Былъ одиннадцатый часъ утра; Андрей Александровичъ Азарьевъ только-что проснулся, но не вставалъ, не смотря на поздній часъ, а лежалъ въ постели, зѣвая и потягиваясь.
Онъ всю дочь протанцовалъ на большомъ балу и теперь мечталъ о немъ спросонковъ. Балъ былъ блестящій во всѣхъ отношеніяхъ и Азарьевъ долженъ былъ сознаться, что еще не видалъ такого: какая роскошь во всемъ, какія женщины, туалеты, цвѣты; буфетъ съ шампанскимъ и дорогими фруктами, чудесный ужинъ и дорогія, тончайшія вина.
Балъ произвелъ на него впечатлѣніе, и все тамъ пережитое показалось ему волшебнымъ сномъ.
-- Да, думалъ онъ, такъ надо жить, какъ эти люди живутъ, а не такъ, какъ мы, грѣшные. Вотъ, я, напримѣръ, въ такой обстановкѣ живу: одна комната, въ ней и сплю, и ѣмъ; придетъ кто, принять негдѣ. Хоть бы одну гостинную имѣть, не то что цѣлую квартиру! а прислуга какая здѣсь? Онъ вспомнилъ рослыхъ лакеевъ на балу, въ напудренныхъ парикахъ и красныхъ ливреяхъ и невольно сравнилъ съ ними маленькую Иришу.
Чортъ знаетъ что! лакея бы завела приличнаго, проклятая нѣмка, а то держитъ одну дѣвчонку на весь домъ. Придетъ кто изъ порядочныхъ людей, отворить некому. Нѣтъ, надо переѣхать отсюда, вотъ только расплачусь.
Онъ потянулся, позѣвалъ еще и, рѣшивъ, что все-таки пора вставать, опустилъ ноги на коврикъ у постели.
-- Туфли гдѣ? опять нѣтъ ихъ?-- и онъ сталъ звать горничную.
-- Что прикажете? спросила Ириша, явившись на зовъ.
-- Туфли мои куда запропастила?
-- Вотъ онѣ, извольте; она вытащила туфли изъ-подъ кровати и пододвинула ихъ барину.
-- Ахъ, Боже мой, не видалъ! Онъ всталъ и прошелся по комнатѣ въ туфляхъ и одной рубашкѣ, точно будто ему прислуживалъ казачокъ, а не молодая дѣвушка.
Ириша застыдилась и хотѣла уйти, но онъ остановилъ ее.
-- Постой, ты зачѣмъ меня не разбудила во время?
-- Я васъ, сударь, будила два раза, да вы не встаете, чтожъ мнѣ съ вами дѣлать?
-- Одѣяло сдерни, подушки отними, вотъ что.
-- Я васъ въ другой разъ водой оболью, засмѣялась горничная и убѣжала.
-- Пострѣлъ эдакій! проговорилъ ей вслѣдъ Азаръевъ.
Онъ сталъ мыться и одѣваться, что продолжалось довольно долго; наконецъ, все было окончено и онъ усѣлся пить чай.
-- Вотъ, сказалъ онъ горничной, наливая чай въ новую чашку: -- старую мою, хорошую, разбила, теперь дрянь и подаешь.
Ириша вся вспыхнула. Она затратила большія деньги на новую чашку изъ своихъ кровныхъ, и чашка была лучше старой, она это знала: ей сказалъ Иванъ Ардальонычъ. А вотъ этотъ баринъ говоритъ, что чашка дрянь и думаетъ, что это изъ хозяйскихъ. Какъ же, найдешь у ней такую! Она разсердилась на молодаго барина и пошла къ старому, опять показать ему чашку и отвести съ нимъ душу.
Добрый этотъ Иванъ Ардальонычъ, думала она, хорошій, никогда безъ халата мнѣ не покажется, не то, что Андрей Александровичъ: голый, въ одной рубашкѣ по комнатѣ ходитъ.
Явившись въ этотъ день на службу поздно, въ исходѣ перваго часа, Азарьевъ не получилъ за это ни выговора, ни замѣчанія отъ начальства; онъ считался бѣленькимъ въ своемъ департаментѣ, т. е. привилегированнымъ; черненькіе же чиновники давно сидѣли на своихъ мѣстахъ и строчили.
Такое положеніе на службѣ было обусловлено тѣмъ, что онъ всегда былъ безукоризненно одѣтъ, благодаря кредиту у портнаго и сапожника, говорилъ прекрасно но-французски и бывалъ на вечерахъ у директора департамента, какъ ловкій и красивый танцоръ. По тѣмъ же причинамъ онъ водилъ дружбу преимущественно съ начальниками отдѣленій и столоначальниками, а своего брата, заштатнаго чиновника, считалъ паріемъ и обращался съ нимъ свысока.
Въ особенности онъ посѣщалъ часто одного бывшаго лицеиста, по фамиліи Бронникова, который тоже считался привиллегированныхъ и сынкомъ богатаго папеньки.
Этотъ Бронниковъ былъ фонтанелью для тощаго кармана Азарьева; онъ затягивалъ его постоянно въ кутежи, въ картежную игру и въ разные другіе расходы не на его средствамъ, но отстать отъ него Андрей Александровичъ не рѣшался, такъ какъ не хотѣлъ признать свою денежную несостоятельность и погубить себя во мнѣніи порядочныхъ людей.
-- Андрей Александровичъ! воскликнулъ Бронниковъ, какъ только его завидѣлъ въ департаментѣ: -- ты гдѣ обѣдаешь сегодня?
-- Нигдѣ особенно, отвѣчалъ Азарьевъ.
-- Такъ приходи въ шесть часовъ къ Донону, тамъ будутъ наши, вмѣстѣ пообѣдаемъ.
Азарьевъ зналъ, что это значитъ "вмѣстѣ пообѣдаемъ", но тѣмъ не менѣе храбро обѣщалъ придти. Въ карманѣ у него было двадцать пять рублей, выпрошенныхъ впередъ у казначея, для самыхъ неотложныхъ расплатъ, напримѣръ: прачкѣ, въ лавочку, въ булочную, горничной по мелкимъ счетамъ, не говоря уже о крупномъ долгѣ хозяйкѣ за квартиру, который не зналъ, чѣмъ заплатить. Но онъ ни на минуту не задумался послать всѣхъ этихъ кредиторовъ къ чорту и въ назначенный часъ явился къ Донону.
Обѣдъ былъ прекрасный, компанія развеселая и выпито много вина. Послѣ обѣда всѣ отправились во французскій театръ, а оттуда въ Большую Морскую, въ ресторанъ "Pivato", заканчивать вечеръ. Тамъ они ѣли устрицы и запивали ихъ итальянскимъ шампанскимъ, называемымъ "Asti", очень недурнымъ. Послѣ сего разговоръ принялъ нѣсколько легкій характеръ и было разсказано много пикантныхъ анекдотовъ изъ жизни дамъ полусвѣта, "ces dames", какъ ихъ называлъ Бронниковъ. Къ этимъ дамамъ и направилась вся компанія, прямо отъ "Pivato", за исключеніемъ Азарьева, который отговаривался головною болью. Настоящей же причиной была не боль въ головѣ, а пустота въ карманѣ; послѣ "Pivato" у него осталось всего два пятіалтынныхъ, какъ разъ, чтобы доѣхать на извозчикѣ домой.
Уже было поздно, когда онъ вернулся и Ириша отворила ему заспанная.-- Разгоряченный выпитымъ виномъ и отуманенный цѣлымъ днемъ угара, онъ какъ-то странно посмотрѣлъ на нее. Мысли его были у "дамъ", къ которымъ поѣхали товарищи, и рисовали ему картины самаго соблазнительнаго содержанія. Дамъ этихъ, конечно, не было въ меблированныхъ комнатахъ Амаліи Ивановны, но вертѣлась горничная, въ ночной кофточкѣ, съ растегнувшимся воротникомъ и съ засученными по локоть рукавами. Она была дурнышка, по мнѣнію Азарьева, но все-таки женщина, и онъ замѣтилъ въ этотъ вечеръ, что у ней волосы чудесные и глаза большіе, глубокіе.
Въ головѣ у него помутилось, сердце застучало въ груди и, въ порывѣ нахлынувшей страсти, онъ обнялъ ее и покрылъ лицо и шею горячими поцѣлуями.
Вся кровь прилила къ сердцу Ириши, она поблѣднѣла и на минуту потеряла сознаніе, но это была одна минута. Стыдъ и оскорбленное самолюбіе придали ей силы, она оттолкнула отъ себя Азарьева и твердо сказала ему:
-- Баринъ, силой ты меня не возьмешь, а любови ко мнѣ у тебя нѣтъ ни капли.
Губы ея искривились въ горькую улыбку и она прямо взглянула на него своими большими глазами. Азарьеву показалось, что глаза эти горятъ особымъ блескомъ и, не помня себя, онъ снова сжалъ ее въ своихъ объятіяхъ. Между ними завязалась борьба, но изъ борьбы этой слабая женщина вышла побѣдительницей; она сдѣлала отчаянное усиліе, и вырвавшись, прыгнула къ двери, но онъ загородилъ ей дорогу.
-- Не пущу!
Неизвѣстно, чтобы случилось, если бы борьба продолжалась, но Ириша вдругъ упала на колѣни и стала молить о пощадѣ.
-- Милый, дорогой мой баринъ, не губи меня, я честная дѣвушка, отпусти меня!
У Азарьева было мягкое сердце, онъ опомнился, позорная страсть его въ минуту остыла.
-- Иди съ Богомъ,-- сказалъ онъ, широко растворяя ей двери, и дѣвушка выпрыгнула изъ комнаты.
На другое утро горничная Амаліи Ивановны ходила, какъ потерянная, все дѣлала не во время и жаловалась на головную боль.
-- Иришь, кричала на нее хозяйка:-- ты угорѣль сегодня?
-- Нездоровится мнѣ, барыня.
-- Нездоровится, и ты мнѣ не скажешь ничего? я сейчасъ тебѣ дамъ капель.
У Амаліи Ивановны были универсальныя капли, которыми она лечила отъ всѣхъ болѣзней. Капли эти прописалъ ей докторъ-нѣмецъ, когда она еще жила въ Курляндіи, ея родинѣ, и она имѣла въ нихъ такую вѣру, что сама глотала безпрестанно и подчивала ими всѣхъ, кто только заикался о болѣзни. Ириша должна была пройти чрезъ испытаніе капель, отчего голова у нея еще хуже разболѣлась, но Амалія Ивановна объявила, что это одни капризы, и предложила еще пріемъ капель.
Иришѣ было не до капризовъ: ее оскорбили въ самыхъ ея святыхъ чувствахъ и кто оскорбилъ? тотъ, кого она боготворила.
Неужели она ошиблась, и онъ такой-же, какъ и другіе? грубый, безстыжій! О, она пристыдитъ его и скажетъ... но что сказать, она не знала.
-- Вѣдь онъ баринъ, а она горничная, можетъ быть, баре всегда такъ поступаютъ съ горничными, и онъ только осмѣетъ ее и прогонитъ прочь, какъ прогналъ тогда, когда она разбила его чашку. Но чашку она купила новую, а сердце разбитое чѣмъ замѣнить?
Она надрывалась отъ слезъ и горя, а хозяйка ѣла ее поѣдомъ цѣлый день. Она была не въ духѣ и ничѣмъ нельзя было ей угодить, все не такъ: полы грязны, пыль вездѣ, жаркое не дожарила вчера, кофе пережарила сегодня; наконецъ она накинулась на горничную за то, зачѣмъ новый жилецъ не платитъ денегъ за квартиру,-- за одинъ мѣсяцъ только и отдалъ, а за два до сихъ поръ долженъ.
-- Ты что думаешь,-- кричала нѣмка:-- я его держать стану за то, что онъ тебѣ полюбился? нѣтъ, прогоню, къ мировому подамъ!
Но тутъ Ириша не выдержала.
-- Гоните, коли хотите,-- воскликнула она съ сердцемъ:-- не мое дѣло.
-- Какъ не твое? Иди сейчасъ къ нему и скажи, чтобъ сейчасъ отдалъ деньги, всѣ до копѣйки, я ждать больше не стану.
-- Не пойду!-- объявила рѣшительно Ириша,-- ступайте сами.
Ей казалось невозможнымъ послѣ того, что было вчера, идти въ жильцу и требовать денегъ, зная, что ихъ нѣтъ у него.
Нѣмка подняла гвалтъ.
-- А ты грубить! иди сейчасъ.
-- Не пойду! давайте паспортъ и разсчетъ.
Слова эти точно водой окатили Амалію Ивановну.
Она знала, что другой такой Ириши ей не найти.
-- Не хочешь,-- сказала она, сразу понизивъ тонъ,-- и не надо, я сама пойду.
И дѣйствительно пошла.
Что они говорили съ жильцомъ, Ириша не могла разобрать даже черезъ растворенную дверь, такъ какъ говорили по-нѣмецки, сначала тихо, потомъ хозяйка начала кричать и баринъ тоже. Черезъ минуту Амалія Ивановна вылетѣла, какъ бомба, изъ комнаты, вся красная, ругаясь уже по-русски. Ириша убѣжала въ испугѣ, чтобы не попасться ей на глаза.
Положеніе Азарьева было критическое: его гонятъ съ квартиры, а денегъ нѣтъ ни гроша, вчера прокутилъ послѣднія. Надо достать, но гдѣ достать, онъ не зналъ. Всѣ кредиты были истощены, а скорыхъ получекъ не предвидѣлось. Написать развѣ Пушкареву, онъ выручалъ иногда. Не придумавъ ничего лучшаго, онъ написалъ письмо пріятелю и позвонилъ.
На порогѣ остановилась горничная, не подымая на него глазъ.
-- Иришенька, душенька,-- началъ онѣ ласково,-- я имѣю просьбу до васъ.
Дѣвушка молчала.
-- Письмо у меня вотъ въ Пушкареву, знаете этотъ рыжій, что у меня бываетъ?
-- Знаю.
-- Письмо спѣшное и отвѣтъ нужно сейчасъ же, а по почтѣ когда еще получишь.
Ириша все молчала.
Онъ подошелъ къ ней и взялъ за руку.
-- Вы меня простите за вчерашнее,-- сказалъ онъ растроганнымъ голосомъ: -- я больше никогда не буду, клянусь вамъ.
У Ириши точно камень свалился съ души, она взглянула на него и сразу все простила.
-- Давайте письмо.
-- Вотъ, тутъ и адресъ, сказалъ обрадованный Азарьевъ, отдавая письмо.
Она улыбнулась и хотѣла уйти, но онъ остановилъ ее.
-- Вы, душенька, попросите его, чтобы не отказалъ, я денегъ прошу, крайне нужны: хозяйка съ квартиры гонитъ, вы сами знаете; а если онъ дастъ, привезите на извощикѣ и туда тоже извощика возьмите, я отдамъ.
-- Ладно, отвѣтила Ириша и убѣжала съ письмомъ.
-- Какая добрая дѣвушка, проговорилъ ей вслѣдъ Азарьевъ.
Пушкаревъ очень удивился, увидѣвъ передъ собою горничную Азарьева.
-- Какимъ вѣтромъ занесло? спросилъ онъ ласково, усаживая ее на стулъ.
-- Съ письмомъ къ вашей милости отъ Андрея Александровича, отвѣчала Ириша, подавая письмо. Пушкаревъ пробѣжалъ его глазами.
-- Денегъ проситъ; что такъ приспичило?
-- Хозяйка, сударь, съ квартиры гонитъ; надо отдать безпремѣнно, хоть за мѣсяцъ.
-- А сколько?
-- Тридцать рублей въ мѣсяцъ у насъ комната ходитъ.
-- Ого! Ну, душа моя, такихъ денегъ у меня нѣтъ.
-- Какъ же быть-то? сказала Ириша, исполняя добросовѣстно роль адвоката.
-- Ужъ не знаю; попросить надо хозяйку обождать.
-- Не станетъ ждать, не таковская, хоть за мѣсяцъ да отдать надо.
-- Ну, вотъ что, сказалъ Пушкаревъ, подумавъ, свезите ему десять рублей; скажите, что остальные я постараюсь добыть завтра.
-- Не надо занимать, проговорила робко Ириша.
-- Какъ не надо?
Она замялась и видимо не рѣшалась досказать то, что думала.
-- Да говори, душа моя, не бойся, я не выдамъ. Пушкаревъ перешелъ съ ней на ты, думая ободрить ее.
-- Такъ вотъ что, сударь, только вы меня не выдавайте; вы десять дадите?
-- Да.
-- Да я дамъ двадцать, вотъ тридцать и будетъ.
-- Что ты, Христосъ съ-тобой!-- воскликнулъ въ изумленіи Пушкаревъ,-- двадцать рублей, да откуда у тебя такія деньги?
-- Накопила, сударь, за четыре года, и еще есть, вы не бойтесь, не краденыя.
-- Знаю, душа моя, знаю, да только не надо. Боже упаси, твои кровныя деньги ему отдать, да вѣдь онъ не вернетъ.
-- И не надо, перебила его Ириша.
-- Золотая ты моя!-- воскликнулъ Пушкаревъ:-- ты его не знаешь, не вернетъ, я тебѣ говорю.
-- И не надо, повторила настойчиво Ириша.
-- Ну, заколдовалъ онъ тебя, сказалъ Пушкаревъ и посмотрѣлъ ей пристально въ глаза. Ириша вспыхнула.
-- Худо, подумалъ Петръ Михайловичъ, глядя съ искреннимъ сожалѣніемъ на свою собесѣдницу:-- загубитъ онъ ее ни за грошъ.
-- Такъ какъ-же, баринъ? спросила Ириша.
-- Что такое?
-- На счетъ денегъ?
-- Не возьму ни за что, и не думай, и ему ты не говори, что у тебя деньги есть, понимаешь: всѣ выудитъ.
-- Напрасно вы такъ худо думаете о нихъ, сказала обиженно Ириша.
-- Нѣтъ, не напрасно, я его знаю съ малолѣтства, такой всегда былъ. А ты обѣщай мнѣ, что о деньгахъ своихъ ему не скажешь ни слова, а то я ничего не дамъ и дѣлайте, какъ знаете.
-- Пожалуй, не скажу, коли въ другомъ мѣстѣ достанете.
-- Достану, даю тебѣ слово. Вотъ на, возьми десять рублей, отдай ему и скажи, что завтра принесу остальныя. А о своихъ деньгахъ ни гугу.
-- Пожалуй, не скажу, если не велите.
-- Побожись.
-- Ей Богу!
-- Ну, ладно; теаерь ступай домой, да смотри, его сказкамъ не вѣрь. Нашъ братъ, баринъ, какъ разъ вашу сестру окрутитъ.
Ириша ушла. Но Пушкаревъ продолжалъ думать о ней и о своемъ пріятелѣ.
"Дуракъ этотъ Андрей говоритъ: рожа, горничная! Не видитъ ничего и не понимаетъ: одни глаза чего стоятъ, а душа какая! Если бы меня полюбила такая дѣвушка, да я бы -- онъ остановился на минуту въ своихъ мечтахъ, не рѣшивъ еще, чтобы онъ сдѣлалъ, если бы мечты его осуществились.-- Да я бы, вдругъ сказалъ онъ громко:-- я бы всю жизнь ей посвятилъ и никогда бы съ нею не разстался".
Весь день онъ промечталъ объ Иришѣ и ночью даже видѣлъ ее во снѣ. О, если бы узналъ объ этомъ его пріятель Азарьевъ, какъ бы онъ высмѣялъ его!
Пушкаревъ былъ идеалистъ, хотя и занимался съ успѣхомъ практическимъ дѣломъ. Эта природная склонность была усиленно развита въ немъ первой его наставницей въ жизни, старшей сестрой Азарьева, Ларисой, которую молодой Пушкаревъ обожалъ, какъ мальчики часто обожаютъ взрослыхъ дѣвицъ; всякое слово ея было для него закономъ и ея вліяніе на него сохранилось на всю жизнь. Андрей Азарьевъ смѣялся надъ ними и увѣрялъ, что сестра его и Петя занимаются вмѣстѣ обожаніемъ русскаго мужика, что отчасти и было справедливо. Только обожаніе это было, какъ все, что дѣлала Лариса, разумнымъ и не доходило до тѣхъ смѣшныхъ размѣровъ, въ которыхъ оно практикуется по нынѣ въ извѣстныхъ слояхъ нашего общества. Она просто видѣла ближняго во всякомъ человѣкѣ, скорбѣла о нуждахъ народа и готова была всегда помочь страждущему человѣчеству. Симпатіи ея раздѣлялъ, конечно, и Петръ Пушкаревъ, причемъ онѣ выросли въ немъ съ годами и окрѣпли при ближайшемъ знакомствѣ съ народомъ. Онъ былъ до такой степени внѣ всякихъ сословныхъ предразсудковъ, что готовъ былъ жениться на простой деревенской дѣвушкѣ, если бы она ему понравилась.
При такомъ направленіи, увлеченіе его такою личностью, какъ Ириша, не имѣло въ себѣ ничего напускнаго и было совершенно искреннимъ.
Онъ сталъ чаще видѣться съ нею подъ предлогомъ посѣщеній пріятеля, и увлеченіе его съ каждымъ днемъ возростало.
Такъ какъ Азарьевъ рѣдко бывалъ дома, то онъ познакомился съ другимъ жильцомъ, старикомъ Фирсовымъ, и они очень скоро сошлись. Первымъ звѣномъ ихъ дружбы была любовь къ Иришѣ, отеческая со стороны Ивана Ардальоныча, болѣе пылкая со стороны Пушкарева. Въ комнатѣ у Фирсова устраивались своеобразные вечера; новые пріятели сходились между собой не въ одной симпатіи въ Иришѣ, но и во многомъ другомъ: въ литературныхъ вкусахъ, во взглядахъ на жизнь и пр. Иванъ Ардальонычъ былъ человѣкъ образованный, много видавшій на своемъ вѣку и интересный собесѣдникъ. Въ тѣ дни, когда Амаліи Ивановны не было дома, что случалось нерѣдко, такъ какъ она любила поиграть въ картишки въ клубѣ, Ириша приглашалась разливать чай въ комнатѣ Ивана Ардальоныча, причемъ ее усаживали, какъ гостью, за общій столъ и оказывали ей всевозможное вниманіе. Она дичилась сначала этихъ бесѣдъ, понемногу, однако, привыкла къ нимъ, весело болтала съ добрыми господами, но втайнѣ считала ихъ обоихъ чудаками. Она боялась одного, какъ бы не накрылъ ихъ и не высмѣялъ другой жилецъ, Андрей Александровичъ; и разъ, когда онъ вернулся домой ранѣе обыкновеннаго, убѣжала въ кухню и никакія просьбы не могли ее заставить вернуться въ комнату Ивана Ардальоныча.
Старикъ Фирсовъ былъ вдовецъ, рано потерялъ жену, и всѣ привязанности свои перенесъ на единственную дочь и на двухъ дѣтей ея, своихъ внучатъ. Семья эта жила въ губернскомъ городѣ, гдѣ отецъ былъ учителемъ въ гимназіи, и къ нимъ пріѣзжалъ раза два въ годъ дѣдушка, повидаться съ дочерью и поласкать внучатъ.
Оставляя квартиру за собою, Иванъ Ардальонычъ всегда отдавалъ ключи и поручалъ всѣ свои вещи горничной Иришѣ, такъ какъ имѣлъ къ ней неограниченное довѣріе и успѣлъ хорошо узнать ее за время пребыванія своего въ меблированныхъ комнатахъ Амаліи Ивановны. Ириша имѣла порученіе за отсутствіемъ жильца охранять его имущество отъ пожара, отъ враговъ внутреннихъ и внѣшнихъ и свято исполняла эти обязанности; онъ же въ благодарность привозилъ ей всегда какой-нибудь подарочекъ и вообще баловалъ ее, чѣмъ только могъ.
-- Сирота,-- говорилъ онъ о ней Пушкареву;-- умру я, некому будетъ баловать ее.
Онъ даже хотѣлъ упомянуть объ Иришѣ небольшой суммой въ своемъ духовномъ завѣщаніи, о чемъ совѣтовался съ Пушкаревымъ и просилъ его быть душеприкащикомъ, но составленіе завѣщанія все откладывалъ, боясь помереть, какъ только его подпишетъ.