Далніе походы и частыя битвы, голодовки и разныя другія невзгоды нисколько не убавляли казацкой вольницы, потому что убыль пополнялась съ избыткомъ бѣглыми и охочими людьми изъ Московской Руси. "Вольная сиротская дорога" никогда не заростала на Донъ, откуда уже не было выдачи. Холопы бѣжали отъ своихъ господъ, приказчики -- отъ хозяевъ, неоплатные должники -- отъ заимодавцовъ, стрѣльцы и солдаты спасались отъ тягостей службы, а раскольники -- отъ патріаршаго гнѣва. Весь этотъ людъ -- голодный и холодный -- скитаясь на Дону, искалъ пристанища и хлѣба; онъ готовъ былъ на все ради наживы, смущая тѣмъ казачество, между которымъ было много людей степенныхъ и съ достатками. Эти послѣдніе желали сохранить нажитое добро, передать его дѣтямъ, внукамъ; они остерегались грабить русскія окраины, чтобы не стать за то въ отвѣтѣ, не лишиться царскихъ милостей и жалованья. Большая же часть пришлой вольницы жила по пословицѣ: "Доброму вору все въ пору". Въ былое время самыя буйныя головы отправлялись къ турецкимъ берегамъ, откуда, если возвращались, то со знатной добычей. Теперь настали другія времена: входъ въ море былъ запертъ; крымцы сами стали навѣщать казацкія юрты, а между тѣмъ народу съ Руси все прибывало да прибывало. Куда кинуться, гдѣ добыть зипуны -- больше некуда, какъ на Волгу, куда хаживали еще прапрадѣды, гдѣ гулялъ когда-то Ермакъ Тимооѳевичъ. Дѣло долго стояло за атаманомъ; не выискивался человѣкъ, способный справляться съ буйной ватагой, который умѣлъ бы ей угождать и въ то же время повелѣвать, гулять съ ней на широкую казацкую ногу и посылать ее на вѣрную смерть. Какъ на грѣхъ, такой человѣкъ нашелся: это былъ извѣстный всему войску, не молодой уже казакъ, по прозванію Степанъ Тимооѳевичъ Разинъ. Коренастаго сложенія, сильный, ловкій, на словахъ рѣчистыя, онъ глядѣлъ угрюмо, повелительно; въ его глазахъ свѣтилась отвага необычайная, дикая, воля желѣзная. На Дону ему было тѣсно, точно въ клѣткѣ, скучно; онъ не зналъ, куда ему дѣвать свою силу богатырскую. Вдругъ, въ лѣто 1667 г., вокругъ него, точно изъ-подъ земли, выросла вольница, съ которою онъ поднялся съ мѣста и окопался близъ Папшина городка, гдѣ Донъ ближе всего подходитъ къ Волгѣ. Разинъ стоялъ на высокихъ буграхъ, кругомъ -- полая вода: ни пройти, ни проѣхать, ни достать языка; отсюда онъ высматривалъ, не покажется ли добыча. Вотъ показался сверху большой караванъ, въ сопровожденіи стрѣльцовъ; какъ ястребъ, налетѣлъ на него атаманъ со своею дружиной; ладья съ государевымъ хлѣбомъ пошла ко дну, начальные люди изрублены, ссыльные, которыхъ везли въ Астрахань, раскованы. "Вамъ всѣмъ воля, -- говорилъ атаманъ, идите себѣ, куда хотите, силой не стану принуждать, а кто хочетъ итти со мной -- будетъ вольный казакъ".-- Всѣ ссыльные и ярыжки пристали къ ватагѣ. Первая удача прославила атамана; прошла молва, что онъ заговоренъ отъ пули, что по его слову останавливаются суда, отъ его взгляда каменѣютъ люди. Царицинскій воевода приказалъ-было стрѣлять по воровскимъ стругамъ, такъ ни одна пушка не дала выстрѣла, потому, будто, что весь порохъ выходилъ западомъ. На 35 стругахъ Стенька проплылъ мимо Царицына, Чернаго Яра, вышелъ моромъ къ устью Яика и, поднявшись вверхъ, засѣлъ въ Нижне-яицкомъ городкѣ. Отсюда, какъ изъ воровскаго гнѣзда, казаки промышляли въ разныя стороны -- на море, къ устьямъ Волги, между татаръ и калмыковъ. Это былъ уже не простой грабежъ, а бунтъ, воина противъ государства.
Весь Донъ всколыхнулся, узнавши о томъ, что Стенька укрѣпился въ Нижне-Яицкѣ. Въ донскихъ городкахъ казаки собирались "многимъ собраньемъ", чтобы избрать свою старшину итти прямо на Волгу и пристать къ атаману. Промышлять же надъ ворами было некому: по городамъ сидѣли, правда, воеводы, но съ самой ничтожной силой, да и стрѣльцы неохотно дрались за Государево дѣло; многіе даже тайно снабжали воровъ зельемъ (порохомъ) и свинцомъ. Вскорѣ вѣсти о Стенькѣ затихли: знать, ушелъ въ море.
Угрюмы, непривѣтливы были въ ту пору берега суроваго Дагестана. И горе путнику или купцу, который попадалъ на берегъ, къ тамошнимъ татарамъ: его ковали въ цѣпи, обращали въ неволю. Особенно тяжко приходилось христіанамъ. Теперь казаки мстили за своихъ братьевъ замученныхъ въ неволѣ, и мстили жестоко, сторицей. Самъ атаманъ плылъ на легкихъ стругахъ, безъ компаса, безъ кормы, а Алешку Протокина и Каторжнаго съ двумя тысячами послалъ сухопутьемъ; за послѣдними увязался еще запорожскій куренной атаманъ Чубъ съ четырьмя сотнями "братьевъ". Они набросились прежде всего на Дербентъ; крѣпость взять-то не смогли, но нижній городъ разрушили до основанія. Все побережье до г. Баку запылало въ огнѣ; жители, спасая животы, бѣжали врознь отъ казацкой сабли -- иные забивались въ горы, другіе скрывались въ лѣсахъ. Все ихъ добро, что получше да полегче, шло на струги, остальное металось въ огонь. Въ персидскомъ городѣ Рештѣ казаки узнали, что противъ нихъ выступила вооруженная сила. Атаманъ пустился на хитрость. Онъ сочинилъ басню, будто пришелъ въ Персію искать милостей у шаха; просить теперь назначить ему землю подъ поселокъ. Персіяне дались въ обманъ, и пока шла отписка, атаманъ перебрался съ молодцами изъ Решта въ г. Фарабатъ, гдѣ объявилъ себя купцомъ, Пять дней шла у нихъ торговля мирно, на 6-й день атаманъ, окруженный казаками, какъ бы невзначай поправилъ на головѣ шапку. Это былъ условный знакъ: пора, значитъ, приступать къ расправѣ. И страшно сказать, что сталось съ этимъ городкомъ: въ немъ уцѣлѣли лишь христіане, которыхъ признавали по выклику: "Христосъ! Христосъ!" Все остальное населеніе, совсѣмъ беззащитное, было перебито или захвачено въ плѣнъ. Цѣлую зиму казаки, засѣвъ на островкѣ, мѣняли плѣнныхъ, при чемъ давали за одного своего трехъ-четырехъ невѣрныхъ. По веснѣ Стенька очутился уже на туркменскомъ берегу, гдѣ громилъ туркменскіе улусы. Наконецъ, персіяне пришли противъ него цѣлый флотъ, вооруженный пушками. Казаки вышли ему навстрѣчу, накинулись своимъ обычнымъ способомъ, и только три судна успѣли уйти съ ханомъ; его же сынъ и красавица-дочка остались въ плѣну. Послѣ этой побѣды Стенька сталъ думать, какъ бы ему безъ помѣхи вернуться на Донъ.
Въ серединѣ августа явились въ Астрахань къ воеводѣ Львову двое выборныхъ съ рѣчами отъ Стеньки и его войска и говорили, что оно бьетъ челомъ, чтобы великій Государь помиловалъ, отдалъ бы ему вины и пропустилъ на Донъ, а взятыя пушки войско обѣщаетъ возвратить и служилыхъ людей отпустить. Воевода велѣлъ этихъ двухъ казаковъ привести къ вѣрѣ.
Черезъ нѣсколько дней въ городѣ было большое торжество.
Въ приказной избѣ сидитъ самъ воевода, князь Семенъ Ивановичъ Львовъ, окруженный дьяками. Товарищи Стеньки сложили передъ избой знамена, бунчукъ; самъ атаманъ, приступивъ къ воеводѣ, билъ челомъ, чтобы шестерымъ выборнымъ ѣхать въ Москву бить за вины своими головами. Выборные были отправлены, и великій Государь, по своему милосердному разсмотрѣнію, пожаловалъ: вмѣсто смерти, велѣлъ дать имъ животъ и послать казаковъ въ Астрахань, чтобы они вины свои заслуживали. Но унять казаковъ кроткими мѣрами становилось дѣломъ труднымъ: поизвѣдавъ широкаго раздолья, съ богатой на рукахъ добычей, имъ не охота была выслуживать вины. Когда дѣло дошло до разсчета, Разинъ сталъ препираться; онъ не выдалъ ни пограбленныхъ товаровъ, ни плѣнныхъ, даже удержалъ 20 пушокъ. "Эти пушки, говорилъ онъ, надобны намъ въ степи для проходу, а какъ дойдемъ, то пушечки пришлемъ тотчасъ же". Воеводы сдались, да и нельзя было не сдаться, потому что казачество затуманило всѣмъ головы, не только у бѣдноты, но у служивыхъ, у торговыхъ людей. Вся Астрахань приходила въ умиленіе, глядя на казаковъ въ шелку да въ бархатѣ, въ заломленныхъ шапкахъ, украшенныхъ жемчугомъ или драгоцѣнными камнями, въ кушакахъ, расшитыхъ золотомъ, съ оружіемъ въ богатой оправѣ. "А Степанъ Тимоѳеевичъ -- и говорить нечего: прямой, батюшка, такой ласковый да добрый, о чемъ ни попросишь, нѣтъ у него отказу..." Встрѣчная толпа падала на колѣни, когда онъ ходилъ по улицамъ, моталъ горстями денежки. На судахъ у атамана, сказывали, всѣ веревки и канаты шелковые, паруса затканы золотомъ -- велико искушеніе! За намъ слѣдомъ бѣгали, глядѣли, какъ онъ, "батюшка", гулялъ или "тѣшился", Однажды Стенька катался по Волгѣ, и возлѣ него сидѣла персіянка, ханская дочь, въ своемъ богатомъ одѣяніи, осыпанномъ жемчугомъ, унизанномъ камнями. Вдругъ хмѣльной Стенька поднялся съ мѣста и, держа красавицу за руку, повернулся къ рѣкѣ: "Ахъ ты, Волга-матушка, рѣка великая! Много ты дала намъ злата и серебра, и всякаго добра, надѣлила честью и славой, а я, тебя еще ничѣмъ не наградилъ. На-жъ тебѣ, возьми!" да съ этими словами швыркъ красавицу въ воду. Вотъ каковъ былъ атаманъ!-- Кое-какъ удалось, наконецъ, воеводамъ выпроводить Стеньку изъ Астрахани.
Напроказивъ еще въ Царицынѣ, онъ перебрался на Донъ и недалеко отъ Кагальницкой станицы окопался городкомъ. Тутъ явился къ нему изъ Черкаска его младшій братъ Фролка, пріѣхала жена; казаковъ же онъ распустилъ на сроки, за крѣпкими поруками. На Дону изстари велся такой обычай, что домовитыя казаки ссужали бѣдняковъ оружіемъ и платьемъ, за что брали въ свою пользу половину добычи. А добыча была на этотъ разъ богатая; далеко разошлись вѣсти объ удачахъ батюшки Степана Тимоѳеевича, и множество народа повалило къ нему въ Земляной городокъ. Всѣхъ принималъ атаманъ, всѣхъ ссужалъ деньгами, оружіемъ; еще болѣе того сулилъ впереди. Къ концу года у него считалось уже безъ малаго 3 тысячи на все готоваго сброда. Въ Черкаскѣ войсковое начальство не знало, что ему дѣлать: принять ли Стеньку, какъ гостя, или промышлять надъ нимъ, какъ надъ воромъ? Какъ бы въ отвѣтъ, Стенька самъ явился въ Черкаскъ, въ ту самую пору, когда казаки выряжали царскаго гонца Герасима Евдокимова. Стенька приказалъ позвать его въ кругъ. "Отъ кого я поѣхалъ: отъ великаго Государя или отъ бояръ?" спросилъ онъ у Герасима.-- "Посланъ я отъ великаго Государя, съ милостивою грамотою".-- "Врешь, -- закричалъ на него Стенька, пріѣхалъ ты не съ грамотой, пріѣхалъ къ намъ лазутчикомъ!" Побилъ его до полусмерти и велѣть бросить въ Донъ. Тогда выступилъ войсковой атаманъ Корнило Яковлевъ: "Непригоже ты тамъ учинилъ, Степанъ Тимоѳеевичъ! -- "И ты того же захотѣлъ?-- спросилъ Стенька. Владѣй своими казаками, а я владѣю своими".-- Яковлевъ, видя, что не пришло его время, промолчалъ.
Помутивъ казачество, Стенька покинулъ Черкаскъ и сталъ теперь собираться на государевы города. Тутъ присталъ къ нему еще Васька Усъ, удалая голова, воръ-богатырь, извѣстный своими злодѣйствами по Тульской и Воронежской окраинамъ. Въ ту пору Стенька уже насчитывалъ до 7 тысячъ головорѣзовъ. "Воровскимъ" способомъ, т. е. при помощи измѣнниковъ, они овладѣли Царицынымъ; царскій воевода Тургеневъ пытался-было защищаться, но казаки взяли приступомъ башшю, гдѣ онъ засѣлъ, прокололи его копьемъ и кинули въ воду. Уже Стенька помышлялъ итти дальше, дерзалъ овладѣть даже Москвой, извести всѣхъ бояръ и пожечь бумаги, какъ узнаетъ, что противъ него высланы сверху и снизу отряды стрѣльцовъ.
Сначала Стенька бросился вверхъ. Тысяча московскихъ стрѣльцовъ, подъ начальствомъ Лопатина, спокойно стояли на Денежномъ островѣ, въ 7 верстахъ отъ Царицына. Казаки напали на нихъ съ двухъ сторонъ, но стрѣльцы дружно взялись за посла и, въ надеждѣ на выручку, стали пробираться къ Царицину, не зная того, что Царицынъ въ рукахъ вора. Отсюда ихъ встрѣтили ядрами. Потерявши болѣе половины, стрѣльцы должны были сдаться; ихъ посадили гребцами на воровскіе струги. Когда они стали кручиниться, что измѣнили своему государю, атаманъ сказалъ: "Вы бьетесь за измѣнниковъ, а не за великаго Государя". Чудны имъ показались эти слова. Между тѣмъ, снизу шли 2,600 астраханскихъ стрѣльцовъ да 500 вольныхъ людей съ воеводой княземъ Львовымъ. Атаманъ поплылъ имъ навстрѣчу. Какъ только онъ появился на виду, всѣ служивые закричали: "Здравствуй, нашъ батюшка, Степанъ Тимоѳеевичъ!" -- "Здравствуйте, братья. Вы мнѣ братья и дѣтки; и будете вы такъ же богаты, какъ я, если останетесь мнѣ вѣрны и храбры".-- Стрѣлецкіе головы, сотники, дворяне -- всѣ до одного были перебиты; злодѣи пощадили лишь князя Львова, да еще спасся какимъ-то чудомъ стрѣлецъ. Онъ-то и принесъ астраханскому воеводѣ страшную вѣсть. Теперь бѣда грозила самой Астрахани.
Уже давно въ городѣ ходили подобные слухи: люди слышали изъ запертыхъ церквей какой-то невѣдомый шумъ, слышали, какъ сами собой перезванивали колокола, какъ колыхалась земля. Среди народа замѣчалось шатаніе умомъ, стрѣльцы дерзали громко роптать. Воеводѣ тѣмъ труднѣе было съ ними ладить, что она ему не подчинялись: у стрѣльцовъ было свое начальство, стрѣлецкіе головы. Однако князь Прозоровскій не унывалъ. Астрахань того времени была окружена кирпичной стѣной въ 4 сажени вышины, съ широкими и высокими зубцами наверху. По прясламъ стѣны, а также по угламъ, стояли двуярусныя башни съ колоколами. Вооруженіе состояло изъ 460 пушекъ. Дѣятельный воевода самъ обошолъ всѣ стѣны, осмотрѣлъ пушки, развелъ по бойницамъ и стрѣльницамъ стрѣльцовъ, разставилъ при пушкахъ пушкарей, при пищаляхъ -- пищальниковъ; ворота приказалъ завалить кирпичомъ. Всѣ посадскіе, по обычаю того времени, также должны были ополчиться на защиту города: кто съ топоромъ или бердышемъ, кто съ самопаломъ или ручною пищалью, другіе -- съ копьями, съ камнями. По этому случаю близъ оконъ заранѣе были насыпаны кучи камней и припасомъ кипятокъ. Наконецъ, всѣ защитники подѣлены на десятки и сотни; каждому указано его мѣсто и назначены осадные головы. Въ ночь на 13 іюня караульные стрѣльцы увидѣли, какъ надъ всей Астраханью отверзлось небо и какъ оттуда посыпались точно печныя искры. Стрѣльцы побѣжали въ соборъ разсказать о видѣніи митрополиту Іосифу. -- "Сіе предвѣщаетъ, что излился съ небеси фіалъ гнѣва Божія!" сказалъ пастырь и горько заплакалъ. Уроженецъ Астрахани, онъ съ дѣтскихъ лѣтъ зналъ казачьи обычаи, испыталъ на себѣ неистовства буйной вольницы и теперь скорбѣлъ о судьбѣ родного города.
Черезъ недѣлю послѣ видѣнія, воровскіе казаки появились въ виду Астрахани, на урочищѣ "Жареные бугры", а въ народѣ въ тотъ же день стали показываться переметчики и зажигатели. Для острастки воевода приказалъ одного изъ нихъ кинуть въ тюрьму, остальнымъ отсѣчь головы; мало полагаясь на острастку, онъ собралъ на митрополичій дворъ всѣхъ пятидесятниковь и старыхъ лучшихъ людей. Здѣсь митрополитъ ихъ увѣщалъ: "Поборитесь за домъ Пресвятыя Богородицы и за великаго Государя, Его Царское Величество. Послужите ему вѣрой и правдой, сражайтесь съ измѣнниками мужественно; зато получите милость отъ великаго Государя здѣсь, въ земномъ житіи, а скончавшихся во брани ожидаютъ вѣчныя блага вмѣстѣ съ христіанскими мучениками".-- "Рады служить великому Государю вѣрою и правдою, не щадя живота, даже смерти", отвѣчалъ за всѣхъ Иванъ Красулинъ, тайный сообщникъ Стеньки. День склонялся къ вечеру, когда на городскихъ башняхъ зазвонили колокола: то была тревога. Бояринъ, принявши отъ митрополита благословеніе, ополчился въ ратные доспѣхи и выѣхалъ со двора вмѣстѣ съ братомъ, со всѣми своими держальниками и дворовыми людьми; впереди вели коней подъ попонами, шли стрѣлецкіе головы, дьяки и подьячіе; били въ тулунбасы, играли на трубахъ. Воевода сталъ у Вознесенскихъ воротъ. Наступила темная, непроглядная ночь; со стѣнъ изрѣдка раздавались глухіе оклики караульщикомъ, въ городѣ же водворилась зловѣщая тишина; кое-гдѣ по задворкамъ сходились невѣдомые люди и, потоптавшись, быстро расходились; никто не смыкалъ глазъ, многіе провели всю ночь на молитвѣ. Въ 3 часа утра казаки полѣзли на стѣны совсѣмъ съ другой стороны, гдѣ поджидалъ ихъ воевода. Не варомъ, не копьями встрѣчали ихъ защитники, а по-братски, протягивали руки, чтобы поскорѣе втащить наверхъ. Воевода ничого этого не зналъ, какъ вдругъ услышалъ роковой сигналъ: это былъ "казачій ясакъ", или пять выстрѣловъ, означавшихъ сдачу города. Какъ громомъ пораженный, сидѣлъ воевода на конѣ, пока кто-то не пырнулъ его копьемъ. Онъ упалъ на землю; недалеко отъ него свалился братъ, убитый изъ самопала. Народъ повалилъ въ церковь, куда вѣрные холопы принесли смертельно раненаго воеводу. Прибѣжалъ митрополитъ, и, слезно рыдая, склонилъ свою сѣдую голову надъ умирающимъ другомъ. Церковь быстро наполнялась: вбѣгали купцы, дворяне, дѣти боярскія, стрѣлецкіе головы, подьячіе -- всѣ, кому грозила бѣда. У церковныхъ дверей сталъ пятидесятникъ конныхъ стрѣльцовъ Фролъ Дура, съ большимъ ножомъ въ рукахъ. Онъ не измѣнилъ своему долгу, не братался съ ворами, и теперь одинъ послѣдовалъ за раненымъ воеводой. Скоро желѣзныя двери стали ломиться отъ напора. Фролъ Дура стиснулъ въ рукахъ ножъ. Кто-то изъ воровъ выстрѣлилъ изъ самопала: на груди у матери затрепеталъ младенецъ въ крови; другая пуля задѣла святую икону. Тутъ раздался трескъ, двери погнулись, распахнулись. Какъ бѣшеный, бросился Фролъ Дура, работая ножомъ то направо, то налѣво; онъ изгибался какъ змѣй, прыгалъ какъ тигръ, валилъ свои жертвы безъ счета; наконецъ, былъ выхваченъ и посѣченъ. Воеводу, всѣхъ подьячихъ и начальныхъ людей перевязали и посадили подъ раскатъ -- такъ называлась церковная колокольня. Въ 8 часовъ утра явился атаманъ. Онъ взялъ подъ руки воеводу. Всѣ видѣли, какъ атаманъ шепнулъ ему что-то на ухо; князь, вмѣсто отвѣта, замоталъ головой. Тогда разбойникъ столкнулъ его головой внизъ; всѣмъ прочимъ была объявлена смерть.
Но въ то время, когда уже цѣлый городъ былъ въ рукахъ злодѣевъ, когда начался повальный грабежъ лавокъ и гостиныхъ дворовъ, небольшая кучка бойцовъ -- двое русскихъ да семь черкосъ -- заперлась въ башнѣ и билась на смерть. Не стало свинцу, стрѣляли деньгами, не стало пороху -- покидались на городъ. Которые не ушиблись до смерти, тѣхъ посѣкли. Это было послѣднее сопротивленіе. Стенька, разбойничій атаманъ, владѣлъ Астраханью.
Всѣ уцѣлѣвшіе отъ побоища стрѣльцы были подѣлены на десятки, сотни и тысячи, съ выборной старшиной, какъ это водилось у казаковъ. Зашумѣлъ кругъ, загорланили буяны. Все новое казачество было приведено къ присягѣ, чтобы стоять за великаго Государя, служить атаману Степану Тимооѳевичу и всему войску; Астрахань объявлена казачьимъ городомъ. Какъ старые, такъ и новые казаки загуляли съ утра до вечера. Стенька разъѣзжалъ по улицамъ, любуясь дѣломъ своихъ рукъ, или же пьяный сидѣлъ у митрополичьяго двора, поджавъ ноги по-турецки. Тутъ онъ чинилъ короткій казацкій судъ: одного безъ вины прикажетъ убить, другого безъ причины пощадить... Не стало проходу ни женамъ, ни дочерямъ побитыхъ дворянъ; сначала надъ ними только издѣвались, потомъ стали хватать и вѣнчать съ воровскими казаками. Митрополитъ молчалъ и скорбѣть: время его подвига было впереди.
Когда Стенька протрезвился, то увидѣлъ, что потерялъ дорогое время и сталъ спѣшно собираться на верховые города. Двѣсти судовъ, нагруженныхъ добычей, едва могли поднять атамана съ его воинствомъ; помимо того, 2 тысячи конныхъ пошли берегомъ. Саратовъ, Самара, были взяты; атаманъ подступилъ къ Симбирску, гдѣ сидѣлъ воеводой окольничій Иванъ Богдановичъ Милославскій. Собственно городъ, или кремль, стоявшій на горѣ, былъ снабженъ пушками и защищаемъ стрѣльцами; вокругъ города тянулся посадъ, окруженный стѣною и рвомъ; тутъ же въ посадѣ находился острогъ.
На помощь Симбирску подоспѣлъ изъ Казани, съ небольшимъ коннымъ отрядомъ, князь Юрій Никитичъ Борятинскій. Цѣлый день бились измѣнники съ ратными людьми и не могли взять верха. Тогда Стенька подослалъ во время битвы переметчиковъ и овладѣлъ городскимъ острогомъ при помощи измѣнниковъ. Борятинскій отошелъ къ Тетюшамъ, чтобы подкрѣпить себя пѣхотой, а казачій подступили къ городу. Они насыпали высокій земляной валъ, втащили пушки и отсюда перекидывали въ городъ горящія головешки, сѣло, солому, туры, начиненные порохомъ или смолой -- всякую всячину, лишь бы только поджечь. Однако, бдительный воевода тушилъ всѣ пожары: его городокъ стоялъ невредимъ. Четыре раза казаки ходили на приступъ -- и тутъ ничего не взяли: ихъ отбили. Такъ прошелъ цѣлый мѣсяцъ. На Покровъ Стенька снялъ свой станъ: онъ прослышалъ о приближеніи Борятинскаго. Въ двухъ верстахъ отъ Симбирска, на р. Свіягѣ, атаманъ схватился со старымъ знакомымъ: "люди въ людяхъ мѣшались, и стрѣльба на обѣ стороны, ружейная и пушечная, была въ притинъ". Упорно дрались казаки; самъ Стенька не щадилъ себя: его хватили по головѣ саблей, прострѣлили ему ногу; одинъ смѣлый алатырецъ, по имени Семенъ Степановъ, уже повалилъ его на землю, но самъ былъ убитъ. Мятежники понесли жестокое пораженіе; они покинули 4 пушки, знамена, литавры. Чародѣйство Стеньки сразу пропало: онъ потерялъ въ одинъ день свою силу, свою власть. Разбитый атаманъ увѣрялъ самарцевъ, что у него на Свіягѣ перестали стрѣлять пушки. Ему не повѣрили и въ городъ не пустили; саратовцы сдѣлали то же самое. Тогда Стенька кинулся на Донъ, гдѣ съ небольшою кучкою самыхъ надежныхъ друзей укрѣпился въ Кагальицкомъ городкѣ. Однако вѣрные казаки не дали имъ долго засидѣться: городокъ сожгли и всѣхъ злодѣевъ забрали живьемъ. Стеньку, его брата Фролку привезли въ Черкаскъ, а съ прочими расправились на мѣстѣ. Пока шли сборы въ Москву, разбойничьяго атамана держали въ церковномъ притворѣ, на цѣпи, нарочито освященной, изъ опасенія, чтобы онъ тайно не ушелъ. Эта цѣпь хранится до сихъ поръ. Въ концѣ апрѣля самъ войсковой атаманъ повезъ удалыхъ братьевъ въ Москву; въ томъ же обозѣ были отправлены къ великому Государю три драгоцѣнныхъ персидскихъ аргамака да три затканныхъ золотомъ ковра, отобранныхъ у Стеньки.
Уже давно разбойничій атаманъ сложилъ свою буйную голову на плахѣ, а воеводы все еще ходили съ летучими отрядами, водворяя въ русской землѣ чиноначаліе и порядокъ, нарушенный воровскими шайками, которыя разбрелись изъ-подъ Симбирска. Между Окой и Волгой многія села были разорны или выжжены; на дорогахъ и въ домахъ грабили, убивали; награбленное добро тотчасъ проникали. Казачество вскружило головы; темные люди думали, что вольный казакъ живетъ безъ заботъ, безъ печали, знай себѣ гуляетъ, да денежки пропиваетъ. Конецъ этой страшной смутъ былъ положенъ въ Астрахани.
Выражаясь на верхніе города, Стенька оставилъ здѣсь вмѣсто себя Ваську Уса. Вскорѣ послѣ его отъѣзда митрополитъ Іосифъ получилъ царскую грамоту, увѣщавшую казаковъ принести повинную. Ударили въ большой колоколъ, и когда церковь наполнилась, митрополитъ приказалъ ключарю прочесть государеву грамоту. Въ это время подошли казаки съ астраханскими измѣнниками -- тоже стали слушать. Только ключарь кончилъ и передалъ грамоту митрополиту, какъ бросились къ нему казаки и вырвали грамоту изъ рукъ. Не стерпѣлъ митрополитъ такого безчинства: "Еретики, разбойники, клятвопреступники!" загремѣлъ онъ. Въ отвѣтъ раздались крики, послышались угрозы, ругательства: "Чернецъ! Зналъ бы ты свою келію! Не хочешь ли подъ раскатъ? Посадить его въ мѣшокъ! Послать его въ заключеніе!"... На этотъ разъ тѣмъ дѣло и кончилось; казаки съ государевой грамотой отошли къ воровскому атаману. Такъ прошла зима подъ управленіемъ Стенькиныхъ сообщниковъ. Въ великую пятницу дали знать митрополиту, что юртовскіе татары, которые стоятъ за Волгой, привезли изъ Москвы новую грамоту. Митрополитъ самъ пошелъ на базаръ объявить казацкой старшинѣ объ этой радости. Грамоту привезли прямо въ соборную церковь, гдѣ митрополитъ ее распечаталъ въ присутствіи атамана. Когда же онъ началъ читать, казаки повернулись и ушли въ свой кругъ. Митрополитъ пошелъ за ними и, войдя въ кругъ, велѣлъ читать снова. Только что кончилось чтеніе, какъ казаки закричали. что эта грамота не подлинная, а сочинилъ ее митрополитъ, что по немъ давно уже тужитъ раскатъ... Митрополитъ возвысилъ свой голосъ: "Велѣно по грамотѣ великаго Государя воровъ донскихъ перехватить и посадить ихъ тюрьму, а вамъ велѣно во всемъ вины свои принести: онъ, Государь-свѣтъ, милостивъ, вины вамъ отдастъ; вы то все положите на меня, что великій Государь васъ, окаянныхъ, ничѣмъ велитъ не тронуть".-- "Кого намъ хватать и сажать въ тюрьмы? Возьмите его, митрополита, и посадите въ тюрьму!" кричали казаки въ бѣшенствѣ, наступая на святителя. Какой-то злодѣй добавилъ: "Счастье твое, что пристигла святая недѣля, а то мы бы дали тебѣ память!" -- Съ той поры измѣнники ожесточились и тайно помышляли извести митрополита, который съ крестомъ въ одной, съ царской грамотой въ другой рукѣ, казался имъ опасенъ: своимъ сильнымъ словомъ онъ могъ отвернуть отъ нихъ астраханцевъ, а тогда воровское дѣло погибло. Какъ бы въ отвѣтъ ли свой злодѣйскій умыселъ, казаки получили отъ Ѳедька Шелудяка, изъ-подъ Царицына, грамотку, въ которой старый воръ совѣтовалъ поскорѣе раздѣлаться съ митрополитомъ.
11-го мая архипастырь совершалъ проскомидію, когда воры пришли звать его въ кругъ. Онъ облачился, взялъ крестъ и, въ сопровожденіи духовенства, вступилъ въ кругъ, посреди котораго стоялъ съ булавой Васька Усъ.-- "Зачѣмъ вы меня призвали, воры и клятвопреступники?" По приказу атамана выступилъ казакъ, привезшій грамоту: "Присланъ я отъ войска съ рѣчами, что ты воровски переписываешься съ Терекомъ и Дономъ, и по твоему письму Терекъ и Донъ отъ насъ отложились!" -- "Я съ ними не переписывался, -- сказалъ святитель, а хотя бы и переписывался, такъ, вѣдь, это не съ Крымомъ и не съ Литвою; я и вамъ говорю, чтобы и вы отъ воровства отстали и великому Государю вины свои принесли".-- Отвѣтъ этотъ сильно не понравился; крутъ Зашумѣлъ. самые дерзкіе выскакивали, чтобы сорвать съ митрополита облаченіе. Тогда вырвался изъ толпы донской казакъ Миронъ: "Что вы, братцы, -- закричалъ онъ, на такой великій санъ хотите руки поднять?" -- Звѣремъ заревѣлъ казакъ Грузникинъ, схватилъ Мирона за волосы, другіе стали его колотить и, вытащивъ за кругъ, убили на смерть, Однако, послѣ этого никто не дерзнулъ коснуться священныхъ одеждъ. Митрополитъ самъ снялъ митру, панагію и вмѣстѣ съ крестомъ передалъ священникамъ: "Приходитъ часъ мой! -- сказалъ онъ, прискорбна была душа моя даже до смерти, днесь... Протодьяконъ Ѳедоръ, разоблачай!" Протодьяконъ въ ужасѣ снялъ омофоръ, потомъ саккосъ. Тутъ казаки выбили изъ круга духовенство съ крикомъ: "Намъ до васъ дѣла нѣтъ!" и повели святителя на пытку. Палачъ снялъ съ него рясу, связалъ руки, ноги и, продѣвъ между ними бревно, положилъ его на огонь.-- "Скажи свое воровство, какъ ты переписывался?" -- Митрополитъ, чтобы пересилить страданія, громко читалъ молитву. Спросили о казнѣ. Іосифъ объявилъ, что у него полтораста рублей, а поклажи лѣтъ ничьей.-- Обнаженнаго, изувѣченнаго страдальца одѣли въ суконную ряску и повлекли на раскатъ. Проходя мимо убитаго Мирона, митрополитъ осѣнилъ его крестомъ и поклонился. Взвели на раскатъ, положили и покатили къ обрыву... Тутъ работали самые отчаянные воры, съ Алешкою Грузникинымъ; большая же часть казаковъ, съ Васькой Усомъ, стояла внизу, подъ раскатомъ, въ страхѣ ожидая конца. Когда тѣло святителя ударилось объ землю, казакамъ послышался стукъ. Они обомлѣли и долго стояли, опустивши головы. Страшное дѣло легло у нихъ тяжелымъ камнемъ на сердце.
Прошло полгода. По мосту, наведенному на р. Кутумѣ, двигались Государевы полки. Впереди шли священники съ молебнымъ пѣніемъ и несли икону Богородицы "Живоносный источникъ въ чудесѣхъ", данную боярину Милославскому при отпускѣ его Государемъ, по обычаю. Астраханцы вышли навстрѣчу. Завидя икону, они пали на землю и завопили, чтобы Государь отдалъ имъ вины, какъ милосердый Богъ грѣшниковъ прощаетъ.-- "Вины всѣмъ отданы, отвѣчалъ кротко бояринъ, и вы Государской милостью уволены".-- Воевода прямо отправился въ соборъ къ молебну; съ иконы велѣлъ списать новую и оставить въ соборѣ на память будущимъ родамъ.
Въ концѣ того же лѣта, когда казнили Стеньку, войсковой атаманъ Корнило Яковлевъ вернулся изъ Москвы съ царскимъ стольникомъ, который везъ казакамъ Государеву грамоту, хлѣбный и пушечный запасы, и денежное жалованье.
Казаки встрѣтила пословъ за 5 верстъ отъ Черкаска съ честью, съ великою радостью, потому что отъ неурожая и бывшей смуты совсѣмъ обнищали. Когда по обычаю собрался кругъ, царскій стольникъ объявилъ, что атаманъ Корнило Яковлевъ и Михайло Самаренинъ дали въ Москвѣ за все великое войско обѣщаніе присягнуть на вѣрность Государю. Молодью казаки не сразу согласились: "Зачѣмъ намъ присягать? говорили они: мы и такъ вѣрны великому Государю". Три раза собирался кругъ, только по третьему приговорили: "Даемъ великому Государю обѣщаніе учинить передъ святымъ евангеліемъ, цѣлымъ войскомъ, а кто изъ насъ на обѣщаніе не пойдетъ, того казнить смертью по воинскому уставу нашему и ограбить его животы".-- 29-го августа 1671 года отецъ Боголѣпъ привелъ къ присягѣ атамановъ и прочихъ казаковъ по чиновной книгъ передъ стольникомъ и дьякомъ. Съ этого времени казаки присягали каждому новому Государю, вступавшему на россійскій престолъ; съ той же поры донцы считаются не доброхотными союзниками, а вѣрнымъ царскимъ войскомъ, готовымъ тотчасъ выступить, куда Государь укажетъ.