Казаки яицкіе также долго стояли на стражѣ русскихъ земель. Нужно сказать, что въ царствованіе Императора Петра I и его наслѣдниковъ русское царство расширилось на той окраинѣ, о которой у насъ идетъ рѣчь. Русскіе люди охотно садились на новыя земли по рѣкамъ Бѣлой, Яику, Сакмарѣ, и далѣе на востокъ за Уральскія горы. Кромѣ добровольныхъ поселенцовъ, высылались ссыльные; сюда же, какъ сказано раньше, бѣжали крѣпостные люди, бродяги и всѣ, кому не жилось на Руси покойно. Многіе помѣщики,прослышавъ про богатства края, стали скупать земли у башкиръ и татаръ; переселяясь сами, они переводили и своихъ крѣпостныхъ. Среди привольныхъ башкирскихъ степей возникли хутора, поселки, впослѣдствіи -- села и города. Въ какихъ-нибудь 40-60 лѣтъ край обрусѣлъ и мало чѣмъ отличался отъ прочихъ, искони русскихъ земель. Для защиты отъ набѣговъ кочевыхъ ордъ, а равно и для управленія краемъ, было приступлено къ устройству пограничныхъ крѣпостей отъ Самары до Татищевой и далѣе по рр. Сакмарѣ и Яику до Орской; наконецъ, былъ основанъ Оренбургъ, куда перешла вся мѣловая торговля съ киргизами и со всѣми народами Средней Азіи. Оренбургская губернія была открыта въ 1744 году, и первымъ ея губернаторомъ назначенъ Неплюевъ, памятный тѣмъ добромъ, которое онъ сдѣлалъ для яицкихъ казаковъ. По его просьбѣ Сенатъ предоставилъ въ пользу казаковъ все теченіе рѣки отъ яицкаго городка вплоть до Гурьева и этотъ послѣдній съ его рыбными ловлями. Тогда же были построены крѣпости Кулагинская и Калмыковская, а между яицкимъ городкомъ и Гурьевымъ протянулась на 500 верстъ цѣлая укрѣпленная Линія, состоявшая изъ форпостовъ, реданокъ и третей, расположенныхъ въ перемежку. Форпосты это маленькія крѣпостцы, а реданки и трети не что иное, какъ малые редутцы, или укрѣпленные караульные домики: небольшой дворъ, огороженный плетнемъ и окопанный рвомъ, по серединѣ котораго стояла плетеная, вымазанная глиной изба съ вышкой для помѣщенія часоваго. Вотъ такія-то укрѣпленія стояли непрерывной цѣпью: по правому берегу Яика отъ Бударинскаго форпоста до Гурьева, а по лѣвому берегу отъ Бударинскаго форпоста вверхъ до Илецкихъ дачъ, впереди Линіи, откуда и ея названіе Передовая Линія. Дальше начинались форпосты илецкихъ казаковъ, выходцевъ изъ яицкихъ. На реданкахъ проживало обыкновенно отъ 5--8 казаковъ, на обязанности которыхъ лежали разъѣзды и наблюденіе вдоль Линіи. Противъ воротъ каждой реданки или трети торчали воткнутыя въ землю жерди, обмотанныя сѣномъ, камышомъ или же паклей: это маяки. Какъ только часовой съ вышки замѣчалъ въ степи появленіе всадника, онъ поджигалъ маякъ, и тревога распространялась по всей Линіи. Главнымъ врагомъ яицкихъ казаковъ въ ту пору были киргизы, врагъ, сильный, неутомимый.
Многочисленныя орды киргизовъ вытѣснили калмыковъ и разбили свои войлочныя кибитки на всемъ пространствѣ степей отъ предѣловъ Сибири до Сыръ-Дарьи, моря Каспійскаго и Яика. Толпы этихъ не знавшихъ устали наѣздниковъ на своихъ некрасивыхъ поджарыхъ лошадкахъ, въ высокихъ малахаяхъ, вооруженные длиннѣйшими пиками, осторожно прокрадывались къ берегамъ Яика, быстро переправлялись на другую сторону, еще быстрѣе кидались на русскія селенія, угоняли скотъ, лошадей, арканили людей.
Ихъ ватажки, или "батыри", жадные какъ степные волки, отлично знали всѣ ходы и выходы, умѣли подстеречь добычу, исчезнуть съ нею безслѣдно; погоня за ними по необозримой степи, гдѣ нѣтъ ни бугра, ни кустика, рѣдко бывала удачной. Еще на памяти старожиловъ наѣздничалъ киргизскій батырь по прозванію Сырымъ. Богатырскаго роста, широкій въ плечахъ, силы необычайной, Сырымъ прославился своею удалью, лихими наѣздами. Равнаго ему по было въ степи. Такую же онъ подобралъ себѣ шайку, ставшую грозой цѣлой дистанція отъ Гурьева до Калмыковской. Въ нѣсколько часовъ исчезали русскіе поселки; стада перегонялись въ степь, населеніе попадало въ Хиву на невольничій рынокъ. Самъ Сырымъ не былъ воромъ: онъ никогда не бралъ себѣ добычи, а все награбленное дѣлилъ между джигитами. Онъ только мстилъ русскимъ, которыхъ ненавидѣлъ, какъ истый азіятъ. Казаки тоже не оставались въ долгу: не одинъ уже его джигитъ попалъ на пику, но самъ онъ былъ неуловимъ какъ молнія. Однажды шапка Сырыма переправилась у Зеленовскаго форпоста, въ томъ, самомъ мѣстѣ, которое называется "Разбойной лукой"" Казаки въ ту пору были въ отлучкѣ, чѣмъ киргизы, какъ нельзя лучше, воспользовались: они ограбили форпостъ до-чиста; не пощадили ни женъ, ни дѣтей, а затѣмъ поспѣшно переправились на лѣвую сторону. Сырымъ, отправивъ добычу впередъ, прилегъ отдохнуть; лошадей приказалъ стреножить.
Въ Зеленовскомъ форпостѣ проживалъ казакъ Илья Скоробогатовъ, человѣкъ степенный, всѣми уважаемый. Онъ поплатился болѣе другихъ: у него убили родную дочь, ранили сына и угнали любимаго коня. Подобравъ себѣ 8 казаковъ, самыхъ надежныхъ друзей, Скоробогатовъ пустился съ ними въ погоню; другими путями поскакало еще нѣсколько такихъ же партій. Казаки вообще имѣли обыкновеніе преслѣдовать мелкими партіями, съ тѣмъ разсчетомъ, что не та, такъ другая могла потрафить на слѣдъ. На этотъ разъ посчастливило Скоробогатову: его казаки наскочили на спящаго Сырыма. Они прежде всего растревожили киргизскихъ лошадей, потомъ набросились на джигитовъ: 10 чел. убили; пять, въ томъ числѣ и самъ Сырымъ, очутились въ плѣну. Теперь Скоробогатовъ стоялъ лицомъ къ лицу со своимъ заклятымъ врагомъ. Другой на его мѣстѣ не задумался бы съ нимъ расправиться по казацкому обычаю: взвелъ бы разбойника на "маръ" (холмъ), всадилъ пулю въ его широкій жирный лобъ, и дѣлу конецъ -- пусть пропадаетъ какъ собака. Скоробогатовъ поступилъ не такъ. Видитъ "батырь", что дѣло его дрянь,-- или надо помирать, или итти въ полонъ,-- и говоритъ: "И только потому сдаюсь, что по могу себя умертвить; твое счастье!" -- "И правда, отвѣтилъ ему Скоробогатовъ: такому батырю, какъ ты, стыдно сдаваться живому. Не хочешь ли прикончить съ собой? Вотъ тебѣ мой пистолетъ: не дастъ осѣчки, не бойсь!" -- Промолчалъ Сырымъ, ни слова не отвѣтилъ. Видно плѣнъ позорный показался ему краше смерти невольной. Онъ слышалъ кругомъ насмѣшки, укоры, но ничто его не смущало.-- "Я сдаюсь", сказалъ онъ, наконецъ.
Скоробогатовъ вскипѣлъ отъ гнѣва. Хвастливъ и малодушенъ показался ему киргизскій наѣздникъ: "Ты не батырь, а негодяй и трусъ!" Съ этими словами онъ схватилъ ножъ, отрѣзалъ ему ухо, толкнулъ въ шею и крикнулъ: "Пошелъ прочь, чтобъ глаза мои не видали тебя! я никогда не убивалъ трусовъ и безоружныхъ: скройся, подлая тварь!" -- Такимъ образомъ, Сырымъ за всѣ свои злодѣйства поплатился однимъ ухомъ. Затая злобу, онъ бросилъ разбойничье ремесло и перешелъ въ Букеевскую орду, гдѣ сталъ мирно кочевать со своимъ ауломъ.
Смертельная вражда съ киргизами не ослабѣвала, пока они не ослабѣли сами, перестали быть опасны. Съ ними нельзя было ни вести дружбу, ни заключить мирный уговоръ. Дружба съ однимъ родомъ навлекала вражду прочихъ. Яицкіе казаки почти цѣлое столѣтіе вели постоянную, ожесточенную борьбу съ этимъ народомъ. За каждый набѣгъ они вымещали набѣгомъ же, грабежъ -- грабежомъ, и такимъ образомъ обезопасили свою землю и оградили отъ истребленія мирныя поселенія по сю сторону Урала. Въ постоянной и тревожной борьбѣ казаки закалялись изъ поколѣнія въ поколѣніе; дѣды и отцы передавали въ наслѣдіе своимъ сыновьямъ и внукамъ, вмѣстѣ съ прочимъ имуществомъ, испытанное оружіе, свои сноровки въ бою, свои примѣты -- весь свой боевой опытъ, добытый въ частыхъ встрѣчахъ и схваткахъ съ врагомъ. Такъ выросъ цѣлый народъ, сильный, крѣпкій духомъ, воинственный, способный къ самозащитѣ.
Яицкіе казаки, кромѣ того, что обороняли свою границу, ходили въ степь противъ кочевниковъ, содержали разъѣзды но Сибирской Линіи и, наконецъ, должны были участвовать съ прочими войсками противъ общихъ враговъ' отечества. Являлись они на службу обыкновенно, какъ кому .было удобнѣе или выгоднѣе: одни выѣзжали съ пиками и пистолетами, другіе съ ятаганами и винтовками, третьи -- съ ружьемъ и саблей, словомъ, брали то, что сохранялось отъ отцовъ. На Линіи казаки одѣвались совсѣмъ по домашнему: оружіе надѣвали сверхъ короткихъ стеганыхъ халатовъ, самыхъ пестрыхъ м яркихъ; шапки носили высокія, съ малиновымъ верхомъ, въ родѣ киргизскаго малахая. Старые казаки славились стрѣльбой. Въ 1809 году отрядъ Кульнева переходилъ но льду въ Швецію, черезъ Ботническій заливъ. Глубокій снѣгъ покрывалъ ледяную равнину. Шведскіе егеря засѣли на берегу, за камнями, за деревьями и безнаказанно палили по нашимъ, увязавшимъ въ снѣгу. Чтобы ихъ оттуда выбить, нужна была пѣхота, а отрядъ-то весь состоялъ изъ конницы: гусары, донцы, уральская сотня. Кульневъ выдвинулъ бородачей-уральцовъ, которые шли сзади со своими длинными винтовками и "турками". Уральцы спѣшились, сбросили съ себя верхную одежду, шапки, перевязали головы платками и, благословясь, безъ шума, безъ крика, разсыпались но лѣсу и также засѣли за камни и деревья. Шведы слышатъ только выстрѣлы, да видятъ, какъ падаютъ товарищи, по сами не знаютъ, въ кого цѣлить. Каждый выстрѣлъ мѣткой уральской винтовки находилъ виновнаго. Дрогнулъ непріятель и очистилъ лѣсъ. Наши вступили въ Швецію.-- Саблю казаки прежде не жаловали, а больше надѣялись на ружье да на пику. Смолоду они стрѣляли гусей, лебедей, утокъ, сайгаковъ, кабановъ -- все пулькой; такъ же они подстерегали и непріятеля, лежа на землѣ. Какъ истые сыны степей, казаки всегда славились ѣздой. Самую дикую лошадь уралецъ выѣзжаетъ въ 2--3 подѣли. Подойдетъ къ ной впервые, погладитъ, ухватитъ за уши, дастъ подержать кому-нибудь, накинетъ сѣдло, сядетъ, а тамъ дѣло пойдетъ своимъ чередомъ. Сколько бы лошадь ни носила, сколько-бы ни била -- задомъ ли, передомъ, все равно, когда-нибудь да уходится. Лошади у нихъ киргизскія, некрасивыя, постатейныя, а на ѣзду нѣтъ лучше: съ малой передышкой такая лошадь пробѣгаетъ до ста верстъ. И прослѣдовать казаки мастера. "Коли бѣжитъ непріятель, поучаютъ старики, такъ развѣ въ земли", уйдетъ; покидать его нельзя, гони его со свѣту долой: да не оглянется и не увидитъ, что ты за нимъ бѣжишь одинъ. И бить тоже надо, покуда бѣжитъ: опамятуется, да остановится, того гляди упрется, м вся твоя работа пропала".-- Киргизы, еще въ пору своей силы и славы, никогда но рѣшались штурмовать тѣ ничтожныя укрѣпленія, которыя составляли Яицкую Линію. Бывали случаи, что киргизы нападали шайками, человѣкъ по сто, и какой-нибудь десятокъ казаковъ успѣвалъ отсидѣться въ своей реданкѣ, лишь благодаря мѣткой стрѣльбѣ изъ винтовокъ. Самое большое, что успѣвали хищники,-- уничтожить маяки, прежде чѣмъ казаки успѣютъ дать сигналъ. Современенъ и киргизы утратили воинскій духъ: они обратились въ простыхъ разбойниковъ. Лѣтъ 60 тому назадъ пикетные Красноярскаго форпоста, въ надеждѣ, что киргизы не сунутся въ половодье, вернулись втихомолку домой. Красноярцы въ это время были "на севрюгахъ", между своимъ и Харкинскимъ форпостами; но такъ какъ день случился праздничный, станичники отдыхали, расположившись артелями вдоль берега; телѣги стояли поодаль, на косогорѣ; на шестахъ колыхались сѣти; лошади гуляли въ лугахъ безъ надзора. Во многихъ мѣстахъ дымились или уже пылали костры. Кто варилъ изъ налимовъ уху, кто стряпалъ осетриные пельмени, кто жарилъ севрюжину или пекъ въ горячей золѣ осетровъ; иные, наѣвшись до-сыта, лежали, грѣлись на солнышкѣ. Вдругъ раздался крикъ: "Ай, ай! Киргизы, киргизы!.. Лошадей нашихъ гонятъ киргизы!" -- Рыболовы засуетились: каждый хваталъ, что было подъ рукой -- ружье ли, весло, топоръ; поднялась суматоха, или, какъ говорятъ казаки, "ватарба".-- Человѣкъ около 20 киргизъ подкрадись перелѣсками къ берегу, переплыли рѣку повыше стана и пустились ловить лошадей. Какъ ни ловко и проворно они все это продѣлали, однако штука все-таки не удалась. Лошади паслись пе табуномъ, а "по гривамъ", да еще спутанныя; пока киргазы колесили за ними, чтобы сбить въ одинъ табунъ, казаки успѣли принять свои мѣры: одни бросились съ винтовками въ луга; другіе сѣли въ бударки и пустились, что было мочи, вверхъ по Уралу къ тому мѣсту, гдѣ киргизамъ надо бы переправляться; тѣ же, которые остались, преимущественно старики, огородились телѣгами. Между тѣмъ, хищники, завидя нашихъ съ винтовками, кинулись какъ угорѣлые въ рѣку, но тутъ со страху наткнулись на плывшихъ ни бударкахъ. "Индо Яикушка застоналъ, какъ пошли наши глушить нехристей шестами да чекушами": около десятка ихъ пошло ко дну, остальные выкарабкались на бухарскую сторону, подъ защиту конныхъ, прискакавшихъ къ мѣсту драки. Осыпанные, въ свою очередь, стрѣлами, казаки отчалили обратно.
Почти въ то же время вь Красноярскомъ форпостѣ затрещала на вышкѣ у часоваго трещотка, вслѣдъ за которой раздались тревожные крики: "Киргизы! Киргизы!" Казаки, сколько было ихъ въ наличности, сѣдлали лошадей,, надѣвали оружіе и собирались вокругъ своего приказнаго Ефремова! Когда набралось "храброй братіи" человѣкъ 30, Ефремовъ махнулъ съ ними за Яикъ; второпяхъ онъ забылъ даже оповѣстить сосѣднія станицы -- Калмыковскую и Харкинскую. Выбравшись въ степь, Ефремовъ сдѣлалъ смотръ командѣ, при чемъ оказалось, что только одинъ казакъ, по имени Нефедъ, выѣхалъ неисправнымъ: лошадь подъ нимъ была тяжела на бѣгу,-- маштакъ, годный лишь для воза. Нефеду велѣли вернуться, какъ онъ ни напрашивался.-- "Ну, ребята, молись!" сказалъ Ефремовъ. Снявъ шапку, онъ, перекрестился самъ, казаки сдѣлали то же.-- "Съ Богомъ!". Припавъ къ лукѣ, съ пиками на перевѣсъ, понеслись казаки на облачко пыли. Они скакали молча, кругомъ разстилалась безбрежная степь; лишь конскій топотъ глухо отдаются въ ушахъ. По временамъ Ефремовъ давалъ приказъ: "сдержи!" или же: "припусти!" смотря по надобности. Скачутъ казаки 10, 16, скачутъ 20 перстъ. Вотъ облачко стало рѣдѣть; сначала обозначилась точка, изъ точки выросло пятнышко, все больше, больше, и вотъ, наконецъ, стили примѣтны отдѣльные всадники, киргизскіе наѣздники. Когда бѣглецы очутились въ полуверстѣ, Ефремовъ скомандовалъ: "Ну, пущай, чья возмогъ!" Но этой командѣ казаки закричали, "загайкали", и вытянулись въ лепту; самые рѣзвые уже настигали киргизовъ; они уже несутся на хвостахъ ихъ лошадей. Два киргизскихъ "батыря", отдѣляясь по временамъ отъ партіи, одинъ вправо, другой влѣво, описываю дуги и быстро, съ пронзительнымъ воплемъ, наскакивали на казаковъ, угрожая имъ своими длинными пиками. Пока казакъ придержитъ лошадь, чтобы дать отпоръ, батырь круто повернетъ назадъ, исчезнетъ и снова за свое. "Вправо забирай, ребятушки!" покрикиваетъ Ефремовъ, скакавшій сзади. Дѣло-то въ томъ, что справа налѣво ловчѣе бить пикой, почему выгоднѣе имѣть противника съ лѣвой стороны.
Чтобы облегчить лошадей, киргизы сбрасывали съ себя верхнюю одежду, выкидывали изъ-подъ себя сѣдельныя подушки, наметы, а иные даже скидывали сѣдла. Ефремовъ съ удовольствіемъ замѣтилъ, что киргизскіе аргамаки видимо притомлялись, тогда какъ его копь чѣмъ больше скакалъ, тѣмъ больше прибавлялъ бѣгу. Онъ продвинулся впередъ и сказалъ Семену Азовскову: "Ты, Сема, бери себѣ голубого, а я возьму краснаго". Азовсковъ, рослый и сильный казакъ, припалъ почти къ гривѣ своего игреняго, набралъ воздуха въ могучую грудъ и, но говоря ни слова, ринулся на "голубого" -- то былъ киргизскій батырь, одѣтый въ голубой чапанъ. Смѣтилъ батырь, что ему не уйти, повернулъ круто аргамака и со всѣмъ усердіемъ ткнулъ Семена пикой. Обливаясь кровью, казакъ опрокинулся назадъ: пика угодила ему въ лобъ, подъ лѣвую бровь. Ловокъ и безстрашенъ былъ Сема Азовсковъ, а не успѣлъ отбитъ удара, опоздалъ! Слѣпились они теперь съ киргизомъ въ рукопашную: крутились-крутились, и оба разомъ свалились на-земь. Тутъ какъ орлы наскакали казаки, вмигъ прикололи голубого. Тотъ богатырь, что былъ въ красномъ чапанѣ, бросился было на помощь товарищу, но за нимъ уже слѣдилъ Ефремовъ и на ходу пронизалъ его пикой. Остановились казаки, перевязали Азовскову рану -- бѣднягѣ было очень плохо -- и, давши ему оправиться, поскакали дальше. Между тѣмъ, киргизы раздѣлились на двѣ партіи: одна партія взяла вправо, другая -- влѣво; всей командой казаки повернули за послѣдней. Начинаютъ нагонять опять. "Вотъ, думаютъ, скоро будетъ работа!" Только они это подумали, киргизы скрылись въ лощину. Подъѣхали казаки къ лощинѣ -- что за чудо?-- вся лощина занята непріятелемъ, сотни на четыре, если не больше, и множество значковъ.-- "Слѣзай, ребята!" прогремѣлъ голосъ Ефремова. Въ одно мгновеніе казаки попадали съ лошадей, сомкнули ихъ въ кучку, переплели поводьями, а сами взялись за винтовки. Какъ коршуны вылетѣли ордынцы, издавая пронзительные крики; знаменосцы держали высоко свои значки, прочіе изготовились разить пиками, торчавшими изъ-подъ мышекъ. Казаки, прижавшись къ лошадямъ, выпалили съ колѣна морозъ ружье, и тотчасъ 10, по то 16 всадниковъ опрокинулись навзничь. Азіатская прыть сразу пропала. Завидя кровь, киргизы растерялись, удалились, послѣ чего только самые храбрые джигиты рѣшались подъѣзжать поближе, а остальные лишь кричали да попу кивали. Мѣткія пули, между тѣмъ, свое дѣло дѣлали. Вотъ свалился самый главный, до сихъ поръ неуязвимый "батырь", надоѣдавшій казакамъ хуже, чѣмъ оса. Много пуль въ него попало, а онъ все гарцовалъ да гарцовалъ въ своемъ панцырѣ, прикрытомъ халатомъ, пока казакъ Трифонъ Михалинъ не изловчился да не попалъ ему въ лобъ: не вздохнулъ батырь. Тутъ киргизы окончательно присмирѣли, отъѣхали еще дальше и стали пускать стрѣлы, а у кого были ружья -- пощелкивать, пулями. Ни пули ихъ, ни стрѣлы не дѣлали вреда казакамъ, но лошади пугались, могли разстроить ихъ защиту. Кромѣ того, истомленные дальней ѣздой, казаки сидѣли въ осадѣ часовъ 5 или 6. Сначала они посматривали назадъ, въ свою сторону, не покажется ли выручка; но ничего не видя, кромѣ голубого неба и сѣрой земли, бросили и смотрѣть. Солнце скоро скрылось, наступала ночь, надо было спасаться, пока еще но стемнѣло. Поднялись казки и тѣсной кучкой, шагъ за шагомъ, стали подвигаться къ Яику, по временамъ отстрѣливаясь и ведя за собой связанныхъ "по шеямъ" лошадей. Киргизы разступились-было въ надеждѣ, что казаки пойдутъ на утекъ; но они слишкомъ опытны, чтобы поддаться на такую грубую уловку, и продолжали тихо отступать, по прибавляя шагу. Прошли такимъ образомъ съ версту.-- "Наши, наши!" закричали нѣсколько голосовъ сразу, завидя передъ собой всадника. Красноярцы запрыгали отъ радости и разомъ грянули "ура!" да такъ громко, что киргизы остановились въ ожиданіи атаки.-- "Постойте, братцы, радоваться, сказалъ сурово Ефремовъ: всмотритесь-ка вы хорошенько, кто это?" -- казаки вглядѣлись и ахнули отъ удивленія: въ одинокомъ всадникѣ они скоро признали Нефеда, того самаго, котораго покинули на берегу Яика. Ему, какъ забракованному, стало стыдно; казаки засмѣяли бы его самого и весь его родъ до седьмаго колѣна, и вотъ онъ по слѣдамъ товарищей поплелся на своемъ маштакѣ.
Навстрѣчу Нефеду отдѣлилась кучка киргизовъ; онъ повернулъ было въ сторону, но маштакъ еле переступалъ съ ноги на ногу. Тогда Нефедъ палъ на колѣни, выстрѣлилъ и въ то же мгновеніе былъ окруженъ. Ему связали назадъ руки, посадили опять на лошадь и повели въ толпу. По пути Нефедъ что-то кричалъ.-- "Прощай, прощай, товарищъ!" отвѣчали казаки. Больше они его не видѣли. Однако бѣдняга сослужилъ добрую службу. Онъ объяснилъ киргизамъ, что вслѣдъ за нимъ скачутъ сосѣднія станицы, а что самъ онъ ѣхалъ отъ нихъ только передовымъ. Киргизы съѣхались вмѣстѣ, вѣрно на совѣщаніе, потомъ, раздѣлившись по кучкамъ, скрылись въ разныя стороны.
Съ честью, со славой возвращались красноярцы домой, и радость ихъ омрачалась лишь потерей двухъ добрыхъ, товарищей: Сема Азовсковъ на третій день отдалъ Богу душу. А мѣсяца черезъ два пришелъ къ женѣ Нефеда мирный киргизъ съ извѣстіемъ, что тѣло ея мужа лежитъ въ степи, въ такомъ-то мѣстѣ. Послали команду, которая дѣйствительно нашла полусгнившій трупъ. Послѣ уже узнали, что ордынцы отдали плѣнника брату того самаго киргиза, котораго Нефедъ смертельно ранилъ. Пока раненый былъ живъ, Нефеда не трогали, а когда тотъ отъ погори крови умеръ, его братъ зарѣзалъ Нефеда, какъ овцу, и выкинулъ на съѣденіе волкамъ. Горько взрыдала вдова, когда внесли въ осиротѣлую свѣтлицу лишенный человѣческаго образа трупъ ея вѣрнаго друга и кормильца, бѣднаго Нефеда.