Между благодѣтельными распоряженіями высшаго военнаго начальства были и такія, которыя вызывали неудовольствія среди казаковъ, возбуждали между ними ропотъ. Вожаками непокорныхъ всегда являлись старые казаки, особенно свѣдущіе въ Св. Писаніи, или начетчики. Они не хотѣли признавать никакихъ перемѣнъ, "новшествъ", хотя бы то было полезно для нихъ самихъ и необходимо для блага государства. Они желали жить по старинѣ, по завѣтамъ и обрядамъ до-Петровской Руси, что было общимъ желаніемъ людей "старой вѣры". А среди яицкихъ казаковъ старая вѣра, до-Никоновская, была въ большомъ почетѣ. На Дону, Яикѣ и южномъ Поволжьѣ находили вѣрное, убѣжище ревнители старины, которымъ грозила опасность въ Москвѣ. Ихъ укрывали въ скитахъ я монастыряхъ Иргизскихъ, Камышъ-Самарскихъ, Узенскихъ, на прибрежныхъ островахъ моря,-- однимъ словомъ тамъ, куда не могъ проникнуть самый ретивый сыщикъ. Но только раскольники, но и подданные, люди всякаго званія находили себѣ здѣсь мѣсто по недостатку рабочихъ рукъ. Еще Петръ Великій призналъ необходимымъ выдѣлить казачье сословіе, для чего велѣлъ произвести перепись всѣхъ наличныхъ казаковъ. Многимъ это не понравилось. Они утверждали, что счисленіе народа -- тяжкій грѣхъ, который навлекъ гнѣвъ Божій и на Давида. Однако ихъ перепиcали, раздѣлили на сотни, на десятки и положили жалованье: полторы тысячи на все войско, котораго оказалось 3,200 чел., да по осьминѣ хлѣба на каждаго. Кромѣ того, Царь отмѣнилъ выборъ войсковаго атамана и сталъ назначать на эту важную должность по своему усмотрѣнію изъ наиболѣе падежныхъ каиковъ. Года за три до воцаренія Императрицы Екатерины послѣдовало утвержденіе ненавистнаго казакамъ "штата": это было новое положеніе, по которому многія дѣла отходили теперь къ оренбургскому губернатору, тогда какъ прежде рѣшеніе ихъ зависѣло отъ войска. Но это все ничего, если бы въ самомъ войскѣ не было злоупотребленій, вооружившихъ казаковъ даже на сопротивленіе властямъ. Между ними издавна стала обозначаться такъ называемая "старшинская" партія, азъ людей богатыхъ, именитыхъ, отцы и дѣды которыхъ занимали разныя почетныя должности; изъ этой же партіи назначались войсковые атаманы, есаулы и вообще всѣ правящіе въ разныхъ случаяхъ. Они же собирали съ казаковъ деньги для уплаты въ казну за пользованіе гурьевскимъ учугомъ, по при этомъ, не забывая себя, требовали вчетверо больше, чѣмъ слѣдовало; отчета же не отдавали по нѣсколько лѣтъ. Войсковой атаманъ самъ держалъ на откупѣ десятинную пошлину, почему тянулъ сторону старшинъ, а если кто очень домогался отчета, того брали подъ караулъ и наказывали. Взаимныя пререканія и жалобы тянулись нѣсколько лѣтъ, пока двѣ партія не озлобилась на другую до того, что между ними возгорѣлась неугасимая вражда. Когда эти жалобы дошли до Императрицы, она повелѣла разобрать ихъ и навсегда прекратить.
На Яикъ выѣхали два слѣдователя: генералъ-маіоръ Траубевбергъ, командующій войсками въ Оренбургской губерніи, и капитанъ Дурново; одинъ со старшинской стороны, другой съ войсковой. Почему-то они медлили, не приступали къ дѣлу, а, между тѣмъ, ненавистные казакамъ старшины продолжали шествовать. Возникъ ропотъ, волненіе. Въ ночь на 13 января 1772 года, улицы и площади Яицкаго городка наполнились вооруженными казаками; старшинская партія пристала къ регулярной командѣ, бывшей на ту пору въ Яицкѣ. На разсвѣтѣ огромная толпа въ нѣсколько тысячъ приблизилась къ дому Дурново и выслала депутатовъ съ требованіемъ, чтобы дѣло ихъ было рѣшено въ тотъ же день. Дурново отвѣчалъ, что все уладить черезъ недѣлю. Толпа, разразившись криками, бросилась разбирать заборъ; въ соборной церкви загудѣлъ набатъ, но которому выступила процессія съ иконами и хоругвями впереди. Подъ прикрытіемъ святыни, казаки всею толпой матча стали напирать. Впереди шли тѣ же депутаты, повторяя свою просьбу повершить ихъ дѣло. Еще два раза Дурново далъ такой же отвѣть, наконецъ, приказалъ выпалить. Разсвирѣпѣвшіе, обрызганные кровью товарищей, казаки овладѣли пушками, смяли драгунъ и ворвались въ домъ. Траубенбергь былъ убитъ, Дурново избить до полусмерти; войсковою атамана Тамбовцева вытащили полуживого на дворъ, гдѣ изрѣзала на куски; большинство казаковъ старшинской партіи также поплатились головами; остальныхъ взяли подъ стражу, а дома ихъ и имущество до-чиста разграбили.-- Черезъ четыре мѣсяца явились войска.
Жестоко поплатились тогда казаки: тюремныя избы, гауптвахты, подвалы домовъ были набиты арестантами; ихъ вѣшали, четвертовали, отрѣзали носы и уши или, по наказаніи плетьми, отправляли въ Сибирь на поселеніе. По окончаніи казней приступили къ водворенію новаго порядка. Круги казацкіе были уничтожены, званіе атамана упразднено, а вмѣсто того и другаго учреждено комендантское управленіе; въ городѣ поставленъ гарнизонъ. Уцѣлѣвшіе отъ погрома старые казаки бѣжали въ степи, гдѣ прятались но скитамъ или въ отдаленныхъ хуторахъ. Они разносили повсюду молву, что наступили послѣднія времена яицкому войску; они говорили о казняхъ товарищей, о гибели привилегій. "Прежніе наши обряды вовсе опровержены, и открылся штатъ, котораго, мы вовсе не желаемъ; вмѣсто войсковаго атамана нами командуетъ полковникъ Симоновъ, изъ регулярныхъ". Такъ они жаловались Императрицѣ. Ропотъ и озлобленіе были въ самомъ разгарѣ, когда разошелся зловѣщій слухъ о появленіи въ войскѣ Императора Петра Ѳедоровича.
Покойный Государь даровалъ при жизни различныя вольности дворянству. Народъ сталъ ожидать себѣ того же. Когда же Петръ Ѳедоровичъ скончался, пошли суевѣрные толки, что онъ не умеръ, но скрылся въ потаенномъ мѣстѣ. Его образъ сталъ излюбленнымъ, особенно среди раскольниковъ, которые увѣряли, что онъ безсмертенъ. По ихъ толкованію Государь живетъ и понынѣ, за Нерчинскими горами, но придеть время, когда онъ объявится во всей силѣ, съ безчисленнымъ воинствомъ, возстановитъ на землѣ истинную вѣру и будетъ царствовать съ "вѣрными" по завѣтамъ прародителей. Въ приволжскомъ и при-уральскомъ краѣ эти слухи стояли тверже, чѣмъ въ другихъ мѣстахъ крещеной Руси, почему среди казачьяго сословія и проявлялись самозванцы. Явился одинъ -- скоро исчезъ, потомъ явился другой. Это былъ донской казакъ Емельянъ Пугачевъ, человѣкъ безграмотный, трусливый, но смышленый, продувной и даже дерзкій; на языкъ бойкій, подъ-часъ то хвастливый, то любившій напускать на себя сиротство. Ни въ его осанкѣ, ни въ обхожденіи ничего не было властнаго, ничего такого, что напоминало бы родовитость или знатность происхожденія. Приземистый мужичокъ, съ лукавыми глазками, черной всклокоченной бородкой, ничуть не былъ похожъ на истыхъ, природныхъ атамановъ Дона и Поволжья, каковы, напримѣръ, Ермакъ Тимофеевичъ или Стенька Разинъ -- ни тѣни ихъ богатырства или удали. Проживая по хуторамъ и уметамъ, Пугачевъ соблазнялъ простодушныхъ казаковъ такими рѣчами: "Я даю вамъ обѣщаніе жаловать ваше войско, какъ и Донское, по 12 рублей жалованья и по 12 четвертей хлѣба; жалую васъ рѣкою Яикомъ и всѣми притоками, рыбными ловлями и землею, угодьями, сѣнными покосами, безданно-безпошлинно; я распространю соль на всѣ четыре стороны, вези, кто куда хочетъ, и буду васъ жаловать такъ, какъ и прежніе государи, а вы мнѣ за то послужите вѣрой и правдой". Невѣрующимъ въ его достоинство Пугачевъ показывалъ какіе-то знаки на тѣлѣ, которые онъ называлъ царскими: "Примѣчайте, друзья мои, говорилъ онъ однажды, какъ царей узнаютъ", при чемъ онъ отодвинулъ волосы на лѣвомъ вмѣстѣ, казаки замѣтили какъ бы пятно отъ золотухи, но знака разглядѣть не могли.
-- "Всѣ ли цари съ такими знаками родятся, спросилъ казакъ Шигаевъ, или это послѣ, Божьимъ изволеніемъ, дѣлается?"
-- "Не ваше это дѣло, мои друга, простымъ людямъ вѣдать этого не подобаетъ", хитро увернулся бродяга.-- "Теперь вѣримъ, сказали присутствующіе, и признаемъ въ васъ великаго Государя Петра Ѳедоровича". Тутъ находились Чика, онъ же Зарубинъ, Караваевъ, Шигаевъ и Мясниковъ.
Однако между первыми сообщниками Пугачева не всѣ были такъ просты, чтобы повѣрить его розсказнямъ. Однажды Чина, оставшись наединѣ съ Пугачевымъ, спросилъ у него: "Скажи мнѣ, батюшка, сущую правду про себя, точный ли ты Государь? Насъ здѣсь только двоечко, а Бараваевъ-то мнѣ все разсказалъ о тебѣ, какой ты человѣкъ".-- "Что жъ онъ тебѣ сказалъ?" -- "Сказалъ, что ты донской казакъ".-- "Врешь, дуракъ", воскликнулъ Пугачевъ.-- "Мнѣ большой нужды пѣть,. донской ты казакъ или нѣтъ, а если мы приняли тебя за Государя, значить тому такъ и быть".-- "Если такъ, отвѣтилъ Пугачевъ, то смотри же держи въ тайнѣ. Я подлинно донской казакъ Емельянъ Ивановъ. Я былъ на Дону, и по всѣмъ тамошнимъ городкамъ вездѣ молва есть, что Государь Петръ ІІІ живъ и здравствуетъ. Подъ его именемъ я могу взять и Москву. Не потаилъ я о себѣ, кто я таковъ: сказывалъ Караваеву, Шигеову, также и Пьянову". Чика, несмотря на клятву, разсказалъ Мясникову.-- "Намъ какое дѣло, Государь онъ или пѣть, отвѣтилъ Мясниковъ, мы изъ грязи сумѣемъ сдѣлать князя. Если онъ не завладѣетъ Московскимъ царствомъ, такъ мы на Яикѣ сдѣлаемъ свое царство".-- Такъ же думали и прочіе сообщники самозванца. Имъ нуженъ быль человѣкъ, неизвѣстный никому въ войскѣ, который бы вернулъ казакамъ ихъ прежнія права и привилегіи. До остальнаго имъ дѣла не было: пусть его морочитъ русскій народъ.
16-го сентября, на хуторѣ братьевъ Толкачевыхъ собралась толпа въ 30 или 40 человѣкъ, въ числѣ которыхъ находились бѣглые русскіе, казаки, калмыки. Въ толпу вошелъ незнакомый человѣкъ и объявилъ о себѣ такъ: "Я вамъ истинный государь, послужите мнѣ вѣрой и правдой. Богъ за мою пряную къ нему старую вѣру вручаетъ мнѣ царство попрежнему, и я намѣренъ возстановить вашу вольность и благоденство. Я васъ не оставлю, и вы будете у меня первые люди". Всѣ присутствующіе пали на колѣни: "Рады тебѣ, батюшка, служить до послѣдней капли крови! Не токмо мы, но и отцы паши царей не видывали, а теперь Богъ привелъ намъ тебя, государя, видѣть". Пугачевъ приказалъ принести образъ я привелъ всѣхъ къ присягѣ, послѣ чего распустилъ по домамъ, наказавъ собираться въ походъ. На утро свита Пугачева ужо возросла до 80 человѣкъ. Въ ея присутствіи казакъ Почиталинъ прочелъ манифестъ, въ которомъ повторялись уже извѣстныя обѣщанія самозванца. Во все время чтенія казаки стояли съ поднятыми вверхъ руками. Развернули знамена съ нашитыми восьмиконечными крестами, прикрѣпили ихъ къ копьямъ в, сѣвъ на коней, двинулись степью. Во всѣ ближайшіе хутора были разосланы гонцы скликать людей. Такъ началось возстаніе, извѣстное подъ именемъ "Пугачевщины".
Вся Линія отъ Яицкаго городка поднялась въ ту пору поголовно: казаки вооружались, готовили запасы, шили знамена, разсылали вѣстовщиковъ съ наказомъ постоять за царя Петра Ѳедоровича и за казацкія вольности. По первымъ слухамъ о самозванцѣ, о томъ, что мятежники памѣрепы овладѣть яицкимъ городкомъ, полковникъ Симоновъ выслалъ оренбургскихъ казаковъ схватить Пугачева. Разъѣзды скоро вернулись и донесли, что самозванца уже тамъ нѣтъ, гдѣ его искали, вѣрно сбѣжалъ. А онъ въ это время стоялъ породъ яицкимъ городкомъ; уже его лазутчики шныряли между, казаками, уговаривали ихъ выйти навстрѣчу съ хлѣбомъ-солью, по обычаю. Въ распоряженіи Симонова находилось всего около тысячи человѣкъ команды, въ томъ числѣ сотня оренбургскихъ казаковъ. Выступить изъ города онъ но рѣшался, потому что казаки могли но впустить его обратно. Симоновъ выслалъ небольшой отрядъ съ пушками къ Чоганскому мосту. Отъ пугачевской шайки отдѣлился одинъ изъ казаковъ и, держа надъ головой бумагу, подалъ старшинѣ Окутину, сказавъ при этомъ: "Вотъ вамъ указъ отъ государя, прочтите его всѣмъ".-- "У пасъ есть Государыня, отвѣтилъ Окупить, а Государя Петра Ѳедоровича давно нѣтъ на свѣтѣ". Окутинъ передалъ бумагу капиталу Крылову, отцу извѣстнаго баснописца Ивана Андреевича Крылова. Тутъ казаки подняли шумъ и въ числѣ 50 человѣкъ ускакали къ самозванцу; между ними находились: Андрей Овчинниковъ, Дмитрій Лысовъ, Фофановъ и др.-- "Пропало теперь все яицкое войско!" сказалъ Крыловъ.
Отрядъ отступилъ въ городъ, гдѣ казаки волновались такъ сильно, что Симоновъ пригрозилъ поджечь со всѣхъ сторонъ ихъ дома ц поступить съ ними, ихъ женами и дѣтьми, какъ съ сущими злодѣями. Не имѣя конницы, онъ по могъ истребить шайку Пугачева, которая, наоборотъ, имѣла всѣ способы уклониться отъ боя. На другой день она двинулась вверхъ по Чегану, вдаль Линіи. Мѣсто ея стоянки обозначилось повѣшенными трупами 11-ти казаковъ изъ старшинской партіи: то были первыя жертвы наступившей Пугачевщины.
Яицкіе форпосты, состоявшіе изъ Плетневыхъ шалашей, обнесенныхъ землянымъ валомъ, со своимъ ничтожнымъ числомъ защитниковъ,-- гдѣ 25, гдѣ 30 казаковъ,-- не могли оказать серьезнаго сопротивленія самозванцу. Его путь походилъ на торжественное шествіе: крѣпости сдавались одна за другою, частью по измѣнѣ гарнизона, частью по безсилію. Пугачевъ забиралъ пушки, присоединялъ казаковъ, которые съ каждымъ днемъ увеличивали его силу. У поста Рубежнаго самозванецъ приказалъ собрать кругъ, и казаки вольными голосами избрали Андрея Овчинникова атаманомъ, Лысова -- полковникомъ, Антошина -- есауломъ, нѣсколько другихъ -- хорунжими. Выбранные цѣловали самозванцу руку, послѣ чего Иванъ Почиталинъ прочиталъ казакамъ присягу. На третій день похода Пугачевъ торжественно вступалъ въ Илецкій городокъ, житоли котораго встрѣтили его съ хлѣбомъ-солью. Это были самые закоренѣлые раскольники, ставшіе съ той поры вѣрнѣйшими сподвижниками самозванца. Онъ взялъ отсюда псѣ годныя пушки и пошелъ дальше. Въ Нижне-Озерной маіорь Харловъ, самъ, съ фитилемъ въ рукахъ, бѣгалъ отъ одного орудія къ другому, пока мятежники не отбили ворота и не ворвались въ крѣпость: вмѣстѣ съ маіоромъ изрубили нѣсколько офицеровъ и солдатъ. На пути стояла теперь Татищева, главный оплотъ Яицкой Линіи. Гарнизонъ Татищевой состоялъ изъ тысячи человѣкъ, при 13 пушкахъ. Мятежники подожгли стоги съ сѣномъ подъ самой крѣпостной оградой; отъ стоговъ загорѣлись сараи, отъ нихъ бревенчатая ограда и дома обывателей. Защитники `бросились тушить пожаръ, а въ это время казаки перелѣзли черезъ палисадъ, въ крѣпость. Схвативши тучнаго коменданта, полковника Елагина, злодѣи разложили его и содрали съ живого кожу; бригадиру Билову отрубили голову, офицеровъ всѣхъ перевѣшали. Красавица дочь Елагина, оставшаяся вдовою послѣ Харлова, попала было въ таборъ Пугачева, но, въ угоду своей буйной вольницѣ, онъ приказалъ ее разстрѣлять вмѣстѣ съ семилѣтнимъ братомъ. При первомъ же натискѣ въ крѣпость солдаты побросали ружья, Ихъ вывели въ поле, заставили присягнуть и послѣ присяги всѣмъ плѣннымъ остригли волосы: теперь они должны были называться "государевы казаки". Въ Татищевой Пугачевъ захватилъ большія деньги, провіантъ, соль, вино и,, что всего важнѣе, пушки, лучшія по всей Линіи. Отселѣ Пугачевъ являлся не простымъ разбойникомъ, а грознымъ врагомъ, передъ которымъ помогла, устоять ни одна изъ попутныхъ крѣпостей или городковъ. Изъ Татищевой онѣ могъ итти или къ Оренбургу, или къ Казани. Избери Пугачевъ послѣдній путь, Богъ знаетъ, чѣмъ бы кончилась его затѣя, но самъ онъ плохо смекалъ, а яицкіе казаки которые вели его, куда хотѣли, думали, что Оренбургь важнѣе, какъ главный городъ края; въ случаѣ неудачи имъ сподручнѣе было бѣжать въ Золотую Мечеть, Персію или Турцію.
Къ Покрову, т. е. черезъ 12 дней послѣ появленія Лугачова, мятежъ охватилъ весь край, отъ моря до Башкиріи. Главная толпа состояла уже изъ трехъ тысячъ пѣшихъ и конныхъ съ 20-ю пушками; отъ нея отдѣлялись мелкія партіи поднимавшія на ноги башкиръ и мирныхъ поселенцевъ. Мятежники вступили въ сношенія съ зауральской ордой Нурали-хана; заволновался край между Оренбургомъ и Уфой. Всѣхъ прельщали обѣщанія Пугачева: наградить крестомъ и бородой, рѣками и лугами, деньгами и провіантомъ, свинцомъ и порохомъ, вѣчной вольностью.-- На 4-й день послѣ Покрова Оренбургъ былъ уже въ осадѣ.
Гарнизонъ Оренбурга, всего-то силою въ три тысячи, почти на половину составляли гарнизонные солдаты, люди престарѣлые и къ тому же плохо вооруженные; собственно же регулярныхъ считалось 170 человѣкъ; затѣмъ -- казаки, рекруты, отставные солдаты и обыватели, вооруженные кое-какъ, чѣмъ попало. Имѣя противника такого дѣятельнаго, какъ пугачевская шайка, нельзя было и думать о дѣйствіяхъ рѣшительныхъ, т. е. наступательныхъ; оставалось одно -- запереться и ждать помощи. Но помощь не могла такъ скоро явиться. Войска Императрицы двигались порознь, съ дальнихъ концовъ. Никто не зналъ, когда ихъ можно ожидать, а тутъ, на бѣду, Оренбургъ не былъ обезпеченъ продовольствіемъ. Зато во время продолжительной и бѣдственной для города осады, силы мятежниковъ значительно возросли, класть самозванца окрѣпла; его именемъ распоряжались самозванные полковники -- въ одну сторону до Уфы, въ другую до Бузулука, также взятыхъ въ осаду. Мѣстопребываніемъ Пугачеву служила слобода Борда, въ 7 верстахъ отъ Оренбурга. Самъ онъ жилъ въ домѣ казака Ситникова, извѣстномъ подъ именемъ "государева дворца". Стѣны свѣтлицы были обиты шумихой, украшены зеркалами; на видномъ мѣстѣ висѣлъ портретъ Наслѣдника Павла Петровича, вывезенный изъ помѣщичьей усадьбы. На крыльцѣ постоянно находился караулъ изъ 26-ти человѣкъ самыхъ преданныхъ яицкихъ казаковъ; они составляли гвардію Пугачева и конвой. Какъ этотъ конвой, такъ и все полчище самозванца подчинялось Андрею Овчинникову; онъ же командовалъ полкомъ яицкихъ казакомъ; Иванъ Твороговъ -- Илецкимъ, Тимофой Падуровъ -- Оренбургскимъ, Хлопуша, ссыльно-каторжный,-- полкомъ заводскихъ крестьянъ. "Я грамотѣ не знаю, а потому управлять мнѣ людьми не способно", говорилъ онъ Пугачеву, когда тотъ назначилъ его полковникомъ.-- "У насъ и дубина служить вмѣсто грамоты", отвѣтилъ Пугачевъ: "а вотъ, если что украдешь, то и за алтынъ удавлю".
Калмыки, татары и башкиры также имѣли своихъ начальниковъ; артиллеріей управлялъ солдатъ Калмыковъ, подъ руководствомъ казака Чумакова. Полки дѣлились на роты, по 100 человѣкъ въ каждой, подъ начальствомъ сотниковъ, есауловъ и хорунжихъ. Всѣхъ должностныхъ лицъ выбирали яицкіе казаки, для чего обыкновенно собирался кругъ, и если выбираемый былъ "не но ихъ мысли", казаки кричали: "Не годенъ, по годенъ!" Какъ велико было это сбродное войско, никто доподлинно не зналъ, потому что люди ежедневно прибывали и убывали; нужно полагать, что къ концу года Пугачевъ имѣлъ не менѣе 15 тысячъ и 86 пушекъ. Все это ополченіе было почти безоружно: пѣхота выходила въ бой или съ валками, къ которымъ прикрѣплялся штыкъ; или просто съ дубьемъ, не то -- съ плетью;, ружья были въ рѣдкость; чаще попадались шпаги, сабли; башкиры стрѣляли своимъ обычаемъ, изъ луковъ. "Буде сдѣлается какая тревога, за неимѣніемъ барабановъ и трубъ, собирали народъ атаманы, сотники и десятники; иногда и самъ самозванецъ бѣгалъ подъ окнами яицкихъ казаковъ, скликая ихъ въ поло".-- Каждый полкъ помѣщался особо, въ своихъ землянкахъ, имѣлъ свое знамя изъ толковой матеріи, съ изображеніемъ креста или вышитымъ лихомъ Спасителя, иногда -- святителя Николая. Ежедневно полки высылались на сторожевую службу, которая, впрочемъ, исполнялась крайне небрежно. Самъ Пугачевъ почти не вмѣшивался въ управленіе. Всѣ распоряженія дѣлала такъ называемая военная коллегія, состоявшая изъ четырехъ судей; главнымъ ея заправилой былъ Шигаевъ. Коллегія выдавала указы, чинила судъ и расправу, распоряжалась по хозяйственной части,-- все это безъ вѣдома Пугачева. Онъ держался далеко,. при всякомъ удобномъ случаѣ напускать на себя важность, точно того требовало его высокое званіе. Просителей принималъ онъ не иначе, какъ сидя въ креслѣ и имѣя по бокамъ двухъ казаковъ: одного съ булавой, другаго съ топоромъ. Всѣ приходящіе кланялись въ землю, послѣ чего цѣловали ему руку. Всегда одѣтый въ казачье платье, Пугачевъ въ торжественныхъ случаяхъ надѣвалъ шаровары малиноваго бархата, голубой шелковый бешметъ, черную мерлушечью шапку съ бархатнымъ дномъ и бѣлую рубаху съ косымъ воротомъ; съ боку прицѣплялъ саблю, за поясомъ торчала пара пистолетовъ. Ходилъ онъ не иначе, какъ поддерживаемый двумя татарками. При такомъ парадномъ шествіи, яицкіе казаки пѣли нарочито сложенную пѣсню, а писарь Иванъ Васильевъ подыгрывалъ, на скрипкѣ. Невѣжество самозванца было такъ велико, что онъ дерзалъ на святотатство. Однажды, присутствуя въ церкви Георгія Побѣдоносца, Пугачевъ, послѣ божественной службы, сѣлъ на престолъ, желая тѣмъ увѣрить присутствующихъ, что онъ истинный государь. "Вотъ, дѣтушки, 12 лѣтъ, какъ я уже не сиживалъ на престолѣ".-- Однако нашлись люди, которые отозвались на это неодобрительно: "Если бы и подлинный онъ былъ Царь, говорили они между собой, то не пригоже ему сидѣть въ церкви на престолѣ." -- Къ такимъ рѣчамъ самозванецъ былъ чутокъ и безъ церемоніи вѣшалъ за малѣйшее сомнѣніе въ его личности. Дмитрій Лывовъ, одинъ изъ его полковниковъ, проговорился какъ-то съ-пьяна: "Знаю, откуда проявился нашъ Государь!" На другой же день онъ былъ повѣшенъ. Пугачевскіе шпіоны шныряли день и ночь между населеніемъ Борды, прислушиваясь къ толкамъ. Это не мѣшало казакамъ жить весело, разгульно: они ѣли и пили всласть, потому что все лучшое изъ добычи попадало прямо въ ихъ руки. Среди же детальнаго сборища происходили ежедневно драки, буйства, насилія и всякія другія безобразія. Слобода Берда обратилась въ вертепъ, гдѣ были забыты и божескіе, и человѣческіе законы. Ежедневныя казни стали любимымъ зрѣлищемъ пресыщенной кровью толпы. Нагіе и обезобряженные трупы заполняли всѣ сосѣдніе овраги; никто не помышлялъ о томъ, что ихъ нужно убрать. Иногда самъ Пугачевъ, окруженный своей гвардіей, присутствовалъ на этихъ казняхъ. Отъ бездѣлья казаки устраивали скачки или стрѣльбу въ цѣль, при чемъ тѣшился и самозванный "батюшка": то онъ пробивалъ кольчугу, набитую сѣномъ, то на всемъ скаку попадалъ въ шапку поднятую на копья. Присутствуя на подобныхъ забавахъ, онъ зорко высматривалъ лучшихъ скакуновъ, отбиралъ ихъ у хозяевъ и отправлялъ въ свою конюшню, чтобы имѣть подъ рукою на случай бѣгства. Пугачевъ иначе не выѣзжалъ подъ Оренбургъ, какъ одѣтый въ простое казачье платье и имѣя за собой 5--6 заводныхъ лошадей; подъ выстрѣлами же не быль ни разу.
Прошло 4 мѣсяца блокады. Хлѣбъ у жителей давно вышелъ; его выдавали изъ казенныхъ магазиновъ, но такъ какъ приходилось довольствовать все городское населеніе, то запасы истощались быстро. Лошадей кормили хворостомъ, для рубки котораго высылались особыя команды, часто цѣликомъ попадавшія въ Берду. Положеніе гарнизона и жителей съ каждымъ дномъ все ухудшалось. Никто не зналъ, что творится въ станѣ самозванца, гдѣ войска Императрицы, всѣ сидѣли какъ въ потемкахъ. Самымъ лучшимъ концомъ этой томительной осады былъ бы штурмъ: отбивши мятежниковъ, гарнизонъ перешелъ бы въ наступленіе и захватилъ въ Бордѣ продовольствіе. Однако, Пугачевъ понималъ, что съ такимъ ополченіемъ какъ у него, взять Оренбургъ невозможно, почему онъ считалъ за лучшее извести его голодомъ. Кромѣ того, въ это время онъ помышлялъ о взятіи Яицкаго городка, куда уже отправилъ часть своихъ силъ.
Между тѣмъ Симоновъ не дремалъ. Какъ только пугачевцы двинулись на Линію, онъ взялся за лопаты и окружилъ окопами лучшую часть города, гдѣ помѣщались, между прочимъ, соборная церковь, войсковая канцелярія, гауптвахта и тюрьмы. На колокольню втащили двѣ 3-хъ-фунтовыя пушки, при которыхъ засѣли лучшіе стрѣлки. По окончаніи всѣхъ работъ, Симоновъ перевозъ внутрь укрѣпленія провіантъ, порохъ, дрова, и. наконецъ, размѣстилъ своихъ солдатъ большою частью по землянкамъ. Весь гарнизонъ этого ретраншемента состоялъ изъ тысячи драгунъ и казаковъ. По первому слуху о приближеніи шайки Симоновъ приказалъ ударить въ набатъ, а по этому шпалу всѣ яицкіе казаки должны были перейти изъ городка въ укрѣпленіе. Однако ихъ явилось только 70. Наканунѣ Новаго года Толкачовъ съ вооруженной толпой шумно явился изъ-подъ Оренбурга; въ этотъ же день ворота ретраншемента затворились: началась осада, прославившая его доблестныхъ защитниковъ. Мятежники, засѣвши въ высокія избы, или забравшись подъ кровли, били на выборъ пѣхоту, стоявшую по валамъ. Симоновъ приказалъ стрѣлять калеными ядрами. Послѣднія хотя пробивали насквозь городскія постройки, но уходили въ снѣгъ и потухали, не причиняя вреда. Тогда между солдатами вызвались три охотника: они выскочили изъ укрѣпленія и подожгли ближайшія постройки. Вечеромъ гарнизонъ сдѣлалъ вылазку и еще зажегь нѣсколько строеній. Такъ они дѣлали подрядъ нѣсколько дней, пока передъ ретраншаментомъ не очистилась площадь до 100 саж. ширины, въ глубинѣ которой виднѣлись улицы, заваленныя у входовъ. Казаки дѣлали завалы изъ толстыхъ бревенъ; въ избахъ пробивали бойницы, въ различныхъ мѣстахъ насыпали батареи. Тѣмъ не менѣе, Толкачевъ палисадъ въ Берду, что ему нужна помощь, а пуще всего пушки. Пугачевъ сейчасъ же выслалъ Овчинникова съ 50-ю казаками, 3 пушки, единорогъ, вскорѣ выѣхалъ и самъ. Послѣ обычной встрѣчи Пугачевъ осмотрѣлъ укрѣпленіе и приказалъ вести подкопъ подъ одну изъ фланговыхъ батарей, наиболѣе вредившую казакамъ. Главнымъ мастеромъ выбрали мордвина Якова Кубаря. Работу вели тихо, безъ шума, дѣлали частыя отдушины, сажени на 3--4 одна отъ другой; освѣщали галлерею сальными и восковыми свѣчами. Когда прошли 50 саж., работа была прекращена; вкатили бочку съ порохомъ и прикрыли ое тряпицей. Никому изъ этихъ минеровъ не пришло въ голову, что горнъ нужно забить. 20 января, за 3 часа до разсвѣта, Пугачевъ, спустившись съ Кубаремъ въ мину, самъ поставилъ свѣчу на середину боченка. Когда свѣча догорѣла, послѣдовалъ взрывъ: обрушилась часть рва, при чемъ послѣдній засыпало на половину землей. Еще не успѣлъ разсѣяться дымъ, какъ огромная толпа мятежниковъ, среди которой шли казачки, одѣтыя въ бешметы, бросилась на штурмъ. Часть мятежниковъ спустилась въ ровъ, откуда пыталась взобраться на валъ; ихъ встрѣтили штыками, а но остальнымъ ударили нѣсколько разъ картечью. Толпа быстро очистила площадь, потомъ, засѣвъ въ домахъ, открыла безвредную стрѣльбу. Тѣ же, которые спустились въ ровъ, старались подкопать насыпь, рубили заплотные столбы, пытались вскарабкаться наверхъ. Тогда поручикъ Толстопятовъ сдѣлать вылазку, выбилъ ихъ оттуда, и они, попавши также подъ картечь, почти всѣ были перебиты. Штурмъ продолжался 10 часовъ и обошелся Пугачеву дорого: въ 400 человѣкъ убитыми и ранеными; защитники же потеряли только 15 человѣкъ. Послѣ такой неудачи казахи пристрѣлили Кубаря и шли искать другаго минера. Опять согнали рабочихъ. Галлерею повели на этотъ разъ не прямо, а колѣнами. Самозванецъ самъ слѣдилъ за работой; онъ не давалъ отдыха ни днемъ, ни ночью, ни въ будни, ни въ праздники, кронѣ дня своей свадьбы, которая происходила какъ разъ въ это время. Казака увѣрили самозванца, что если онъ женится, то "войско яицкое будетъ къ нему болѣе прилежно". Сосватала дочь казака Кузнецова, дѣвицу хорошую, постоянную, но какъ отецъ, такъ и сама невѣста, вовсе не были довольны этой честью: дѣвичье сердце чуяло, что ея суженый не царь, а воръ и самозванецъ. Подъ вѣнцомъ Устинья горько плакала, несмотря на то, что ее величали "благовѣрной императрицей".
-- "Именно ли ты Государь?" спросила Устинья, оставшись наединѣ съ Пугачевымъ. "Я потому сомнѣваюсь, что ты женился на простой казачкѣ. Ты меня обманулъ и заѣлъ мою молодость: ты человѣкъ старый, а я молодешенька".
-- "Я бороду обрѣю, тогда буду помоложе".
-- "Безъ бороды тебя казаки любить не будутъ", отвѣтила несчастная.
Въ полночь на 19-е февраля явился въ укрѣпленіе малолѣтокъ Иванъ Неулыбинъ и объявилъ, что казаки подвели подъ соборную колокольню подкопъ. Едва успѣли вывезти часть пороха, какъ колокольня вздрогнула, потомъ "съ удивительною тихостью" начала валиться на ретраншементъ. На самомъ верху спало 3 человѣка; ихъ снесло на землю, не разбудивъ; пушку съ лафетомъ составило внизъ". Однако 45 человѣкъ все-таки поплатились жизнью. Тотчасъ послѣ взрыва загрохотали въ крѣпости пушки, такъ что казаки не рѣшились двинуться на приступъ, только слышались понуканія старшинъ: "На сломъ! На сломъ, атаманы-молодцы!" Крики продолжались до самаго утра. На другой день Пугачевъ уѣхалъ въ Берду, поручивъ атаману Каргину осаду городка и охраненіе Устиньи. Хотя старшины являлись къ ней на поклонъ, а Каргинъ ходилъ ежедневно съ докладомъ, Устинья не вмѣшивалась въ ихъ дѣла и вела жизнь затворницы, обездоленной въ расцвѣтѣ красоты и молодости. Теперь казаки повели подкопы по дну Старицы, или стараго русла, чтобы ворваться въ крѣпость разомъ въ нѣсколькихъ мѣстахъ. Осажденные въ отвѣть стали буравить землю, удвоили караулы. Несмотря на всѣ тягости мучительной осады, несмотря на соблазнительныя увѣщанія казаковъ, Уѣзжавшихъ на переговоры, они оставались вѣрны присягѣ. Запертые тѣсной кучкой на краю крещенаго міра, они не знали, что творится на Руси, гдѣ войска Императрицы, когда можно ожидать отъ нихъ помощи? Только надежда -- этотъ лучшій спутникъ жизни -- поддерживала бодрость и мужество екатерининскихъ солдатъ, голодныхъ, удрученныхъ, но не входившихъ въ сдѣлку съ явными измѣнниками.