Усадьба уже просыпалась.
У каретнаго сарая мыли и вытирали коляску. Въ конюшнѣ шла уже обычная утренняя уборка. Навстрѣчу къ нему, по гладкому выгону, вели лошадей (вчерашнюю четверню сѣрыхъ), и только что вымытыя въ рѣкѣ лошади лоснились мокрою шерстью и казались стальными. Упруго ступая по росной травѣ, онѣ оставляли за собой яркозеленый слѣдъ...
Рѣка дымилась розоватымъ туманомъ и, кутаясь въ дымку, дрожала знобливою рябью. Сонно склонялась къ водѣ осока, роняя жемчужныя капли росы. И неподвижнымъ часовымъ, на томъ берегу, въ заросляхъ плеса, четко рисовался стройный силуэтъ цапли.
Голощаповъ раздѣлся, и, снявъ, вмѣстѣ съ одеждой, скромный обликъ сельскаго учителя,-- все это осталось въ складкахъ его костюма, -- превратился въ красиваго, стройнаго юношу, съ котораго можно было-бы лѣпить Адониса и снова заставить Афродиту и Персефену (гдѣ онѣ теперь?) тягаться изъ-за него передъ престоломъ Зевеса,-- такъ былъ хорошъ онъ, сорвавъ съ себя рубище человѣческихъ путъ: этого парусиноваго пиджака, съ оттянутыми карманами, этихъ дурно скроенныхъ брюкъ и грубо сшитыхъ ботинокъ...
А потомъ, искупавшись и снова превратившись въ учителя, регента и поповича, онъ, торопливо вытирая на ходу полотенцемъ лицо и волосы, направился пить чай къ управляющему, домикъ котораго стоялъ въ сторонѣ отъ построекъ -- въ тѣни молодого сада.