Сеновал подвел. Проспали. Выехали лишь в одиннадцать.
Через полчаса видим за бойцом Мосиным строения Старо-Шайтанского завода.
Старо-Шайтанский — один из старейших заводов на Урале. Основан он Никитой Демидовым в 1727 году. Еще до революции завод был разобран на кирпичи.
Старо-Шайтанский завод вошел в историю рабочего движения на Урале. Одновременно с восстанием декабристов, в 1825 году, здесь возникли серьезные волнения. Для подавления их была направлена воинская команда в 100 штыков, Тридцать крепостных, работавших на заводе, были арестованы и подвергнуты жестокой расправе.
…С удивлением гляжу на бурелом. Деревья в обхват выдраны из земли с комлем и, как спички, сброшены вниз, в реку. Какой же силы ветер должен быть, чтобы производить такие разрушения?
Нотихинский перебор мы проходим легко, а немцы напоролись на таш. Пробили дно. Остановились чинить.
В деревне Мартьяновой причалили купить молока. О Мартьяновой сохранилась недобрая слава в истории чусовского сплава. В 1877 году весь чусовской караван судов, из-за высокой воды, плавание по которой особенно опасно, остановился в Мартьянове. Наступил «Еремей Запрягальник». Бурлаки сбежали, и караван дальше Мартьяновой не ушел.
Здесь же видим впервые чусовское судно — одномачтовую полу барку метров пяти длиной. Грузоподъемность ее не выше трех тонн. Пришла она снизу конной тягой: привезли на мельницу зерно для помола.
У камня Палатка Чусовая делает огромную петлю километров в пять, концы которой почти сходятся. Расстояние между концами петли не больше 60–70 метров. Идем пешком, берегом. На лодках самый необходимый экипаж — гребец и рулевой. На нашей лодке рулю я, Раф — на веслах.
Подходим к страшному Глухому перебору. Оба растерялись — где итти? Всюду мели. И вдруг с берега звонкий детский голосок:
— Правее держите, бороздою!
Удивленно оглядываемся. На берегу — хутор. В воротах стоит девчурка лет пяти, машет ручонкой показывая нам фарватер. Покорно следуем ее указаниям и нигде не зацепили дно. Долго кричали ей благодарности. Она звонко, радостно смеется в ответ.
Вид на Чусовую с камня Высокого.
— Сирена! — умиляется Раф. — Настоящая маленькая Чусовская сирена!
— Легендарные сирены проделывали совершенно обратные вещи, — говорю я. — Они песнями подманивали моряков к берегу, и корабли их разбивались о скалы.
…Огромный Перевалочный камень, на наш взгляд, самый красивый из чусовских бойцов. Совершенно отвесно, метров на полтораста, поднялась над рекой стена средневекового города. Глаз без всякого напряжения различает карнизы, арки башни. Вот массивные ворота, бойница, зубцы, между которыми, так и ждешь, появятся сейчас закованные в латы воины. Надо самому увидать Перевалочный камень, чтобы понять, как прихотлива бывает природа в своем стихийном творчестве!
А ниже камня Перевалочного, на правом берегу, желтеют крепкие новенькие строения. Кричим с лодки:
— Чьи постройки?
Кто-то, в щегольской городской кепке, сложив руки рупором, отвечает, вспугнув эхо у Перевалочного:
— Фирма-а![3]
— Чья?.. Какая?.. — орем мы.
— Матафе-е! — надрывается кепка.
Мы удивленно переглядываемся. Матафе? Негритянское что-то. Наконец, Раф, как агроном, догадывается: — Эмтеэф, — молочно-товарная ферма.
Причаливаем. На берегу доярки тщательно моют подойники. Разговорились. Доярки — веселый, общительный народ. Узнаем от них, что МТФ колхоза имени Сталина имеет 80 коров, 4 быка-тагильца.
Отчаливаем, провожаемые бисерным звоном молока о дно подойников. А два года назад, судя по воробьевскому путеводителю, здесь были кулацкие хуторы: Крутой и Нижний Мыс. Жизнь внесла поправки. И мы учитываем их. Зачеркиваем в путеводителе хутора и пишем на полях: МТФ колхоза имени Сталина.
И снова глухомань, чащоба, тайга. Ни следа, ни голоса человеческого. Лишь изредка мелькнет высоко на дереве примитивный улей-колода. Такие ставились еще при Строгановых. Да это и есть те самые «места пустые» и «леса черные», о которых писали московским царям в своих грамотах «именитые люди» Строгановы.
На столетней сосне, на корявом суку сидит столетний ворон. Он не каркает, он хрипит от старости. О чем его зловещая песня? Похвала былому? Почему бы не выйти сейчас к реке медведю, не посмотреть взглядом удивленным и напуганным вслед нашему «Уральскому следопыту»?
Выстрел!.. Он звонко катится по затихшей реке и замирает где-то в таежных трущобах. Два следующих выстрела следуют один за другим. Стреляют рядом, за поворотом реки. Кого бьют? Медведя? Может быть, сохатого?
Река круто свернула влево. И навстречу нам медленно движется огромное колхозное стадо. Был ленив и сыт шаг откормленных коров, были стремительны скачки телят-подсосов, ревнивый гнев и вызов слышался в глухом, утробном реве быков-производителей. Пастух взмахнул длинным извивающимся кнутом и… новый звонкий выстрел прокатился по реке, замирая где-то в таежных трущобах. Вот она, чусовская новь, которая пришла в «места пустые и леса черные!»
А километром ниже снова тишина, снова непролазная тайга по берегам. Дрожат над водой радужные стрекозы, взметнулась вверх серебряным комом и звонко шлепнулась вновь в реку крупная щука. Согнув дугой узкие крылья, почти касаясь воды, проносятся кулики и в неподвижном горячем воздухе отчетливо звучит их нежный свист. Но река снова делает поворот, и мы видим палатки, много палаток и дым многочисленных костров.
Геолого-разведочная партия. Раф узнает среди них своего бывшего преподавателя.
Разведчики недр тоже делают многое для того, чтобы превратить чусовскую глухомань в радостный счастливый край. Едва ли в каком-нибудь другом месте найдет геолог такое необозримое поле для своих исследований, как на Чусовой. Она с геологическим поистине терпением ждет разведчиков недр, чтобы раскрыть перед их глазами свои сокровища. А их, этих сокровищ, великое множество на чусовских берегах. Тут и ценнейшие породы известняков, гипса, алебастра, мрамора, тут и платина с золотом, и серебро с свинцом, и драгоценные камни, хромистые, медистые, бурые железняки, медный и серный колчедан, кобальт, никель, каменный уголь и, наконец, нефть.
Подходим к камню Волегову. Из-за страшной быстроты течения, крутизны поворота и узости реки, Волегов считался очень опасным для барок бойцом.
В 1858 году под ним разбились четыре барки, в 1861 году — пять барок. Камень острым, безжалостным клыком выдается в реку навстречу течению.
Быстро темнеет. Из-за дальнего зубчатого леса показывается смугло-золотая ущербная луна. На небо высыпали звезды, крупные, красные, теплые. В робком свете мы снова видим на берегу новые, из свежих бревен постройки. Оттуда тянет на реку тонким ароматом свежескошенного сена и сладким запахом парного молока. Там, в густой теплой полутьме, звонко и счастливо смеются невидимые парни и девушки. Жизнь крепкая, уверенная и радостная расцветает на древних чусовских берегах!
Плывем в полной темноте. Маяком служит яркий костер на правом берегу. Это немцы сигнализируют нам, что они остановились на ночлег под камнем Высоким.