(У Курси на Французскомъ фронтѣ – впечатлѣнія участника боя).
...Плелись -- кто и какъ попало. "Ты!.. ты... эй!.. ей!.. алле!.. у!.. у!..".
Погоняли лошадей, вязли по колѣна въ грязи, ругались, стояли по полчаса на одномъ мѣстѣ...
Двигались автомобили, биткомъ набитые ранеными; повозки, артиллерійскіе ящики.
Пролетали разные слухи: говорили объ успѣхахъ и о потеряхъ, о взятыхъ плѣнныхъ.
Разсказывали, какъ одинъ санитаръ будто бы пригналъ 15 человѣкъ плѣнныхъ: рады были, что попали въ плѣнъ. Передавали, какъ гдѣ-то однимъ снарядомъ было убито тридцать человѣкъ...
Артиллеристы, безъ рубашекъ, работали, открывъ рты, обливаясь потомъ. Этотъ чистилъ дуло, другой подавалъ снарядъ, третій вкладывалъ быстро, механически, какъ на фабрикѣ...
Саперы спѣшили съ отдѣлкой паровоза -- подвозить снаряды, которые навалены горами въ крытыхъ мѣстахъ.
Аэропланы, какъ птицы, парили десятками, высматривая -- что дѣлается внизу.
...Пѣхотинцы, притаясь, ожидали, когда будетъ пора идти въ атаку. Ночью они взяли двѣ линіи, надо взять и третью. Она на гребнѣ горы, передъ нею падаетъ огневая завѣса
-- Та!.. та!.. та!..-- быстро, захлебываясь, тараторили, какъ нетерпѣливые мальчуганы, пулеметы. "Ба!.. а!.. а!.. Б-бу у-у!" -- ухали, раскрывъ прожорливыя пасти, остальныя чудовища. И!.. и!.. ихъ!" -- взвизгивали летящія мины. Ихъ видно простымъ глазомъ; онѣ летятъ, махая крыльями и производятъ особенно гнетущее впечатлѣніе.
...Здѣсь командуетъ ротою офицеръ грязный, замасленный; въ другомъ мѣстѣ офицеръ командуетъ отдѣленіемъ, а ротой управляетъ унтеръ-офицеръ; въ третьемъ -- простой рядовой, хладнокровный, взвѣшивающій каждую деталь. Не то важно -- кто командуетъ, а важно -- какъ...
Когда началась атака, я столкнулся съ врагомъ, ухватилъ его за горло, вижу -- офицеръ: надо тащить въ плѣнъ... Велѣлъ ему поднять руки вверхъ, а онъ съ меня глазъ не спускаетъ и все норовитъ опустить руки... Бѣлобрысый такой... Оглянулся я, а онъ -- цапъ, руку въ карманъ и вытаскиваетъ револьверъ. Вышибъ я револьверъ, а его прикололъ штыкомъ...
Намъ надо было взять рощу на горѣ, до нея саженей двѣсти, защищалась она пулеметами.
...Падали, ползали, раненые что-то кричали, чего-то просили. "Ма-а-ма, родная ма-ма!" -- Кто-то гналъ плѣннаго. Вдогонку кричали:-- приколи его, некогда съ нимъ возиться!-- Въ воздухѣ рвались, метались, взвизгивали словно, справляя шабашъ, неземныя силы. "А!.. а!.. а!.."
Орудія многихъ батарей, выпуская множество снарядовъ, создавали вихри. Трудно было держаться на землѣ, такъ и подхватывало, поднимало, ровно смерчемъ, на воздухъ.
Природа не выдерживала: сыпала въ отвѣтъ громомъ, молніей, дождемъ и даже снѣгомъ. Происходило то, что у французовъ называется словомъ "баражъ".
Гдѣ-то далеко-далеко, а вмѣстѣ съ тѣмъ и очень близко за перегородкой изъ огневой завѣсы, противникъ лѣзъ, лѣзъ безразсудно. Онъ зналъ свое положеніе: когда его отправляли, то сзади устанавливали пулеметы и били изъ нихъ по бѣгущимъ назадъ. А завѣса была непрерывна метръ за метромъ падали рядкомъ снаряды, огромные, многопудовые чугунныя чушки. Взлетали горы земли, обдавая грязью находящихся въ окопахъ, душили газомъ, рвали на части, въ мелкіе куски встрѣчныя тѣла. Долина вздрагивала, стонала, ровно живая,
Говорить было нельзя, нельзя было услышать другъ друга. Иной бѣжалъ прямо въ сторону врага, безъ ружья, безъ патронъ, безумный, потерявшій власть надъ собой... Иной рылъ землю руками... Иной медленно плелся: обѣ руки оторваны, лицо пробито пулями... У иного одинъ глазъ висѣлъ, выпавъ изъ орбиты... За ними плелись еще и еще, но кажется, у всѣхъ было одно и то же выраженіе лица -- мучительный вопросъ...
Взрывы, горы земли, грязи хоронили подъ собою.
Странное слово "баражъ".
Гдѣ то взвизгивало, что то стучало, грохотало, жужжало, что-то жаловалось.
И все это, взятое вмѣстѣ, вновь и вновь рождалось и вновь, вновь, тонуло въ огромныхъ ухающихъ звукахъ, сотрясавшихъ воздухъ. Невольно ротъ оставался открытымъ, руки опускались, тѣло странно съеживалось.
Раскаты грома были ничто передъ этими ударами, оловно маленькая хлопушка передъ большимъ колоколомъ.
Тревога передавалась еще не потерявшимъ самообладаніе людямъ и переходила на животныхъ. Лошади вырывались, ржали, бились. Но вмѣсто нихъ выступали черныя большія танги, онѣ шмыгали, словно что-то искали.
Трое сутокъ продолжался этотъ концертъ. Люди не выдерживали, сходили съ ума. И только сознаніе, что вслѣдъ за такими усиліями придетъ счастье, необходимое далекой милой родинѣ, поддерживало бодрость, не давало угасать нашей мысли. Но досадно! и горько было, когда, занявъ окопы врага и закричавъ но русски:-- Куда прешь? Руки вверхъ!-- въ отвѣтъ мы услышали рѣчь: Мы не нѣмцы!
Я привскочилъ:
-- Кто же вы такіе?
-- Поляки. Насъ взяли изъ подъ Гродно, ну, мы и пошли.
Передъ нами были чехи, поляки, галичане, словаки болгары; они волной поплыли передъ нами.
-- Эй, вы, таскай раненыхъ!
Плѣнные взвалили на носилки синегальца, который ворочая большими бѣлыми зрачками, пытался что-то имъ объяснить на своемъ африканскомъ нарѣчіи. Синегальцы, алжирцы, негры, галичане, поляки шли другъ противъ друга...
Километрахъ въ трехъ отъ насъ продолжали гудѣть малыя батареи. "У самыхъ траншей били бомбометы и минометы -- прожорливыя акулы. Въ десяти верстахъ гудѣли тяжелыя орудія; въ 25 -- морскія.
Вся, посылаемая ими, масса стали и чугуна падала въ опредѣленномъ мѣстѣ. Казались падающіе снаряды -- порожденіемъ не рукъ человѣческихъ, а живыми существами, шмыгающими по воздуху. Казалось, небо разверзлось и слало огненный дождь.
Въ дѣйствительности же, происходило то, что создалъ самъ человѣкъ и что онъ назвалъ новымъ словомъ: "Баражъ".