Они имѣли свой особенный урядъ, во многомъ схожій съ запорожскимъ, простой и приспособленный къ ихъ воинскому быту. Съ весны они обыкновенно собирались въ главный городъ и располагались большимъ станомъ, что носило названіе "главнаго" войска. Здѣсь казаки большими голосами избирали войсковую старшину: войскового атамана, въ помощь ему двухъ есауловъ и для отписокъ -- дьяка, или войсковаго писаря. Есаулы вѣдали войсковые доходы; они же приводили въ исполненіе приговоры круга. Кругомъ называлось собраніе всѣхъ наличныхъ казаковъ, которые обыкновенно сходились гдѣ-нибудь въ чистомъ полѣ или возлѣ войсковой избы. Приговоръ круга считался окончательнымъ: ему подчинялся самъ атаманъ. Въ случаѣ же разномыслія по какому-нибудь важному дѣлу казаки прибѣгали подъ руку царя; тогда его воля исполнялась безпрекословно. Шумны, зачастую драчливы, были сборища казаковъ; но, по первому слуху о непріятелѣ, въ войскѣ водворялся порядокъ, наступала тишина; смолкали самые озорливые и, подъ страхомъ немедленной расправы, подчинялись выборному начальству. Двойная цѣпь пикетовъ и дальніе конные разъѣзды зорко охраняли войско, стоявшее подъ Черкаскомъ. Этотъ городокъ, затопляемый водой, былъ почти недоступенъ для непріятельской конницы, не имѣвшей артиллеріи. Какъ только получалось вѣрное извѣстіе о появленіи непріятеля -- со стороны ли Дона или отъ Украйны -- нѣсколько сотенъ, съ походнымъ атаманомъ впереди, неслись напрямикъ, черезъ степи, въ тылъ противнику, сторожили его на перевозахъ, ожидали у бродовъ, налетомъ отнимали добычу и невольниковъ. Самые дальше наѣзды казаки совершали ночью, шли по звѣздамъ, нападали во время бури или суроваго непастья, когда врагъ меньше всего ожидалъ нападенія. Пока онъ опомнится, пока соберется, удальцы уже скрылись во тьмѣ, съ табунами лошадей, съ прелестными плѣнницами. "Казакъ шолъ въ травѣ, вровень съ травой", говорили въ старину: высокій ковыль, кустарникъ, оврагъ, плетень -- всѣмъ укрывался казакъ, не брезгалъ ничѣмъ. Вожакъ, что шелъ впереди, узнавалъ по слѣду не только, въ какую сторону прошелъ непріятель, но когда именно -- вчера-ли, третьяго дня, и во сколько коней. Переправляясь черезъ рѣки, казаки, подобно татарамъ, клали сѣдло съ вьюкомъ на "салу", или небольшой плотъ изъ камыша и, привязавши его къ лошадиному хвосту, сами цѣплялись за уздечку. Такимъ способомъ они переплывали самыя большія рѣки. Выряжались въ походъ налегкѣ: кромѣ сухарей ничего не брали; одѣвались бѣдно, вооружались ручными пищалями, копьями, саблями; въ большихъ походахъ возили съ собою фальконеты: длинныя малокалиберныя орудія, стрѣлявшія со станковъ свинцовыми ядрами отъ 1 до 2 ф. вѣсомъ. Отрядъ обыкновенно раздѣлялся на сотни и пятидесятки, подъ начальствомъ выборныхъ нарочито для похода есауловъ, сотниковъ, пятидесятликовъ. Смотря по надобности, казаки сражались коннымъ строемъ или же пѣшіе. Если случалось имъ бывать окружонными, они быстро смыкались, батовали лошадей и отстрѣливались изъ-за нихъ до тѣхъ поръ, пока хватало пороху или же пока непріятель, наскучивъ осадой, отходилъ прочь. Нападали же казаки всегда лавой, т. е. длиннымъ разомкнутымъ строемъ, при помощи котораго они охватывали противника съ фланговъ, заскакивали ему съ тыла; за первой лавой слѣдовала другой, потомъ третья... Рѣдко кто могъ устоять, заслышавъ гиканье, завидѣвъ грозно ощетинившіяся казацкія пики. При одновременномъ участіи конницы съ пѣхотой, послѣдняя становилась посрединѣ, при своихъ орудіяхъ, а конница на обоихъ флангахъ. Въ этомъ случаѣ пѣшіе казаки стрѣляли залпами, послѣ чего кидались въ рукопашную. Такова была простая, безхитростная тактика казаковъ, разсчитанная на вѣрную удачу надъ противникомъ, съ которымъ имъ приходилось встрѣчаться въ открытомъ полѣ: ногаями, татарами, калмыками или иными кочевниками русскихъ окраинъ. Тотъ же противникъ, появляясь въ предѣлахъ казачьихъ поселеній, всегда встрѣчалъ сопротивленіе, съ какой бы стороны онъ ни зашелъ. Вѣстовая пушка или колоколъ возвѣщали тревогу: станичный есаулъ, схвативъ знамя, скакалъ съ нимъ по улицамъ и зычнымъ голосомъ призывалъ населеніе на защиту стѣны. Старики, жены, подростки -- спѣшили отогнать коней и стада въ камыши, чтобы тамъ пересидѣть тревогу; лодки затоплялись въ воду, все прочее имущество закапывалось въ ямы. Особенно часто схватывались козаки со своими ближайшими сосѣдями, азовцами. Тутъ они придирались къ каждому пустому случаю, чтобы учинить "размиръ". Напримѣръ, азовцы, поймавши гдѣ-нибудь на промыслѣ казаки, остригутъ ему усы и бороду; немедленно начиналась война. Бывали случаи, что въ день заключенія перемирія происходилъ и разрывъ. Казаки нисколько по дорожили миромъ, потому что война доставляла имъ "зипуны", т. е. кормила ихъ; мало этого: война обогащала ихъ, прославляла по чужимъ землямъ. Частыя войны и вѣчно тревожная жизнь порождали въ казакахъ удаль. Удальцы никогда не переводились на Дону. Задумавъ погулять, или, какъ тогда говорили, "поохотиться", казакъ выходилъ къ станичной избѣ и, кидая вверхъ шапку, выкрикивалъ: "Атаманы-молодцы, послушайте меня! На Синее море, на Черное -- поохотиться!" а не то: "На Кубань на рѣку за ясыремъ!" значитъ, за плѣнными; иногда выкликали; "На Волгу-матушку рыбки половить!" -- однимъ словомъ, куда кому вздумалось. Охотники всегда находились; въ знакъ согласія, они также кидали вверхъ свои шапки, послѣ чего шли въ складчину въ кабакъ, гдѣ пили водку и выбирали походнаго атамана. Въ назначенный день партія выступала, пѣшая или конная, смотря по уговору. На такіе промыслы выходили небольшими партіями: рѣдко въ 50 чел., больше 5--10, иногда вдвоемъ, ходили даже въ одиночку. И при всемъ томъ "охотники" полошили сосѣдей, угоняли табуны, скотъ, брали ясырей, жегъ, дѣтей, домашній скарбъ -- все, что попадало подъ руку. Иные охотники прославили свое имя подвигами, о которыхъ говорилъ весь Донъ. Таковъ былъ, напр., Краснощоковъ. Разсказывали, что однажды онъ встрѣтился въ кубанскихъ лѣсахъ съ знаменитымъ джигитомъ, по прозванію Овчаръ, также вышедшимъ поохотиться. Богатыри знали другъ друга по общей молвѣ, искали случая гдѣ-нибудь сойтись -- и встрѣтились. Краснощековъ издали узналъ соперника и поклялся "не спустить съ руки яснаго сокола". И горецъ почуялъ звѣря издалека. Онъ лежалъ надъ обрывомъ рѣки, облокотясь на землю, глядѣлъ прямо на трещавшій передъ нимъ огонекъ. Казалось, онъ не замѣчалъ, что хлещетъ дождь, что свищетъ буря, что близокъ его врагъ; онъ лишь украдкою косилъ глаза, чтобы во-время схватить ружье. Краснощековъ живо сообразилъ, что ему не подойти на выстрѣлъ своего короткаго ружья. Онъ вдругъ исчезъ. "Тишкомъ и ничкомъ" проползъ казакъ, сколько было нужно, и только успѣлъ выставить въ сторонкѣ свою шапочку-трухмолку, какъ мѣткая пуля сбила ее прочь. Тогда онъ поднялся, подошелъ къ Овчару, да "въ припоръ" ружья и убилъ джигита наповалъ. Рѣзвый аргамакъ, богатое ружье остались въ награду счастливому охотнику; было тогда ему, чѣмъ похвастаться! На Дону, какъ и вездѣ, охотники любили хвастнуть. Охота на звѣря шла своимъ чередомъ. Особенно была въ чести, такъ называемая, "большая охота", въ которой принимало участіе почти все войско. Тысячи конныхъ и пѣшихъ казаковъ отправлялись за атаманомъ къ курганамъ "Двухъ братьевъ", неподалеку отъ Черкаска. Атананъ, окружонный лучшими стрѣлками, становился на курганѣ; обширлое займище оцѣпляли казаки. Три выстрѣла изъ пушки означали начало охоты. Въ тотъ же мигъ раздавались въ цѣпи громкіе крики, брань, свистъ, трескотня, отъ которыхъ поднимались оглушенные звѣри. Тамъ, гдѣ-нибудь изъ трущобы, вставалъ дикій вепрь. Просѣкая густые камыши своими страшными клыками, онъ выносился на лугъ, гдѣ его тотчасъ окружали лучшіе наѣздники. Разъяренный звѣрь кидался то въ одну, то въ другую сторону, пока его не пригвоздятъ пиками. Въ другомъ мѣстѣ мечется злобная гіена, гостья захожая изъ закубанскихъ лѣсовъ: звѣрь лютый, даромъ шкуры не отдастъ, и казаки это знаютъ: глядятъ: за ней въ оба. А вонъ тамъ, по окраинѣ луга, несется казакъ, приподнявъ тяжелый чеканъ: онъ, вѣрно, гонитъ степного бродягу, стараго волка. Ощетинился звѣрь, озирается, щелкаетъ, но не сдобровать ему -- казачій конь все ближе, ближе... Взмахнулъ наѣздникъ и раздробилъ хищнику голову. Но ничего не можетъ быть красивѣе, когда съ быстротою стрѣлы несется по займищу легкая быстроногая сайга. Не жалѣетъ наѣздникъ коня, самъ пригнулся, плеть только свищетъ, но куда! далеко! Завидя то, вихремъ спустился съ кургана войсковой есаулъ, взялъ наперерѣзъ, и только взмахнулъ правой рукой, какъ задрожала красавица, почуявъ на шеѣ роковую петлю. А вотъ и самъ атаманъ, изготовивъ ружье, зорко глядитъ въ даль: чуетъ, что его молодцы подняли въ трущобѣ могучаго барса... Съ полсотни трусливыхъ зайцевъ, прижавъ уши, мечутся по займищу, попадаютъ подъ копыта, заскакиваютъ въ тенета или погибаютъ подъ казачьей плетью.-- Охота кончена. Атаманъ отмѣнно довольный, зоветъ къ себѣ на пиръ, "отвѣдать дичины". И долго гуляютъ казаки, пока по обойдутъ всѣхъ удачниковъ, т. е. кому посчастливило вернуться съ добычей.
Запорожцы, эти витязи моря, не только указали путь къ турецкимъ берегамъ, но сами стали вожаками, сами бились впереди. Сыны Дона такъ же неустрашимо переплывали бурное море, такъ же внезапно появлялись среди мирнаго населенія, вторгались въ дома, жгли, грабили, убивали, нагружались добычей и таки же безслѣдно исчезали въ синихъ волнахъ моря. Ученики во многомъ дошли до своихъ учителей: они одинаково были безжалостны къ юности и старости, знатности и бѣдности; они лишь не брезгали прекрасными плѣнницами, на которыхъ послѣ женились. Суровые запорожцы не щадили ничего, да и добычу они хватали лишь для того, чтобъ дома ее прогулять.
Казаки также сами готовили для себя челны, обыкновенію изъ липовыхъ колодъ, которыя распиливали пополамъ; середину выдалбливали, съ боковъ прикрѣпляли ребра, а по обоимъ концамъ -- выгнутые кокоры. Для большей устойчивости эти неуклюжія посудины обвязывались пучками камыша. Когда изготовленное такимъ образомъ челны качались у берега ихъ нагружали запасомъ прѣсной воды и казацкою снѣдью: сухарями, просомъ, толокномъ, сушенымъ мясомъ или соленой рыбой. Затѣмъ все воинство собиралось къ часовнѣ помолиться Николаю Чудотворцу, оттуда -- на площадь, гдѣ пили прощальный ковшъ вина или меду. На берегу еще выпивали по ковшику и, наконецъ, разсаживались въ лодки, по 40--50 чел. въ каждой. Удальцы выглядятъ оборванцами: они въ самыхъ старыхъ зипунишкахъ, въ дырявыхъ шапкахъ; даже ружья у нихъ совсѣмъ ржавые. Это не даромъ, а по примѣтѣ: "На ясномъ желѣзѣ глазъ играетъ", -- такъ говорили бывалые. Дружнымъ хоромъ грянули казаки: "Ты прости, прощай, тихій Донъ Ивановичъ", и, взмахнувъ веслами, стали удаляться... Съ дерзкой отвагой проходили казаки мимо азовской крѣпости, у которой всегда на-сторожѣ плавали турецкія галеры; поперекъ Дона была протянута тройная желѣзная цѣпь, укрѣпленная концами на обоихъ берегахъ, гдѣ возвышались каменныя каланчи съ пушками. Перекрестный картечный огонь могъ расщепить въ какихъ-нибудь 1/4 часа всю казацкую флотилію; по у казаковъ имѣлись на этотъ счетъ свои сноровки. Въ темную, бурную ночь съ ливнемъ или въ непроглядный туманъ они ухитрялись переволакиваться черезъ цѣпи, послѣ чего прокрадывалось мелководными гирлами прямо въ море. Иногда они пускали сверху бревна, которыя колотились объ цѣпи, и тѣмъ держали турокъ въ тревогѣ. Наконецъ, туркамъ прискучитъ палить, бросятъ -- анъ, глядь, и прозѣвали молодцовъ. У нихъ былъ въ запасѣ еще другой путь: вверхъ по Донцу, потомъ волокомъ на рѣчку Міусъ; откуда прямой выходъ въ Азовское море. Морская тактика казаковъ была во всемъ схожа съ запорожской. При встрѣчѣ съ турецкимъ кораблемъ обходили его такъ, чтобы за спиной имѣть солнце, а спереди корабль. За часъ до захода они приближались примѣрно на версту; съ наступленіемъ же темноты окружали корабль и брали его на абордажъ, большою частью врасплохъ: турки славились безпечностью. Во время штиля, или полнаго безвѣтрія, казаки не считали даже нужнымъ скрываться. Овладѣвши судномъ, удальцы живо забирали оружіе, небольшія пушки, разыскивали деньги, товары, а корабль, со всѣми плѣнными и прочимъ грузомъ, пускали на дно. Бывали и несчастныя встрѣчи, когда большіе турецкіе корабли на полномъ ходу врѣзались въ средину казачьихъ челновъ: нѣкоторые изъ нихъ попадали подъ корабль, другіе гибли отъ картечнаго огня съ обоихъ бортовъ. Какъ стая робкихъ птицъ, разлетались тогда утлыя суденышки, спасаясь въ одиночку -- на парусахъ, на веслахъ, какъ лопало и куда попало. А сколько разъ странныя бури носили по волнамъ отважныхъ пловцовъ! Случалось, что всѣ прибрежныя скалы бѣлѣли казачьими трупами; если кто и спасалъ свою жизнь, то спасалъ не на радость, попадая въ вѣчную неволю. Турки ковали несчастныхъ въ цѣпи и сажали за весла на свои галеры. Какъ ни велики были потери, казачество но оскудѣвало. На мѣсто одного убылого являлся десятокъ другихъ, и морскіе походы, считаясь самыми прибыльными, никогда по прекращались, не смотря на бури, страхъ неволи, угрозы султана и запреты царя. Такова была сила страсти, жажда наживы. Счастливое возвращеніе съ удачнаго похода бывало радостнымъ событіемъ на Дону. Удальцы останавливались гдѣ-нибудь неподалеку отъ Черкаска, выгружали всю добычу и дѣлили ее между собой поровну, что называлось "дуванъ дуванить". Затѣмъ казаки, убравшись во все лучшее, что у кого было, подплывали къ пристани съ пѣснями, съ частой пальбой. Все войско, заранѣе уже извѣщенное, стояло на берегу; въ Черкаскѣ въ это время палили изъ пушекъ. Прямо съ пристани все войско направлялось къ часовнѣ, гдѣ служили благодарственный молебенъ, послѣ котораго, разсыпавшись по площади, обнимались, цѣловались, дарили родныхъ и знакомыхъ заморскими гостинцами. О количествѣ добычи можно судить по тому, что одного ясыря, или плѣнныхъ, собиралось иногда до трехъ тысячъ. У казаковъ даже было особое размѣнное мѣсто, гдѣ они сходились съ азовцами, мѣняли мусульманъ на русскихъ. За пашей азовцы платили по 30 тыс. золотыхъ и болѣе, смотря по знатности; знатныхъ турчанокъ казаки также продавали, а всѣхъ остальных пріучали къ домашнему хозяйству, потомъ, окрестивши, женились.
Если случалась надобность поднять въ походъ все "великое" войско, то предварительно разсылались по городкамъ грамотки, чтобы казаки сходились для ратнаго дѣла.-- Шумитъ, волнуется большая площадь города Черкаска; она полна казачествомъ изъ ближнихъ и дальныхъ концовъ. Тутъ весь Донъ на лицо, со своими дѣтками -- съ береговъ Донца, Хопра, Воронежа, Медвѣдицы, Сала, Маныча... Старые, бывалые казаки, украшенные сабельными рубцами, держать себя степенно, ведутъ промежъ себя бесѣду тихую; среди молодыхъ идутъ толки о томъ, куда-то поведутъ атаманы молодцовъ? Старики сказываютъ, что подъ городъ Астрахань, имъ же хотѣлось бы пошарпать турокъ... Шумъ, перебранка, толкотня становятся все больше и больше; но, вотъ, толпа почему-то стихла. Чинно становится въ кругъ: это, значитъ, показались регаліи. Изъ войсковой избы вынесли Бѣлый бунчукъ, перначъ и бобылевъ хвостъ. Такъ называлось древко съ золотымъ шарикомъ наверху, украшеннымъ двуглавымъ орломъ и бѣлымъ конскимъ хвостомъ. За регаліями выступаютъ есаулы, за ними -- войсковой атаманъ, съ булавою въ рукахъ. Онъ остановился посрединѣ круга, есаулы, положивъ ли землю свои жезлы и шапки, прочли молитву, поклонились сначала атаману, потомъ всему православному воинству, снова надѣли шапки и съ жезлами въ рукахъ приступили за приказомъ. Атаманъ что-то тихо имъ сказалъ. "Помогите, атаманы-молодцы!" возгласили есаулы: "Бѣлый Царь шлетъ вамъ поклонъ, приказать спросить о вашемъ здоровьѣ! Онъ учинилъ размиръ съ турками и шлетъ насъ промышлять надъ крымцами!.." По маломъ времени есаулы спросили: "Любо-ли вамъ, атаманы-молодцы?" -- "Любо, любо!" отвѣчало казачество въ одинъ голосъ.
Впрочемъ, войсковое начальство не всегда объявляло въ кругу, куда именно назначенъ походъ, а просто приговаривали: "итти на море", или "собираться въ походъ". Это дѣлали изъ опасенія, чтобы не провѣдали азовцы. Для походлаго времени все казачество дѣлилось по сумамъ: 10--20 чел. держали въ походѣ общую суму, въ которой хранили какъ запасы, такъ и добычу. До сихъ поръ уцѣлѣлъ между казаками этотъ обычай, какъ равно и самое названіе "односумъ", въ родѣ какъ бы: другъ, товарищъ. Жены такихъ казаковъ считаются тоже въ свойствѣ: "Здравствуй, односумка!" говорятъ при встрѣчахъ. Вообще, въ старину казаки жили проще, дружнѣе и, какъ не озабоченные хозяйствомъ -- веселѣе. Въ городкахъ казаки обыкновенно собирались каждый день на площадь или къ станичной избѣ. Сидя кружкомъ, казаки плели сѣти, слушали богатырскіе разсказы или пѣли богатырскія пѣсни, изъ которыхъ каждая начиналась припѣвомъ: "Да взду-най-най ду-на-на, взду-лай Дунай!" Въ Черкаскѣ же всегда бывало большое стеченіе народа, нѣчто въ родѣ ярмарки. Тамъ толкались торговые люди изъ украинскихъ городовъ, гащивали проѣздомъ турецкіе послы съ многочисленной свитой, наѣзжали астраханцы, запорожцы, терскіе и яицкіе казаки -- кто за полученіемъ вѣстей, кто для воинскаго промысла, подыскивать удальцовъ. Сзади густой толпы народа донцы важно расхаживали, заломивъ на бекрень шапки, при богатомъ оружіи, въ самомъ разнообразномъ одѣяніи. Одинъ гуляетъ въ лазоревомъ зипунѣ съ жемчужнымъ ожерельемъ, другой выступаетъ въ бархатномъ полукафтаньѣ, а на логахъ у него простыя лапти; третій -- въ смуромъ русскомъ кафтанишкѣ, зато у него сапоги расшиты золотомъ, шапка виситъ булатная, черкесская, за спиной богатый турецкій сайдакъ (лукъ); иной вмѣсто плаща напялитъ узорчатый коверъ. Вонъ, поглядите на того богатыря: какъ есть, въ шелку да въ бархатѣ, усѣлся въ грязь среди улицы и выводитъ такъ жалостливо про трехъ братьевъ, какъ они погибали въ неволѣ, что, если кто послушаетъ, прошибетъ слеза: это ужъ навѣрно запорожецъ, да еще подгулявшій. Все, что тутъ есть -- и турецкія въ золотой оправѣ ружья, и булатные ножи съ черенками изъ рыбьяго зуба, бархатъ, шелкъ, атласъ -- все казачья добыча, своего ничего нѣтъ.
Особенно бывало шумно и торжественно, когда въ Черкасскомъ городкѣ ожидали прибытія "будары". Еще царь Mихаилъ Ѳеодоровичъ положилъ ежегодно отпускать донскому войску: 7 тыс. четвертей муки, 500 ведеръ вина, 250 пудовъ пороху, 150 п. свинцу и 17 тыс. рублей деньгами. Съ того времени каждый годъ выряжяли съ Дона такъ называемую "зимовую станицу" изъ лучшихъ казаковъ, съ атаманомъ во главѣ. По пріѣздѣ въ Москву, ихъ допускали къ царской рукѣ, угощали съ царскаго стола, а при отпускѣ Государь обыкновенно жаловалъ атаману и есаулу по саблѣ со своимъ портретомъ, или же дарилъ серебряными позлащенными ковшами съ именными надписями и двуглавымъ орломъ; простымъ казакамъ выдавались изъ государевыхъ кладовыхъ сукна, камки. Обдаренные щедро, обласканные милостью царской, казаки возвращались на Домъ, гдѣ мало-по-малу росла и крѣпла привязанность къ царскому дому. Государево жалованье нагружалось въ Воронежѣ на будары и сплавлялось внизъ до Черкаска. Всѣ попутные городки высылали встрѣчу, при чемъ служили о царскомъ здравіи молебенъ, пили изъ жалованныхъ ковшей и стрѣляли изъ ружей. Въ Черкаскѣ встрѣчали казну пальбой изъ пушекъ; войсковой атаманъ приказывалъ бить сполохъ и самъ выходилъ объявить въ казачьемъ кругѣ, что "Государь за службу жалуетъ рѣкою столбовою тихимъ Дономъ, со всѣми запольными рѣками, юртами и всѣми угодьями, и милостію прислалъ свое царское годовое жалованье". Служили торжественный молебенъ съ многолѣтіемъ, послѣ котораго все начальство пировало у атамана, а на другой день гуляли у атамана зимовой станицы, гдѣ также пили изъ пожалованнаго ему ковша царскую сивушку.
Съ умноженіемъ казачества, преемники Михаила Ѳеодоровича дѣлали надбавки къ прежнему жалованью, за что, конечно, кромѣ радѣтельной службы, требовали отъ казаковъ и большаго послушанія.
Первые поселенцы тихаго Дона, по примѣру своихъ собратьевъ, жили бобылями, не женились, но когда утихали тревоги войны, когда у казаковъ оставалось множество плѣнницъ -- татарокъ, калмычекъ, черкешенокъ, турчанокъ, -- тогда сама собой возникала семейная жизнь. На первыхъ порахъ рѣдко кому удавалось жениться по уставу церкви. Обыкновенно женихъ и невѣста выходили ли площадь, молились Богу, потомъ кланялись всему честному народу, и тутъ-то женихъ объявлялъ имя своей невѣсты. Обращаясь къ ней, онъ ей говорилъ: "Будь же ты моею женою". Невѣста падала жениху въ ноги со словами: "А ты будь моимъ мужемъ!" Какъ легко такіе браки заключались, такъ же легко и расторгались. Казакъ, покидая почему-либо свою землянку, напримѣръ, по случаю похода, продавалъ жену за годовой запасъ харчей, или же выводилъ ее на площадь и говорилъ: "Не люба! кто желаетъ, пусть беретъ!" Если находился охотникъ взять "отказанную" жену, то прикрывалъ ее своей полой, что означало обѣщаніе оказывать защиту и покровительство. Бывали случаи, что казакъ присуждалъ свою жену на смерть. При всемъ томъ, казаки славились своею набожностью, строго соблюдали установленные посты, обогащали вкладами церкви, монастыри. Для своихъ приношеній они избрали два монастыря: одинъ Никольскій, возлѣ Воронежа, другой -- Рождественскій Черняевъ, въ Шацкѣ. Тамъ висѣли колокола, отлитые изъ непріятельскихъ пушекъ; священныя одежды, иконы блистали жемчугомъ, драгоцѣными камнями. Тамъ же казаки, потерявшіе силы воевать, доживали свой вѣкъ въ монашеской рясѣ, какъ это дѣлали и запорожцы. Въ тихой обители замирали страсти, забывалась вражда. Только въ первыхъ годахъ царствованія Алексѣя Михайловича стали появляться ли Дону часовни, а на кладбищахъ голубцы, или памятники; первая церковь въ Черкаскѣ была построена лишь въ 1660 году.
Какъ видно изъ разсказа о защитѣ Азова, жены казацкія славились ратнымъ духомъ не менѣе своихъ мужей; такъ же онѣ наставляли и своихъ дѣтей. Новорожденному клали на зубокъ: стрѣлу, пулю, лукъ, ружье. Послѣ сорока дней отецъ нацѣплялъ мальчугану саблю, сажалъ его ли коня, подстригалъ въ кружокъ волосы и, возвращая матери, говорилъ: "Вотъ тебѣ казакъ".-- Когда у младенца прорѣзались зубы, его везли верхомъ въ церковь, гдѣ служили молебенъ Іоанну Воину, чтобы изъ сына выросъ храбрый казакъ. Трехлѣтки уже сами ѣздили по двору, а пятилѣтки безстрашно скакали по улицамъ, стрѣляли изъ лука, играли въ бабки, ходили войной. По временамъ все ребячье населеніе Черкаска выступало за городъ, гдѣ, раздѣлившись на двѣ партіи, строили камышовые городки. Въ бумажныхъ шапкахъ и лядункахъ, съ бумажными знаменами и хлопушками, верхомъ на палочкахъ, противники сходились, высылали стрѣльцовъ, или наѣздниковъ-забіякъ, и, нападая, сражались съ такимъ азартомъ, что не жалѣли носовъ; рубились лубочными саблями, кололись камышовыми пиками, отбивали знамена, хватали плѣнныхъ. Побѣдители, подъ музыку изъ дудокъ и гребней, съ трещотками или тазами, возвращались торжественно въ городъ: сзади, стыдливо понуривъ головенки и заливаясь слезами, шли плѣнные. Старики, сидя бесѣдой подлѣ рундуковъ, за ендовой крѣпкаго меду, любовались проходившими внучатами; самъ атаманъ, поднявшись съ мѣста, пропускалъ мимо себя мелюзгу, похваляя храбрыхъ. Когда была введена перепись "малолѣтковъ", то всѣ достигшіе 19-тилѣтняго возраста собирались въ заранѣе назначенномъ мѣстѣ, на лучшихъ коняхъ и въ полномъ вооруженіи. На ровной полянкѣ, возлѣ рѣчки, разбивался большой лагерь, гдѣ въ продолженіе мѣсяца обучались малолѣтки воинскому дѣлу подъ руководствомъ стариковъ, въ присутствіи атамана. Однихъ учили на всемъ скаку стрѣлять; другіе мчались во весь духъ, стоя на сѣдлѣ и отмахиваясь саблей; третьи ухищрялись поднять съ разостланной бурки монету или же плетку. Тамъ выѣзжаютъ поединщики; здѣсь толпа конныхъ скачетъ къ крутому берегу, вдругъ исчезнетъ и снова появится, но уже ли другомъ берегу... Самымъ мѣткимъ стрѣлкамъ, самымъ лихимъ наѣздникамъ атаманъ дарилъ нарядныя уздечки, разукрашенныя сѣдла, оружіе. Эта первая награда цѣнилась на Дону такъ же высоко, какъ у древнихъ грековъ лавровые вѣнки.-- Такъ выростали цѣлыя поколѣнія; начинали съ ребяческихъ, кончали кровавыми потѣхами. Сабли на Дону не ржавѣли, удаль и отвага не вымирали. Отъ отца къ сыну, отъ дѣда къ внуку переходилъ одинъ и тотъ же завѣтъ: любить родную землю, истреблять ея враговъ. Въ турецкой ли неволѣ, у себя ли ли смертномъ одрѣ, казакъ одинаково жалостливо прощался: "Ты прости, мой тихій Донъ Ивановичъ! Мнѣ по тебѣ не ѣздить, дикаго вепря не стрѣливать, вкусной рыбы не лавливать!" -- Однако въ семьѣ, говоритъ пословица, не безъ урода. Такъ и среди вѣрныхъ сыновъ Дона, отъ времени до времени, являлись отступники, которые обагряли руки въ безвинной братской крови, которые безславили свою родину, -- о нихъ рѣчь впереди.