Наступило наконецъ и это роковое завтра... Поѣздъ приходилъ въ пять часовъ дня, и если барышни не заѣдутъ въ номера, чтобы отдохнуть и переодѣться послѣ дороги, словомъ, если онѣ не задержатся въ городѣ (разсуждали на эту тему въ усадьбѣ), то ихъ надо было ожидать часамъ къ 8-ми вечера.
Генералъ не сходилъ съ крыльца и все смотрѣлъ на часы.
Голощаповъ, котораго онъ не отпускалъ отъ себя, былъ блѣденъ, какъ смерть, и на обращенный къ нему вопросъ генерала: "что это съ нимъ?" хотѣлъ было только отвѣтить, что ему нездоровится, какъ вдругъ ясно послышался глухой конскій топотъ, похрускиваніе рессоръ -- и въ воротахъ зарисовалась четверня сѣрыхъ...
Мелькнула вуалетка, широкополая шляпа...
Ближе, ближе... коляска ровнялась уже съ крыльцомъ. Голощаповъ видѣлъ двѣ вуалетки, двѣ шляпы, двѣ стройныхъ фигуры, и -- не узнавъ, кто изъ нихъ она -- незамѣтно подался назадъ и скрылся въ калиткѣ сада. Онъ убѣжалъ къ себѣ въ комнату и заперся тамъ на ключъ. Онъ былъ готовъ кричать и прыгать отъ радости и въ то же время -- бѣжать-бѣжать, безъ оглядки, куда глаза глядятъ... Онъ то торопливо причесывался, одергивалъ блузу, готовясь, словно, итти туда, то снова присаживался къ столу и, охвативъ голову, застывалъ въ неподвижной позѣ...
Онъ потерялъ сознаніе времени -- и удивился, что стало темно. Незамѣтно подкралась ночь. А онъ все еще сидѣлъ и не зналъ, что съ собой дѣлать. Изъ дома донеслись вдругъ звуки рояля. Онъ высунулся въ окно и жадно сталъ слушать эту невѣдомую ему мелодію, которая легко и свободно вязалась въ красивое кружево звуковъ и выпивалась ночью. Онъ слушалъ и -- не умѣлъ понять этихъ звуковъ. А они о чемъ-то разсказывали, тосковали и плакали...
Кому? И -- о чемъ?
Онъ старался подслушать ихъ тайну -- и, затаивъ дыханіе, съ расширенными глазами, ловилъ эти звуки. Но кружево ихъ вдругъ оборвалось, простонавъ диссонансомъ, и -- звѣзды только дрожали вверху да замирало и билось тревожное сердце...
Ночь словно задумалась. Монотонно кричалъ коростель въ полѣ. Воздухъ дрожалъ отъ мелкой трели кузнечиковъ. А по окраю неба (далеко!) кралась гроза, и вспышки ея говорили о чемъ-то тревожномъ и грозномъ...
Кому? И -- о чемъ?
..."Зачѣмъ это все?-- заныло въ груди Голощапова.-- Я люблю и -- боюсь. Чего? И зачѣмъ она здѣсь? О, я бы ушелъ, убѣжалъ отъ нея! Но развѣ жъ это возможно! Да и зачѣмъ? Вѣдь я ничего не скажу ей, и она никогда-никогда не узнаетъ! Я только буду смотрѣть на нее, такъ-же вотъ, какъ я смотрю на эти далекія звѣзды... Люблю! Милая!"...
Къ нему постучали...
-- Кто тамъ?
А! это -- за нимъ: зовутъ его ужинать.
-- Нѣтъ, онъ не придетъ: ему нездоровится.
-- Что это съ вами?-- ласково спрашиваетъ Даша и подходитъ къ окну.
-- Ничего. Голова вотъ только болитъ. Съ утра еще...-- говоритъ онъ, и ему непріятно, что надо вотъ лгать, и что Даша стоитъ у окна и не уходитъ.
Эта некрасивая, но миловидная и симпатичная дѣвушка, съ прекрасными черными глазами, которые заслоняли всю некрасивость ея смуглаго личика, давно уже смущала его выраженіемъ этихъ кроткихъ, тепломъ и ласкою сіяющихъ, глазъ. Онъ смутно догадывался о тайнѣ этихъ глазъ -- и ему всегда неловко было съ нею встрѣчаться. Даша завѣдовала столовымъ бѣльемъ въ домѣ генерала и "состояла при буфетѣ". И онъ каждый день встрѣчался съ ней въ домѣ и всегда избѣгалъ смотрѣть ей въ глаза. И кроткіе глаза дѣвушки становились все болѣе грустными... И сейчасъ вотъ: Даша, видимо, медлила уйти отъ окна; а потомъ -- отвернулась и сразу вдругъ пошла, граціозная, гибкая, въ своемъ свѣтломъ платьецѣ и бѣломъ передникѣ.
..."Вотъ кого мнѣ надо было-бъ любить -- и я былъ бы спокоенъ и счастливъ!" -- неожиданно, сказалъ самъ себѣ Голощаповъ, и оглянулся на домъ, огромныя окна котораго ярко сіяли огнями.-- "А тамъ... (на окраинѣ неба опять вспыхнула молнія), -- что ждетъ меня тамъ?"...