-- Пусть Господь-Богъ увидитъ наше изступленіе, муку, которой мы оправданы въ глазахъ Его и во имя которой взываемъ о справедливости!..
Испытываемыя муки даютъ рѣшимость непосредственнаго обращенія къ Богу и чѣмъ сильнѣе муки, тѣмъ прямѣе и настойчивѣе воззваніе къ Нему. Въ концѣ концовъ, отсюда рождаются дерзновенія и бунтъ. Ибо голосъ муки есть какъ бы волшебное заклинаніе, на которое долженъ откликнуться Господь-Богъ.
Устанавливается молчаливое соглашеніе между человѣкомъ и Богомъ, созданное внутреннимъ самочувствіемъ человѣка.-- Пока я обращенъ къ животности и тупо живу во чрево свое, правъ, Ты, Господи, отвращаясь отъ меня. Но если сердце мое горитъ мукой и жаждой Тебя и если всей жизнью моей обращенъ я къ Тебѣ и алчу Твоего чуда и Твоей силы, то невозможно, чтобы крикъ мой не былъ услышанъ! Ибо зову я Тебя ранами моими, кровью и огнемъ мукъ моихъ!..
Это не покорная и примиренная мольба, а изступленное взываніе древняго Іудея, одного изъ избранныхъ и постигнутыхъ тяжкой карой Іеговы. Это призывы библейскаго Іова; раны свои и боли представлялъ онъ Всемогущему, какъ аргументы:-- О, если я жалокъ и презрѣненъ, то вотъ язвы мои, кровь моя,-- пусть они взываютъ къ Тебѣ и говорятъ за меня!..
Развертывая свои свитки человѣческой жизни, бытописатель-художникъ такъ часто бросаетъ свой крандашъ, забываетъ рисунокъ и посылаетъ къ небу свою тоску и отчаянье... Устами невѣрующаго Ивана Кар., душевными содроганіями атеиста Раскольникова онъ взываетъ къ Богу о крови и мукѣ людской. Въ томъ то и дѣло, что ни самъ Достоевскій, ни его герои ни одной минуты не останавливаются на той мысли, что не къ Кому взывать о боли и о возмущеніи души человѣческой. Они обнаруживаютъ свое тайное религіозное упорство именно этими призывами: приди и взгляни на то, что здѣсь дѣлается. Они упорно взываютъ къ кому то... Потому что немыслимо освоиться съ тѣмъ что есть и принять.-- "Понимаешь ли ты эту ахинею, другъ и братъ мой, послушникъ ты мой Божій и смиренный", говоритъ Иванъ Алешѣ, разсказавъ ему о звѣрскихъ надругательствахъ надъ дѣтьми,-- понимаешь ли ты для чего эта ахинея такъ нужна и создана?"...
"Каждое надругательство и каждая.боль сами вопіютъ къ Христу своей мучительной невозможностью. Неразумныя дѣти понимаютъ это внѣ разсудка и знаній въ нихъ вложенныхъ -- чувствомъ души природнымъ. Когда забиваютъ лошадь ударами кнутовъ и. сѣкутъ ее по глазамъ, маленькій Раскольниковъ бросился въ изступленіи къ клячѣ:-- "папочка, папочка, они ее убьютъ!"... и припалъ страстно къ кровавой мордѣ лошади губами и всѣмъ лицомъ. Если законъ любви записанъ въ сердцѣ нашемъ и звѣрство потрясаетъ самые инстинкты человѣческой природы, то какъ же возможно то, что въ мірѣ есть зло и насиліе?..
Противоестественность въ жизни глядитъ каждую минуту въ глаза, и въ силу того, что въ теченіе ея вмѣшалось какое-то безумное, ирраціональное начало зла и уродства, человѣкъ видитъ свою безпомощность передъ этимъ кровавымъ хаосомъ и борется съ нимъ послѣдней и то же ирраціональной силой: инстинктомъ вѣчной справедливости, тайно ощущаемой въ мірѣ. Видъ кошмара и ужаса вызываетъ въ немъ недоумѣніе передъ невмѣшательствомъ этой силы и онъ взываетъ къ ней.
Живые воплощенные воззванія къ Богу -- Соня Мармеладова, пьяный и окрававленный Мармеладовъ, плачущій въ иступленіи и пророчащій милость и обѣтованіе Христа, голодныя дѣти Мармеладова и всѣ униженные и корчащіеся отъ мукъ.
На крайнихъ точкахъ путей человѣческихъ просыпается живое сознаніе Христа. Въ гибели, въ агоніи душа неуклонно взываетъ къ Нему. Въ паденіи въ яму Дмитрія Кар. есть то же остро вспыхивающее безумное влеченіе къ свѣту: "...въ ямѣ лежу, но край ризы Его цѣлую..." Конецъ превращается здѣсь въ начало, сѣмя умирающее возрождается въ жизнь истинную. Выйдя изъ равновѣсія, напрягающаяся и страдающая душа волею заложенной въ ней первоначально, въ этомъ содроганіи, трепетѣ и умираніи находитъ возрождающую обѣтованную силу.-- Въ страданіи познаете высшую сладость откровенія и жизнь навсегда. Душа неуклонно отъ грѣха переходитъ въ оть страданій и рождаетъ Христа. Страдающій -- это зовъ къ Христу и это откровеніе Христа. Съ особенной силой послѣднее положеніе развито въ "Идіотѣ".
Изъ всѣхъ силъ -- самая побѣждающая для кн. Мышкина -- страданіе. Оно его беретъ неотразимо, захватываетъ какимъ-то могущественнымъ очарованіемъ, всесильнымъ надъ его душой. Страдающій человѣкъ владѣетъ имъ, онъ не можетъ оторваться отъ его глазъ и словно пьетъ изъ нихъ мучительное, сладкое и болѣзненное упоеніе человѣческой болью. Онъ позналъ могущество Крестной красоты, той красоты, что слита изъ любви и страданія и во имя ея разъ навсегда прилѣпился къ страданію. Страдающій для него божественно красивъ, ибо у него въ силу страданія обнажена душа. Она-то неотразимо приковываетъ къ себѣ взглядъ Мышкина, ибо онъ самъ -- обнаженная душа, блуждающій огонекъ религіознаго сознанія.
Когда онъ видитъ портретъ Натальи Филипповны, его сразу побѣждаютъ ея глаза, упрямо затаившіе ея страданіе и все же гордо и сухо-мучительно имъ горящіе. Онъ угадываетъ ея безумную и одинокую въ своемъ горькомъ безуміи душу. Никто изъ всѣхъ персонажей романа такъ не мечется и не горитъ сердцемъ, какъ она. И потому никто такъ не обязываетъ его къ жалости и пристальному душевному, вниманію. Онъ тянется на страданіе, притягивается имъ, какъ магнитомъ. "Тусклый огонь муки" зажигаетъ страннымъ восторгомъ его душу, онъ познаетъ въ немъ красоту, познаетъ искру божественную отъ Христа, ибо душа, страдающая, имѣетъ въ себѣ что-то таинственное и не отъ здѣшняго. Стоитъ увидѣть ему этотъ "тусклый огонь" глазъ и въ лицѣ напряженіе ослабѣвшей отъ борьбы и мукъ души, какъ онъ падаетъ ницъ передъ символомъ Бога своего, выявляемаго въ страданіи.
Его Богъ -- Богъ муки и высшаго возстановленія духа въ мукѣ. Христовое начало разлито въ мірѣ и ежесекундно выявляется въ немъ и въ самыя страшныя минуты гибели или паденія даетъ крылья сознанію. Въ каждой улыбкѣ любви и въ каждой тайнѣ страданія живъ въ мірѣ Христосъ, обитающій въ лонѣ всечеловѣческаго сознанія. Вотъ почему каждый страдающій есть страстный крикъ о Немъ и живая вѣсть Его.
Когда Иванъ Карамазовъ взываетъ къ Нему, то не знаетъ, что та сила, которую онъ зоветъ, уже дѣйственна въ немъ тѣмъ самымъ, что сердце его сжато тоской и что онъ взываетъ состраданіемъ и болью къ Христу. Состраданіемъ, любовью, мукой состраданія -- міръ полонъ Христомъ, незримой дѣйственной силой, живущей въ мірѣ и самой жизнью проявляющейся въ немъ.