Поздно ночью, Марья Кузьминишна проснулась, услышавъ, что мужъ ея стонетъ и ворочается въ постели. Она вскочила и подбѣжала къ нему; Иванъ Ивановичъ лежалъ въ жару и бредилъ. Въ одинъ мигъ она разбудила Арину и добыла самоваръ, затѣмъ онѣ заварили бузины, налили въ бутылку горячей воды, водки, уксусу и притащили всѣ эти снадобья въ спальню, вмѣстѣ съ грѣлкой и старымъ ватнымъ салопомъ. Иванъ Ивановичъ, проснувшись, началъ было протестовать, увѣряя, что онъ совсѣмъ здоровъ, но скоро убѣдился, что это напрасно. Съ помощью Арины, Марья Кузьминишна живо вытерла его съ ногъ до головы уксусомъ съ водкой, причемъ она терла, а Арина прикрывала вытертыя мѣста салопомъ, послѣ чего онѣ напоили его бузиной, уложили на подушки и закутали подъ самый подбородокъ одѣяломъ и салопомъ.
-- Лежи и не шевелись,-- приказала Марья Кузьминишна и стала на цыпочкахъ ходить по комнатѣ и шептаться съ Ариной. Иванъ Ивановичъ не шевелился, но и не спалъ; онъ видѣлъ, какъ Арина ходила по комнатѣ босикомъ, поправляя сарафанъ, который все сползалъ внизъ и угрожалъ совсѣмъ спуститься; какъ Марья Кузьминишна снимала ночную кофту и надѣвала капотъ, какъ она зажгла ночникъ, загасила свѣчку и, прогнавъ Арину, усѣлась въ кресло, съ очевиднымъ намѣреніемъ не спать и дежурить у больнаго.
Она еще не знала о постигшемъ ихъ несчастіи, но тревожилась и предчувствовала что-то недоброе. Какъ только мужъ вернулся домой со службы, она тотчасъ замѣтила, что ему не но себѣ, что онъ нездоровъ или чѣмъ-то встревоженъ: за обѣдомъ онъ мало ѣлъ, но на всѣ разспросы отвѣчалъ, что ничего не случилось, все благополучно, а такъ, просто, ему нездоровится немножко,-- простудился, должно быть, переѣзжая Неву. Такъ и не могла она ничего добиться отъ него; но ночью, когда онъ сталъ бредить, она не на шутку струхнула.
-- Сказать ей или не сказать?-- думалъ Иванъ Ивановичъ, лежа подъ салопомъ,-- нѣтъ, лучше утромъ!"
Но мысли его стали путаться, онъ заснулъ и скоро опять сталъ бредить.
-- За штатомъ, за штатомъ!-- твердилъ онъ.-- Прогнали вонъ... пенсія... въ отставку.
-- Иванъ Ивановичъ!-- вскрикнула Марья Кузьминишна, подбѣгая къ нему.-- Господь съ тобой, ты опять бредишь?
-- Нѣтъ не брежу,-- сказалъ онъ, очнувшись, и сѣлъ на постели.-- Не брежу, Маша: насъ съ тобой за штатомъ оставили, все кончено, порѣшили!
Марья Кузьминишна только всплеснула руками.
-- Не можетъ быть, не правда, ты бредишь?
-- Не брежу, Маша; сегодня объявили: 17 человѣкъ за штатомъ, и Захаръ Семеновичъ тоже.
-- Вздоръ, вздоръ, не допущу. Я найду судъ и расправу,-- къ царю пойду!
Марья Кузьминишна забыла, что теперь ночь, что мужъ ея боленъ, что дѣти спятъ въ сосѣдней комнатѣ,-- она громко говорила, почти кричала и, остановившись посреди комнаты, поднимала руку къ верху, какъ будто грозила кому-то или хотѣла сразить невидимаго врага. Но врага никакого не было, а былъ Иванъ Ивановичъ, который сидѣлъ на постели и испуганно глядѣлъ на нее, разметавъ всѣ свои покрывала.
Марья Кузьминишна,-- высокая, худощавая женщина, съ большими черными глазами и длинною посѣдѣвшею косою, разметавшеюся по плечамъ,-- представляла во всей своей фигурѣ что-то трагическое, въ особенности ночью, при слабомъ свѣтѣ мерцающаго ночника. Она подошла въ упоръ къ постели, схватила мужа за руку и, указывая ею на комнату, гдѣ спали дѣти, громко воскликнула:
-- Чѣмъ мы будемъ кормить ихъ, чѣмъ?
Но Иванъ Ивановичъ не зналъ чѣмъ, а только трясся всѣмъ тѣломъ, въ припадкѣ сильнаго озноба.
-- Боже мой, онъ раскрылся,-- закричала Марья Кузьминишна, только теперь замѣтивъ, что паціентъ ея сидитъ совсѣмъ голый на кровати, и, мгновенно опрокинувъ его на подушки, закутала одѣялами и законопатила всѣ щели ватнымъ салопомъ.
-- Спи и потѣй,-- приказала она строго.
-- Маша...-- началъ жалобно Иванъ Ивановичъ, но она перебила его:
-- Молчи и не смѣй думать ни о чемъ.
Къ утру Иванъ Ивановичъ забылся тяжелымъ сномъ, а Марья Кузьминишна всю ночь не сомкнула глазъ и просидѣла до утра у его постели.
На другой день она рѣшила, что пойдетъ сама въ департаментъ, разузнать обо всемъ, а Иванъ Ивановичъ долженъ оставаться въ постели, какъ серьезно больной. Она строго наказала старшей дочери не отходить отъ отца, напоить его чаемъ, но отнюдь не спускать съ постели и не позволять раскрываться. Снабдивъ Арину приказаніями по хозяйству и насчетъ больнаго и дѣтей, она наконецъ ушла. Путь былъ далекій и Марья Кузьминишна совершила его разными способами: на конкѣ, потомъ пѣшкомъ, потомъ опять на конкѣ и опять пѣшкомъ. Путешествуя такимъ образомъ, она, выйдя изъ дому въ 10 часовъ, только въ двѣнадцатомъ прибыла въ департаментъ, гдѣ тотчасъ же отъ знакомыхъ чиновниковъ узнала все до мельчайшихъ подробностей. Она пришла въ негодованіе: -- неужели въ самомъ дѣлѣ Иванъ Ивановичъ оставленъ за штатомъ, такъ таки просто за штатомъ, и больше ничего? Не можетъ быть; тутъ что нибудь да не такъ, что нибудь скрываютъ отъ нея или не знаютъ сами! Она ухватилась за эту надежду, какъ утопающій за соломенку, и рѣшилась ждать пріѣзда стараго директора, Николая Гавриловича, ея кума и благодѣтеля. Но скоро и соломенка обломилась, пріѣхалъ Николай Гавриловичъ и изъ устъ его пр--ства она услышала подтвержденіе горькой истины.
-- Да, за штатомъ, что дѣлать? за штатомъ, на общемъ основаніи.
Тогда Марья Кузьминишна заговорила смѣло и рѣшительно,-- такъ рѣшительно, что кумъ и благодѣтель заморгалъ и сталъ усиленно сморкаться. Къ несчастью, онъ могъ только моргать и сморкаться, но оказался безсильнымъ помочь и совѣтовалъ обратиться къ новому генералу.
Битыхъ два часа прождала Марья Кузьминишна въ пріемной; эти два часа показались ей двумя днями. Она думала о бѣдномъ Иванѣ Ивановичѣ, лежащемъ подъ салопомъ въ постели, о Катюшѣ и Ваничкѣ, которые теперь бѣгаютъ по двору съ Валеткой, а дура Арина не смотритъ даже, во что они одѣты. Вдругъ она вспомнила, какъ много лѣтъ тому назадъ она тоже сидѣла въ этой самой залѣ и ждала покойнаго отца своего и Ивана Ивановича, бывшаго тогда ея женихомъ. Она была молода, въ полномъ расцвѣтѣ своей дѣвичьей красоты, и мечтала объ иной будущности. Но отецъ, служившій вмѣстѣ съ Брызгаловымъ, уговорилъ ее выйти замужъ за хорошаго человѣка и она покорилась. Сначала она не любила своего некрасиваго мужа, но потомъ привыкла къ нему; потомъ дѣти и она страстно къ нимъ привязалась; Иванъ Ивановичъ былъ ихъ отецъ, хорошій, честный человѣкъ, она и его полюбила. О, какъ она была счастлива, еще недавно; вчера была счастлива, она забыла всѣ невзгоды прошедшаго, заботы, нужду, болѣзни,-- и деревянный домикъ на Петербургской сторонѣ, въ Босомъ переулкѣ, показался ей земнымъ раемъ. Теперь ее хотятъ изгнать изъ этого рая злые люди. За что? что она сдѣлала? что сдѣлалъ ея бѣдный мужъ?-- Онъ всю жизнь работалъ, какъ волъ, за себя и за другихъ, писалъ, согнувши спину по днямъ и ночамъ, и вдругъ его прогнали вонъ, "за штатомъ, на общемъ основаніи!" Громкій звонокъ въ передней прервалъ ея мечты. Экзекуторъ бросился внизъ по лѣстницѣ встрѣчать начальство, сторожа вытянулись въ струнку, чиновники разбѣжались по отдѣленіямъ. Пріѣхалъ новый директоръ, но Марьѣ Кузьминишнѣ пришлось дожидаться еще добрый часъ, покуда ее приняли.
-- Что вамъ угодно, сударыня?-- спросилъ ее блестящій, красивый генералъ, вставая, при ея входѣ въ кабинетъ. Онъ былъ крайне вѣжливъ, усадилъ просительницу на кресло, но отъ него вѣяло такимъ холодомъ, и онъ такимъ взглядомъ смѣрилъ ее съ ногъ до головы, что бѣдная женщина невольно опѣшила. Она начала говорить что-то несвязное, но онъ перебилъ ее.
-- Вы за мужа просите? Брызгаловъ? да помню... слышалъ много хорошаго.
-- Зачѣмъ же вы его оставили за штатомъ?-- рѣшилась спросить Марья Кузминишна, ободряясь.
-- Не я, сударыня, а законъ.
-- Развѣ законъ велитъ моего мужа оставлять за штатомъ? отчего же его, а не другаго?
-- Выбирали тѣхъ, которые постарше; пускай вашъ мужъ подастъ въ отставку; я буду хлопотать объ усиленной пенсіи, я это всѣмъ обѣщалъ и сдѣлаю, что возможно.
-- На пенсію жить нельзя, ваше превосходительство; у насъ дѣти.
Генералъ пожалъ плечами.
-- Въ такомъ случаѣ, онъ останется за штатомъ, на общемъ основаніи.
-- Оставьте его у себя,-- умоляла Марья Кузьминишна: -- онъ работникъ, заслужитъ.
-- Это невозможно.
-- Ради Бога!
-- Не могу, сударыня, мнѣ очень жаль, но о пенсіи я готовъ хлопотать, если вы уговорите вашего мужа подать въ отставку.
Марья Кузьминишна вдругъ вспыхнула.
-- Ни за что, пускай лучше останется за штатомъ.
Она встала съ кресла. Генералъ всталъ тоже. Онъ считалъ аудіенцію оконченною и позвонилъ. Но она не слышала, что генералъ приказывалъ вошедшему сторожу, и бросилась внизъ по лѣстницѣ. Вся душа ея возмущалась противъ неправды и жестокосердія людей, а въ ушахъ звенѣли зловѣщія слова: "за штатомъ, на общемъ основаніи".
Уже было около пяти часовъ, когда Марья Кузьминишна вернулась домой и, не раздѣваясь, прямо прошла въ столовую. Тамъ она упала на первый попавшійся стулъ и, закрывъ лицо руками, зарыдала. Она рыдала истерически и такъ громко, что весь домъ сбѣжался въ столовую: Софья снимала съ нея шляпку и шубу, Арина совала въ ротъ стаканъ воды, Катюша лѣзла на колѣни, а Ваничка, увидѣвъ, что мама плачетъ, самъ заревѣлъ благимъ матомъ. Одинъ Сережа, гимназистъ, не подходилъ близко и стоялъ у дверей, глядя на мать испуганными глазами.
Марья Кузьминишна встрѣтилась съ нимъ глазами и вдругъ, переставъ плакать, всплеснула руками.
-- Бѣдный мой, бѣдный, я и забыла о немъ.
Она бросилась обнимать сына и слезы опять градомъ полились у нея изъ глазъ. За хлопотами и заботами злополучнаго дня, она позабыла совсѣмъ, что день этотъ былъ днемъ рожденья Сережи, и что онъ давно выпросилъ у нея позволенье не ходить въ этотъ день въ гимназію, а она обѣщала подарить ему пеналъ и одну книгу, о которой мальчикъ давно мечталъ.
-- Арина, Арина, взяла ли ты крендель изъ булочной?-- Ахъ, Боже мой, Боже, я все перезабыла сегодня.
Марья Кузьминишна достала изъ кармана старый кошелекъ и, вынувъ рублевую бумажку, сунула ее въ руку Сережѣ.
-- На, вотъ возьми пока, купи себѣ книгу, а завтра я пеналъ достану.
Но въ эту минуту ее ожидалъ новый сюрпризъ: услышавъ сзади шлепанье туфель, она обернулась и увидѣла передъ собою Ивана Ивановича, блѣднаго, худаго, со взъерошенными волосами и въ старомъ ватномъ салопѣ, наскоро накинутомъ на плечи.
-- Всталъ, всталъ,-- закричала она,-- зачѣмъ пустили?-- и, повернувъ его за плечи, втолкнула въ спальню, гдѣ тотчасъ же уложила въ постель и закутала одѣяломъ.
Слѣдующій день былъ воскресный и къ Брызгаловымъ пришелъ гость, Захаръ Семеновичъ, тотъ самый старичокъ-чиновникъ, который держалъ оппозицію начальству. Онъ былъ пріятелемъ Ивана Ивановича и пришелъ навѣстить его, а кстати и отвести душу въ бесѣдахъ съ Марьей Кузьминишной. Онъ тоже былъ оставленъ за штатомъ, а потому устроилось общее совѣщаніе, на которомъ принято важное рѣшеніе: не сдаваться и не подавать въ отставку. Захаръ Семеновичъ былъ маленькій человѣчекъ, всегда горячившійся и кричавшій. Родись онъ французомъ, онъ былъ бы убитъ гдѣ нибудь на баррикадахъ, но у насъ въ Россіи онъ дожилъ до старости, служа въ одномъ департаментѣ съ Брызгаловымъ. Злобу свою и желчь, накипавшую въ душѣ, онъ срывалъ на томъ, что постоянно бранился и критиковалъ все наповалъ. Въ данномъ случаѣ, онъ даже злорадствовалъ, не смотря на то, что самъ остался за штатомъ.
-- Вотъ я говорилъ,-- кричалъ онъ, размахивая руками: -- стоитъ служить у насъ! Гни спину, работай, а подъ старость тебя выметутъ помеломъ, какъ старую тряпку.
Иванъ Ивановичъ, которому разрѣшено было, наконецъ, встать, попробовалъ противорѣчить, и скромно заявилъ свое мнѣніе, что теперь, при общемъ ходатайствѣ, можетъ быть, дадутъ усиленную пенсію, а потомъ забудутъ и получишь одну простую по закону; такъ не лучше ли покориться своей судьбѣ и теперь же подать въ отставку. Но слово "покориться" было невыносимо Захару Семеновичу, и онъ сталъ еще пуще кричать:
-- Не вѣрь ты имъ, не вѣрь; всѣ -- предатели. Себя вишь въ сенатъ пристроилъ (онъ говорилъ о старомъ директорѣ), а насъ на улицу вымелъ; у нихъ, вишь, желудки особые, имъ бламанже нухно, а мы -- пустыя щи хлебай.
Онъ ухватилъ при этомъ Ваничку и усадилъ къ себѣ на колѣни.
-- Этъ ты, душа невинная,-- сказалъ онъ, гладя его по головкѣ.
-- Ну-ка, молодецъ,-- прибавилъ онъ черезъ минуту,-- сбѣгай въ переднюю, тамъ у меня изъ пальто сверточекъ вытащи, да -- смотри -- не раздави.
Захаръ Семеновичъ былъ большой другъ дѣтей Брызгаловыхъ и постоянно баловалъ ихъ разными сластями. Мальчикъ въ припрыхку побѣжалъ въ переднюю, откуда черезъ нѣсколько минутъ послышался крикъ и плачъ. Марья Кузьминишна, поспѣшившая на расправу, вывела оттуда за руки Катюшу и Ваничку, сильно вымазанныхъ пастилою, которую они, вырывая другъ у друга, раздавили. Она тотчасъ же отняла пастилу, вымыла дѣтей и разставила ихъ по угламъ въ столовой. Прерванное совѣщаніе опять возобновилось, причемъ Марья Кузьминишна пожелала узнать наконецъ, сколько имъ дадутъ пенсіи, еслибы Иванъ Ивановичъ вышелъ въ отставку? и когда узнала, что рублей 400 съ хвостикомъ, даже при усиленной пенсіи, то объявила категорически, что на это жить невозможно; ужъ лучше остаться за штатомъ и хоть одинъ годъ получать еще прежнее содержаніе.
-- А тамъ, черезъ годъ, что Богъ дастъ; можетъ, Иванъ Ивановичъ и другое мѣсто получитъ!
Захаръ Семеновичъ улыбнулся скептически, а Иванъ Ивановичъ только вздохнулъ. Ему было въ сущности все равно, остаться за штатомъ или выйти въ отставку; его мучило больше всего то, что онъ былъ выбитъ изъ колеи, вся жизнь его перевернута вверхъ дномъ, и онъ не могъ себѣ представить, какъ это онъ встанетъ утромъ и не пойдетъ въ департаментъ? Долго еще они спорили и бушевали. Захаръ Семеновичъ, подъ конецъ, сталъ говорить такія вещи, что Марья Кузьминишна выслала дѣтей изъ комнаты. Онъ былъ большой скептикъ, а она -- горячо вѣрующая, и на эту тему у нихъ происходили ожесточенные споры, причемъ она предсказывала ему геенну огненную.