У меня осталось весьма неясное воспоминаніе о происходившемъ на Готтерстонской фермѣ.
Мнѣ помнится радушный пріемъ, непомѣрный ужинъ, котораго хватило бы накормить цѣлое селеніе на Востокѣ, очаровательно чистенькая спальня, гдѣ можно было сожалѣть лишь объ одномъ ненавистномъ произведеніи глупости нашихъ предковъ — о перинѣ; безсонная ночь, множество перепорченныхъ спичекъ и нѣсколько разъ зажигаемая свѣча; наконецъ, ощущеніе безпредѣльной радости при восходѣ солнца, когда представилась возможность встать.
Мы наканунѣ условились съ Бетереджемъ, что я зайду за нимъ по дорогѣ въ Коббсъ-Голь, когда мнѣ будетъ угодно, что, при моемъ нетерпѣніи выручать письмо, значило какъ можно раньше. Не дожидаясь завтрака на фермѣ, я взялъ корку хлѣба и отправился въ путь, слегка опасаясь, не застать бы мнѣ милаго Бетереджа въ постели. Къ величайшему облегченію моему, оказалось, что онъ былъ не менѣе меня взволнованъ предстоящимъ событіемъ. Я нашелъ его совершенно готовымъ въ путь, съ тростью въ рукѣ.
— Какъ вы себя чувствуете нынче, Бетереджъ?
— Плохо, сэръ.
— Прискорбно слышать. На что же вы жалуетесь?
— Небывалая болѣзнь, мистеръ Франклинъ, собственнаго изобрѣтенія. Не хочу васъ пугать, а только и утро не минетъ, какъ вы сами, навѣрно, заразитесь.
— Чортъ возьми!
— Чувствуете ли вы этакій непріятный жаръ въ желудкѣ, сэръ? И точно васъ что-то постукиваетъ въ темя? А! Нѣтъ еще? Ну, такъ васъ схватитъ въ Коббсъ-Голѣ, мистеръ Франклинъ. Я это называю слѣдственною лихорадкой и впервые заразился ею въ обществѣ пристава Коффа.
— Эге! А лѣкарство на этотъ разъ, вѣроятно, въ письмѣ Розанны Сперманъ? Идемъ же и добудемъ его.
Несмотря на раннюю пору, мы застали жену рыбака за кухонною возней. Какъ только Бетереджъ представилъ меня, добрая миссъ Іолландъ исполнила нѣкій обрядъ общежитія, исключительно предназначенный (какъ я узналъ въ послѣдствіе) для почетныхъ посѣтителей. Она принесла на столъ бутылку голландскаго джину, пару чистыхъ трубокъ и начала разговоръ вступительною фразой: «Что новаго въ Лондонѣ, сэръ?»
Не успѣлъ я подыскать отвѣта на этотъ безгранично-обширный вопросъ, какъ изъ темнаго угла кухни ко мнѣ приблизился призракъ. Блѣдная дѣвушка, съ дикимъ, растеряннымъ видомъ и замѣчательно роскошными волосами, съ гнѣвнымъ и рѣзкимъ взглядомъ, ковыляя на костылѣ, подошла къ столу, за которымъ я сидѣлъ, и стала смотрѣть на меня съ такимъ выраженіемъ, какъ будто я былъ какою-то вещью, возбуждавшею въ ней любопытство вмѣстѣ съ отвращеніемъ и волшебно притягивавшею ея взглядъ.
— Мистеръ Бетереджъ, сказала она, не спуская глазъ съ моего лица, — пожалуста, скажите еще разъ какъ его зовутъ.
— Этого джентльмена, отвѣтилъ Беттереджъ (съ сильнымъ удареніемъ на словѣ джентльменъ) зовутъ мистеръ Франклинъ Блекъ.
Дѣвушка повернулась ко мнѣ спиной и вдругъ вышла изъ комнаты. Добрая миссъ Іолландъ, кажется, извинялась относительно страннаго поведенія своей дочери, а Бетереджъ (по всей вѣроятности) переводилъ это на вѣжливо-англійское нарѣчіе. Я говорю объ этомъ въ полнѣйшей неувѣренности. Все мое вниманіе было обращено на стукотню костыля этой дѣвушки. Тукъ-тукъ, — это вверхъ по деревянной лѣстницѣ; тукъ-тукъ, — это въ комнатѣ у насъ надъ головой; тукъ-тукъ, — это съ лѣстницы внизъ, и вотъ на порогѣ отворенной двери снова явился призракъ, съ письмомъ въ рукѣ, выманивая меня за дверь.
Я ушелъ отъ нескончаемыхъ извиненій и послѣдовалъ за страннымъ существомъ, которое ковыляло впереди меня, все шибче, и шибче, внизъ по отлогому скату набережья. Она провела меня куда-то за лодки, гдѣ никто изъ немногихъ жителей рыбачьяго селенія не могъ уже ни видѣть, ни слышатъ насъ, остановилась и въ первый разъ еще поглядѣла мнѣ прямо въ глаза.
— Стойте такъ, сказала она:- я хочу посмотрѣть на васъ. Нельзя было ошибиться въ выраженіи ея лица. Я внушалъ ей чувства сильнѣйшаго ужаса и отвращенія. Я не такъ тщеславенъ, чтобы сказать, что еще ни одна женщина не смотрѣла на меня такимъ образомъ. Я лишь осмѣлюсь гораздо скромнѣе заявить, что ни одна еще не выказывала этого такъ явно. Есть предѣлъ, за которымъ человѣкъ уже не въ состояніи выдерживать подобнаго смотра при нѣкоторыхъ обстоятельствахъ. Я попробовалъ отвлечь вниманіе хромой Люои на что-нибудь менѣе возмутительное нежели моя физіономія.
— Кажется, у васъ есть письмо для передачи мнѣ? началъ я: — не его ли это вы держите въ рукѣ?
— Повторите-ка, было мнѣ единственнымъ отвѣтомъ.
Я повторилъ мои слова, какъ умное дитя свой урокъ. «Нѣтъ, сказала дѣвушка про себя, но все еще безпощадно уставивъ на меня глаза:- понять не могу, что такое она видѣла въ его лицѣ. Не въ домекъ мнѣ, что такое она слышала въ его голосѣ.» Она вдругъ отвернулась отъ меня и томно склонила голову на верхушку своего костыля «Охъ, бѣдняжка моя, милая!» проговорила она съ оттѣнкомъ, нѣжности, котораго я у нея еще не слыхивалъ. «Нѣтъ у меня моей любушки! Что ты могла видѣть въ этомъ человѣкѣ?» Она гнѣвно подняла голову и еще разъ поглядѣла на меня.
— Можете ли вы ѣсть и пить? спросила она.
Я постарался сохранить всю серіозность и отвѣтилъ:
— Да.
— Можете ли вы спать?
— Да.
— И совѣсть не грызетъ васъ, когда вы видите бѣдную дѣвушку въ услуженіи?
— Разумѣется, нѣтъ. Съ чего бы это?
Она разомъ бросила мнѣ письмо (какъ говорится) прямо въ лицо.
— Возьмите! бѣшено воскликнула она: — до сихъ поръ я васъ въглаза невидывала. Не попусти мнѣ Господи видѣть васъ еще когда-нибудь.
Съ этими словами на прощанье, она захромала отъ меня во всю свою прыть. Всякій, безъ сомнѣнія, предугадалъ уже единственное объясненіе, которое я могъ дать ея поступкамъ. Я просто счелъ ее сумашедшею.
Достигнувъ этого неизбѣжнаго вывода, я обратился къ болѣе интересному предмету изслѣдованія, заключавшемуся въ письмѣ Разанны Сперманъ; на немъ былъ слѣдующій адресъ:
«Франклину Блеку, сквайру. Передать въ собственныя руки (не довѣряя никому другому) чрезъ посредство Люси Іолландъ.»
Я сломалъ печать. Въ кувертѣ оказалось письмо, а въ немъ, въ свою очередь, клочокъ бумаги. Сначала я прочелъ письмо:
«Сэръ, — Если вамъ любопытно знать причину моего обхожденія съ вами въ то время, какъ вы гостили въ домѣ моей госпожи, леди Вериндеръ, исполните, что сказано въ приложенной памятной запискѣ, и сдѣлайте это такъ, чтобы никто не могъ подсмотрѣть за вами. Ваша покорнѣйшая служанка,
«Розанна Сперманъ.»
вслѣдъ затѣмъ я взялся за клочокъ бумаги. Вотъ точная копія съ него слово въ слово:
«Памятная записка:- Пойдти на зыбучіе пески, въ началѣ пролива. Пройдти до Южной Иглы, пока вѣха Южной Иглы и флагштокъ на стоянкѣ береговой стража за Коббсъ-Големъ не сравняются по прямой линіи, положить на утесъ палку или что-нибудь прямое для направленія руки, какъ разъ по линіи вѣхи и флагштока. При этомъ соблюсти, чтобъ одинъ конецъ палки пришелся на ребрѣ утеса съ той стороны его, которая склоняется къ зыбучимъ пескамъ. Ощупью по палкѣ (начиная съ конца ея, обращеннаго къ вѣхѣ) искать въ морскомъ поростѣ цѣпь. Найдя ее, провести рукой вдоль цѣпи до той части, которая свѣшивается чрезъ ребро утеса въ зыбучій песокъ. И затѣмъ тащить цѣпь.»
Только-что я прочелъ послѣднія слова, подчеркнутыя въ оригиналѣ, какъ позади меня послышался голосъ Бетереджа. Изобрѣтатель слѣдственной лихорадки совершенно изнемогъ отъ этого тяжкаго недуга.
— Мнѣ ужь больше не въ терпежъ, мистеръ Франклинъ. Что она тамъ пишетъ, въ письмѣ-то? Помилосердуйте, сэръ, скажите намъ, что такое она пишетъ?
Я подалъ ему письмо и записку. Онъ прочелъ первое, повидимому, безъ особеннаго любопытства. Но вторая, то-есть записка, произвела на него сильное впечатлѣніе.
— А что говорилъ приставъ! воскликнулъ Бетереджъ: — съ перваго дня, и до послѣдняго, сэръ, приставъ говорилъ, что у нея должно быть записано для памяти мѣсто спрятаннаго. И вотъ эта записка! Господи помилуй, мистеръ Франклинъ, тайна, которая ставила въ тупикъ всѣхъ, начиная съ великаго Коффа и ниже, только того и ждетъ, можно сказать, чтобъ открыться вамъ! Всякій можетъ видѣть, что теперь отливъ, сэръ. Долго ли ждать начала прилива? — онъ поднялъ голову и увидалъ въ нѣкоторомъ отдаленіи отъ насъ рабочаго паренька, чинившаго сѣть. — Темми Брайтъ! кликнулъ онъ во весь голосъ.
— Слы-ышу! откликнулся Темми.
— Скоро ли приливъ?
— Часъ повременить надо.
Каждый изъ насъ посмотрѣлъ на часы.
— Мы можемъ обойдти берегомъ, мистеръ Франклинъ, сказалъ Бетереджъ:- и добраться до зыбучихъ песковъ, на порядкахъ выгадавъ время. Что вы на это окажете, сэръ?
— Пойдемте.
По дорогѣ къ зыбучимъ пескамъ, я просилъ Бетереджа пооживить мои воспоминанія о событіяхъ (касающихся Розанны Сперманъ) во время слѣдствія, произведеннаго приставомъ Коффомъ. Съ помощію стараго друга я скоро возобновилъ въ умѣ ясно и послѣдовательно всѣ обстоятельства. Уходъ Розанны въ Фризингаллъ, когда всѣ домашніе думали, что она больная лежитъ въ своей комнатѣ;- таинственныя занятія по ночамъ, за дверью на замкѣ, при свѣчѣ, горящей до утра;- подозрительная покупка лакированнаго жестянаго ящика и пары собачьихъ цѣпей у миссъ Іолландъ;- положительная увѣренность пристава въ томъ, что Розанна спрятала что-то въ зыбучихъ пескахъ, и совершенное невѣдѣніе спрятаннаго, — всѣ эти странные результаты недоношеннаго слѣдствія снова ясно представились мнѣ, когда мы достигли зыбучихъ песковъ и пошли по низменному хребту скалъ, называемыхъ Южною Иглой.
Съ помощью Бетереджа я скоро занялъ ту позицію, съ которой вѣха и флагштокъ на стоянкѣ береговой стражи уравнивалась въ одну линію. Руководясь замѣткой, мы вслѣдъ за тѣмъ положили мою трость въ надлежащемъ направленіи, насколько это было возможно при неровной поверхности утесовъ. Потомъ еще разъ посмотрѣли на часы.
Приливъ долженъ былъ начаться минутъ черезъ двадцать. Я предложилъ переждать лучше на берегу чѣмъ на сырой и скользкой поверхности утесовъ. Дойдя до сухаго песка, я собрался было сѣсть, но Бетереджъ, къ величайшему удивленію моему, собирался уйдти.
— За чѣмъ же вы уходите? спросилъ я.
— Загляните еще разикъ въ письмо, сэръ, — и увидите.
Съ одного взгляда на письмо я припомнилъ наказъ остаться одному, производя открытіе.
— Трудненько таки мнѣ теперь покидать васъ, сказалъ Бетереджъ, — но бѣдняжка умерла такою страшною смертію, и меня что-то заставляетъ дать потачку этой ея причудѣ, мистеръ Франклинъ. Притомъ же, прибавилъ онъ съ увѣренностью, — въ письмѣ не говорится, чтобы вы и въ послѣдствіи не выдавали тайны. Я поброжу въ ельникѣ и подожду, пока вы меня захватите по дорогѣ. Не мѣшкайте болѣе чѣмъ нужно, сэръ. Слѣдственная лихорадка вовсе не такая болѣзнь, чтобы съ ней легко было ладить при этихъ обстоятельствахъ.
Заявивъ это на прощанье, онъ ушелъ.
Интервалъ ожиданія, весьма короткій относительно времени, принималъ огромные размѣры по масштабу терпѣнія. Это былъ одинъ изъ тѣхъ случаевъ, въ которыхъ несравненная привычка курить становится особенно дороги и утѣшительна. Я закурилъ сигару и сѣдъ на склонѣ берега.
Съ безоблачнаго неба солнце разливало свою красу на всѣ видимые предметы. Несравненная свѣжесть воздуха придавала характеръ роскоши самому процессу жизни и дыханія. Даже пустынный заливчикъ — и тотъ привѣтствовалъ утро своимъ веселымъ видомъ, а сырая, обнаженная поверхность зыбучихъ песковъ скрывала ужасающее выраженіе своей коварной, темной физіономіи въ мимолетной улыбкѣ. Съ пріѣзда моего въ Англію еще не бывало такого чуднаго дня.
Не успѣлъ я докурить сигару, какъ начался приливъ. Я увидалъ предшествующее ему вспучиванье песковъ, а потомъ грозную дрожь, пробѣгавшую по всей поверхности ихъ, — точно какой-то духъ ужаса жилъ, двигался и трепеталъ подъ ними въ бездонной глубинѣ. Я бросалъ сигару и вернулся къ утесамъ.
Замѣтка указывала мнѣ пробираться ощупью вдоль по линіи, обозначаемой тростью, начиная съ того конца ея, который былъ обращенъ къ вѣхѣ.
Я прошелъ такимъ образомъ болѣе половины трости, не встрѣчая ничего, кромѣ реберъ утесовъ. за то вершка два подальше терпѣніе мое вознаградилось. Въ узкой впадинкѣ, куда едва входилъ указательный палецъ, я нащупалъ цѣпь. Пробуя вести по ней руку въ направленіи къ зыбучимъ пескамъ, я нашелъ преграду въ густотѣ морскаго пороста, сплоченнаго во впадинкѣ несомнѣнно въ теченіи времени, которое прошло съ тѣхъ поръ какъ Розанна Сперманъ выбрала это мѣстечко.
Выдергать поростъ или просунуть сквозь него руку не было никакой возможности. Замѣтивъ мѣсто, указанное концомъ трости обращеннымъ къ Зыбучимъ Пескамъ, я рѣшился продолжить поиски за цѣпью по новому плану собственнаго изобрѣтенія. Мнѣ пришло на мысль «пошарить» на счастье тотчасъ за утесами, не найду ли я потерянный слѣдъ цѣпи въ томъ мѣстѣ, гдѣ она углубляется въ пески. Я взялъ трость и склонился надъ сѣвернымъ краемъ Южной Иглы.
Въ этомъ положеніи лицо мое находилось въ нѣсколькихъ футахъ надъ поверхностью зыбучихъ песковъ. Въ такой близи видъ этихъ песковъ, охватываемыхъ повременамъ отвратительнымъ припадкомъ дрожи, потрясалъ мои нервы. Ужасныя грезы о томъ, что умершая явится, пожалуй, на мѣстѣ самоубіиства, чтобы помочь мнѣ въ поискахъ, — невыразимая боязнь увидать, какъ она поднимется изъ пучившейся поверхности песковъ и укажетъ мѣсто, — овладѣли мной до озноба на солнечномъ припекѣ. Признаюсь, что я зажмурился, опуская конецъ трости въ зыбучій песокъ.
Мигъ спустя, — не успѣлъ я погрузить палку на нѣсколько вершковъ, — какъ уже освободился отъ суевѣрнаго страха и задрожалъ всѣмъ тѣломъ въ сильнѣйшемъ волненіи. При первой попыткѣ я опустилъ трость наугадъ, зажмурясь, — и сразу попалъ вѣрно. Трость моя звякнула по цѣпи. Крѣпко ухватясь лѣвою рукой за корни порости, я свѣсился черезъ край утеса, а правою рукой искалъ подъ навѣсомъ его обрыва. Правая рука ощупала цѣпь.
Я вытащилъ ее безъ малѣйшаго затрудненія. На концѣ ея былъ прикрѣпленъ лакированный ящикъ.
Цѣпь до того заржавѣла въ водѣ, что я не могъ отстегнуть кольцо прикрѣплявшее ее къ ящику. Зажавъ ящикъ между колѣнъ и напрягая всѣ силы, я сорвалъ съ него крышку. Что-то бѣлое наполнило всю его внутренность. Я опустилъ руку и нашелъ, что это бѣлье.
Вытаскивая бѣлье, я вытащилъ скомканное вмѣстѣ съ вамъ письмо. Взглянувъ на адресъ и увидавъ свое имя, я положилъ письмо въ карманъ и окончательно вытащилъ бѣлье. Оно вытащилось плотнымъ сверткомъ, разумѣется, принявшимъ форму ящика, въ которомъ такъ долго лежало, вполнѣ предохраненное отъ морской воды.
Я перенесъ бѣлье на сухой песокъ берега, развернулъ и расправилъ его. Нельзя было ошибиться въ томъ, что это за одежда. То былъ спальный шлафрокъ.
Когда я разостлалъ его на пескѣ, лицевая сторона не представляла ничего, кромѣ безчисленныхъ ошибокъ и складокъ. Потомъ я осмотрѣлъ изнанку и тотчасъ увидалъ, что она запачкана краской съ двери Рахилина будуара!
Взглядъ мой остановился, словно прикованный къ пятну, а мысли разомъ перескочили изъ настоящаго въ прошлое. Мнѣ вспомнились самыя слова пристава Коффа, точно онъ снова стоялъ возлѣ меня, подтверждая неопровержимое заключеніе, выведенное онъ изъ пятна на двери.
«Развѣдайте, нѣтъ ли въ домѣ какаго-нибудь платья съ пятномъ отъ этой краски. Развѣдайте, чье это платье. Развѣдайте, чѣмъ объяснить владѣлецъ его свое присутствіе въ той комнатѣ, гдѣ онъ запачкался, между полночью и тремя часами утра. Если это лицо не дастъ удовлетворительнаго отвѣта, нечего далеко ходить за похитителемъ алмаза.»
Одно за другомъ припоминались мнѣ эти слова, снова и сызнова повторяясь какъ-то утомительно-машинально. Я очнулся отъ столбняка, длившагося, какъ мнѣ казалось, нѣсколько часовъ, — въ сущности, безъ сомнѣнія, нѣсколько минутъ, — услыхавъ, что меня кличутъ. Я поднялъ голову и увидалъ Бетереджа, у котораго наконецъ лопнуло терпѣніе. Онъ только что показался въ песчаныхъ холмахъ на возвратномъ пути къ берегу.
Появленіе старика, тотчасъ какъ я увидалъ его, возвратило меня къ сознанію окружающихъ предметовъ и напомнило, что изслѣдованіе, доведенное мною до сихъ поръ, все еще не кончено. Я нашелъ пятно на шлафрокѣ. Чей же это шлафрокъ?
Сначала я хотѣлъ справиться по письму, которое было у меня въ карманѣ,- по письму, найденному въ ящикѣ.
Опустивъ за нимъ руку, я вспомнилъ, что есть легчайшій способъ узнать это. Самъ шлафрокъ обличитъ истину, такъ какъ, по всей вѣроятности, на немъ должна быть мѣтка владѣльца.
Я подвидъ его съ песку и сталъ искать мѣтки.
Нашелъ мѣтку и прочелъ — «собственное свое имя».
Знакомыя мнѣ буквы доказывали, что шлафрокъ мой. Я перевелъ взглядъ повыше: вонъ солнце, вонъ блестятъ воды залива, вонъ старикъ Бетереджъ все ближе да ближе подходитъ ко мнѣ. Я опять взглянулъ на буквы. Мое имя. Явная улика — собственное мое имя.
«Если время, трудъ и деньги могутъ сдѣлать, воръ, похитившій Лунный камень, будетъ у меня въ рукахъ», вотъ слова, съ которыми я выѣхалъ изъ Лондона: я проникъ въ тайну, которая скрывалась въ зыбучихъ пескахъ отъ всѣхъ живущихъ, а неопровержимое доказательство, пятно отъ краски, убѣдило меня, что я-то самъ и есть этотъ воръ.