По мѣрѣ того, какъ казачество умножалось приростомъ населенія и наплывомъ бѣглецовъ изъ-за Московскаго рубежа, оно распространялось и въ ширь, занимая своими поселеніями привольные берега Дона и его притоки: Донецъ, Медвѣдицу, Хоперъ, Бузулукъ. По заведенному обычаю, новоселы окружали заимку землянымъ валомъ, со рвомъ впереди, или, по крайной мѣрѣ, обносили ее плетнемъ, перепутаннымъ терновникомъ, отчего эти первыя поселенія и назывались городками. Наконецъ, настала пора, когда уже не было надобности поддерживать даже такую зыбкую ограду: лѣтъ около 200 тому назадъ, бывшіе городки стали именоваться станицами, что означало наступленіе болѣе мирныхъ временъ. Впрочемъ, названіе "городокъ" исчезло не сразу и не повсюду; есть старожилы, которые еще его помнятъ. Между донскими станицами много такихъ, которыя считаютъ за собой нѣсколько вѣковъ; помимо уцѣлѣвшихъ кое-гдѣ валовъ, онѣ или хранятъ святыни казачества, или памятны какимъ-нибудь событіемъ, близкимъ сердцу сынамъ Дона. Такова, напримѣръ, Усть-Медвѣдицкая. Въ оградѣ станичнаго храма стоитъ черная гранитная колонна, съ крестомъ на верху: это могила донского атамана Власова, того самаго, который защищалъ Черноморскую кордонную линію отъ набѣговъ горцевъ, который бодро подвизался на атаманскомъ поприщѣ, будучи 80-ти-лѣтнимъ старцомъ. Это былъ одинъ изъ лучшихъ вождей Дона и Кубани. Пяти-избянская, древняя станица -- родина Денисовыхъ: Дениса-батыря и двухъ храбрыхъ генераловъ -- графа Ѳедора Петровича и войсковаго атамана, сподвижника Суворова, Андріана Карновича. Герой Дона, Баклановъ, родился въ Гугнинской станицѣ; она же считается родиной партизана Ефремова; станица Цымлянская прославилась своими виноградниками. Сказываютъ, что царь Петръ Великій, проѣзжая Дономъ, замѣтилъ, что тутъ долженъ произрастать съ успѣхомъ виноградъ. Онъ выписалъ изъ Франціи мастеровъ, лозу и приказалъ разсадить ее близъ Цымлянской станицы. На побывкѣ въ Парижѣ, царь, между прочимъ, навѣстилъ инвалидовъ, доживавшихъ свои вѣкъ на королевскомъ иждивеніи, а когда вернулся домой, послалъ имъ уже отъ себя въ гостинецъ нѣсколько бочокъ донского вина.
Романовская станица основана вскорѣ послѣ избранія русскими людьми на царство Михаила Ѳедоровича Романова. Донцы показали тогда свою вѣрность престолу тѣмъ, что посѣкли прелестниковъ Заруцкаго и Марины, жены Дмитрія Caмозванца, которые разсчитывали продолжать тутъ смуту, а донцы поклялись служить вѣрно и нелицепріятно новому царю, избраннику народному. Въ честь Царскаго Дома и станица названа Романовскою. Кочетовская и Раздорская станицы также славятся виноградниками, кромѣ того, красотою мѣста и великолѣпіемъ храмовъ Божьихъ. Святыя иконы въ храмѣ Раздорской станицы блестятъ брилліантами, жалованными монархами. Въ своемъ мѣстѣ было упомянуто, что Раздоры -- одно изъ первыхъ поселеній донцовъ. Древній Черкаскъ, нынѣшняя Старо-Черкасская станица, вмѣщала въ себѣ 11 станицъ, въ числѣ коихъ была одна татарская. Онѣ были окружена десятью "раскатами", или бастіонами, на которыхъ стоило 100 пушекъ. Дома въ городѣ были деревянные, построены на сваяхъ, и такъ тѣсно, одинъ возлѣ другого, что часто выгорали цѣлыя улицы; не разъ взлетала на воздухъ и "пороховая казна". Послѣ одного изъ такихъ взрывовъ выступило озерцо, которое существуетъ и теперь. Кромѣ того, городъ терпѣлъ отъ воды; бывали годы, что затопляло не только городъ, но и его окрестности. Не смотря на эти невзгоды, древній Черкаскъ кипѣлъ въ старину какъ котелъ: пристани были покрыты судами, площади волновались народомъ. Тутъ сходились ногаи, калмыки, русскіе торговые люди изъ Воронежа, Бѣлгорода, Ливенъ, Ельца и Оскола. Здѣсь приставали турецкія и московскія посольства со своими богатыми и многолюдными свитами; здѣсь же копились и казаки съ береговъ Днѣпра, Терека и Яика. Площади Черкаска пестрѣли разнообразіемъ одеждъ и бранныхъ доспѣховъ. Царь Петръ Великій, во время Азовскаго похода, увидѣлъ ли площади молодца, который, прогулявъ даже свою рубаху, сидѣлъ, пригорюнившись, на боченкѣ, опираясь на ружье.-- "Отчего же ты не сбылъ ружья вмѣсто рубахи?" -- спросилъ царь.-- "Сбыть ружье казаку не пригоже", -- отвѣтилъ гуляка: "съ ружьемъ я и службу царскую отбуду, и шелковую рубаху добуду". Отвѣтъ полюбился царю. Онъ тогда же пожаловалъ войску донскому гербъ, на которомъ былъ изображенъ сидящій на боченкѣ полу-обнаженный казакъ съ приподнятымъ надъ головой ружьемъ. Этотъ гербъ просуществовалъ около 60 лѣтъ. Изъ памятниковъ старины здѣсь уцѣлѣлъ величественный храмъ Воскресенія Господня. Онъ строился 14 лѣтъ и сооруженъ по плану великаго царя, который пожертвовалъ на него деньги, желѣзо, утварь и два колокола. Въ притворѣ храма хранится доска съ надписью, что казаки, изнуренные азовскимъ сидѣніемъ, дали обѣщаніе построить въ своемъ городѣ храмъ, если Онъ, милосердый, поможетъ имъ отсидѣться и увидѣть свою родину; что они достославно отсидѣлись и возвратились въ свой городъ, но замедлили выполнить данный Богу обѣтъ, почему и подверглись лютой моровой язвѣ. Язва прекратилась, когда они начали строить деревянную церковь, которая два раза была построена и два раза горѣла, что, наконецъ на мѣстѣ деревянной, была выстроена нынѣшняя, каменная. Иконостасъ ея рѣзной -- виноградныя лозы и грозди; весь снизу до верха покрытъ образами въ серебряныхъ окладахъ. Трое царскихъ вратъ сдѣланы изъ чистаго серебра: большое мѣдное паникадило въ 5 ярусовъ огней памятно тѣмъ, что добыто казаками въ Азовской крѣпости, въ 1637 году. Священная утварь вся серебряная или золотая, украшенная драгоцѣнными камнями; есть небольшой ручной крестъ, цѣнимый въ 10 т. рублей; онъ весь осыпанъ алмазами, есть еще серебряный ковшъ съ портретомъ императрицы Елизаветы Петровны. Въ окладахъ всѣхъ иконъ и въ утвари собора заключается болѣе 60 пудовъ серебра и полъ-пуда золота. Во всѣхъ же четырехъ церквахъ станицы серебра болѣе 100 пудовъ, жемчуга 25 фунтовъ, драгоцѣнныхъ камней до 5 тысячъ. Все это добыча меча, приношенія, обѣщанныя въ трудную минуту на полѣ брани. У самаго входа въ соборъ, на правой сторонѣ дверей, виситъ толстая желѣзная цѣпь, которою былъ прикованъ Стенька Разинъ передъ отправкою въ Москву. Въ своемъ мѣстѣ упомянуто, что Стенька прослылъ колдуномъ, могъ летать по воздуху какъ птица и плавать въ водѣ рыбой. Старью казаки боялись, что простая цѣпь его не удержитъ: начертитъ разбойникъ уголькомъ лодку, приложитъ руку и очутится на Волгѣ. Вотъ почему надъ цѣпью отпѣли молебенъ, окропили ее святой водой, послѣ чего и приковали Стеньку на паперти, куда нечистой силѣ уже не было входа. Съ высокой соборной колокольни открываются во всѣ стороны чудныя мѣста, вблизи стоятъ домики, окруженные зеленью; вдали, къ сѣверу, виденъ Новочеркаскъ, верстахъ въ шести зеленѣютъ валы покинутой крѣпости, а на западѣ, въ семи верстахъ отъ станицы, обозначается небольшимъ лѣсомъ урочище Монастырское, куда, бывало, удалились одинокіе, посѣдѣлые въ бояхъ, чисто искалѣченные казаки доживать остатки дней въ землянкахъ. Они были отшельниками и въ то же время, служили стражами своей родины. 200 лѣтъ тому назадъ, донцы возвращались какъ-то съ набѣга съ богатой добычей, съ ясыремъ. Былъ вечеръ, когда она причалили къ берегу родной земли у Монастырскаго урочища, не хотѣлось побѣдителямъ черезъ позднее время утерять почетную встрѣчу: они порѣшили переночевать у своихъ старцевъ, а въ городъ послали сказать, что прибудутъ на утро. Зашумѣлъ Черкаскъ, какъ въ большой праздникъ, радостная вѣсть перебѣгала имъ дома въ домъ; отцы, братья и жены, захвативъ боченки въ виномъ или медомъ, спѣшили въ урочище встрѣтить своихъ семейныхъ. Тутъ зажгли костры, и началось пированье, широкое, разгульное, первое послѣ бранныхъ трудовъ и долгаго поста. Всѣ упились, поснули, а, тѣмъ временемъ, съ задонской степи подвигались басурманы и, выждавъ, когда стала разгораться утренняя заря, набросились на спящій казацкій станъ, и всѣхъ, кто въ немъ былъ, перерѣзали до единаго. Съ тѣхъ поръ, въ субботу сырной недѣли, ежегодно совершается сюда крестный ходъ и правится панихида по убіеннымъ.
Черкаскъ, какъ сказано, много терпѣлъ отъ наводненій: если и сходила вода, то оставались болота, которыя заражали воздухъ гнилью, отчего городъ превращался въ больницу. Бывали годы, когда тихій Донъ подтоплялъ и самый соборъ. Такъ называемое "Краснощековское" наводненіе получило свое названіе оттого, что тѣло умершаго атамана оставалось безъ погребенія 2 мѣсяца, потому что, за все это время не было въ городѣ лоскутка сухой земли чтобы выкопать могилу. Въ царствованіе Императора Александра I, атаманъ Платовъ, испросивъ Высочайшее разрѣшеніе, перенесъ Черкаскъ на другое мѣсто, извѣстное нынѣ подъ именемъ Новочеркаска, въ 25-ти верстахъ отъ Старочеркасской станицы. Это совсѣмъ новый городъ, на европейскій образецъ. Противъ дворца Августѣйшаго атамана всѣхъ казачьихъ войскъ стоитъ изображеніе основателя, въ развѣвающейся буркѣ, съ гетманскою булавою въ одной рукѣ и обнаженной саблей въ другой. Бывшій атаманъ устремляется съ возставшимъ народомъ въ кровавую сѣчу съ нахлынувшимъ врагомъ.-- То на память о двѣнадцатомъ годѣ. Главную же святыню донцовъ, гордость и украшеніе Новочеркаска составляютъ его "регаліи", т. е. насѣки, перначи, бунчуки, серебряныя трубы, знамена и грамоты, добытыя кровью отцовъ. Они хранятся въ Войсковомъ Управленій, гдѣ, между прочимъ, выставлены портреты всѣхъ трехъ Августѣйшихъ атамановъ въ казачьей формѣ. Царскія грамоты лежатъ въ большомъ серебряномъ ковчегъ, украшенномъ драгоцѣнными камнями; сабля Императора Александра I положена въ особый, также серебряный ковчегъ. По стѣнамъ развѣшены портреты всѣхъ донскихъ атамановъ, начиная съ Данилы Ефремовича Ефремова, перваго атамана, назначеннаго Высочайшею властью. Онъ, его сынъ, Степанъ Даниловичъ, и Алексѣй Ивановичъ Иловайскій изображены въ парчевыхъ кафтанахъ, съ широкими золотыми поясами; на груди медаль на Андреевской лентѣ, и въ рукѣ булава. Слѣдующіе за ними атаманы -- уже въ генеральскихъ мундирахъ, со многими знаками монаршихъ отличій.
Въ каждой станицѣ твердо держались обычаи и порядки, завѣщанные первыми насельниками Дона. Каждая станица управлялась "сборомъ", и въ сборѣ принималъ участіе всякій казакъ, за исключеніемъ опороченныхъ. На станичные сборы сходились всѣ казаки, гдѣ бы они ни жили, изъ самыхъ дальнихъ хуторовъ; съѣзжались обыкновенію передъ каждымъ воскресеніемъ или праздничнымъ днемъ, всѣ верхами. Но судили-рядили только люди старые, почтенные, почему на Дону издревле слово "старикъ" служило какъ бы почетнымъ званіемъ. Однако, въ общество стариковъ допускались и молодые казаки, которые отличили себя или службой, или умомъ, или же примѣрною жизнью. Станичные сборы благодѣтельно дѣйствовали на добрые правы казачества. Казаки всегда дорожили правомъ судить и рядить наравнѣ съ другими. Каждый казакъ добивается этой чести; зачастую онъ искалъ случаи совершить подвигъ, потому что званіе урядника или георгіевскій крестъ давали ему мѣсто въ сборѣ, возлѣ почетныхъ старшинъ. Часто казакъ выбивался изъ силъ, переносилъ голодъ и холодъ, лишь бы не прослыть трусомъ или нѣженкой и сохранить честное казацкое имя. Ворамъ, клятвопреступникамъ не было тогда мѣста на Дону. Зато оставленныя на покосѣ или гдѣ бы то ни было вещи -- никогда никто не тронетъ. Точно также утерянные по дорогѣ: кнутъ, топоръ, налигачъ или путы, приносились въ станицу; по дворамъ, безъ всякой опаски, держали скотъ, лошадей, и хранили домашнее хозяйство; развѣшивали дли просушки бѣлье. Воровство лошадей началось не болѣе 100 лѣтъ тому назадъ.
На сборахъ рѣшались всѣ домашнія станичныя дѣла, чинился судъ и расправа, выслушивались распоряженія властей и обсуждались приготовленія къ походу. Чтобы собрать кругъ въ необычное время, есаулъ прежде всего дѣлалъ "закличку", т. е. разъѣзжалъ по улицамъ и зычнымъ голосомъ выкрикивалъ: "Атаманы-молодцы, вся честная станица Пяти-избянская, или тамъ какая другая -- сходитесь на бесѣду, на майданъ, ради станичнаго дѣла, а кто не придетъ, на томъ станичный приговоръ -- осьмуха!" Мало-по-малу, кругъ собирался. Выходитъ казакъ на середину, кланяется земно на всѣ четыре стороны, потомъ подходитъ къ атаману и разсказываетъ свое дѣло. Старики слушаютъ. Когда казакъ кончилъ, атаманъ говорилъ: "Есаулъ, вели помолчать". Есаулъ кричитъ чтобы казаки умолкли, при чемъ поднимаетъ трость и бьетъ о матицу: "Помолчите-ста, атаманы-молодцы!" Тогда встаетъ атаманъ и докладываетъ: "Атаманы-молодцы! Помолчите! Проситъ Аксенъ Пахомычъ о томъ-то. Что скажете: дать или не дать?" -- "Въ добрый часъ!" -- отвѣчаютъ, если хотятъ дать. Точно также рѣшалось и всякое другое дѣло. Положимъ, идетъ судъ, атаманъ докладываетъ: "Вотъ честная станица! Старики присудили наказать его плетьми за кражу: какъ прикажете -- простить его или наказать?" Эти два слова: "Въ добрый часъ" или "не надо" -- рѣшали безповоротно всякое дѣло. Главнымъ дѣломъ на судѣ было миротвореніе: атаманы и старики сами кланялись спорщикамъ, чтобы они помирились, не ѣздили судиться въ Черкаскъ. Иные, упорные ни за что но сдавались. Сядутъ бывало, оба къ одинъ каюкъ и плывутъ въ Черкаскъ тягаться. Иногда по дорогѣ выпьютъ, еще пуще разсорятся, а случалось, и помирятся. Тогда уже гребутъ назадъ. Имъ и горя мало, что верстъ 200 помахали руками, зато въ станицѣ всегда ждала ихъ долгая встрѣча -- подходили старшины и атаманы, поздравляли съ миромъ. Если же казакъ обзоветъ другого позорной кличкой или больно выбранитъ, а самъ, къ тому же былъ неправъ, такой долженъ принять "очистку". По приговору, обиженный бралъ въ руки палку, отмѣривалъ ее по локоть, отрубалъ, потомъ билъ обидчика по ногамъ, приговаривая при всякомъ ударѣ: "Очисть!" Билъ, пока сборъ не скажетъ: "Буде, очистилъ!" Этимъ наказаніемъ виновный уже считался очищеннымъ навсегда, какъ бы и не проштрафился. Такой обычай водился еще въ концѣ царствованія Императрицы Екатерины II.
На сборахъ же читались по всеуслышаніе распоряженія по всему войску, напримѣръ, опасныя грамоты, оповѣщавшія о какомъ-либо худомъ слухѣ. Читали ихъ обыкновенно станичные писаря, которыхъ нарочито для этого и выбирали. Послѣ того, какъ грамота прочитала, оставляли съ нея списокъ, а подлинную отсылали дальше, въ слѣдующую станицу. Письменные казаки въ тѣ поры бывали на рѣдкость. Если писарь не случался на мѣстѣ, то есаулъ выдавалъ вмѣсто росписки деревянныя рубежки по числу пересылаемыхъ пакетов или колодниковъ: пять рубежекъ -- значило, пять колодниковъ. Такія рубежки выдаются нынче пастухамъ въ полученіи овецъ. Да и писарямъ было немного работы; одинъ старикъ-писарь сказывалъ, что гусиное перо служитъ ему цѣлый годъ. Особенно долго и дѣловито толковали казаки, выслушавъ объявку о походѣ: когда и гдѣ собираться, какими путями двигаться и что съ собой запасать. Тутъ ужъ обсуждалась всякая мелочь, потому что по понятіямъ бывалыхъ людей, въ походахъ не нужно предусмотрѣть, нѣтъ такой мелочи, о которой не стоило бы поговорить.
Такъ какъ въ старину все дѣлалось по обычаю, завѣщанному отъ отцовъ, то, выходя изъ домовъ, казаки прощались со всѣми сосѣдями и просили ихъ заботиться о покидаемыхъ семьяхъ, потомъ отправлялись въ станичную церковь, куда вслѣдъ за ними домочадцы несли вооруженіе, а жены выводили на площадь коней, обряженныхъ по-походному. У святаго храма встрѣчалъ казаковъ батюшка. въ полномъ облаченіи, служилъ напутственный молебенъ, послѣ чего окроплялъ святой водой самого воина, потомъ его оружіе и даже коня. Изъ церкви казаки, предшествуемые батюшкой, ходили на кладбище, гдѣ творилась общая панихида по усопшимъ, и каждый казакъ, припавши къ родной могилѣ, испрашивалъ благословеніе родителей, послѣ чего, набравши въ мѣшочекъ щепотку земли и поцѣловавъ ее, съ благословеніемъ надѣвалъ себѣ на нею. Такимъ образомъ, если доведется казаку принять смерть на чужбинѣ, родная земля прикроетъ ихъ прахъ. Когда, наконецъ, наступала пора садиться въ сѣдло, жена кланялась коню въ ноги съ приговоромъ: "Несись, родной, съ нимъ въ бой, принеси его назадъ живьемъ-здоровымъ". Мать благословляла образомъ, отецъ, вручая сыну пику, говорилъ: "Вотъ тебѣ моя пика, древко можетъ сломаться, но копье привози домой, пригодится и твоему сыну".-- Переходя Донъ, станичники черпали священную для нихъ воду, мочили ею голову, утирали лицо, глаза, и потомъ, поклонившись землѣ и помолясь на Божій храмъ, направляли коней въ придонскія степи. Густое облако пыли скоро скрывало казачью силу отъ взоровъ семейныхъ, долго и тоскливо глядѣвшихъ въ безбрежную даль.
Въ прежнее время маршрутовъ не давали, а просто называлось мѣсто, куда казакамъ прибыть и какихъ городовъ держаться въ пути. Полки двигались не въ полномъ составѣ, а малыми командами, по станицамъ, чтобъ легче было довольствоваться; шли напрямикъ, не нуждаясь въ дорогахъ. Ни горы, ни рѣки не задерживали казаковъ. Они поднимались на горныя выси, спускались въ овраги, переплывали рѣки. Путемъ-дорогой, а голодные казаки учились ратному дѣлу: итти по звѣздамъ, по вѣтру, черезъ лѣса, какъ лучше вскочить въ село, прикрыться бугоркомъ или чѣмъ тамъ случится, какъ наводить непріятеля въ засаду. Такимъ образомъ, мало-по-малу, навострились глаза и уши, получалась сноровка и сметка. Къ развѣдкамъ о непріятелѣ казаки пріучались тѣмъ, что ихъ разсылали въ одиночку въ окрестныя села добыть языка или доставить вѣсть, посылали за сотни верстъ разыскать полковой штабъ и т. д. Тогда же они пріучались стрѣльбѣ съ коня, наѣзжали молодыхъ лошадей и, наконецъ, доходили до такого проворства, что при первой же встрѣчѣ удивляли враговъ. Благодаря такому способу передвиженія, казаки приходили на мѣсто не только въ исправности, но совершенно обученные, готовые къ битвамъ и дальнѣйшимъ походамъ. Въ походныхъ колоннахъ стали водить казаковъ сравнительно недавно.
Оторванные отъ родины, на далекой чужбинѣ казаки составляли военное братство: они помогали другъ другу въ нуждахъ, дѣлили между собой радости и горе, послѣднюю копѣйку или же сухарикъ, умирали другъ за дружку. Старые казаки поучали молодыхъ выручать товарища изъ бѣды, гдѣ бы таковая ни приключилась -- на аванпостахъ-ли, въ схваткахъ, въ преслѣдованіи -- все равно, клади душу за своего. Они же ревниво слѣдили и за добронравіемъ молодыхъ. По всѣмъ этимъ причинамъ казаковъ одной и той же станицы никогда не разбивали по разнымъ сотнямъ и въ сотнѣ ставили ихъ подрядъ, не по ранжиру. Каждый казакъ боялся чѣмъ-нибудь худымъ опозорить свою станицу, опорочить честное имя отцовъ, которое онъ почиталъ наравнѣ со святою хоругвью. Бывали случаи, что оплошность односума товарищи искупали кровью.
Отдѣльныя станицы, на службѣ царской, какъ бы соревнуя между собой, старались перещеголять одна другую въ удальствѣ, въ богатырствѣ. Такъ, напримѣръ, прославились: Раздорская, Кочетовская, Пяти-избянская и Букановская. Многіе казаки изъ этихъ станицъ дослужились до высокихъ чиновъ. Прочія станицы рвались изо всѣхъ силъ къ отличіямъ, и если начальство сравнивало ихъ съ Раздорцами или Пяти-избянцами, то это названіе принималось какъ высшее отличіе. Самыя же станицы гордились заслуженной славой, внушая ту же гордость подросткамъ и дѣтямъ.
До 1775 года, при выступленій въ походъ, вся полковая старшина назначалась по выбору, вольными голосами. Возвратившись на родину, старшина теряла свои привилегіи, и только одни наѣздники на всю жизнь сохраняли почетное званіе "царскихъ слугъ". Эти считали себя выше старшинъ. Въ бою они держались отдѣльно, имѣя подъ рукой поддержку отъ своей же братіи, подъ названіемъ "крыльщиковъ", въ прусскую войну былъ царскій слуга Ефимъ Ермолаевичъ Koтельниковъ. Онъ, по желанію фельдмаршала, поскакалъ со своими крыльщиками прямо противъ пруссаковъ, стоявшихъ въ боевомъ порядкѣ, выхватилъ прусскаго генерала и доставилъ его фельдмаршалу. Когда его хотѣли наградить полковничьимъ чиномъ, Котельниковъ со слезами отмолился отъ этой чести; въ концѣ воины онъ сложилъ тамъ свою богатырскую голову. Иванъ Самойловичъ Текучевъ тоже поймалъ въ одномъ сраженій прусскаго генерала и такъ же, какъ Котельниковъ, отказался отъ чиновъ. Много было такихъ случаевъ, что храбрѣйшіе наѣздники отказывались отъ дальнѣйшаго повышенія. Было-ли то смиренномудріе, или они боялись потерять славу царскихъ слугъ -- неизвѣстно. Старики говорятъ, что причиною было и то, и другое вмѣстѣ.
Въ мирной станичной жизни казаковъ выдѣлялся особою торжественностью день, когда выбирался атаманъ. Это бывало обыкновенно въ какой-нибудь большой праздникъ, напримѣръ: Богоявленіе, Новый Годъ, или въ четвергъ на сырной недѣлѣ. Послѣ утрени всѣ казаки собирались въ станичную. Посидѣвши чинно малое время, поднимался съ мѣста атаманъ, молился Богу, кланялся на всѣ четыре стороны и говорилъ: "Простите, атаманы-молодцы, въ чемъ кому согрѣшилъ!" Станичники ему въ отвѣтъ: "Благодаримъ Акимъ Ѳеклистычъ, что потрудился! " Тогда атаманъ кладетъ насѣку на столъ, подложивъ подъ нее шапку и садится къ сторонкѣ. Однако, его опять сажаютъ на первое мѣсто.-- "Кому, честная станица, прикажете взять насѣку?" долженъ спросить тотъ-же атаманъ. Тутъ всѣми голосами кричать:-- "Софрону Самойловичу! Сафрону Самойловичу!" Три раза подавался голосъ, а если раздѣлятся, то и больше. Выкликаемому такимъ путемъ временно вручалась насѣка для выбора атамана. Софронъ Самойловичъ, принявъ насѣку, въ свою очередь, громко возглашаетъ: "Вотъ, честная станица Пяти-избянская, или тамъ какая другая, -- старый атаманъ годъ свой отслужилъ, а вамъ безъ атамана быть нельзя, такъ на кого честная станица покажете?" Какъ громомъ грянули станичники: "Макея Яковлевича!" Другіе -- "Якова Матвѣича!" Третьи -- своего... Надо имѣть чуткое ухо, чтобы распознать, на кого больше голосовъ. Старикъ Софронъ спрашиваетъ другой разъ, третій: ему все тѣмъ-же громомъ отвѣчаютъ. Тогда, замѣтивъ, что за Яковомъ Матвѣевичемъ больше голосовъ, вручаетъ ему насѣку; старики накрываютъ его шапками, и онъ садится рядомъ съ прежнимъ атаманомъ на большое мѣсто. Послѣ этого сдастъ свою насѣку есаулъ, на его мѣсто выбираютъ другого; еще выбираютъ десять лучшихъ людей въ подписные старики, судьи. Обязанность ихъ заключалась въ томъ, чтобы, въ случаѣ нашествія непріятеля, бѣжать по полямъ и покосамъ, со знаменами, призывая всѣхъ въ осаду; кромѣ того, мирить враждующихъ, держать очередь на службу, объявлять на сборѣ имена виновныхъ, наконецъ, давать сказки, чтобы не подписались къ станицѣ бѣглые.-- Насѣка, о которой упоминалось, въ старину была простая терновая палка, испещренная ножемъ еще на корнѣ, отчего она и пестрѣла. Впослѣдствіи стали употреблять гладкую лакированную трость, съ серебряной булавой. Четвергъ сырной недѣли былъ въ то же время днемъ гульбища которое продолжалось вплоть до вечера воскресенья -- или пѣшее, или конное въ полномъ воинскомъ вооруженіи. Атаманъ заранѣе оповѣщалъ станицу, чтобы гульба происходила чинно, по старинѣ. Тутъ-же, на сборѣ, станица дѣлилась на нѣсколько "компаній" или командъ. Каждая компанія избирала своего ватажнаго атамана, двухъ судей и квартирмистра. По просьбѣ выборныхъ, имъ выдавались изъ станичной избы знамена и хоругви. На рубежѣ съѣзжались компаніи изъ сосѣднихъ станицъ, также со знаменами, подъ начальствомъ своихъ атамановъ и стариковъ. Послѣ обычныхъ привѣтствій продѣлывали "шермиціи", т. е. разныя воинскія упражненія и кулачный бой. Если компанія гостила у кого-либо въ домѣ, то знамена выставлялись во дворѣ, при особомъ дозорцѣ, по назначенію квартермистра, обязанность котораго заключалась въ томъ, чтобы извѣщать домохозяевъ, куда команда намѣрена отправиться. Въ прощеное воскресенье, подъ вечеръ, выставлялся на площади кругъ изъ скамеекъ, въ серединѣ ставили накрытый столъ съ закуской и напитками. По мѣрѣ того, какъ съѣзжались или сходились компаніи, все населеніе станицы спѣшило сюда же покончить день по-христіански. Наконецъ, всѣ въ сборѣ, атаманъ при насѣкѣ вышелъ со стариками подъ жалованнымъ значкомъ, который, вмѣстѣ съ прочими знаменами поставили вокругъ круга; ватажки и атаманы садятся подлѣ станичнаго атамана, затѣмъ -- старики, чиновные казаки. По обычаю, сначала должны выпить общественной сивушки за Высочайшее здравіе, потомъ -- войскового атамана, всего великаго войска донского и, наконецъ, честной станицы. Ружья въ это время палятъ неумолчно; народъ шумитъ, волнуется, сумятица небывалая. Покончивши питье, атаманы поднялись съ мѣстъ, и ужъ тутъ всѣмъ народомъ молятся либо на востокъ, либо обратясь на церковь, послѣ чего другъ съ другомъ прощаются -- поклонами и цѣлованіемъ. Только и слышно: "Прости, Христа ради, въ чемъ согрѣшилъ".-- "Богъ проститъ", -- въ отвѣтъ. Знамена относятся въ атаманскій домъ, народъ расходится, чтобы попрощаться на дому съ родными и сосѣдями.
О первобытной одеждѣ казаковъ было уже сказано въ своемь мѣстѣ. Со временемъ, при накопленій богатства, казаки любили наряжаться, при чемъ многимъ попользовались отъ народовъ азіятскихъ. Та одежда, которой любили щегольнуть донцы, записана въ одной старинной пѣснѣ:
"Внизъ по матушкѣ Камышинкѣ-рѣкѣ,
"Какъ плывутъ тамъ, восплываютъ два снарядные стружка;
"Они копьями, знамены, будто, лѣсомъ поросли.
"На стружкахъ сидятъ гребцы, удалые молодцы,
"Удалые молодцы, все донскіе казаки,
"Донскіе, гребенскіе, запорожскіе.
"На нихъ шапочки собольи, верхи бархатные,
"Пестрядинныя рубашки съ золотымъ галуномъ,
"Астраханскіе кушаки полушелковые,
"Съ заческами чулочки, да все гарусные,
"Зеленъ-сафьянъ сапожки, кривые каблуки.
"Они грянутъ и гребутъ, сами пѣсни поютъ.
"Они хвалятъ, величаютъ, православнаго царя,
"Православнаго Царя -- Императора Петра."
Когда на Дону завились овцы, казаки одѣвались въ собственное платье, вытканное дома: сѣрый или черный чекмень, въ праздники -- бѣлый. Послѣ прусской и турецкой войнъ стали носить чекмени тонкаго сукна и шелковые кафтаны. Шили на образецъ польской одежды: черкески съ пролетами въ рукавахъ, при чемъ рукава закидывались за спину; у чекменей пола съ полой не сходились; шапки носили съ суконнымъ шлыкомъ на кожаной подкладкѣ; на околышкѣ и шлыкѣ нашивался позументъ; на ногахъ -- лапти, поршни, сапоги. Женское платье также на покрой азіятскій: сарафаны или болѣе поздніе кубенеки, суконные и короткіе, до колѣнъ; рубаха прикрывала ноги, обутыя въ сапоги-красноголовки, съ желѣзной подковкой. Грудь кубенека украшалась пуговками и на груди же покоилось ожерелье, съ монетами по серединѣ. Пояса носили изъ матерій или же серебрянной татауры, а вѣрнѣе -- обручи на рукахъ также носили обручики. Головной уборъ дѣвицъ состоялъ изъ перевязки, усаженной вызолоченными япраками и окруженной висюльками. Женщины надѣвали кичу съ высокими рогами; сверхъ кички -- сорока, также усаженная япраками, вокругъ лба -- висюльки, а сзади -- подзатыльникъ, вышитый золотомъ и серебромъ; бисерныя нитки съ серебряными камешками свисали на спинѣ.
Русское дворянское платье начали носить не болѣе 100 лѣтъ тому назадъ. Однако, на Долу такъ привыкли къ русскому головному убору и польскому покрою мужского платья, что, когда побросали кички и начали показываться въ курткахъ, то старики, особенно же старухи, впали въ уныніе, многія ждали свѣтопреставленія. Другіе говорили, что такіе "куцефаны" потеряютъ добытую дѣдами славу, что они добровольно отдаютъ себя въ солдаты. Точно также ожидали свѣтопреставленія, когда впервые показалось женское дворянское платье, на него сбѣгались смотрѣть, какъ на что-то страшное. Однако, все прошло благополучно: тихій "Донъ Иванычъ" въ тѣхъ же берегахъ и такъ же плавно обтекаеть казацкую землю, какъ и сотни лѣтъ тому назадъ.