Вечеръ. Звѣзды. Мы идемъ шоссейной дорогой къ Реймсу. Широкая дорога. Уставленная по бокамъ деревьями. На встрѣчу попадаются повозки со скарбомъ. Это уѣзжаютъ нервные, слабые люди. Бомбардировка -- сверкаютъ-блещутъ, какъ искры молній орудійные снаряды. Отдаленно грохаютъ бухаютъ 18 дюймовки. Мчатся автомобили, съ нервными тонкими обостренными лицами, маячатъ аэропланы, жужжатъ, какъ майскіе жуки пропеллеры. Ухаютъ раскатываются сотрясая воздухъ, морскія, тяжелыя батареи. Возъ, съ нагруженной капустой стоитъ прямо брошенный на дорогѣ. Жизнь все идетъ, какъ шла и раньше десять дней тому назадъ. Мы смѣнили не одно мѣсто на фронтѣ обращенные, ровно цыгане. Въ летучую дивизію, если бы не грузъ за плечами, да не эта бы обстановка, были бы совсѣмъ бродячій народъ... Бу... у... у... Д... з... з... зз!..-- Гришку, Гришку задавило! Гришка общая собака нашей команды -- нервная, маленькая. Она шарахалась отъ выстрѣловъ, то подъ повозку, то подъ ноги лошадей и какъ то не успѣла убрать во время свои ноги... Одинъ изъ насъ самый молодой паренекъ по прозвищу -- "графъ --"... взялъ Гришку на руки...-- " Не визжи, сама виновата, что трусишь безтолку... Слезы лились изъ глазъ Гришки... А графъ 23 лѣтній парень со смѣющимися сѣрыми глазами и безъ того уже перегруженый вещевымъ мѣшкомъ, телефонными катушками, иронизировалъ.-- Мы графъ Вятскій, Шадринскій и проч. проч. Объявляемъ всѣмъ нашимъ вѣрно-поданнымъ, что отнынѣ нашъ рабъ и товарищъ Гришка находится подъ особымъ нашимъ покровительствомъ, для чего и отводимъ ему особое мѣсто въ своей собственной вотчинѣ. Гришка сидѣлъ на ранцѣ графа и лизалъ окрававленную лапу...-- Бу... у... ух...-- Ишь ты дьяволъ эй... право, ла ба...-- нѣтъ, нѣтъ, дай дорогу... Старикъ сѣдой запряженный въ телѣжку везъ телѣжку, а сзади женщина еще старѣе его еле-еле передвигая ноги подталкивала и держалась за телѣжку. Люди уходили, хотя побѣда уже обозначалась на нашей сторонѣ, но у кого выдержатъ нервы и день, и ночь слушать эти адскія завыванья.. Вотъ два коня-ломовика запряженные гуськомъ тащатъ -- тянутъ отстукивая тяжелыми копытами шаги... На козлахъ профессіональный возница въ накинутой сверхъ платья синей рубашкѣ-блузѣ и рядомъ съ нимъ испуганное лицо молоденькой дѣвушки француженки. Она укутала обвязала шею платкомъ, но глаза, лобъ, носъ открыты и тутъ инстинктивно съ кровью предковъ вросшее изящество, кокетство не покидало ее. Горы -- по которымъ шли, лѣса съ прорѣзанными просѣками, высокія деревья, все сразу ушло на задній фонъ предъ этимъ образнымъ лицомъ... Въ немъ отразилась, какъ въ зеркалѣ культура многихъ вѣковъ.-- Графъ вы бы взяли себѣ въ графини такую женщину?-- Да мы вѣдь не можетъ взять простую, намъ не позволительно, намъ необходимо такую же, какъ и мы, чтобы крови не перемѣшать. Конечно ей мирмишель, картошку и прочее сырье первое дѣло, а намъ виноградъ и шампань, иначе никакъ.-- Стойте, стойте слушайте я вамъ разскажу, что я видѣлъ во снѣ:-- вижу будто маленькую, маленькую дѣвочку, такую лѣтъ трехъ не больше съ голубыми глазами, съ длинными кудрявыми волосами. И всѣ ее ждутъ, чтобы поласкать, всѣ протягиваютъ къ ней руки, а она идетъ не задерживаясь и прямо ко мнѣ на колѣни и садится...-- Я ее ласкаю, а всѣ вокругъ обступили и говорятъ -- мы ждали-думали она совсѣмъ ребенокъ, а она уже выросла ей года три -- четыре будетъ. Я будто ласкаю ее и спрашиваю... А какъ твое имя?.. Она собралась мнѣ отвѣтить раскрыла ротъ, но кто -- то вдругъ меня толкнулъ въ бокъ и я проснулся...-- Такъ и не узналъ?-- Нѣтъ и не узналъ...-- Эх... ты -- Ну это онъ заливаетъ, а вотъ я что видѣлъ, почище...-- Потъ будто половодье огромное, огромное разлилось,-- мы стоимъ на полянкѣ, которую тоже покрываетъ водой до верхушекъ кустарниковъ, эти кустарники по одну сторону, а по другую дубы -- совсѣмъ высоко отъ воды, только ихъ корни покрыты. Ну стоимъ и колеблемся куда залѣзть отъ половодья на кустарники, или на дубы... Лѣзть неминуемо надо на дубы, иначе погибнешь, а страхъ, да лѣнь, мѣшаетъ, подсказываютъ, что можно и на кустарникъ залѣзть близко и безъ труда, и переждать воду... И что-же дальше?-- Да тоже проснулся, окликнули, въ бокъ толкнули, говорятъ вставай въ атаку пошли -- тяни линію!..-- Позвольте бинокль...-- Э...э...э...вотъ онъ Реймскій соборъ... Готическій стиль!..Двѣ колонны вродѣ колокольни и кругомъ колоты. Вправо отъ него рядъ фабричныхъ трубъ на горѣ, а за нимъ правѣе съ высокимъ шпицемъ, что-то вродѣ дворца, еще дальше-правѣе, чуть-чуть замѣтны линіи возвышеній то окопы французскіе и нѣмецкіе... Влѣво отъ собора рядъ зданій, также шпицы построекъ, а не доходя до города, люди пашутъ, дѣлаютъ свое дѣло. Тутъ же рядомъ, около дороги, нахалъ шагалъ крестьянинъ и разговорился съ нами...-- "28 лѣтъ ей лошади, устаетъ она очень... Крупный конь, на холкѣ котораго былъ овечій мѣхъ, шагалъ медленно. Онъ словно чувствовалъ необходимость -- надо работать. И чѣмъ скорѣе отработаешься тѣмъ лучше -- хозяина привычки онъ изучилъ за двадцать восемь лѣтъ... Дальше шла уже ложбина воронкой, края, которой упирались въ горы. Если бы посмотрѣть на насъ съ горы то мы показались -- бы, тянущейся извилистой лентой, или длиннымъ узкимъ поѣздомъ, который траверсировалъ-ползъ перекатываясь по дорогѣ... Впереди маячилъ городъ съ возвышающимися надъ нимъ двумя колоннами... Вотъ тебѣ и соборъ... А газеты то кричали въ началѣ еще войны...-- Реймскій соборъ, краса и гордость Романской культуры, разрушенъ варварами... Ловко умѣютъ врать -- надувать людей... Сплошной гулъ-стонъ, дымъ черный нѣмецкій, бѣлый французскій, отъ тяжелыхъ орудій, ложился вокругъ... Блескъ-всплескъ огня, какъ секундные глаза волковъ темной дикой ночью, переливы ровно валькомъ -- скалкой по рубцу трр...рр...рр...ррру!.. Шумъ-трескъ крыльевъ аэроплановъ, горящія облака чернаго, бѣлаго дыма, горящія деревни, всплескъ ровно зигзаги огненной колесницы тяжелой артилеріи, сплошной стонъ, впереди-сзади, казалось сама земля вздрагивала отъ насилій производимыхъ надъ ней... Дико безумно ворочая глазами съ крикомъ аборигенъ житель бѣжалъ -- "больше не могу выносить почти три года и одно и тоже, у меня осточертенѣло въ глазахъ"... Газы ровно бѣлыя кучковатыя волнистыя тучи поползли за нимъ ровно въ догонку низко -- низко надъ землей...
Но впереди былъ городъ и онъ жилъ въ такой обстановки...-- Мы вѣдь люди не простые... Нѣтъ, нѣтъ мы въ четвертомъ колѣнѣ прописаны... Дѣдушка былъ плотникъ, отецъ рамы дѣлалъ, а я шесть лѣтъ въ ученикахъ пробылъ могу и столъ и диванъ, а мой сынъ такъ и шкафы и тачать ножки будетъ умѣть... Графъ вчера только получилъ тридцать одинъ франкъ и собирался на нихъ много кое что пріобрѣсти по тутъ на нынѣшней остановки, на бивуакъ, на грѣхъ схватились въ очко и графъ засѣлъ играть... Игралъ внимательно, сосредоточенно иногда къ часу ночи проигралъ все, то всталъ и торжественно ударяя себя въ грудь заявилъ...-- Клянусь собою, отцомъ, будущими дѣтьми, что отнынѣ я графъ Вятскій, Шадринскій и проч... и проч... не только самъ никогда не дотронусь до картъ, но и дѣтямъ и внукамъ запрещу -- пусть лучше лопнутъ глаза, лучше провалюсь И въ тартарары, ну, а если кто меня увидитъ за картами, то пусть плюнетъ мнѣ, въ харю, возьметъ меня за виски и измутузитъ какъ Сидорову козу, или какъ Плетневъ бьетъ свою кобылу... Вотъ вы всѣ и кто спитъ и кто не спитъ, и кто играетъ и кто не играетъ, будьте свидѣтелями...
Въ три ночи мы проходили пустой городъ...
Гулко-гулко раздавались наши шаги но пустымъ тротуарамъ и еще гулче разносились по мертвымъ улицамъ удары выстрѣловъ.
Но когда сыпался ударъ, то звукъ умножался въ безчисленное количество разъ... Онъ входилъ въ выбитыя ставни окопъ, разносился по комнатамъ и оттуда вновь вылѣзалъ, встрѣчался съ такимъ же звукомъ -- братомъ, мѣшался съ новымъ и мчался по пустымъ улицамъ, какъ будто шаря во всѣхъ комнатахъ... Казалось нечеловѣческія руки приводили многострунную дотолѣ никогда небывшую арфу въ движеніе... И она испускала звуки, такъ непохожіе на обыкновенные звуки... Взглянула старуха изъ одного пріоткрытаго окна, увидѣла насъ,-- ее глаза, всклокоченная поза, такъ не похожи были на обыкновенныя... Въ немъ былъ не вопросъ -- недоумѣніе, нѣтъ-то было измученное лицо, ровно на томъ лицѣ была написана хронологія осады города... Графъ расшаркался -- Мадемуазель съ лысой горы... Вамъ привѣтъ отъ насъ, отъ графа... Старуха тотчасъ захлопнула окно... Чѣмъ она тутъ питалась, какъ жила и что ее держало въ этомъ мертвомъ осажденномъ городѣ?...
По мѣрѣ того, какъ мы поворачивались по улицамъ предъ нами городъ раскрывался во всю... Каналы, улицы, статуи, рельсы для трамваевъ.. вывѣски... Поваленныя стѣны домовъ, трупы лошадей. И были потѣшны, странны объявленія о когда то бывшей опереткѣ, еще страннѣе была фигура на афишѣ прекрасно -- одѣтой полуголой артистки...
-- Что это тутъ?... Солдатъ французъ показывалъ приглашалъ знаками. Изъ насъ нашлись переводчики. Онъ объяснилъ -- Я то здѣшній, есть у меня домъ...-- Стойте! Онъ побѣгъ доставать что-то. И притащилъ минутъ черезъ пять, три бутылки вина...-- "Здѣсь его въ каждомъ подвалѣ полно пей не хочу!..
Вѣрно ли онъ имѣлъ свой домъ, намъ не было дѣла... Мы тянули старое, крѣпкое, душистое, виноградное вино... а графъ дѣлалъ замѣчанія,-- Да, у моего дѣдушки конечно были и лучшія вина, но что-же дѣлать, за неимѣніемъ лучшаго приходиться довольствоваться и этой дрянью -- слабой шампанью... Черезъ нѣсколько минутъ мы опять зашагали по пустымъ улицамъ... Вотъ наконецъ и онъ самъ Реймскій соборъ... вопреки всѣхъ писаній, что онъ уничтоженъ и т. д. онъ былъ цѣлъ... Только его драгоцѣнныя окна мѣстами повылетѣли отъ сотрясенія воздуха... Когда мы вышли на площадь, то странное чувство глядя на зданіе тонкое, хрупкое, будто все сотканное изъ свѣта-воздуха обуяло, охватило меня... Ну словно на меня пахнуло весной перваго ранняго дѣтства съ ея ландышами, незабудками, и зеленой первой травкой, или я очутился предъ дотолѣ мнѣ неизвѣстной, прекрасной художественной картиной... Предо мной вскидывалось уходило вверхъ подъ небеса нѣжное, сотканное, ровно выросшее, вдругъ изъ самой природы-земли цвѣтокъ зданіе и оно было такъ хрупко -- эфемерно тонко-отточено, изящно, что казалось вотъ-вотъ расплывется сейчасъ въ воздухѣ -- больше не увидимъ его нѣжно сотканныхъ полукруговъ... И куда то уплыли мысли о томъ, что вотъ я воинъ на чужой землѣ, что далеко отъ меня родина и будетъ ли она когда предо мною видима не знаю... все улетучилось. Остался только одинъ соборъ съ его шпицами... отдѣльными фресками... высоко ввысь поднимающимися... Рядомъ -- дальше въ сотняхъ саженяхъ заваленныя разрушенными зданіями -- трупы людей и лошадей, вывороченные камни... Но соборъ стоялъ цѣлъ, ровно, какъ его щадилъ врагъ, хотя французская тяжелая артиллерія тоже стояла въ 300 саженяхъ въ самомъ городѣ и ухала -- безпрерывно ухала -- въ отвѣтъ нѣмцамъ. Онъ могиканъ смотря на котораго вдругъ каждый забывался отъ горя, печали и отдыхалъ -- ровно въ жаркій полдень, путникъ напивался свѣжей воды, изъ веселаго чистаго ручья,-- былъ цѣлъ и, казалось его огромныя полукруглыя фрески въ серединѣ между колоннъ -- тонкія, хрупкія ввысь-взмахивающіяся шпицы, весь онъ говорилъ-утверждалъ, что старый средневѣковый городъ отраженный, собранный, воплощенный, какъ въ фокусѣ, въ Реймскомъ соборѣ, живъ я привѣтствуетъ насъ!..