(Впечатлѣнія съ французскаго фронта).
Я пишу поправляя огарокъ свѣчи, который постоянно грозитъ потухнуть, да и карандашъ, химическій осколокъ, того и смотри кончится. Еле-еле водитъ рука по бумагѣ, а выстрѣлы пушекъ бухаютъ какъ изъ огромнаго бездоннаго жерла, и трясутъ-трясутъ стѣны убѣжища. Осень -- глухая темная осень, когда человѣкъ начинаетъ сомнѣваться во всемъ, когда неотвязчивыя, тяжелыя мысли преслѣдуютъ. Стоитъ ли выполнять то, за что взялся, развѣ не богатство, и не счастье укрыться отъ пронизывающаго вѣтра и дождя, согрѣться у дымящагося костра, который мы здѣсь не разводимъ никогда, словно разучились -- забыли, какъ разводить. Про другое и не толкую. Дерзкій, властный взглядъ, мечты о человѣчествѣ -- все летитъ прочь, странной кажется мысль о когда то бывшихъ мечтахъ... Свистящіе, укающіе надъ нашимъ убѣжищемъ снаряды отъ которыхъ вокругъ все ходитъ ходуномъ, ровно то летятъ иныя неземныя существа, во всякомъ случаѣ, существа созданныя ни руками и не по мысли человѣка. Мы вылѣзаемъ въ маскахъ, имѣющихъ вмѣсто глазъ слюдяныя очки, вмѣсто подбородка мягкую отвислую матерію. Глядя на наши мелькающія фигуры, въ блѣдно-зеленомъ ползущемъ по землѣ дымѣ -- газѣ, возникаетъ вопросъ: что мы представляемъ изъ себя? какихъ вѣковъ, какой планеты существа. Мы трясущіеся, глубоко подъ землей, отъ пронизывающей сырости, безъ свѣта. Мы, боящіеся, согрѣться отъ естественнаго огня. Мы, боящіеся безъ приспособленія дышать воздухомъ, идущимъ надъ землей. О, какая злая иронія судьбы! Краски иныя, бодрыя, сильныя, гдѣ мнѣ ихъ взять...-- Камарадъ, камарадъ; плю витъ! (Товарищъ, товарищъ скорѣй)! Люди разныхъ языковъ -- религіи, инстинктивно жмутся другъ къ другу. Развѣ не двадцать минутъ тому назадъ изуродовало лицо человѣка -- моего товарища... Имя его?..-- Имя!.. Есть ли тутъ имена и къ чему они... На одномъ изъ братскихъ кладбищъ я вчера прочиталъ надпись на крестѣ:-- Рабовъ Божіихъ -- ефрейторовъ:-- Ирана, Петра, рядовыхъ -- Николая, Михаила, Тишку, францускаго камарада Генриха и прочихъ, о которыхъ ты, Господи, веси. Конечно, когда отъ всего тѣла остается одна рука, или нога, то не нужно имени, и тяжело смотрѣть, вспоминать гордый взглядъ говорящій -- "все могу" -- онъ стоитъ сейчасъ надо мной горькой ироніей -- надо мной человѣкомъ, не могущимъ располагать завтрашнимъ днемъ, десятки лѣтъ впередъ. Моя свѣчка догораетъ, писать я дальше уже немогу, хотя... О, какъ хотѣлось мнѣ еще набросать пять, десять строкъ, но вотъ-вотъ она сейчасъ оборвется, потухнетъ -- впереди передо мной долгая, тяжелая подземная ночь. Можетъ быть, и не ночь, кто разберетъ, когда сверху надъ землей, идетъ дождь, шумитъ вѣтеръ, а кто-то чужой поетъ тяжелою пѣснь, такую, что содрагается все отъ сплошного грохота... Чѣмъ скрасить идущее... Думать надъ тѣмъ, кто онъ, тотъ, что поетъ стонетъ, свиститъ, визжитъ въ воздухѣ и какой свистомъ ведется разговоръ. Случайный секундный промежутокъ -- затишье. Я слышу новый, слабый, чуть-чуть слышный пискъ, визгъ, что это? Крысы!... Крысы -- вѣрныя спутницы человѣка подъ землей. Ихъ визгъ, скрипъ есть пѣснь, единственная пѣснь, но и то изъ-другого животнаго царства. Глаза ихъ красны, а сами они бѣлыя, большія, съ длинными острыми зубами. Впрочемъ, еще есть пѣснь -- вверху, надземная пѣснь, когда я случайно, сегодня утромъ, минутно задержался надъ землей, легъ на спину, то надо мной сдѣлалъ кругъ воронъ, онъ задержалъ полетъ и каркнулъ, черезъ минуту ихъ стало три, еще черезъ минуту -- десять и ниже-ниже они стали дѣлать круги, выставивъ блестящіе клювы... Опускались... Я вскрикнулъ, замахалъ руками, а въ отвѣтъ сухо-барабанно затрещали пулеметы, загудѣли -- заухали пушки...
Тысячи глазъ смотрятъ, стерегутъ, чувствуютъ каждый шорохъ, каждое движеніе, вмѣстѣ со мной, но не просмотрѣли ли мы самаго главнаго?..