Однажды, в начале декабря 1850 года, отец Зюсса шел по улице. Его остановили и предупредили, что завтра у него будет обыск. Он вернулся домой. Семья все пересмотрела, но ничего подозрительного не нашла, кроме нескольких журналов и карикатур 1848 года. Эдуард на вопросы отца заявил, что он ни в каких запрещенных обществах или делах участия не принимал. Обыск, произведенный через три дня, ничего не обнаружил; но из стола Эдуарда забрали все бумаги.
В политехникуме отсутствовали Безард и некоторые товарищи Зюсса; по слухам, они были арестованы. 16 декабря в половине седьмого утра Эдуарда Зюсса арестовали. Полицейский чиновник, в сопровождении другого чина, повел его под руку в мрачное здание в переулке Штерн, где раньше помещался женский монастырь, а теперь был расположен полицейский штаб. Народная молва называла его «отель Штерн». Когда Эдуарда вели по обширному двору, один из гулявших там арестантов воскликнул: «Вот гувернантка опять привела воспитанника». В канцелярии составили протокол. Эдуарда раздели, отобрали часы и запонки и затем повели на несколько этажей вниз. В темном коридоре открыли тяжелую дверь камеры, из глубины которой раздался возглас: «Нас уже шестеро, нет места!», но Зюсса втолкнули и быстро заперли дверь на замок.
Эдуард остановился у дверей, привыкая к мраку. Ему, не раз посещавшему рудники, казалось, что он попал в глубокую шахту. Свет проникал сверху через два небольших отверстия с толстыми решетками. Справа от дверей, вглубь, тянулись нары, на которых лежало несколько едва различимых фигур. У стены под окнами стояли тяжелые обрубки дерева, заменявшие стол и стулья. Слева в углу, в квадратном ящике, стоял ушат.
— Вы политический? — раздался вопрос из глубины камеры.
— Я студент, — ответил Эдуард.
— Тогда идите сюда ко мне.
В это время дверь открылась и позвали студента Бауэра. С нар поднялся человек и вышел. Сорок или пятьдесят лет спустя этот Бауэр представился Зюссу, отрекомендовавшись отставным венгерским железнодорожным инспектором.
У самых дверей камеры расположились двое рабочих — отец и сын, обвиненные в краже со взломом. Они, рыдая, уверяли в своей невиновности, об'ясняясь с окружающими на трудно понимаемом наречии.
Пятое место занимал Бауэр, которого сменил Зюсс. Это место ему указал шестой заключенный, который был старостой камеры и занимал место в углу. Староста вежливым жестом пригласил Зюсса присесть на нары возле себя. После некоторого молчания он спросил, говорит ли Зюсс по-французски, и, получив утвердительный ответ, разразился потоком слов, обрадованный тем, что нашел слушателя. Он рассказал Зюссу, что был мальчиком для всяких услуг у русской княгини и вот, волею судеб, очутился в тюрьме.
Обед в тюрьме состоял из большой миски картофеля или овощей, в которую каждый погружал свою деревянную ложку. Счастливцам удавалось поймать и кусочек мяса.
На третий день Зюсса вызвали в военный суд, помещавшийся в верхнем этаже этого же здания. Подавленное состояние Зюсса резко изменилось. Он словно очнулся после оглушившего его удара. Негодование на то, что его без всяких причин бросили в тюрьму, рассеяло мрачные мысли и влило в него бодрость и энергию. В своих воспоминаниях он пишет, что, пожалуй, никогда не чувствовал себя более свободным и сильным, чем в те минуты, когда шел под стражей на суд.
Его ввели в длинную комнату со сводчатым потолком. Председательствовал аудитор. Возле него на столике стояло распятие и две зажженные свечи. По длинным сторонам большого стола сидело по два представителя разных военных чинов, от командира до рядового. Эти старые седые судьи были, повидимому, взяты из корпуса инвалидов.
— Знаете ли вы NN? — после обычных вопросов спросил аудитор.
— Нет!
— Вы действительно не знаете?
— Честное слово, нет!
— Вы должны дать присягу.
Обращаясь к судьям, Зюсс сказал, что если они сами честные люди, то не имеют права сомневаться в честном слове студента.
— Я буду присягать потому, — заявил Зюсс, — что закон предписывает это, но не потому, что я ставлю присягу выше честного слова.
Затем он подошел к распятию и произнес слова присяги.
После допроса Зюсса снова увели в тюрьму. На следующий день его опять вызвали и об'явили, что, в виде исключения, с ним будут обращаться, как с политическим преступником. Он узнал, что обращение с политическими в те времена было мягче, чем с обыкновенными подследственными арестантами.
Его перевели из подземелья в верхний этаж и поместили в светлой комнате с двумя окнами, тремя кроватями и столом, на котором были даже книги.
Два осужденных, в обществе которых очутился Зюсс, приняли нового постояльца очень приветливо. Один из них был адвокат Вердер. Во время осады Вены он организовал в саду Бельведер суд над уголовными преступниками, что было необходимо для поддержания порядка. Он был осужден на три года заключения, значительная часть которого уже истекла. Ему было около пятидесяти лет. Второй — черный, пылкий итальянец Карло Тоальдо — был только на семь-восемь лет старше Зюсса. Он принимал участие в миланском восстании и доставлял Кошуту письма. Он был осужден на двадцать лет в крепость Иозефштадт и ждал отправки туда. Книги на столе — многотомный старый энциклопедический словарь — принадлежали Вердеру. Кроме книг Вердер имел подзорную трубу. Она позволяла узникам узнавать время на башенных часах Леопольдштадта.
Тюремный врач, зашедший навестить Зюсса, осведомился, как он устроился. Он поболтал, передал городские сплетни, спросил о родителях Зюсса и ушел.
Едва только за ним закрылась дверь, как Вердер и Тоальдо начали убедительно советовать Зюссу не вступать в разговоры с врачом, так как врач — предатель.
С рождества до нового года Зюсс проболел сильной горячкой. Вердер лечил его глинтвейном, но врача не допускал, опасаясь, что больной в бреду может проговориться.
Когда Зюсс поправился, его снова вызвали на допрос и предъявили письмо, которое он писал двоюродному брату в Прагу. В письме он спрашивал мнение брата относительно новой статьи о поднятии Средней Италии. Зюсс об'яснил, что он писал о вышедшей в немецком переводе статье английского геолога Мурчисона о вулканических трещинах, в которой говорится также о горных поднятиях. В доказательство своих слов он указал полку своей библиотеки, на которой можно найти эту статью. Следователь же понял фразу «поднятие Средней Италии» в политическом смысле.
Зюсс в своих воспоминаниях пишет об одном ужасном происшествии в тюрьме. Как-то ночью по тюрьме раздался душераздирающий крик, потом стоны, поспешные шаги в коридоре и голоса. Зюсс и его товарищи по камере застучали в дверь. Вошедший тюремщик сообщил им, что в соседней камере заключенный сам сжег себя. Он вытащил соломинки из своего тюфяка и, вставив их одна в другую, достал огонь из лампы, подвешенной у потолка, и поджег тюфяк. Его звали Май, он был артиллерийским офицером. Зюсс ужаснулся. Он видел этого человека у Безарда, который его скрывал в мансарде своей квартиры. В эту мансарду Безард приводил своих студентов, чтобы показать им чертежи, исполненные Маем. Сжег себя Май потому, что, будучи участником венгерского восстания, боялся выдать кого-нибудь из товарищей во время пристрастных и продолжительных допросов. Он предпочел пожертвовать собой для спасения друзей.
Избиение рабочих в Пратере
Шествие рабочих 26 и 27 мая 1848 года
В половине января Зюсса освободили, не пред'явив никакого обвинения.
Почти одновременно с Зюссом были арестованы Безард и его ассистенты — Габриели и Оберндорфер — и два студента-поляка — Мачеко и Габленц, участвовавшие в венгерском восстании. После ареста Безарда его начальник, Адам Берг, отправился к шефу полиции, чтобы поручиться за Безарда. Через несколько дней после визита к шефу полиции Берга сместили с должности директора политехникума и перевели в министерство торговли. Директором был назначен полковник.
Из арестованных вместе с Зюссом вскоре были освобождены ассистенты Габриели и Оберндорфер, а через 9 месяцев — Мачеко. Габленц был приговорен к 12 годам каторжных работ, а Безард казнен.
Реакция расправлялась со всяким, кто хоть сколько-нибудь был вовлечен в революцию 1848 года.