Пробужденіе.
Заводъ Симоне, извѣстный больше подъ именемъ фабрики, представлялъ массу скученныхъ, примыкавшихъ одно къ другому новыхъ и старыхъ зданій. Фабрика занимала площадь въ три десятины, За исключеніемъ жилаго, чистенькаго, высокаго домика въ два этажа, остальныя строенія имѣли видъ старыхъ полусгнившихъ сараевъ. Все это строилось безъ предначертаннаго плана, по мѣрѣ надобности, въ отдаленномъ кварталѣ, гдѣ метръ земли стоилъ всего пять франковъ. Дешевый товаръ шелъ ходко, поэтому работали наскоро, кое-какъ. Вслѣдствіе этой поспѣшности были упущены самыя необходимыя предосторожности. Такъ, напримѣръ, сушильни были покрыты соломой, дрова для топки валялись прямо на дворѣ. Мнѣ столько разъ приходилось слышать, что все состояніе Симоне находится въ зависимости отъ одной, неосторожно брошенной спички; большинство прибавляло также, что онъ хорошо сдѣлалъ бы, еслибъ снисходительнѣе относился къ бѣдному люду. Разсказывали, что въ 1835 году онъ призвалъ вооруженную силу, чтобъ заставить рабочихъ возвратиться къ покинутымъ работамъ на фабрикѣ. Фабричные устроили стачку, требуя, по праву ли, нѣтъ ли, часть изъ его барышей. Все это пришло мнѣ въ голову, пока я съ товарищами бѣжалъ къ пожарищу.
Дѣйствительно, горѣла фабрика. Общій говоръ утверждалъ, что это былъ поджогъ, и указывалъ даже на виновника, испанца-работника, уволеннаго утромъ смотрителемъ, г. Бонафипоромъ, за незначительную кражу. При наступленіи ночи онъ пробрался въ бывшую свою мастерскую и поджогъ стружки, чтобъ сжечь виновника своего несчастія: смотритель съ семействомъ занималъ весь первый этажъ. Сосѣдъ видѣлъ, какъ онъ вошелъ туда, но не зналъ, вернулся ли онъ назадъ.
Было десять часовъ, когда я съ товарищами пришелъ на фабрику. Обширное зданіе горѣло съ четырехъ сторонъ, изъ всѣхъ оконъ выбрасывало огонь, густой дымъ пробивался мѣстами чрезъ черепичную кровлю и пламя красными языками прорѣзывало черные клубы дыма. Изъ пяти пожарныхъ трубъ только одна была въ исправности и работала, защищая уголъ дома, до котораго еще не коснулось пламя. Толпа, около двухъ тысячъ человѣкъ съ мэромъ и подпрефектомъ во главѣ, съ сопровождавшими ихъ жандармами и полиціей, напряженно смотрѣла на уцѣлѣвшій уголъ перваго этажа.
Въ толпѣ на площади послышался всеобщій крикъ, и я увидѣлъ отца въ горящемъ домѣ; онъ держалъ въ рукахъ человѣка огромнаго роста. На помощь къ нему бросились вверхъ по лѣстницѣ человѣкъ десять. Скоро тѣло, переходя изъ рукъ въ руки, было опущено внизъ и отправлено въ больницу. Между тѣмъ, отецъ знаками показывалъ товарищамъ, чтобъ его облили водой изъ трубы, и потомъ снова исчезъ въ дыму. Чрезъ минуту онъ появился снова, неся въ рукахъ женщину, ужасно стонавшую. Громкія рукоплесканія привѣтствовали его возвращеніе и я впервые услышалъ крикъ:
-- Да здравствуетъ Дюмонъ!
Жаръ былъ невыносимый. У всѣхъ потъ катился градомъ, но никто не покидалъ своего мѣста. Передъ глазами зрителей разыгрывалась страшная драма. Вотъ отецъ снова показался въ открытомъ окнѣ; теперь онъ держалъ двухъ маленькихъ дѣтей, потерявшихъ сознаніе. Казалось, теперь все. Всѣ знали, что здѣсь жило семейство начальника мастерскихъ, состоявшее изъ четырехъ членовъ. Когда замѣтили, что спаситель снова намѣревался войти въ это горнило, отовсюду послышались крики:
-- Довольно, конецъ, сойди, Дюмонъ!
Я, увлеченный общимъ примѣромъ, закричалъ изъ всѣхъ силъ:
-- Папа!
Онъ узналъ мой голосъ и ласково кивнулъ мнѣ. Въ это время капитанъ Мите, наблюдавшій за дѣйствіями пожарныхъ, подошелъ къ лѣстницѣ и повелительно закричалъ:
-- Пожарный Дюмонъ, я приказываю вамъ сойти!
-- Капитанъ, долгъ обязываетъ меня остаться.
-- Да тамъ ужь никого нѣтъ.
-- Нѣтъ, я вижу на полу, въ узкомъ проходѣ человѣка.
-- Это невозможно!
-- Нѣтъ, я видѣлъ.
-- Еще разъ говорю вамъ, слѣзайте оттуда! Огонь поднимается все выше!
-- Тѣмъ болѣе я долженъ спѣшить.
Лишь только замеръ въ моихъ ушахъ его голосъ, какъ изъ всѣхъ отверстій дома пламя вырвалось, крыша рухнула со страшнымъ трескомъ и все пространство между четырьмя стѣнами слилось въ сплошную массу огня.
Я бросился, сломя голову, черезъ толпу и не знаю, какъ прибѣжалъ домой. Я засталъ мать въ столовой, она спокойно, съ улыбкой на губахъ, стояла у стола и помогала Катеринѣ вытирать стаканы. Я бросилъ ей одежду отца.
-- Hä, возьми, она больше не нужна отцу, онъ умеръ въ огнѣ, на него обрушился домъ.
Несчастная женщина, слушая меня и ничего не понимая, продолжала вытирать стаканъ. Она смотрѣла мнѣ въ упоръ, машинально повторяя:
-- Ты говоришь... ты говоришь... ты сказалъ, сказалъ...
-- Я говорю, онъ спасъ четырехъ человѣкъ, а его никто не могъ спасти. Ты вдова, а я сирота. Теперь я одинъ долженъ заботиться о тебѣ.
-- Замолчи, несчастный!-- вскричала она.-- Ребенокъ не знаетъ, что такое жизнь, что смерть. Отецъ слишкомъ любитъ насъ, чтобъ покинуть такимъ образомъ. Такіе люди не умираютъ; они слишкомъ нужны!
-- Но, вѣдь, я самъ былъ тамъ и видѣлъ его въ горящемъ домѣ.
-- Вѣдь, не въ первый разъ онъ на пожарѣ. Скажи, что онъ раненъ, я повѣрю, но что убитъ Дюмонъ -- никогда.
Она говорили такъ убѣдительно, что я начиналъ вѣрить. Катерина вмѣшалась въ нашъ разговоръ:
-- Посмотрите, сударыня, какой онъ красный. Ты выпилъ за обѣдомъ много вина, и у тебя, злой мальчишка, закружилась голова!
Въ отвѣтъ на это я пробормоталъ:
-- Можетъ быть, я ошибся, но я навѣрное знаю, что онъ вошелъ въ горящій домъ, а потомъ крыша обрушилась на него. Я не знаю, упалъ ли отецъ, и никто не можетъ этого сказать. Только господинъ Доръ пожалъ мнѣ руку и сказалъ: "бѣдный мальчикъ".
Я желалъ снова возвратиться на фабрику, какъ вдругъ мать вскрикнула:
-- Идемъ туда!
Катерина пошла за нами слѣдомъ. Но не успѣли мы сдѣлать нѣсколькихъ шаговъ, какъ послышался скрипъ тяжелыхъ воротъ съ лѣснаго двора и ужасная истина стала несомнѣнна.
Друзья, сосѣди, нѣсколько должниковъ отца, рабочіе по очереди входили одинъ за другимъ и безмолвно цѣловали насъ.
При этомъ нѣмомъ доказательствѣ мать не выдержала, залилась слезами и безсильно опустилась на стулъ, протянувъ во мнѣ руки. Спрятавъ лицо въ складкахъ ея платья, я стоялъ передъ ней на колѣнахъ, едва сдерживая рыданія. Я раздѣлялъ ея муку, выслушивая въ продолженіе двухъ часовъ банальныя, монотонныя утѣшенія, которыя никогда не успокоиваютъ. Изъ разсказовъ мало-по-малу выяснялись подробности пожара. Бонафипоръ съ семействомъ былъ въ безопасности. Всѣ отдавали дань удивленія хладнокровію Симоне, бдительности жандармовъ и разумнымъ распоряженіямъ подпрефекта. Публика терялась въ догадкахъ относительно лица, погибшаго вмѣстѣ съ моимъ отцомъ. Пожарные намѣревались провести ночь на мѣстѣ катастрофы.
Уже начинало свѣтать, когда утѣшители оставили насъ. Катерина принялась за работу, а мы съ матерью остались въ столовой, гдѣ на маленькомъ столикѣ красовалась еще моя наградная книга.
Разбитые, усталые, мы забыли о снѣ. Мать ходила по комнатѣ и бормотала сквозь зубы:
-- Ничего, ничего!
Я не понималъ ея словъ и робко спросилъ:
-- Что ты говоришь?
Она плакала, нервно вздрагивая.
-- Ничего, ничего не осталось. Я даже не могу похоронить его тѣло, омыть его слезами! Когда умеръ твой дѣдушка Уссе, горе было сильно, но, по крайней мѣрѣ, мы могли похоронить его какъ слѣдуетъ. Да, къ тому же, онъ былъ старъ и болѣнъ; я во время его болѣзни свыклась съ мыслью о его смерти. А, вѣдь, этотъ скрылся въ одну минуту, здоровый, крѣпкій, веселый, не оставивъ по себѣ даже и слѣдовъ на пескѣ. Ты видѣлъ, онъ бѣжалъ на пожаръ, какъ на какой-нибудь праздникъ. Я даже не помню, поцѣловалъ ли онъ насъ, когда уходилъ?
-- Да, мама,-- отвѣтилъ я не медля, хотя самъ не былъ вполнѣ въ томъ увѣренъ.
Несчастная женщина снова сѣла, посадила меня къ себѣ на колѣна и прижала мою голову къ своей груди.
-- Ты, вѣдь, не зналъ его, и потому не можешь понять, что мы потеряли,-- продолжала она глухимъ, подавленнымъ голосомъ.-- Я одна только знаю все величіе его души, глубину его любящаго сердца. Ты видишь, онъ пожертвовалъ жизнью для спасенія посторонняго человѣка. Умереть, вѣдь, минута... а сколько онъ при жизни сдѣлалъ добра! Какъ я любила его... о! какъ любила... милый, безцѣнный!
Такъ баюкала меня мать до самаго разсвѣта, изливая предо мной свою горечь и нѣжность, не возвышая голоса, безъ отчаянныхъ жестовъ и бурныхъ вспышекъ. Она разсказала мнѣ всю свою счастливую жизнь, хвалила терпѣніе, кротость, нѣжность, предупредительность потеряннаго мужа. Все было сказано такъ спокойно и я самъ слушалъ съ такимъ спокойствіемъ, что время отъ времени провѣрялъ себя, дѣйствительно ли насъ постигло такое страшное горе. Но одно слово разъяснило, наконецъ, все.
-- Въ концѣ-концовъ, какъ хочешь,-- сказала она,-- это его долгъ. Вспомни его послѣднія слова здѣсь. Онъ долженъ былъ умереть за другихъ, и мы должны остаться одни. Я не знаю, заплатятъ ли намъ добромъ когда-нибудь тѣ, ради которыхъ онъ обрекъ себя на смерть, на все равно. Поступай, какъ онъ; по ступай такъ, какъ приказываетъ тебѣ долгъ.
Около восьми часовъ утра, въ сопровожденіи бабушки и дяди Жозефа, пришелъ дѣдушка "патріотъ"; старики, казалось мнѣ, постарѣли на двадцать лѣтъ. Старинный доброволецъ армейскаго виттенбургскаго полка не плакалъ. Онъ хорошо владѣлъ собою, что замѣтно было по его измѣнившемуся лицу. Поцѣловавъ насъ, онъ обратился съ утѣшительнымъ привѣтствіемъ къ моей матери:
-- Этотъ день траура, дочь моя, великій день! Поступки мужества и самопожертвованія, все равно, что бы ни случилось, не должны быть предметомъ слезъ! Не плачутъ, вѣдь, о солдатахъ, убитыхъ непріятелемъ, а мы потеряли человѣка, умершаго на полѣ чести; онъ оставляетъ по себѣ добрую память и слава его поступка отразится на имени, которое я ему... которое вы... которое сынъ...
Добрый старикъ не зналъ, какъ окончить составленное по дорогѣ утѣшеніе. Страшныя, подавляемыя до сихъ поръ рыданія огласили комнату. Онъ бѣгалъ по залѣ крича: "Мой дорогой сынъ, мой бѣдный Дюмонъ, я никогда больше не увижу тебя!" Бабушка, тихонько плакавшая всю дорогу отъ Лони, набросилась на своего мужа.
-- Вы надорвете себѣ грудь,-- сказала она старику.-- Сами довели сына до такого печальнаго конца. Я васъ предупреждала сто разъ, что, благодаря вашимъ принципамъ и примѣрамъ, у меня не останется ни одного сына. Ваши сыновья сумасброды! Вы вбили имъ въ голову, что ихъ жизнь принадлежитъ всѣмъ, только не ихъ женамъ и дѣтямъ. Вотъ два несчастныхъ существа, оставленныя на произволъ судьбы, благодаря героизму. Кто ихъ будетъ теперь содержать? Они бѣдны, а привычки у нихъ широкія.
Мать хотѣла ей что-то возразить на это, но она не дала ей:
-- Оставь, пожалуйста. Я хочу только сказать, что пока я жива, и мать и сынъ всегда будутъ имѣть поддержку въ старомъ домѣ въ Лони. Къ несчастію, я не могу сдѣлать для тебя и половины того, что дѣлалъ мнѣ сынъ. О, милое дитя, гдѣ ты теперь?!
Болѣе практическій умъ, чѣмъ мой, несмотря на огорченіе, обратилъ бы вниманіе на наше матеріальное положеніе. Но я, какъ всѣ дѣти, не знавшіе никогда недостатка, не понималъ этого и, кромѣ того, слишкомъ былъ огорченъ, чтобы ощущать какое-нибудь другое горе. Напротивъ, дядя Бернаръ повторялъ нѣсколько разъ подрядъ, что онъ только потому обращался къ отцу, что считалъ его богатымъ, что покойный Дюмонъ просилъ его самъ не стѣсняться денежными одолженіями, поэтому онъ знаетъ, что ему теперь слѣдуетъ предпринять.
Къ вечеру всѣ дяди съ ихъ семьями были въ полномъ сборѣ, за исключеніемъ дяди винодѣла въ Ліонѣ. Ихъ размѣстили по всему дому, рабочіе охотно уступили свои помѣщенія, а сами расположились спать на стружкахъ.
А въ три часа пополудни пришелъ Басе, весь въ золѣ, черный отъ дыма, и объявилъ, что между обломками найденъ трупъ отца. Его узнали только по каскѣ; тѣло все обуглилось и представляло безформенную сплошную массу. Честный малый спрашивалъ, желаетъ ли мать взглянуть на эти жалкіе останки? Она тотчасъ же отвѣтила, какъ бы предвидѣла вопросъ:
-- Нѣтъ, Бассе, благодарю васъ. Образъ моего мужа запечатлѣнъ у меня въ глубинѣ сердца; я вѣчно буду представлять его себѣ высокимъ, прекраснымъ, гордымъ, улыбающимся, т.-е. такимъ, какимъ я знала его и какимъ уходилъ онъ вчера.
Эта разсудительная женщина, всегда тихая и сдержанная, невольно вздрогнула, узнавъ, что второю жертвой пожара былъ самъ испанецъ. Его тѣло вполнѣ сохранилось отъ огня подъ обрушившеюся на него каменною переборкой. Мать приходила въ негодованіе при мысли, что спасеніе негодяя было причиной нашихъ бѣдствій.
-- Такъ вотъ долгъ!-- вскричала она.-- Честные люди должны обрекать себя гибели ради поджигателя! Чего бы ни стоило, а защищай человѣка, достойнаго плахи!
Въ то время, какъ я съ Басе всячески старались успокоить ее, намъ доложили не безъ нѣкоторой торжественности о приходѣ городскаго мэра. Ему сопутствовали, во-первыхъ, его помощники, затѣмъ пять членовъ общественнаго совѣта, нѣкоторые наши друзья, въ числѣ которыхъ находился господинъ Мите, капитанъ пожарныхъ. Добрый старый суконщикъ просто и сердечно обратился къ дѣдушкѣ и остальнымъ нашимъ родственникамъ, прося его выслушать.
Онъ только что изъ города, гдѣ совѣтъ постановилъ самыя великодушныя рѣшенія. Онъ объявилъ въ лестныхъ для насъ выраженіяхъ, что вдовѣ поручено передать о томъ, что городъ беретъ на себя всѣ издержки при погребеніи ея мужа, усыновляетъ ея сына и, кромѣ того, изъ личнаго къ ней самой расположенія проситъ принять пенсію въ 600 франковъ. Онъ крайне сожалѣетъ, что не можетъ вознаградить болѣе за самопожертвованіе такого храбраго, полезнаго, умнаго гражданина. Мать, не ожидавшая всего этого, скоро оправилась и взволнованнымъ голосомъ, не давая воли слезамъ, поблагодарила почетныхъ представителей города.
-- Мы принимаемъ съ благодарностью почесть, оказываемую мужу; почесть -- не милостыня. Что касается усыновленія сына городомъ, то, мнѣ кажется, онъ долженъ сперва заслужить это, и я прошу у васъ позволенія передать это на совѣтъ родныхъ. Лично сама, господа, я ни въ чемъ не нуждаюсь, увѣряю васъ. Покойный Дюмонъ не оставилъ меня уже совсѣмъ безъ средствъ. Заведеніе и магазинъ что-нибудь да стоютъ; кромѣ того, я надѣюсь получить съ нашихъ должниковъ. У вдовы не можетъ быть большихъ нуждъ и мнѣ хватитъ на всю жизнь. А ужь если сказать вамъ всю правду, то знайте, что если бы даже у меня не было пристанища, то я и въ томъ случаѣ не приняла бы отъ васъ помощи. Кровь и жизнь не оплачиваются, господа; вы добрые люди и поймете меня. Я заклинаю васъ, прошу, прошу на колѣнахъ, избавьте меня отъ вашихъ денегъ!
При послѣднихъ словахъ она залилась слезами и ея волненіе сообщилось всѣмъ присутствующимъ. Городской мэръ, скрывавшій подъ грубою наружностью честный умъ и гуманныя чувства, сталъ извиняться, вмѣсто того, чтобы настаивать. Дѣдушка, зная, что не можетъ избавиться отъ выбора въ мои опекуны, просилъ нѣкоторыхъ разъясненій относительно усыновленія меня городомъ. Морякъ объяснилъ, что до окончанія курса, городъ обязывается платить и за право ученія, содержаніе и одежду,-- словомъ, "чтобъ я ни копѣйки не стоилъ моимъ родителямъ".
Печальная церемонія положила конецъ разговору. Наши мастеровые привезли на дрогахъ останки отца. Крышка дубоваго гроба была украшена знаменемъ полка, въ которомъ служилъ отецъ.
-- Не такъ ждала я тебя, бѣдный Дюмонъ, но все равно: будь желаннымъ гостемъ!-- проговорила мать при видѣ гроба.
Гробъ поставили посреди комнаты и вся семья, за исключеніемъ дѣтей, провела у него всю ночь. Эти долгіе часы полной тишины, лишь изрѣдка прерываемой отрывочными рыданіями, не были для меня потеряннымъ временемъ. Примостившись на кончикѣ ковра и закрывъ лицо руками, я мысленно разговаривалъ съ тѣмъ, кто уже не могъ меня слышать. Въ эту памятную ночь я постигъ всю высоту его человѣколюбія, самопожертвованія и чувства братства, примѣръ которыхъ онъ не разъ показывалъ на дѣлѣ. Нѣсколько разъ утомленіе, голодъ и сонъ прерывали мои размышленія, я забывалъ несчастье и видѣлъ отца живымъ, веселымъ. Но часто страшная дѣйствительность всплывала наружу и мнѣ казалось, что я вижу чрезъ плотно сбитыя доски черную, обугленную массу человѣка, сплющеннаго въ комокъ; это ничто, даже меньше чѣмъ ничто. А когда-то онъ былъ нашъ вполнѣ. Я пробуждался, содрогаясь, и только нѣжное прикосновеніе матери успокоивало мой взволнованный умъ. Съ наступленіемъ дня къ намъ, точно съ неба, свалился мѣшокъ денегъ отъ господина Симоне, богатаго владѣльца фабрики, до сихъ поръ не показывавшаго признаковъ существованія. Онъ сопровождалъ свою посылку письмомъ, въ которомъ пространно и напыщенно излагалъ, что это только первый взносъ, что онъ не оставитъ насъ и на будущее время, считаетъ себя должникомъ той семьи, опора которой умеръ, оказывая ему услугу. У матери еще съ вечера дрожали руки, она не могла писать сама и продиктовали мнѣ холодный и гордый отвѣтъ:
"Милостивый государь, мой мужъ умеръ не за васъ, а за человѣчество, -- это большая разница. Вы ничѣмъ не обязаны ни предо мной, ни предъ моимъ сыномъ; къ тому же, мы ни въ чемъ не нуждаемся. Я вчера отказалась отъ пенсіи, предлагаемой мнѣ городомъ не для того, чтобы принять сегодня отъ васъ 1,000 франковъ. Посѣщеніе, сочувственное слово были бы приняты отъ васъ съ благодарностью и не обошлись бы вамъ такъ дорого. Остаюсь съ уваженіемъ вашей слугой".
И она четко подписала: Вдова Дюмонъ.
Погребальная церемонія началась въ десять часовъ и кончилась въ полдень. Изъ пяти тысячъ жителей нашего города едва ли четвертая часть осталась стеречь дома, и то при проходѣ погребальной процессіи они составили какъ бы живую изгородь у своихъ домовъ.
Подпрефектъ въ полной формѣ, жандармскій начальникъ, судья, мэръ и члены городскаго совѣта наполняли весь нижній этажъ нашего дома. Пожарные въ полной формѣ и съ крепомъ на рукавахъ стояли съ музыкой на дворѣ. Дѣдушка принималъ выраженія соболѣзнованій, а мать, окруженная важнѣйшими дамами города, тихо плакала въ сторонѣ.
Приносили много вѣнковъ, маленькихъ, большихъ, то изъ бусъ, бумаги, иммортелей, а то изъ лучшихъ цвѣтовъ времени года. Я замѣтилъ одинъ чудесный вѣнокъ; его несли двое дѣтей. На черной лентѣ золотыми буквами было написано: Нашему спасителю.
Это было приношеніе четырехъ несчастныхъ, спасенныхъ моимъ отцомъ. Они только что вышли изъ больницы; ихъ родители, смуглые провансальцы, похожи были на выходцевъ съ того свѣта. Маленькій мальчикъ, имѣвшій на видъ не болѣе десяти лѣтъ, протянулъ мнѣ руку и сказалъ:
-- Я Жанъ Бонафипоръ. Твой отецъ умеръ за насъ; если ты захочешь, чтобы мы умерли когда-нибудь за тебя...
Я посмотрѣлъ ему прямо въ лицо.
-- Ты славный малый, если самъ дошелъ до этого!
-- Нѣтъ, -- сказалъ онъ, указывая на сестру, -- она мнѣ приказала сказать это.
Сестра, дѣвочка лѣтъ восьми, маленькая, черная, какъ галка, причесанная такъ, точно кошка лапой проводила по ея волосамъ, была бы безобразна, еслибъ не ея чудесные глаза. Она, заикаясь, проговорила на убійственномъ южномъ нарѣчіи: -- Да, я сказала потому, что это правда и истина.
Я не нашелся, что отвѣтить, а только молча крѣпко обнялъ ихъ.
Тронулись въ путь. Музыка открывала шествіе, затѣмъ шелъ господинъ Мите съ своими подчиненными.
Гробъ несли Басе и остальные наши работники; они ни за что не хотѣли уступить никому этотъ послѣдній долгъ.
Когда мы проходили по большой улицѣ, гдѣ всѣ магазины были закрыты, дѣдушка, замѣтивъ, что на меня нашелъ столбнякъ, какъ это бываетъ отъ сильной усталости и возбужденія, дотронулся тихо до моего плеча и сказалъ:
-- Не отчаивайся, Дюмонъ (это первый разъ онъ назвалъ меня этимъ именемъ, принадлежавшимъ до сихъ поръ моему отцу). Подыми голову, дитя, смотри на меня; докажи этой массѣ, что ты понимаешь ея мысль и что торжественное выраженіе ея горя будетъ великимъ поученіемъ твоей жизни.
Мой удивленный и тревожный взглядъ показалъ, что ему слѣдуетъ разъяснить смыслъ его словъ:
-- Какъ, развѣ тебѣ кажется естественнымъ, что городъ и деревня воздаютъ такія почести скромному плотнику, сыну какого-то несчастнаго крестьянина? Тебѣ не приходило на умъ, что ни начальника департамента, ни графа Талемона, предокъ котораго участвовалъ въ крестовомъ походѣ, ни банкира Пулярда, ни Симоне, однимъ словомъ, всѣхъ этихъ богачей не будутъ такъ хоронить и оплакивать, какъ твоего отца. Подражай ему во всемъ, что бы ни случилось! Смерть -- ничего, но тяжелѣе и ненавистнѣе переживать ее. Отчего я не могу быть на его мѣстѣ!
На кладбищѣ было сказано три. надгробныхъ слова: подпрефектомъ, меромъ и капитаномъ пожарныхъ Мите. Двое ораторовъ были мало опытны, но такъ какъ они говорили просто, то растрогали всѣхъ. Г. Мочинъ, старый суконщикъ, взялъ тему о наслѣдственномъ правѣ добра. Онъ въ яркихъ краскахъ изобразилъ исторію Дюмоновъ, которые въ десяти поколѣніяхъ не совершили ни одного проступка. Онъ показалъ, что сохраненіе чести, переходя изъ поколѣнія въ поколѣніе между бѣдными, почти безграмотными людьми, можетъ выработать рѣдкихъ работниковъ, услужливыхъ сосѣдей, примѣрныхъ гражданъ, а подчасъ даже героевъ. Онъ окончилъ, говоря, что эта кровь не обманетъ ихъ въ лицѣ ребенка, усыновленнаго городомъ.
Бѣдный дѣдушка "за отечество", возбужденный прославленіемъ его рода, не помня себя отъ избытка чувствъ, схватилъ меня въ свои могучія объятія и быстро перебросилъ мэру, который на виду у всѣхъ крѣпко поцѣловалъ меня, показывая этимъ, что беретъ меня подъ свое покровительство. Я былъ такъ разбитъ, что во всей послѣдующей жизни никогда не чувствовалъ себя такимъ усталымъ, какъ въ этотъ день. Когда кончилась вся церемонія и мы уже возвращались домой, я вырвался изъ толпы, сопровождавшей мать, и пустился бѣгомъ въ поле, какъ школьникъ, избѣгающій урока. Чрезъ нѣсколько минутъ бѣшенаго бѣга я устыдился и, боясь, что своимъ отсутствіемъ обезпокою родныхъ, возвращался домой. При поворотѣ изъ одного переулка, между садами, лежавшими за кладбищемъ, я столкнулся носъ съ носомъ съ господиномъ Симоне, проклятымъ владѣльцамъ фабрики. И что же? Этотъ безжалостный, черствый человѣкъ плакалъ навзрыдъ, сидя одиноко на голомъ камнѣ.