I. Какъ собиралось Яицкое войско
Про старину уральскую мало что извѣстно, меньше чѣмъ о другихъ казакахъ. Первые орлы яицкаго войска свили себѣ гнѣзда далеко за предѣлами крещенаго міра, чуть не въ Азіи, мало сносились съ Москвой, еще меньше дѣлали отписокъ, и только по разсказамъ старыхъ людей, переходившимъ изъ рода въ родъ, можно судить о томъ, что у нихъ также была своя богатырская пора. Неизвѣстно, какъ и когда повелось яицкое войско, но Государеву службу оно начало исполнять давно, 300 лѣтъ тому назадъ. Въ 1591-мъ году 600 яицкихъ казаковъ были посланы противъ ослушника царскаго Шамхала Тарковскаго, который владѣлъ городомъ Тарками. Тогда же было наложено служилымъ казакамъ денежное и хлѣбное жалованье. О началѣ яицкаго войска сказываютъ такъ. Когда буйная вольница больно расшумѣлась, когда на Волгѣ не стало отъ нихъ на прихода, ни проѣзда, царь Иванъ Васильевичъ Грозный выслалъ своего стольника Ивана Мурашкина истребить въ корень разбойничьи ватаги, очистить водный путь на Астрахань. Въ тѣ поры трое атамановъ сошлись и стали думу думать, куда имъ скрыться отъ царскаго гнѣва? Одна ватага, съ Ермакомъ Тимофевичемъ, потянула на сѣверъ, скрылась на Каму, откуда послѣ была выряжена на завоеваніе Сибири; другая спустилась внизъ, вышла моремъ въ Терекъ, гдѣ осѣла навсегда, а третья укрылась подальше, на рѣку Яикъ, или нынѣшній Уралъ, который пріютилъ ихъ также навсегда. Надо думать, казаки но сразу осѣли. Прошло не мало времени, пока они оглядѣлись, ознакомились съ новыми мѣстами. А край былъ богатый. Сверху внизъ протекала до самаго моря многоводная рѣка, обильная рыбой -- осетрами, бѣлугой, севрюгой, стерлядью, шинами... Поемные луга и островки покрывались ежегодно густой сочной травой; въ заросляхъ камыша, особенно вблизи морскаго прибрежья, скрывались выдры, бобры, кабаны; изъ пернатыхъ налетали сюда дикіе гуси, птица-баба, лебеди. По сказанію, первые насельники построили себѣ городокъ тамъ, гдѣ р. Рубежная впадаетъ въ Ликъ. Какъ только прошелъ но Руси слухъ, что открылось новое убѣжище, войско быстро умножалось пришельцами съ Дона, Волги, Кубани. Кромѣ казаковъ, людей вольныхъ, сюда шли царскіе стрѣльцы, посадскіе люди, пушкари; государевы наводчики; набѣжали валахи, калмыки, татары, мордва, чуваши, вотяки, даже киргизы; между плѣнными попадались шведы, финны, турки, поляки и нѣмцы; но главную силу войска составляли бѣглые крестьяне. Сюда шелъ народъ ловкій, смѣлый, храбрый и гордый -- народъ съ амбиціей, который искалъ вольностей. "Какъ пчелка беретъ съ каждаго цвѣтка по капелькѣ меду, такъ и яицкое войско взяло съ каждаго сословія по молодцу -- и вышло ровное и храброе яицкое войско".
На Руси удальство никогда не переводилось; вольная казацкая жизнь чудилась многомъ во снѣ и на яву, а, между тѣмъ, на всемъ лежалъ строгій запретъ. Тамъ же, за" ея рубежомъ, каждый былъ самъ себѣ господинъ. Войсковой атаманъ исполнялъ только волю народную; есаулы считались лишь его помощниками. Всѣ дѣла рѣшались въ казачьемъ кругу, на площади -- то по призыву колокола, въ случаѣ спѣшки, то по особому торжественному сзыву. Вотъ въ яицкомъ городкѣ выѣдалъ на богато убранномъ конѣ войсковой есаулъ въ кармазинномъ зипунѣ, въ широкихъ парчевыхъ шароварахъ; на головѣ у него нахлобучена высокая баранья шапка съ острымъ малиновымъ верхомъ, съ боку виситъ сабля кривая въ турецкой оправѣ изъ чистаго серебра; въ правой рукѣ держитъ жезлъ посеребреный. Подобно нѣмецкому герольду, оповѣщающему торжество всенародное, есаулъ останавливается на каждомъ перекресткѣ и богатырски выкрикиваетъ: "Послушайте, атаманы-молодцы, все донское войско! Не пейте зелена вина -- ни дарового, ни купленаго: заутро кругъ будетъ!" -- Въ назначенный день собрались казаки съ трезвыми, непохмѣленными головами къ войсковой избѣ. Вышелъ войсковой атаманъ, какъ подобаетъ его сану, окруженный старшинами, походными атаманами, есаулами. Вступилъ онъ въ середину круга, означеннаго перильцами, снялъ шапку, положилъ къ ногамъ насѣку, низко поклонился на всѣ четыре стороны и сталъ держать рѣчь.-- "Любо-ли вамъ это, атаманы-молодцы, или нѣтъ?" спросилъ онъ подъ конецъ,-- "Любо, любо!" крикнули казаки въ одинъ голосъ.-- Бывало и такъ, что одни кричатъ: "любо", другіе: "нелюбо!" -- Тутъ атаманъ подастъ знакъ, и казаки разойдутся на два лагеря: гдѣ больше головъ, такъ и повершатъ. Виноватаго также судили въ кругу, при чемъ наказывали только такія преступленія, отъ которыхъ былъ войску убытокъ или же падало на него безчестье, напр., воровство, измѣна, трусость въ бою; преступленія, совершенныя на сторонѣ, и не считались за таковыя. Казнили такъ же, какъ и на Дону: въ мѣшокъ да въ воду. Владѣніе войсковыми угодьями всегда было и осталось общественное; каждый можетъ селиться, заводить свое хозяйство, гдѣ ему угодно; но на рыбный промыселъ, какъ главную статью дохода, казаки выработали строгія правила, которыя въ силѣ и понынѣ. Скота у нихъ тогда не было; хлѣба не сѣяли вовсе. Хлѣбъ, вино, провизію, казаки покупали въ поволжскихъ городахъ, преимущественно въ Самарѣ, или же мѣняли на рыбу у пріѣзжихъ купцовъ. Свинецъ, порохъ, оружіе получали изъ казны. Многіе женились, обзаводились семьями: въ этомъ никогда не было запрета. Какъ и вездѣ въ старинной Руси, казачки вели жизнь тихую, уединенную, тогда какъ мужья любили щеголять оружіемъ, одеждой, проводили дни въ забавахъ, по ночамъ продавались разгулу. "Подобно орламъ поднебеснымъ прадѣды уральцевъ перепархивали съ мѣста на мѣсто; жили тамъ, гдѣ присѣли, гдѣ казалось имъ вольготнѣе -- сегодня на Яикѣ, завтра -- на взморьѣ". Удаль и жажда поживы увлекали яицкихъ казаковъ на "промыслы", или что то же -- разбои, грабежи, наѣзды. Они "промышляли" на Синемъ морѣ, "промышляли" надъ ближними и дальними сосѣдями. Ногаи не знали, гдѣ и какъ укрыть отъ казаковъ свой скотъ, своихъ женъ и домашнюю рухлядь. Имъ не было покоя ни днемъ, ни ночью, ни лѣтомъ, ни зимой. Мирные потомки нѣкогда сильной, воинственной Золотой орды, наконецъ, не выдержали: собрались отъ мала до велика и осадили Яицкій городокъ. Казаковъ было мало, ордынцевъ много. Они каждый день ходили на приступъ. Сохранилось сказаніе, что въ послѣдніе дни осады казаки заряжали свои деревянныя пушки костями. Взять ли былъ ногаями городокъ или нѣтъ, про то неизвѣстно, по только казаки его покинули. Передъ тѣмъ, какъ строиться на новомъ мѣстѣ, они повстрѣчали на Яикѣ древняго, благолѣпнаго старца въ бѣломъ клобукѣ, съ крестомъ на лбу; плылъ онъ въ лодочкѣ, пригребая на одно весельце.-- "Отче святой, спросили у него казаки, поздоровавшись: задумали мы перенести городъ на другое мѣсто. Начинать ли намъ это дѣло? Дай совѣтъ". Старецъ спросилъ, куда они хотятъ перенести городъ. Казаки указали на Чаганъ-рѣку.-- "Не былъ я на томъ мѣстѣ, отвѣтилъ старецъ, а знаю, что оно къ поселенію удобно. Только вѣдайте, чады, на томъ мѣстѣ будутъ у васъ трусы, мятежи, кровопролитныя брани и всякія сумятицы; одно время появится между вами такой набѣглый царь... Вотъ изъ-за него много крови прольется, много горечи вы примете. А тамъ, со временемъ, все замолкнетъ и вы узрите спокой".
-- Ничего, святый отче, сказали казаки. Намъ и прежде говаривали: "На крови-до Яикъ зачался, на крови-де и кончится".-- Ты только благослови насъ, отче!
-- "Богъ васъ благословитъ!" сказалъ старецъ, осѣнилъ ихъ крестомъ да и поплылъ путемъ-дорогой.
Спохватились казаки, что забыли спросить старца, кто онъ таковъ. Повернули назадъ, догнали ужъ въ морѣ и спрашиваютъ: "Прости насъ, отче, давя мы не спросили тебя, кто ты такой? Повѣдай намъ".-- "Алексѣй, митрополитъ!" говоритъ старецъ.-- Въ ту же секунду отъ воды поднялось густое облако, скрывшее и лодку, и святителя. Казаки пришли въ ужасъ неописанный; когда же они опомнились, то облако разсѣялось, но ни старца, ни лодки больше не видѣли.-- То было вндѣніе.
Казаки поставили новый городъ, который нынѣ извѣстенъ подъ именемъ Уральска. Въ тогдашней "превеликой нуждѣ" они обратились къ царю, и царь Михаилъ Ѳедоровичъ, призрѣвъ на ихъ нужды, выдалъ имъ грамоту "на владѣніе рѣкою Яикомъ, съ сущими при ней рѣки, и притоки, и со всѣми угодьями отъ вершинъ той рѣки и до устья",-- съ дозволеніемъ "набираться на житье вольными людьми".-- Однако казаки не уберегли царской грамоты: говорятъ, она сгорѣла. Вообще, старые казаки маю думали о будущемъ; не закрѣпили своей грамоты, какъ слѣдовало, злаками, чѣмъ впослѣдствіи воспользовались кочевавшіе съ ними по сосѣдству разные народы -- калмыки, киргизы. Хватились уральцы за умъ, да ужъ было поздно.
Къ этой ранней порѣ относятся смѣлые набѣги въ Хиву, у которой ходила сказочная молва. Тамъ, говорили, богатства не мѣрены, не считаны, много золота, камней драгоцѣнныхъ, дѣвицъ пригожихъ. Атаманъ Нечай составилъ шайку въ 500 человѣкъ и двинулся вверхъ по Яику. Это было за царя Бориса, около 1600 года. Переправившись черезъ рѣку, атаманъ собралъ кругъ. Всѣ были согласны извѣдать дальній путь, лишь одинъ дьякъ, приставленный къ письменной части, уговаривалъ казаковъ вернуться домой. Казаки такъ осерчали, что тутъ же подъ горой повѣсили несчастнаго дьяка, отчего и самыя горы стали съ тѣхъ поръ прозываться "Дьяковы". Безводною и безлюдною степью казаки дошли до Хивы. Хана въ ту пору не было дома, онъ гдѣ-то воевалъ. Казаки заняли городъ, подѣлили между собою добычу и стали пировать. Атаманъ взялъ себѣ въ жены самую красивую ханшу. Между тѣмъ, пришла вѣсть о приближеніи хивинцевъ. Казаки послѣ долгихъ сборовъ покинули столицу, но двигались медленно, таща за собой огромную добычу. На переправѣ черезъ Сыръ-Дарью хивинцы ихъ догнали. Завязался бой, кровавый, смертельный -- обѣ стороны ожесточились. Хивинцы, можно сказать, задавили небольшую горсть казаковъ. Палъ атаманъ въ битвѣ, заколовъ сперва свою жену; вслѣдъ за нимъ налегли и всѣ его сподвижники; уцѣлѣло человѣка 3--4, не больше: они-то и принесли печальную вѣсть на берега Яика. По слѣдамъ Нечая пошелъ атаманъ Шамай туда же, въ Хиву. Двигался онъ осторожно, съ опаской. Перезимовавъ на Илекѣ, атаманъ тронулся дальше съ наступленіемъ весны и хотя съ большими трудностями, но добрался до Сыръ-Дарьи. Дальше путь былъ незнакомъ, никто не зналъ дороги. Тогда казаки захватили силой нѣсколько калмыковъ. Чтобы вернуть плѣнныхъ проводниковъ, кочевники пустились на хитрость. Они выслали двухъ человѣкъ подъ видомъ охотниковъ, а сами сѣли въ засаду. Шамай и еще нѣсколько казаковъ погнались за калмыками, тѣ бросились на утекъ и навели ихъ на засаду. Тутъ они всѣ и попались. Пытались, было, калмыки размѣняться плѣнными, но казаки по согласились: "Атамановъ у насъ много, а безъ вожей пробыть намъ нельзя" -- и отправились дальше. На берегахъ Аральскаго моря казакамъ опять довелось зимовать. Тутъ, въ голодныхъ пескахъ, пристигла такая нужда, что они поѣли сначала своихъ лошадей, потомъ принялись одинъ за другого. Наконецъ, пришли въ такое отчаяніе, что рѣшились лучше сдаться хивинцамъ. Тамъ, въ цѣпяхъ и вѣчной работѣ, сносили удальцы свою "горемычну" долю, а Шамая съ товарищами калмыки привезли на размѣнъ.
Болѣе вѣрную добычу давало синее море Хвалынское. Около устьевъ Яика, по "островамъ морскимъ да по буграмъ черневымъ" проживали наѣздомъ "казаки-лыцари", самые удалые, заправилы всему войску. Они знали здѣсь каждый островокъ, каждый заливчикъ; они же водили казачьи челны на синее море, и бѣда грозила встрѣчному купцу, промышленнику, знатному гостю или посланнику. Въ укромныхъ мѣстахъ собирались ватаги съ Дона, съ Яика, съ Волги; стояли здѣсь по нѣсколько мѣсяцевъ, какъ ястребы, выжидая добычи. Такіе же притоны находились у нихъ на всемъ кружномъ побережьи -- у береговъ персидскихъ и туркменскихъ. Что именно яицкіе казаки тутъ верховодили, про то поется у нихъ пѣсня:
На островѣ-Камынѣ казаки живутъ,
Казаки живутъ, люди вольные.
Разбивали они на синемъ морѣ
Бусы-корабли, всѣ легкія лодочки.
Разбили одну лодочку съ золотой каймой,
Снимали съ золотой казной красну дѣвицу,
Красну-дѣвицу, раскрасавицу, дочь купецкую.
И начали дѣлить золоту клану пуховой шляпой.
На конъ кляли раскрасавицу, красну дѣвушку.
И начали между себя трясти жеребій.
Досталась атаманушкѣ красна дѣвушка.
Возговоритъ атаманушка таковы слова:
"На бою-то я, атамацушка, самый первый былъ;
На паю, на дуванѣ, я послѣдній сталъ:
Досталась мнѣ, атаманушкѣ, красна дѣвушка".
Взговоритъ красна дѣвушка таковы слова:
"Ужъ ты, гой еси, казачій атаманушка!
У меня на правой рукѣ есть золото кольцо.
Золото кольцо, оно въ пятьсотъ рублей;
Поднизочка есть на мнѣ, атаманушка, во всю тысячу.
Самой-то мнѣ, красной дѣвушкѣ, мнѣ цѣны нѣту.
Сотку тебѣ, атаманушка, шелковый коверъ".
Чтобы сдержать буйную вольницу, еще царь Михаилъ Ѳедоровичъ указалъ построить при устьѣ Яика городокъ, на защиту котораго были высланы стрѣльцы; здѣсь же поселились учужники, ловившіе рыбу на Государя. Но взлюбили казаки этотъ городокъ: онъ запиралъ имъ выходъ въ море, задерживалъ рыбу, что шла снизу. Черезъ нѣсколько лѣтъ, торговый человѣкъ Михаилъ Гурьевъ приступилъ къ постройкѣ каменнаго городка, съ башнями, съ воротами, за что казна уступала ему на 7 лѣтъ рыбныя ловли. Казаки поняли, въ чемъ дѣло, и всѣми способами вредили постройкѣ городка. Однажды донской атаманъ Иванъ Кондыревъ напалъ на казенныя суда, разметалъ дрова, кирпичъ, известку, а самыя суда задержалъ у себя. Наконецъ,, когда городокъ, получившій названіе Гурьева, былъ выстроенъ, казаки напали на нижне-яицкій учугъ, принадлежавшій самому Гурьеву, раззорили его, рабочихъ перезвали на Яикъ. За такія провинности, которыхъ накопилось не мало, но жалобамъ купцовъ и шаха персидскаго, казаки были призваны къ отвѣту. Атаманъ Иванъ Бѣлоусовъ ѣздилъ въ Москву бить царю челомъ. Ему вычитали всѣ вины казачьи, послѣ чего наиболѣе виновныхъ отправили въ Польшу, подъ начальство князя Хованскаго, гдѣ они пробыли 7 лѣтъ. Въ защиту казаковъ надо сказать и то, что они, какъ первые поселенцы въ краѣ, много сами терпѣли отъ хищныхъ сосѣдей. Въ ту пору началось передвиженіе калмыцкихъ ордъ. Онѣ переходили Яикъ и тутъ дѣлились на двѣ орды: одна шла грабить Уфу, Самару, Казань; другая -- къ улусамъ астраханскихъ татаръ. Яицкіе казаки принимали на себя первый ударъ: они же первые и платились своими головами. Множество русскихъ плѣнниковъ перебывало тогда въ рукахъ дикарей. Вскорѣ послѣ того взбунтовались башкиры. Край терпѣлъ отъ безначалія: грабежи и убійства стали дѣломъ обычнымъ. Бѣглые съ Руси съ каждымъ годомъ умножались; они собирались въ шайки и разбойничали но всѣмъ путямъ, какъ морскимъ, такъ и сухопутнымъ. Смута въ прикаспійскомъ краѣ приняла размѣры бунта, когда на челѣ буйной ватаги проявился лихой атаманъ Стенька Разинь. И яицкіе пристали къ бунту, хотя не всѣ. Они сопровождали атамана во всѣхъ его походахъ, бились за него съ ратными людьми подъ Симбирскомъ, откуда бѣжали къ Самарѣ и далѣе на Яикъ. Ихъ было тогда не больше трехсотъ.
Наступило царствованіе Петра Великаго, и яицкіе казаки явились вѣрными сподвижниками ого походовъ противъ турокъ, шведовъ и восточныхъ народовъ. Къ этому времени относится любопытное сказаніе о богатырѣ Рыжечкѣ. Въ гербѣ уральскаго войска изображенъ казакъ на конѣ, и если вы спросите, кто это? вамъ отвѣтитъ даже малый робенокъ, что это Рыжочка, старыхъ временъ "лыцарь", который выслужилъ Яикъ у батюшки-царя. Сказываютъ старики, что, когда наступалъ шведскій король, Царь просить яицкаго атамана Прохора Митрича привести съ Яика одинъ, либо два полка казаковъ. Въ одну недѣлю снарядили два пятисотенныхъ полка, отслужили молебенъ и пошли подъ Полтаву. На вѣстяхъ у атамана быть въ ту пору маленькій человѣкъ, но прозванью Рыжечка. Пришли казаки подъ Полтаву, а шведъ ужо успѣть упредить Царя: застроилъ лучшія мѣста шанцами да батареями, а тутъ на бѣду измѣнилъ хохлацкій гетманъ Мазепа. Царь было закручинился, какъ прибѣгаетъ отъ шведа посыльщикъ: не угодно ли кончить споръ поединщиками? -- "Давай Богъ! Это намъ на руку", сказалъ Петръ Первый. У шведа же заранѣе былъ припасенъ носилщикъ, изъ-за моря вывезенъ: ростомъ чуть не съ колокольню, въ плечахъ -- косая сажень. Обрядили его въ кольчугу и въ латы, посадили на коня -- конь то сущій слонъ -- и того покрыли панцырной попоной. Наши думали, что это башня на колесахъ, а не человѣкъ. Петръ Первый и самъ видитъ, что такому чудовищу трудно подыскать супротивника, однако все-таки велѣлъ кликать кличъ: нѣтъ ли гдѣ охотника?-- Разослалъ Царь всѣхъ своихъ адъютантовъ, всѣхъ генераловъ и думчіихъ сенаторовъ,-- и .всѣ воротились ни съ чѣмъ: не находится охотника! Тогда Царь повернулся къ своей свитѣ: "Изъ насъ, господа, нѣтъ ли кого?" -- Ни гу-гу, всѣ молчать, другъ за дружку хоронятся. Не вытерпѣлъ Царь, самъ поскакалъ но всѣмъ полкамъ, а въ это самое время подошелъ съ казаками Прохоръ Митричъ и пристроился возлѣ крайняго армейскаго полка. Царь лишь увидѣлъ ихъ, подъѣхалъ и, разсказавъ въ чемъ дѣло, самъ окликнулъ: "Нѣтъ ли между вами охотника?" -- "Я охотникъ!" крикнулъ тоненькимъ голоскомъ Рыжочка, выскочивъ изъ фронта. Царь взглянулъ на него, покачалъ головой: "Малъ!" говоритъ. Три раза Царь объѣзжалъ падки; но никто не окликался, кромѣ Рыжечки. "Что буду дѣлать?" говорить Царь:. "отказаться отъ поединка -- вся Европа будетъ смѣяться; пустить этого малыша -- заранѣе все пропало!" -- Рыжочка стоялъ тутъ же, слышалъ царскія слова и вверни отъ себя: "А Богъ-то что? При помощи Божьей Давидъ побилъ же Голифа!" говоритъ ото Рыжечка, а самъ дрожитъ: геройское сердце, значитъ, въ немъ кипѣло.-- Нечего дѣлать, Царь согласился и лошадь ему позволилъ выбрать, хотя бы изъ царскихъ конюшенъ.-- "Твои лошади, надежа-царь, отвѣтилъ Рыжечка, только для парада хороши, а для ратнаго дѣла,-- не прогнѣвайся за слово,-- никуда не годятся!" Ваялъ Рыжечка лошадь у калмычина, разспросилъ, какія у нея сноровки и махнулъ на ней въ поле. Тутъ встрепенулись, заколыхались обѣ армеюшки -- россійская и шведская. Распустили всѣ свои знамена, заиграли на трубахъ, литаврахъ, разныхъ мусикійскихъ органахъ. Рыжочка воткнулъ на пику палку, замахалъ надъ головой и, подъѣхавъ къ шведскому поединщику, спрашиваетъ у него: "На чемъ хочешь биться: на копейцахъ ли булатныхъ или на сабелькахъ вострыхъ?" -- "По мнѣ на чемъ хоть. Хоть на кулакахъ: я на все согласенъ", говоритъ поединщикъ, и зубы свои онъ оскалилъ. Тутъ Рыжочка потрясъ копьецомъ: "Коли живой будешь, пріѣзжай на Яикъ попробовать наши кулаки, а здѣсь не угодно-ли биться вотъ этимъ!".
Пока шли у нихъ переговоры, Рыжечка успѣлъ высмотрѣть своего противника. На головѣ-то у него была стальная шлычка, шапка такая, по щекамъ и затылку отъ нея спускались желѣзныя дощечки; задняя же дощечка немного оттопырилась, и это Рыжечкѣ на руку. Онъ съѣздилъ смѣнить свою пику, взялъ потоньше, потомъ, какъ подобаетъ христіанскому воину слѣзъ съ коня, повѣсилъ на пику образъ Михаила Святителя, положилъ передъ нимъ 7 земныхъ поклоновъ и раскланялся на всѣ стороны. Повернувшись же въ сторону родного Яика, онъ проговорилъ: "И вы, братцы-товарищи, старики наши и все общество наше почтенное, помолитесь, чтобы Господь соблаговолилъ!" Послѣ того Рыжечка скинулъ съ себя всю одежу, остался только въ шароварахъ да безрукавной фуфаечкѣ, голову перевязалъ отъ барсовымъ платкомъ, рукава у рубахи засучилъ по локоть, перетянулся шелковымъ пояскомъ и, заткнувши за поясъ хивинскій ножъ, взялъ въ руки копьецо. Вспрыгнувъ на лошадку, Рыжечка перекрестился и полетѣлъ на супротивника, точно малый ястребъ на орла заморскаго: "дерзайте людіе, яко съ нами Богъ!" И шведъ помчался, выставивъ копье въ добрую жердь. Когда Рыжечкѣ уже надо было столкнуться, онъ дать вилка вправо, и шведъ, словно быкъ-дуракъ, пронесся мимо. Рыжечка обернулся да хватилъ его копьецомъ въ затылокъ, гдѣ дощечка оттопырилась -- такъ онъ и покатился кубаремъ съ коня. Рыжечка мигомъ соскочилъ на землю, еще того скорѣй отсѣкъ ему голову. Тутъ наша армія возрадовалась зашумѣла, словно волна морская заходила и "ура" закричала. А шведская армія, извѣстное дѣло, пріуныла, затихла, хорунки свои къ землѣ преклонила, словно, голубушка, не солоно похлобала. Только одинъ король, такой безпокойный былъ, не хочетъ покориться: "Подвохъ, подвохъ! кричитъ. Русакъ сзади ударить нашего. Подвохъ!" Тутъ ужъ и Царя взяло за ретивое. Подалъ онъ знакъ къ бою да и скомандовалъ: "Катай, безъ пардона катай! На зачинщика Богъ!" И пошла чесать наша армія шведскую армеюшку, дымъ коромысломъ пошелъ -- всю лоскомъ положила. А король шведскій съ измѣнникомъ Мазепой еле-еле удралъ въ Турецкую землю. Тамъ, говорятъ, они оба въ кабалу пошли къ турку -- туда, значитъ, и дорога...
Когда совсѣмъ успокоились, Царь въ слезахъ и спрашиваетъ: "А гдѣ нашъ малышъ, гдѣ безцѣнный Рыжечка?" -- "Здѣсь", пищитъ Рыжечка -- "А, голубчикъ мой, сокровище мое!" и поцѣловалъ его въ голову, а Рыжечка поцѣловалъ у Царя ручку.-- "Чѣмъ же тебя, друже мой, дарить-жаловать? Говори: ничего не пожалѣю".-- "Мнѣ, надежа-царь, ничего не надо, а, пожалуй, коли твоя милость, наше обчество" -- Царь испрашиваетъ: "Чѣмъ? Говори".-- "Отъ предковъ твоихъ, благовѣрныхъ царей" мы жалованы рѣкою Яикой, съ рыбными лоціями, сѣнными покосами, лѣсными порубами, а грамота на то у насъ пропала. Пожалуй намъ, надежа-царь, за своей высокой рукой, другую грамоту на Яикъ-рѣку". "Съ великою радостью", сказалъ Царь и тутъ же приказалъ секретарю написать при себѣ грамоту на Яикъ-рѣку, со всѣми присущими рѣчками и протоками, со всѣми угодьями на вѣки-вѣчные -- "Еще что? Проси!" сказалъ Царь. Рыжечка и говоритъ: "Еще, надежа-царь, пожалуй насъ, кали милость твоя, крестомъ да бородой". -- Для кого нѣтъ, а для яицкихъ казаковъ есть! отвѣтилъ Царь: пиши, секретарь, что я жалую яицкихъ казаковъ крестомъ и бородой на вѣки-вѣчные".
-- "Это все для общества, говоритъ Царь: а тебя то чѣмъ дарить-жаловать? Проси, ничего не пожалѣю".-- "Позволь мнѣ, кали милость твоя, погулять съ товарищами въ твоихъ царевыхъ кабакахъ, безданно-безпошлинно, недѣльки двѣ".-- Царь улыбнулся и говоритъ: "Развѣ любишь?" -- "Грѣшный человѣкъ: люблю!" -- "Гуляй во здравіе, говорить Царь. А ты, секретарь, напиши ужъ за-одно въ грамотѣ, чтобы водка продавалась на Яикѣ на всей волѣ казачьей".
Круглый годъ прображничалъ Рыжечка съ товарищами въ царевыхъ кабакахъ, странствуя отъ города до города, отъ села до села, пока не вышелъ срокъ открытому листу за царской скрѣпой. Вернулся онъ на Яикъ вдвоемъ съ калмычиномъ, тѣмъ самымъ, который обмѣнялъ ему лошадь. Оба они было на счетъ выпивки молодцы, тягущи; прочіе -- всѣхъ-то было ихъ 12 -- не выдержали, сложили свои головы: кто въ кабакѣ, кто подъ кабакомъ -- такой ужъ народъ безшабашный. А Рыжечка прожилъ на Яикѣ еще лѣтъ 10, да пошолъ по царскому указу съ Бековичемъ въ Хиву; тамъ, голубчикъ, за компанію съ княземъ и всѣмъ честнымъ воинствомъ, сложилъ свою буйную головушку.
Къ походу Бековича-Черкасскаго относится не менѣе любопытное воспоминаніе, сохранившееся въ памяти у старыхъ казаковъ. По ихъ словамъ, вернулось на Яикъ въ разное время какихъ-нибудь 2--3 десятка, не больше; а ушло съ Яика не малое войско, 1 1/2 тыс. казаковъ,-- всѣхъ порѣшили изверги-хивинцы: которыхъ перерѣзали, которыхъ повернули въ неволю, заковали въ тяжелыя цѣпи. Только одному молодому казаку въ тотъ разъ посчастливилось: не видалъ онъ ни рѣзни, ни мукъ мучительныхъ, ничего такого, отъ чего сердце крушится, на части разрывается. На квартирѣ, гдѣ стоялъ казачокъ, пожалѣла его молодая хозяйка,-- спасла душу христіанскую. Въ ту самую ночь, когда хивинцы уговорились задать Боковину и всѣмъ нашимъ карачунъ, хозяйка завела своего постояльца въ садъ, въ глухой, дальній уголокъ, гдѣ сохранила его, пока не подошло время. Напослѣдокъ, когда со всѣхъ мѣстъ хивинцы съѣхались къ хану праздновать богомерзкое торжество надъ русскими, хивинка обрядила казачка въ ихнюю одежду, дала ему провизіи, денегъ, потомъ вывела изъ конюшни самую рѣзвую лошадь, трухменскаго аргамака, и, переданъ его на руки казачку, велѣла ему ѣхать на родимую сторону. Казакъ простился съ ней и за родительскія молитвы выѣхалъ на Яикъ здоровъ и невредимъ. Въ дорогѣ онъ не разъ встрѣчался съ хивинцами. Однажды повстрѣчалось ему нѣсколько хивинцевъ о спрашиваютъ: Кто онъ, куда и зачѣмъ ѣдетъ? А казачокъ притворился нѣмымъ, ничего не говоритъ, а только, мычитъ; потомъ снялъ съ луки уздечку, показалъ ее хивинцамъ, ткнулъ пальцемъ въ гриву и сдѣлалъ знакъ руками -- лошадь-де пропащую разыскиваю. Этого мало. Слѣзъ казакъ съ лошади, провелъ у нея ладонью по лбу -- лошадь-де лысая, хочетъ сказать; нагнулся, провелъ рукой по колѣну -- лошадь, значитъ, бѣлоножка. Хивинцы поглядѣли-поглядѣли на нѣмого, улыбнулись и покачали головами: не видали, молъ, твоего копя!
Потомъ поѣхали, оболтусы, своей дорогой. Казачекъ и радъ, двинулся дальше на родимую сторонушку. Если ему случалось встрѣчаться съ киргизами, отъ нихъ уходилъ вскачь: лошадь-то подъ нимъ ужъ больно была рѣзвая.
Другой казакъ, Трофимъ Новинскій, инымъ манеромъ спасся. Это былъ мужчина пожилыхъ лѣтъ, бороду имѣлъ чуть но до пояса, окладистую, сѣдую. Онъ обрядился татарскимъ муллой, т. е. накрутилъ на шапку 2 куска бязи и въ такомъ видѣ пошелъ странствовать: старый казакъ догадливъ былъ! Куда ни придетъ Новинскій, вездѣ орда встрѣчаетъ его съ почетомъ: напоитъ, накормитъ, на дорогу провизіи дастъ. Въ иномъ мѣстѣ спросить: кто онъ и куда странствуетъ? А Новинскій, чтобъ не выдать себя, опуститъ глаза въ землю, поглаживаетъ свою бородушку да шепчетъ про себя: "Алла, Алла, бисмиля!" Орда и ротъ разинетъ, принимаетъ его за молчальника, пуще прежняго отдастъ ему почтеніе. Случалось, лошадь подъ него давали, провожатыхъ съ нимъ посылали, одно слово: съ почетомъ и встрѣчали, и провожали. Новинскій представлялся самому Петру Первому, на Волгѣ, когда Царь плылъ изъ верховыхъ городовъ въ Астрахань. Царь удивился и спросилъ, какимъ побытомъ онъ, одинъ-одинехонекъ, прошелъ черезъ орду бусурманскую?-- "Бородушка помогла", отвѣтилъ Новинскій.-- "Какъ такъ?" спрашиваетъ Царь и пуще прежняго дивуется.-- "Такъ и такъ, говорить Новинскій: по бородушкѣ меня вездѣ съ почетомъ встрѣчали, съ честью провожали".
-- "Исполать же тебѣ, старинушка, сказалъ Петръ Первый и ласково погладилъ Новинскаго по сѣдой его бородушкѣ. Значитъ, не всуе я пожаловалъ вашу братію, яицкихъ казаковъ, бородой. Умѣете ею пользоваться. Что хорошо, то хорошо! А какъ твое имя, отчество и прозвище?" -- Новинскій отвѣтилъ. Царь съ минуту подумалъ и сказалъ: "Такъ какъ провела тебя черезъ орду басурманскую твоя почтенная борода, то будь же ты отнынѣ навѣки не Новинскій, а Бородинъ".
Царское слово свято: и сталъ послѣ того Новинскій прозываться Бородинымъ; отъ него ужъ весь нынѣшній родъ Бородиныхъ; они твердо памятуютъ прадѣда, которому самъ Царь воздалъ по его заслугамъ.