, всѣ дѣянія этихъ людей, погрязшихъ въ роскоши и порокахъ. Его излюбленной идеей было то, что эти люди погубили церковь, что они своею уступчивостью погубили истинно христіанскій духъ. самоотреченія и высокаго сподвижничества. Онъ готовъ былъ воздвигнуть въ самомъ Парижѣ громадный костеръ и сжечь на немъ всѣхъ отступниковъ и тѣмъ смягчить гнѣвъ карающаго божества.

Онъ кричалъ внѣ себя:

— Когда грѣшникъ кается, онъ получаетъ прощеніе! Развѣ есть люди безъ грѣха? Всякая плоть немощна, и духовное лицо, впавшее въ грѣхъ, должно принести покаяніе, какъ обыкновенный смертный; покаявшись, онъ снова становится чистымъ, достойнымъ получить блаженство… Я покаялся въ своемъ грѣхѣ отцу Ѳеодосію, и онъ далъ мнѣ отпущеніе. И послѣ того каждый разъ, когда я лгалъ, когда мои начальники приказывали мнѣ лгать, я шелъ въ исповѣдальню и выходилъ оттуда съ чистой душой. Увы! Я часто и сильно грѣшилъ, — на меня посылалось испытаніе свыше, дьяволъ искушалъ мою плоть. Я колотилъ себя въ грудь до боли, и колѣни мои были въ болячкахъ, оттого, что я ползалъ по каменнымъ плитамъ. Я все искупилъ, я чистъ передъ людьми; у меня одинъ судья — Богъ, я — Его смиренный слуга. Онъ отпустилъ мнѣ грѣхи, и если я теперь всенародно каюсь, то лишь для того, чтобы цѣною этого послѣдняго униженія достигнуть высшаго блаженства.

Горгій продолжалъ свою ожесточенную рѣчь, одинъ, въ своемъ. нагломъ презрѣніи, передъ этою громадною толпою. Ротъ его искривился, обнаживъ волчьи зубы, и лицо его дышало злобною жестокостью. Полидоръ, сперва испуганный его рѣчью, вскорѣ свалился къ его ногамъ у самой ограды; винные пары лишили его сознанія, и онъ впалъ въ тяжелый сонъ. Толпа, въ ожиданіи обѣщаннаго признанія, сохраняла свое мертвое молчаніе, но ей уже начала надоѣдать эта нескончаемая болтовня. Что ему нужно? Зачѣмъ онъ просто не говоритъ, какъ было дѣло? Къ чему такое длинное вступленіе, когда десяти словъ было довольно, чтобы признаться во всемъ. Поднялся глухой ропотъ недовольства; но Маркъ, внимательно слѣдившій за словами Горгія, успокоилъ толпу движеніемъ руки. Горгій не обращалъ вниманія на выраженіе недовольства: онъ продолжалъ повторять своимъ рѣзкимъ голосомъ, что готовъ мужественно принести покаяніе, но пусть же и съ другихъ будетъ сорванъ лицемѣрный покровъ, и пусть они предстанутъ передъ лицомъ толпы въ своей безобразной порочности.

Внезапно его голосъ дрогнулъ; онъ ударилъ себя въ грудь, какъ бы подъ вліяніемъ внезапнаго приступа отчаянія.

— Я — грѣшникъ, великій грѣшникъ! Слушайте меня, слушайте, — я все вамъ скажу.

И онъ открылъ свою преступную душу, обнажилъ ее передъ лицомъ народа, разсказавъ о томъ, какъ онъ предавался обжорству, пьянству и самымъ противоестественнымъ грѣхамъ. Еще будучи ребенкомъ — имя его было Жоржъ Плюме — и обладая хорошими способностями, онъ не любилъ работать, а шлялся по окрестностямъ, приставая къ крестьянскимъ дѣвушкамъ. Его отецъ, Жанъ Плюме, бывшій браконьеръ, получилъ мѣсто лѣсного сторожа у графини Кедевиль. Мать его была бродяга, которую отецъ взялъ къ себѣ въ домъ; родивъ мальчика, она безслѣдно исчезла. Отца его принесли однажды домой мертвымъ, на носилкахъ; его подстрѣлилъ браконьеръ, его бывшій товарищъ по воровству. Мальчикъ росъ вмѣстѣ съ внукомъ графини, Гастономъ, такимъ же лѣтянемъ и шалуномъ, который предпочиталъ наукѣ погоню за дѣвушками, ловлю раковъ въ рѣкѣ и охотно лазилъ на деревья, чтобы разрушать птичьи гнѣзда. Въ то время онъ познакомился съ отцомъ Филибеномъ, воспитателемъ Гастона, и отцомъ Крабо, бывшимъ тогда полноправнымъ хозяиномъ помѣстья Вальмари, во всемъ блескѣ своего величія. Горгій въ короткихъ словахъ описалъ смерть Гастона, единственнаго наслѣдника, тайну, которую онъ до сей поры хранилъ въ глубинѣ души; мальчика толкнули въ рѣку, а затѣмъ сказали, что онъ погибъ нечаянно; послѣдствіемъ этого факта была законная передача всего помѣстья отцу Крабо.

Горгій снова ударилъ себя кулаками въ грудь и совершенно разбитымъ отъ волненія голосомъ продолжалъ:

— Я — грѣшникъ, великій грѣшникъ! Но мои начальники совершали худшія преступленія и подавали мнѣ дурной примѣръ. Да проститъ Господь мои и ихъ прегрѣшенія!

Въ толпѣ пронесся ропотъ негодованія. Поднялись сжатые кулаки, голоса кричали о возмездіи, а Горгій продолжалъ свою исповѣдь, раскрывая одинъ за другимъ тѣ факты, которые подозрѣвалъ Маркъ. Горгій поступилъ въ монахи; онъ отдалъ свою грѣшную плоть на служеніе клерикаламъ. Рыданіе вырвалось изъ его груди, когда онъ наконецъ дошелъ до разсказа о своемъ злодѣяніи.

— Да, ребенокъ сидѣлъ одинъ въ своей комнаткѣ! Это былъ ангелъ. Я только что проводилъ ученика домой и, возвращаясь по пустынной площади, подошелъ къ окну и заглянулъ въ освѣщенную комнату. У меня не было никакого грѣховнаго побужденія, — я хотѣлъ только побранить ребенка, что онъ не закрылъ окна. Вы знаете, что я говорилъ съ нимъ, просилъ его показать мнѣ картины, хорошенькія, красивыя картинки, еще пропитанныя ладаномъ… Затѣмъ, затѣмъ дьяволъ смутилъ меня и заставилъ прыгнуть въ окно, чтобы ближе разсмотрѣть картинки; сердце мое уже забило тревогу, кровь бросилась въ голову и пламя ада бушевало въ моей груди. Минута была ужасная!

Весь народъ слушалъ, затаивъ дыханіе, охваченный ужасомъ передъ тою преступною тайною, которая открывалась во всей своей ужасающей низости. Всѣ невольно содрогались передъ картиной преступленія, съ которой срывалась послѣдняя завѣса. Маркъ стоялъ съ поблѣднѣвшимъ лицомъ: наконецъ вся правда выступала наружу послѣ столькихъ годовъ ужасной лжи, вся сцена преступленія являлась именно такою, какою онъ себѣ ее представлялъ; не спуская глазъ, смотрѣлъ онъ на гнуснаго преступника; Горгій, охваченный безумнымъ порывомъ, продолжалъ говорить все, безъ утайки.

— Да, ребенокъ сидѣлъ прелестный, со своею бѣлокурою головкой, вьющимися волосами. Онъ казался однимъ изъ тѣхъ ангельчиковъ, которые были изображены на картинкахъ; сквозь сорочку сквозило его крошечное тѣльце, искривленное горбомъ. Убить его! Развѣ мнѣ это приходило на умъ! Онъ былъ такой хорошенькій, я такъ его любилъ, что не тронулъ бы волоса на его головѣ! Но змѣй искушенія уже вкрался въ мою душу, — я ласкалъ ребенка нѣжными словами, еле прикасаясь къ его тѣлу… Я сѣлъ у стола, разсматривая картинки, и посадилъ ребенка къ себѣ на колѣни. Сперва онъ былъ вполнѣ довѣрчивъ и прижался ко мнѣ, но затѣмъ, когда мною овладѣлъ дьяволъ, онъ сталъ кричать, такъ ужасно кричать! Эти крики, — я ихъ слышу до сихъ поръ!

Съ Горгіемъ дѣлался настоящій припадокъ: лицо перекосилось, на губахъ выступила пѣна. Все тѣло вздрагивало и корчилось. Въ послѣднемъ порывѣ отчаянной рѣшимости онъ воскликнулъ:

— Нѣтъ, дѣло было не такъ, — это я нарочно прикрашиваю свое мерзкое злодѣяніе. Надо сказать все, все!

И онъ раскрылъ свое ужасное преступленіе съ такими отвратительными подробностями, отъ которыхъ волосы становились дыбомъ. Онъ разсказывалъ, какъ свалилъ ребенка на полъ, какъ истязалъ его, не скрывая ни единаго изъ своихъ противоестественныхъ побужденій. Онъ повѣдалъ о томъ ужасѣ, который охватилъ его, когда жертва его начала кричать; онъ долженъ былъ скрыть свое преступленіе; въ ушахъ у него шумѣло, и ему казалось, что онъ слышитъ топотъ жандармовъ, которые приближались, чтобы его схватить. Охваченный ужасомъ, онъ искалъ какой-нибудь предметъ, чтобы заткнуть ротъ своей жертвы, и, сунувъ руку въ карманъ, вытащилъ оттуда бумагу, которую и запихнулъ въ ротъ кричащаго ребенка, единственно съ цѣлью прекратить стоны, сводившіе его съ ума. Затѣмъ онъ совершилъ убійство, сдавивъ тоненькую шею ребенка своими сухими и костлявыми пальцами; они впились въ тѣло, точно петля, и оставили на немъ черныя кровавыя пятна.

— Да, я — грѣшникъ, я — животное, запачканное кровью этого младенца… Я бросился бѣжать, какъ сумасшедшій, оставивъ окно открытымъ настежь; это открытое окно доказываетъ, что мое преступленіе было не преднамѣренно, и что дьяволъ овладѣлъ мною внезапно. Теперь я все сказалъ; я покаялся передъ Богомъ и людьми!

На этотъ разъ слова Горгія до того взволновали толпу, что она разразилась громкими криками негодованія. Эти крики все усиливались, раздаваясь по всей площади, точно шумъ громадной волны, которая угрожала обрушиться на жалкаго грѣшника, все еще стоявшаго около рѣшетки. Эти крики оскорбляли его, какъ удары: «Смерть убійцѣ! Смерть гнусному злодѣю! Смерть за смерть! Пусть погибнетъ истребитель дѣтей!» Маркъ понялъ ту опасность, которая грозила этому человѣку: толпа требовала немедленнаго наказанія! Онъ испугался, что этотъ праздникъ мира и всеобщей солидарности обагрится кровью возмездія, и несчастный преступникъ будетъ растерзанъ у него на глазахъ. Онъ бросился впередъ, чтобы стащить Горгія съ рѣшетки; но тотъ не поддавался, не замѣчая опасности, увлеченный своею рѣчью, которую еще не кончилъ. Наконецъ, при помощи нѣсколькихъ здоровыхъ рукъ, ему удалось утащить его въ садъ и запереть за нимъ ворота. Еще минута промедленія — и все было бы кончено, потому что народная волна прибывала, охваченная негодованіемъ, и крѣпкія желѣзныя ворота скрипѣли подъ натискомъ толпы. Горгій, однако, не унимался; когда его внесли въ садъ, онъ вырвался изъ рукъ своихъ спасителей и опять подбѣжалъ къ рѣшеткѣ, но уже со стороны сада, и снова началъ кричать въ лицо народа, который вплотную подошелъ къ рѣшеткѣ. Онъ продолжалъ издѣваться надъ своими сообщниками, призывая на нихъ гнѣвъ Божій; онъ повторялъ, что они одни виноваты въ его преступленіи. «А вы, жалкіе звѣри! — кричалъ онъ толпѣ,- развѣ вы понимаете мои страданія! Вы всѣ угодите въ адъ, потому что оскорбляете меня, слугу церкви, пострадавшаго за чужіе грѣхи, но искупившаго свою вину». Народъ заглушалъ его слова дикимъ ревомъ; каменья начали летать по направленію сада, и рѣшетка, вѣроятно, не сдержала бы натиска возмущенной толпы, жаждавшей расправы съ этимъ злодѣемъ, еслибы Маркъ и его друзья не оттащили его опять отъ рѣшетки и не увели во дворъ, позади дома; оттуда, черезъ маленькую калитку, его вытолкали въ узенькій переулокъ, который вывелъ несчастнаго за городъ.

Растревоженная толпа, однако, не сразу успокоилась и продолжала грозно шумѣть, поминая имя преступника; слишкомъ неожиданны были тѣ ужасныя признанія, которыя сорвались съ устъ этого жалкаго бродяги. Но вскорѣ свирѣпые крики о мщеніи смѣнились другими, радостными, восторженными криками привѣта. Сперва они доносились лишь издалека, потомъ все ближе и ближе, наростая и вспыхивая внезапными переливами. Толпа, стоявшая на площади, прислушивалась къ этимъ крикамъ и вскорѣ присоединилась къ нимъ, замѣтивъ вдали широкой аллеи приближающійся экипажъ въ облакѣ золотистой пыли. Симонъ, встрѣченный на станціи мэромъ и делегаціею отъ муниципальнаго совѣта, ѣхалъ въ просторномъ ландо вмѣстѣ съ братомъ, а напротивъ нихъ сидѣли Дельбо и мэръ Леонъ Савенъ. Экипажъ лишь тихонько могъ пробираться сквозь сплошную массу народа, и отовсюду раздавались самыя горячія, восторженныя оваціи. На площади народъ, только что выслушавшій признанія брата Горгія, еще съ большимъ энтузіазмомъ привѣтствовалъ невиннаго страдальца, столько лѣтъ искупавшаго чужую вину. Женщины плакали и поднимали на рукахъ дѣтей, чтобы показать имъ героя-мученика. Народъ бросился отпрягать лошадей, и коляску довезли съ тріумфомъ до воротъ сотни рабочихъ рукъ. Изъ оконъ, съ балконовъ, отовсюду летѣли яркіе цвѣты и засыпали экипажъ; развѣвались флаги, платки; красивая молодая дѣвушка ступила на подножку коляски и стояла тамъ, какъ статуя юности, сіяющая красотою. Слова любви, слова привѣта носились въ воздухѣ, долетали со всѣхъ сторонъ, осыпая лаской героя народнаго торжества. Никогда еще толпой не овладѣвало такое радостное волненіе; всѣ присутствующіе, какъ мѣстные жители, такъ и пришедшіе издалека, всѣмъ существомъ ощущали великій восторгъ, выражая свое полное раскаяніе за ту ошибку, которая чуть не сгубила жизнь невиннаго человѣка. Слава этому страдальцу! Слава мученику, который пострадалъ за поруганную справедливость! Его торжество есть торжество истины, которая наконецъ возсіяла въ полномъ блескѣ, побѣдивъ невѣжество и мракъ суевѣрій. Слава учителю, пораженному при исполненіи своего долга, павшему жертвою своихъ усилій въ стремленіи къ свѣту; онъ заплатилъ тяжелыми страданіями за каждую крупицу знанія, которую преподавалъ малымъ симъ.

Маркъ, изнемогая отъ волненія, слѣдилъ за приближающимся экипажемъ; ему вспомнился ужасный день ареста Симона, когда толпа провожала его оскорбительными криками; зато теперь она вся слилась въ одинъ братскій порывъ восторга. Тогда Симонъ, въ отвѣтъ на всѣ оскорбленія, кричалъ одно: «Я невиненъ! Я невиненъ!» И вотъ, наконецъ, послѣ столькихъ лѣтъ эта невинность возсіяла яркимъ свѣтомъ, и обновленное человѣчество, дѣти, внуки и правнуки его бывшихъ обвинителей искупали искреннею любовью и горячими рукоплесканіями слѣпую злобу своихъ дѣдовъ и отцовъ.

Наконецъ коляска остановилась у воротъ, и всѣ смотрѣли со слезами на глазахъ, какъ Симонъ вышелъ изъ экипажа, поддерживаемый братомъ Давидомъ, который выглядѣлъ еще довольно бодрымъ. Симонъ былъ уже почти тѣнью самого себя; лицо его, истомленное страданіемъ, носило печать духовной красоты и было окружено ореоломъ бѣлоснѣжныхъ волосъ. Онъ улыбкой поблагодарилъ Давида за его помощь, и оба брата, среди возобновившихся восторженныхъ привѣтствій, стояли рядомъ, соединенные общимъ геройскимъ страданіемъ. Затѣмъ изъ экипажа вышли Савенъ и Дельбо; Дельбо горячо привѣтствовали, какъ бывшаго мужественнаго защитника, который не побоялся бороться за истину, въ то время, когда ему за это чуть не угрожали смертью. Съ тѣхъ поръ онъ много работалъ на пользу будущаго разумнаго человѣчества. Маркъ вышелъ навстрѣчу Симону и Давиду, за которыми слѣдовалъ Дельбо, и всѣ четверо съ минуту остановились на порогѣ дома. Тогда восторгъ толпы достигъ высшихъ предѣловъ; радостные возгласы огласили всю площадь и разносились далеко по окрестностямъ. Народъ привѣтствовалъ трехъ героевъ-борцовъ и несчастнаго страдальца, котораго они освободили наконецъ отъ страшныхъ мученій и вернули въ родной городъ. Такое зрѣлище было поистинѣ величественное. Увидѣвъ Марка, Симонъ бросился ему на шею, и они оба невольно разрыдались.

— Благодарю тебя, вѣрный товарищъ, — шепталъ Симонъ. — Ты — мой второй братъ: ты спасъ мою честь и честь моихъ дѣтей.

— Дорогой другъ, — отвѣчалъ Маркъ, обнимая его, — я только помогалъ Давиду. Побѣдила одна лишь истина. Взгляни на этихъ дѣтей: они выросли въ разумныхъ понятіяхъ о справедливости.

Вся семья собралась здѣсь, въ саду; всѣ четыре поколѣнія ожидали возвращенія торжествующаго главы, послѣ столькихъ лѣтъ страданій. Его жена, Рахиль, и жена лучшаго друга и защитника, Женевьева, стояли рядомъ. За ними Жозефъ и Луиза, Сара и Себастіанъ съ дѣтьми: Франсуа и Терезой, у которыхъ была дочка Роза. Тутъ же находились и Климентъ съ Шарлоттой и дочкой Люсіенной. Всѣ плакали отъ умиленія и обмѣнивались горячими поцѣлуями. Внезапно раздалось чудное нѣжное пѣніе. Это пѣли ученики и ученицы школъ Жозефа и Луизы, привѣтствуя бывшаго наставника школы въ Мальбуа. Слова пѣсни были необыкновенно трогательны; въ нихъ звучала и нѣжность, и любовь, и надежда на лучшее будущее, когда исчезнутъ всѣ язвы общественной несправедливости. Пуслѣ окончанія пѣнія изъ группы учениковъ выступилъ мальчикъ и поднесъ Симону букетъ отъ школьниковъ.

— Благодарю тебя, мой другъ. Какой ты чудный ребенокъ! Чей ты сынъ?

— Я — Эдмонъ Долуаръ, сынъ Жюля Долуаръ, учителя. Мой отецъ стоитъ вонъ тамъ, рядомъ съ господиномъ Сальваномъ.

Когда мальчикъ отошелъ, къ Симону подошла дѣвочка и поднесла ему букетъ отъ женскаго отдѣленія школы.

— О дорогая крошка, благодарю тебя. Кто же ты?

— Я — Жоржетта Долуаръ, дочь Адріена Долуаръ и Клеръ Бонгаръ; смотрите, тамъ стоятъ мои родители, бабушка и дѣдушка, и дяди, и тети.

Послѣ нея къ Симону подошла Люсіенна Фроманъ и поднесла Симону букетъ отъ имени самаго младшаго члена семьи — Розы Симонъ, которую она держала на рукахъ.

— Я — Люсіенна Фроманъ, дочь Климента Фроманъ и Гортензіи Савенъ… А это вотъ Роза Симонъ, дочка вашего внука Франсуа и внучка вашего сына Жозефа, ваша правнучка и также правнучка вашего друга Марка Фромана, по своему родству съ бабушкой Луизой.

Симонъ взялъ своими дрожащими руками прелестную крошку и сказалъ:

— О мое сокровище, плотъ отъ плоти моей! Ты — радуга надежды; въ тебѣ воплотилось окончательное примиреніе! Какъ хороша жизнь и природа! Она работала съ нескончаемой энергіей и создала васъ всѣхъ, чудныхъ, здоровыхъ, милыхъ дѣтей! Съ какою силою развивается каждое новое поколѣніе! Сколько свѣта и справедливости внесла эта жизнь, совершая свой обычный круговоротъ!

Всѣ представители Мальбуа тѣснились теперь вокругъ Симона, пожимая его руки, цѣлуя его. Савены — въ лицѣ Леона, мэра, и его сына Роберта; Леонъ привѣтствовалъ его сперва — какъ представитель города, а теперь — какъ другъ и почитатель, столь энергично потрудившійся надъ сооруженіемъ дома. Затѣмъ подошли Долуары: Огюстъ, строившій домъ, и Адріенъ, создавшій планъ, Шарль, сдѣлавшій всѣ слесарныя работы, и Марсель — столярныя. За ними Симону представились Бонгары: Фердинандъ, его жена Люсиль и ихъ дочь Клеръ. Всѣ они перероднились и представляли теперь одну семью, члены которой обступили Симона со всѣхъ сторонъ. Увидѣвъ прежнихъ своихъ учениковъ, онъ старался припомнить ихъ дѣтскія, свѣтлыя личики и переходилъ отъ одного къ другому, обнимая и цѣлуя, проливая слезы умиленія. Внезапно онъ очутился лицомъ къ лицу съ Сальваномъ. Симонъ узналъ его и бросился въ объятія своего дорогого учителя.

— О дорогой учитель! Вамъ я обязанъ своимъ спасеніемъ! Вы создали мужественныхъ борцовъ за правду, которые обновили міръ.

Затѣмъ онъ обнялъ и расцѣловалъ мадемуазель Мазелинъ и Миньо, который былъ такъ потрясенъ, что зарыдалъ.

— Вы меня простили, дорогой господинъ Симонъ?

— Простить васъ, мой старый товарищъ Миньо? Но въ чемъ? Вы — честный и храбрый сердцемъ. Какъ я радъ васъ встрѣтить!

Трогательная церемонія близилась къ концу. Свѣтлый, красивый домикъ, выстроенный на мѣстѣ прежняго домика въ улицѣ Тру, сіялъ на солнцѣ, украшенный зеленью и цвѣтами. Холстъ, скрывавшій надпись, былъ внезапно снятъ, и надъ дверью доказалась мраморная доска съ золотою, сверкающею надписью: «Городъ Мальбуа учителю Симону во имя правды и справедливости, въ возмездіе за понесенныя страданія». А надъ этими словами крупными буквами: «Отъ внуковъ бывшихъ палачей». Съ площади, изъ оконъ сосѣднихъ домовъ раздались послѣдніе привѣтственные крики, въ которыхъ выразилась восторженная радость всѣхъ собравшихся здѣсь людей; они точно клялись, что отнынѣ не отступятъ ни на шагъ отъ истиннаго пути торжествующей справедливости.

На слѣдующій день въ «Маленькомъ Бомонцѣ» появилась краснорѣчивая статья, въ которой описывалась вся трогательная церемонія. Эта газета уже давно перестала быть тѣмъ грязнымъ листкомъ, который отравлялъ умы; она измѣнилась согласно повышенію интеллектуальнаго уровня читателей и стала тѣмъ, чѣмъ должна быть пресса, т. е. орудіемъ просвѣщенія, а не средствомъ въ рукахъ политическихъ разбойниковъ, развращающихъ читателей съ эгоистическою цѣлью. «Маленькій Бомонецъ», освѣженный, обновленный, оказывалъ теперь немалую услугу, распространяя всюду просвѣтительныя идеи на пользу всеобщаго мира и солидарности между людьми.

Нѣсколько дней спустя послѣ торжественной встрѣчи Симона надъ городомъ пронеслась гроза, одна изъ тѣхъ сентябрьскихъ грозъ, которыя всегда бываютъ очень опасны. Молнія ударила поблизости площади Капуциновъ, около школы братьевъ. Не прошло и мѣсяца послѣ этой катастрофы, какъ городъ былъ взволнованъ новымъ преступленіемъ: братъ Горгій лежалъ убитымъ около того самаго подозрительнаго дома, гдѣ былъ найденъ трупъ Виктора Милома.