Шебаштьянъ Романье.
Его звали Романье, также какъ и его отца. Крестные отецъ и мать окрестили его Себастьяномъ, но въ качествѣ уроженца Фронья-Калесь-Моріана, въ департаментѣ Конталя, онъ, молясь своему патрону, называлъ его сввятымъ Шебаштьяномъ. Все заставляетъ думать, что онъ и писалъ бы свое имя съ Ш; но по счастью онъ не умѣлъ писать. Этому Оверицу было двадцать три, двадцать четыре года; онъ былъ сложенъ какъ Геркулесъ: высокій, толстый, коренастый, ширококостный, плотный, румяный; онъ былъ силенъ какъ быкъ, кротокъ и послушливъ какъ бѣленькій ягненочекъ. Вообразите себѣ человѣка изъ самаго крутого, грубаго, но отличнаго тѣста.
Онъ былъ старшимъ изъ десяти мальчишекъ и дѣвчонокъ; всѣ они были живы, здоровы и копошились подъ отцовской кровлей. У отца была мазанка, клочекъ земли, нѣсколько каштановыхъ деревьевъ въ горахъ, полдюжины свиней въ годъ и двѣ руки для обработки земли. Мать пряла пеньку, мальчишки помогали отцу, дѣвчонки хлопотали по хозяйству и росли другъ за дружкой, причемъ старшая няньчила младшую и такъ далѣе, до конца лѣстницы.
Молодой Себастьянъ никогда не отличался ни пониманьемъ, ни памятью, ни иными умственными дарами; но сердце у него было золотое. Ему натвердили мѣсколько главъ изъ катехизиса, какъ дроздовъ научаютъ высвистывать. J'ai du bon tabac; но у него были и навсегда остались самыя христіанскія чувства. Онъ никогда не злоупотреблялъ силой ни противъ людей, ни противъ животныхъ; онъ избѣгалъ ссоръ и часто получалъ пинки, не возвращая. Вздумай Моріанскій подпрефектъ дать ему серебряную медаль, ему стоило бы только написать въ Парижъ; потому что Себастьянъ спасъ многихъ съ опасностію своей жизни, и именно двухъ жандармовъ, которые тонули съ лошадьми въ Сумезѣ. Но все это дѣлалось инстинктивно, а потому казалось естественнымъ, и его и не думали награждать, точно онъ былъ водолазомъ.
Двадцати лѣтъ отъ роду онъ явился на очередь и вынулъ счастливый нумеръ, благодаря девятидневному молебну, который служилъ со всей семьею. Послѣ этого, согласно со свычаями и обычаями овернцевъ, онъ отправился въ Парижъ, чтобъ заработать деньжонокъ и помогать отцу съ матерью. Ему подарили бархатный костюмъ и двадцать франковъ,-- что считается еще деньгами въ Моріанскомъ округѣ. Онъ воспользовался оказіей и пошелъ въ Парижъ съ товарищемъ, знавшимъ дорогу. Онъ шелъ десять дней пѣшкомъ, и пришелъ свѣжимъ, не уставъ, съ двѣнадцатью съ половиной франковъ въ карманѣ и новыми башмаками въ рукахъ.
Черезъ два дня онъ уже каталъ бочку по Сенъ-Жерменскому предмѣстью въ сообществѣ съ товарищемъ, который не могъ уже взбираться на лѣстницы, потому что надорвался. За труды ему давали помѣщеніе и постель, кормили, стирали одну рубашку въ мѣсяцъ и сверхъ того отсчитывали тридцать су въ недѣлю, чтобъ было на что повеселиться. Онъ копилъ деньги и черезъ годъ, купивъ подержанную бочку, сталъ самъ хозяиномъ.
Ему повезло свыше всякой надежды. Его простодушная вѣжливость, его неутомимая услужливость и извѣстная честность доставили ему расположеніе всего квартала. Съ двухъ тысячъ лѣстничныхъ ступенекъ, по которымъ ему ежедневно приходилось подыматься и спускаться, онъ дошелъ до семи тысячъ. Такимъ образомъ, онъ каждый мѣсяцъ высылалъ шестьдесятъ франковъ родителямъ. Семья благословляла его имя и молилась за него утромъ и вечеромъ; у мальчишекъ завелись новые штанишки, а двухъ младшихъ посылали даже въ школу.
Виновникъ всѣхъ этихъ благъ продолжалъ жить по прежнему; онъ спалъ въ сараѣ подлѣ своей бочки, и мѣнялъ четыре раза въ годъ солому на подстилку. Бархатный костюмъ былъ весь въ заплатахъ пуще чѣмъ у арлекина. Дѣйствительно, его туалетъ стоилъ бы не дорого, если бы не проклятые башмаки, на которые каждый мѣсяцъ требовался цѣлый килограммъ гвоздей. Онъ не скупился только на ѣду. Онъ не торгуясь отпускалъ себѣ четыре фунта хлѣба въ день. Порою онъ даже баловалъ свой желудовъ кускомъ сыра, или луковицей, или полдюжиной яблокъ, купленныхъ на Новомъ мосту. По воспресеньямъ и праздникамъ онъ разрѣшалъ на супъ и говядину и затѣмъ всю недѣлю облизывалъ себѣ пальчики. Но онъ былъ слишкомъ добрымъ сыномъ и братомъ, чтобы отважиться на стаканъ вина. "Вино, любовь и табакъ" были для него сказочными товарами; онъ зналъ о нихъ только понаслышкѣ. По болѣе основательнымъ причинамъ онъ не зналъ театральныхъ развлеченій, столь дорогихъ для рабочаго класса въ Парижѣ. Нашъ молодецъ предпочиталъ спать даромъ съ семи часовъ, чѣмъ хлопать за десять су г. Дюмену.
Таковъ былъ съ физической и нравственной стороны человѣкъ, котораго окликнулъ г. Бернье въ улицѣ Бонъ, чтобы онъ шелъ продавать свою кожу г. Л'Амберу.
Прислугу предупредили, и его поспѣшно доставили въ комнату.
Онъ шелъ робко, со шляпой въ рукѣ, подымая, на сколько могъ, повыше ноги и не смѣя ступить на коверъ. Благодаря утрешней грозѣ, онъ былъ въ грязи до мышекъ.
-- Если вамъ воды,-- сказалъ онъ, кланяясь доктору,-- такъ я...
Г. Бернье прервалъ его.
-- Нѣтъ, милый: намъ вашего товара не требуется.
-- Значитъ, требуется другого?
-- Совсѣмъ другого. Вотъ этому господину нынче утромъ отрубили носъ.
-- Ахъ, бѣдняга! А кто-жь это надѣлалъ?
-- Турка; но это все равно.
-- Дикій! Я слышалъ, что турки дикари, только не зналъ, тго ихъ пускаютъ въ Парижъ. Погодите немножко, я сейчасъ сбѣгаю за городскимъ хирургомъ.
Г. Бернье укротилъ излишекъ усердія достойнаго Овернца и въ немногихъ словахъ объяснилъ ему, какая услуга отъ него требуется. Тотъ сначала подумалъ, что надъ нимъ смѣются, потому что можно быть отличнымъ водоносомъ и не имѣть нималѣйшаго понятія о ринопластикѣ. Докторъ разъяснилъ, что у него желаютъ купить мѣсяцъ времени и около полутораста квадратныхъ сантиметровъ кожи.
-- Операція пустячная,-- сказалъ онъ,-- и вамъ страдать почти не придется, но я предупреждаю васъ, что потребуется громадное терпѣніе на цѣлый мѣсяцъ, когда ваша рука будетъ пришита къ носу этого господина.
-- Ну, терпѣнія у меня хватитъ,-- отвѣчалъ онъ,-- вѣдь я не даромъ Овернецъ. Но чтобы я прожилъ у васъ ради этого бѣднаго господина, мало мнѣ заплатить за все время, чего оно стоитъ.
-- Понятно. Сколько-жъ вы хотите?
Онъ подумалъ, немного, и сказалъ:
-- Говоря по правдѣ, это стоитъ четыре франка въ день.
-- Нѣтъ, мой другъ,-- возразилъ нотаріусъ,-- это стоитъ тысячу франковъ въ мѣсяцъ, или тридцать три франка въ день.
-- Нѣтъ,-- властно замѣтилъ докторъ,-- это стоитъ двѣ тысячи франковъ.
Г. Л'Амберъ кивнулъ головой и ничего не возражалъ. Романье попросилъ позволенія доработать сегодня, отвезтя бочку въ сарай и найти за себя замѣстителя на мѣсяцъ.
-- Притомъ,-- замѣтилъ онъ,-- не стоитъ начинать сегодня, всего полдня осталось.
Ему доказали, что дѣло не допускаетъ отлагательства, и онъ распорядился согласно съ этимъ. Былъ призванъ одинъ изъ его пріятелей и обѣщалъ замѣстить его на мѣсяцъ.
-- По вечерамъ, ты мнѣ будешь приносить хлѣбх,-- сказалъ Романье.
Ему сказали, что этого не требуется, и что его будутъ кормить тутъ.
-- А что это будетъ стоить?
-- Г. Л'Амберъ будетъ кормить васъ даромъ.
-- Даромъ! это я могу. Вотъ вамъ моя кожа, рѣжьте сейчасъ.
Онъ храбро перенесъ операцію, не сморгнувъ бровью.
-- Да это удовольствіе,-- сказалъ онъ.-- Мнѣ разсказывали про одного Овернца, который садился въ источникъ, чтобъ окаменѣть, за двадцать су въ часъ. А по моему лучше, чтобы рѣзали по кусочкамъ. Это не такъ тяжело, а заработокъ больше.
Г. Бернье пришилъ его лѣвую руку къ лицу нотаріуса, и эти два человѣка въ теченіе мѣсяца были точно прикованы другъ къ другу. Сіамскіе близнецы, нѣкогда возбуждавшіе любопытство Европы, были не болѣе связаны другъ съ другомъ. Но то были братья, привыкшіе съ дѣтства жить вмѣстѣ я получившіе одинаковое воспитаніе. Будь одинъ изъ нихъ водоносомъ, а другой нотаріусомъ, быть можетъ они не представляли бы такого зрѣлища братской дружбы.
Романье никогда ни на что не жаловался, хотя положеніе и казалось ему совсѣмъ непривычнымъ. Онъ повиновался, какъ рабъ, или лучше, какъ христіанинъ, всѣмъ желаніямъ человѣка, купившаго у него кожу. Онъ вставалъ, садился, ложился, поворачивался направо или налѣво, по капризу своего господина. Намагниченная стрѣлка не такъ повинуется сѣверу, какъ Романье повиновался г. Л'Амберу.
Эта героическая кротость тронула сердце нотаріуса, который вовсе не отличался нѣжностью. Въ теченіе первыхъ трехъ дней, онъ чувствовалъ нѣчто въ родѣ благодарности къ своей жертвѣ за его добрыя услуги; но вскорѣ онъ ему опротивѣлъ, и затѣмъ сталъ внушать ужасъ.
Молодой, дѣятельный и здоровый человѣкъ никогда безъ особаго усилія не привыкнетъ въ полной неподвижности. А если ему вдобавокъ приходится сидѣть неподвижно въ сосѣдствѣ съ существомъ нисшаго рода, нечистоплотнымъ, необразованнымъ? Но жребій былъ брошенъ. Приходилось или жить безъ носа, или же выносить Овернца со всѣми послѣдствіями, ѣсть съ нимъ, спать съ нимъ и совершать подлѣ него, въ самомъ неудобномъ положеніи, всѣ житейскія отправленія.
Романье былъ достойный и превосходный молодой человѣкъ; но онъ храпѣлъ, какъ органная труба. Онъ обожалъ свою семью, любилъ своего ближняго; но онъ никогда въ жизни не мылся, изъ страха растратить даромъ свой товаръ. Онъ обладалъ самыми нѣжными чувствами, но онъ не могъ принудить себя, согласно съ требованіями цивилизаціи, къ воздержанію въ самыхъ пошлыхъ привычкахъ. Бѣдный г. Л'Амберъ, и бѣдный Романье! какія ночя и какіе дни! что за взаимные пинки! Не къ чему говорить, что Романье получалъ ихъ не жалуясь: онъ боялся, что неловкое движеніе повредитъ успѣху опыта г. Бернье.
Нотаріуса навѣщали весьма многіе. Приходили товарищи по веселой жизни и шутили надъ Овернцемъ. Его научили курить сигары, пить вино и водву. Бѣднякъ предавался этимъ новымъ развлеченіямъ съ невинностью краснокожаго. Его подпаивали, его накачивали, его заставляли спусеаться по всѣмъ ступенямъ, отдѣляющимъ человѣка отъ звѣря. Требовалось передѣлать его воспитаніе, и добрые господа занялись этимъ съ коварнымъ удовольствіемъ. Развѣ развратить Овернца не было пріятной новостью?
Разъ его спросили, какъ онъ думаетъ распорядиться сотней луидоровъ, которые получитъ отъ г. Л'Амбера?
-- Я ихъ помѣщу изъ пяти процентовъ, и у меня будетъ сто франковъ дохода.
-- А что-жь потомъ? -- спросилъ его красивый двадцатипятилѣтній милліонеръ.-- Что-жь ты отъ этого разбогатѣешь, что ли? или станешь счастливѣе? У тебя будетъ дохода шесть су въ день. Если ты женишься, а это неизбѣжно, потому что ты срубленъ изъ того дерева, изъ котораго дѣлаютъ дураковъ, у тебя будетъ по меньшей мѣрѣ дюжина ребятъ.
-- Дѣло возможное!
-- И по силѣ гражданскаго уложенія, этого прелестнаго изобрѣтенія Имперіи, ты оставишь каждому изъ нихъ на пропитаніе по два ліарда въ день. Между тѣмъ, на двѣ тысячи франковъ ты можешь прожить цѣлый мѣсяцъ какъ богачъ, узнать прелести жизни и возвыситься надъ тебѣ подобными.
Онъ всемѣрно защищался противъ этихъ попытокъ развратить его; но по его крѣпкому черепу колотили все по легоньку, и наконецъ пробили проходъ для ложныхъ мнѣній и попортили ему мозгъ.
Пріѣзжали и дамы. Г. Л'Амберъ зналъ многихъ дамъ, и всякаго общества. Романье былъ свидѣтелемъ разнообразныхъ сценъ; онъ слышалъ увѣренія въ любви и вѣрности, впрочемъ мало вѣроятныя. Г. Л'Амберъ не только не стѣснялся расточать передъ нимъ ложь; но онъ порою забавлялся тѣмъ, что разъяснялъ ему наединѣ всю лживость, которая такъ-сказать составляетъ основу свѣтской жизни.
А міръ дѣльцовъ! Романье думалъ, что онъ открылъ его, какъ Христофоръ Колумбъ Америку, потому что раньше не имѣлъ о немъ никакого понятія. Кліенты нотаріальной конторы такъ-же мало стѣснялись передъ нимъ, какъ передъ дюжиной устрицъ. Онъ видѣлъ отцовъ семействъ, изыскивающихъ средства обобрать дѣтей въ пользу любовницъ, или какого-нибудь благотворительнаго заведенія; молодыхъ людей, изучавшихъ искусство украсть при помощи контракта приданое своихъ женъ; заимодавцевъ, желавшихъ получить десять процентовъ подъ первую закладную, кредиторовъ отдававшихъ въ закладъ пустое мѣсто.
Онъ не былъ уменъ, и его пониманіе было не свыше собачьяго; но его совѣсть порой возмущалась, и онъ думалъ, что сдѣлаетъ доброе дѣло, объявивъ г. Л'Амберу:
-- Я васъ не уважаю.
Отвращеніе, которое нотаріусъ къ нему чувствовалъ, превратилось въ открытую ненависть.
Послѣдняя недѣля ихъ насильственной близости была полна бурь. Но наконецъ г. Бернье объявилъ, что кусокъ, не взирая на безчисленныя подергиванья, приросъ. Враговъ разъединили; изъ кожи, которая уже не принадлежала Романье, сформовали носъ нотаріусу. И красивый милліонеръ бросилъ два билета въ тысячу франковъ въ лицо своему рабу, и сказалъ:
-- Получай, мерзавецъ! Деньги ничего не стоятъ: но ты меня заставилъ истратить на сто тысячъ экю терпѣнія. Ступай, убирайся отсюда навсегда, и гляди, чтобъ я о тебѣ больше никогда не слышалъ!
Романъе гордо поблагодарилъ, выпилъ въ людской бутылочку, двѣ рюмочки съ Сэнже и пошелъ, пошатываясь, на свою прежнюю квартиру.