Софьѣ было 18 лѣтъ, когда она рѣшилась взять мѣсто, чтобъ прійти на помощь матери, и уѣхала въ деревню на лѣто. Судьба унесла ее изъ роднаго гнѣзда въ ту пору, когда она переродилась изъ ребенка въ дѣвушку, когда новыя мечты и желанія стали впервые волновать ея душу, и сердце радостно билось въ груди, въ ожиданіи новаго, невѣдомаго счастья.
Она всю жизнь помнила первые дни своего пріѣзда въ деревню. Былъ конецъ апрѣля; въ Петербургѣ стоялъ холодъ, и снѣгъ на улицахъ еще не стаялъ; но чѣмъ дальше мчался поѣздъ, тѣмъ становилось теплѣе; лѣсъ зеленѣлъ, въ воздухѣ пахло весною; за Москвою стало совсѣмъ тепло и даже трава показалась на поляхъ. Софья ѣхала съ двумя горничными во второмъ классѣ; графиня съ дѣтьми -- въ первомъ. Горничныя болтали безъ умолку и разсказывали, какъ хорошо у нихъ въ деревнѣ и какая большая усадьба у господъ. Софья, никогда не выѣзжавшая изъ Петербурга, ждала съ нетерпѣніемъ, когда же ее выпустятъ изъ вагона -- побѣгать по долямъ и нарвать полевыхъ цвѣтовъ, издали манившихъ ее къ себѣ. Наконецъ они пріѣхали къ небольшой станціи, гдѣ горничныя объявили, что надо выходить. Ихъ встрѣтилъ рослый лакей въ ливреѣ и нѣсколько экипажей; поѣздъ засвисталъ и умчался далѣе; пріѣзжіе стали усаживаться въ экипажи. Какъ весело и легко было на душѣ! Солнышко грѣло, воздухъ былъ пропитанъ ароматомъ, дорога шла лѣсомъ, но мѣстами лѣсъ рѣдѣлъ и виднѣлись поля и пашни. Лихо взбѣжали рѣзвые кони на высокую гору, откуда открылся далекій, чудесный видъ на другіе лѣса и горы и на большую рѣку, извивавшуюся лентой вдали. Софья вскрикнула отъ восторга, а дѣти, сидѣвшія съ нею въ коляскѣ, стали показывать ей на бѣлую точку вдали и на куполъ церкви, блестѣвшій на яркомъ утреннемъ солнцѣ.
-- Вонъ, вонъ, смотрите,-- кричали они,-- наше Тригорское, вонъ домъ, вонъ садъ!
Соня не могла различить ни дома, ни сада, но радовалась не менѣе дѣтей; она какъ будто опьянѣла отъ охватившаго ее восторга передъ чудесною панорамою природы, и забыла, что она одна среди чужихъ людей.
Въ первые дни послѣ пріѣзда, она не выходила изъ своего восторженнаго состоянія: ее восхищало все, что она видѣла: всякая травка, всякое деревцо. Большой барскій домъ показался ей дворцомъ, жизнь въ немъ -- непрерывнымъ праздникомъ. Ѣли и пили здѣсь такъ, что Софья думала въ первые дни, нѣтъ ли какого нибудь рожденья или именинъ въ семьѣ; одѣвались къ обѣду, какъ въ гости; прислуга, экипажи, лошади, графская охота -- напоминали разсказы о нихъ, читанные въ романахъ, и только опытный глазъ могъ бы различить во всемъ этомъ обширномъ зданіи червяковъ, подтачивавшихъ его фундаментъ. Молодая дѣвушка, конечно, не видѣла этихъ червей, не замѣчала упадка и разрушенія, начавшихся давно въ старинной барской усадьбѣ; она думала, что попала въ сказочный замокъ, гдѣ живутъ одни беззаботные, счастливые люди. Ее радовало и плѣняло все, что она видѣла, но болѣе всего -- тѣнистый старый садъ, съ вѣковыми дубами и липами, чисто выметенный передъ домомъ, но заросшій и заглохшій въ глубинѣ; садъ спускался въ рѣкѣ и кончался обрывомъ, съ бесѣдкой надъ нимъ. Соня сразу полюбила эту бесѣдку и часто бѣгала туда, любоваться на широкій видъ на другомъ берегу рѣки и на паруса, бѣлѣвшіе вдали надъ водою.
Понемногу она стала привыкать къ новой жизни и знакомиться съ окружавшею ее средою. Семья, въ которой она жила, состояла изъ графини, пожилой высокой женщины со строгимъ лицомъ и величавой осанкой, старшей дочери Нины, молодой дѣвушки, ровесницы Софьи, и двухъ дѣтей: мальчика, при которомъ состоялъ нѣмецъ-гувернеръ, и дѣвочки 5 лѣтъ, ввѣренной попеченіямъ Софьи. При дѣтяхъ состояла еще няня, но она была такъ стара, что ничего не въ силахъ была дѣлать, хотя во все мѣшалась и постоянно ворчала, какъ всѣ старухи-няни. Стараго графа ждали въ деревню только въ серединѣ лѣта, а молодой, о которомъ ходили оживленные толки, отсутствовалъ гдѣ-то, и Софья его не видѣла. Она находилась въ домѣ на положеніи среднемъ между бонной и гувернанткой, но скоро сдружилась съ молодою графиней и стала членомъ семьи. Дѣти тоже полюбили ее, а нѣмецъ-гувернеръ, Иванъ Богдановичъ, сразу влюбился въ нее, и только старая графиня продолжала обращаться съ нею свысока, не признавая въ ней существа себѣ равнаго.
-- Une petite personne assez gentille,-- говорила она про нее,-- mais pas de manières et des toilettes de Fautre monde!
У бѣдной Софьи, дѣйствительно, не было никакихъ туалетовъ, но, съ помощью Нины и домашнихъ швеекъ, она скоро соорудила себѣ два платья, которыя совсѣмъ преобразили ее. Она была высокая, стройная дѣвушка, съ прелестными глазами и такимъ лицомъ, которое сразу привлекало къ себѣ всякаго, кто ее видѣлъ. Графиня, увидѣвъ ее въ первый разъ въ новомъ платьѣ, сказала только "а!" и долго глядѣла ей вслѣдъ, покуда она шла съ дѣтьми по аллеѣ.
Такъ началось лѣто, весело и счастливо, и, вѣроятно, окончилось бы благополучно, еслибы не случилось одного обстоятельства, котораго викто не ожидалъ въ домѣ. Разъ какъ-то вечеромъ, когда всѣ сидѣли за чаемъ, графинѣ подали депешу, которую она прочла и радостно воскликнула:
-- Дѣти, Сережа ѣдетъ!
Дѣти тоже закричали и захлопали въ ладоши, радость быстро сообщилась по всему дому, и даже старая няня, проходя столовую и узнавъ въ чемъ дѣло, воскликнула, прослезившись:
-- Ахъ, онъ мой голубчикъ!
Сережа, молодой графъ, былъ общимъ любимцемъ семьи; онъ находился въ дальней командировкѣ по службѣ, но, окончивъ ее, взялъ отпускъ и уѣхалъ въ деревню.
На другой день утромъ, Софья увидѣла изъ окна своей комнаты подъѣхавшую въ крыльцу коляску, изъ которой выпрыгнулъ молодой офицеръ и бросился обнимать всю семью, высыпавшую къ нему на встрѣчу; его съ тріумфомъ ввели въ комнаты. Она не сошла внизъ къ чаю и, сама не зная почему, боялась пріѣзжаго. Пришлось однако съ нимъ познакомиться, но она такъ переконфузилась, когда Нина подвела въ ней въ саду брата, что даже не разглядѣла его лица, а видѣла только бѣлый китель, высокіе сапоги со шпорами и протянутую ей маленькую, нѣжную, какъ у женщины, руку.
-- Pas mal, du tout,-- сказалъ Сергѣй, провожая глазами Софью, и спросилъ у сестры, кто она? Нина объяснила ему положеніе Софьи въ домѣ, и молодой человѣкъ тотчасъ же сообразилъ, что ему будетъ забава въ деревнѣ.
Графъ Сергѣй Валерьяновичъ Воронскій былъ блестящій гвардейскій офицеръ, обѣщавшій пойти далеко въ своей служебной карьерѣ. Онъ былъ ловокъ и очень красивъ, казался богатымъ и носилъ громкое имя; кромѣ того, онъ считался отличнымъ кавалеристомъ въ полку, однимъ изъ лучшихъ танцоровъ на балахъ и имѣлъ блестящій успѣхъ въ дамскомъ обществѣ. Двѣ дуэли уже числились на его вѣку.
Съ его пріѣздомъ въ Тригорское, жизнь сразу оживилась: пошли гулянья, катанья верхомъ, въ экипажахъ и на лодкахъ, даже былъ устроенъ сельскій праздникъ, на которомъ танцовали не одни парни и дѣвки, но и молодые господа. Дѣти были въ восторгѣ отъ старшаго брата и ходили за нимъ по пятамъ, графиня не могла наглядѣться на своего любимца.
На Софью онъ не обращалъ, повидимому, вниманія, и она сторонилась отъ него, но мало-по-малу ледъ растаялъ и они познакомились. Онъ сталъ втягивать ее въ свои игры и забавы съ дѣтьми, заговаривалъ съ ней, смѣшилъ ее и забавлялъ своими разсказами. Разъ какъ-то онъ былъ особенно веселъ и милъ, и, затѣявъ горѣлки въ саду, заставилъ бѣгать не только всю молодежь, но и гувернера Ивана Богдановича; нѣмецъ пришелъ въ азартъ, шумѣлъ, кричалъ и хлопалъ въ ладоши. Въ самый разгаръ игры, Воронскій, погнавшись за Софьей, нарочно загналъ ее въ глубь темной аллеи и, настигнувъ однимъ прыжкомъ, обнялъ и чмокнулъ прямо въ губы. Она вскрикнула, но онъ уже велъ ее обратно за руку и объявилъ, смѣясь, что теперь Софьѣ Ивановнѣ "горѣть", такъ какъ онъ поймалъ ее въ аллеѣ.
Софья дѣйствительно вся "горѣла" и сердце ея такъ сильно билось, что она не въ силахъ была бѣгать и сѣла на скамейку. Иванъ Богдановичъ вызвался горѣть за нее. Съ тѣхъ поръ Сергѣй сталъ преслѣдовать хорошенькую гувернантку, ловилъ ее въ коридорахъ, крѣпко жалъ ей руки и просилъ прощенья за поцѣлуй въ саду; онъ былъ опытный охотникъ и зналъ, какъ изловить всякаго звѣрка, но онъ не выдержалъ характера и поторопился. Софья слишкомъ волновала его и разъ какъ-то, встрѣтивъ ее въ саду, когда она шла изъ купальни одна, съ распущенною темною косою, онъ обнялъ ея гибкій станъ и покрылъ лицо и шею горячими поцѣлуями. Дѣвушка вырвалась изъ его объятій и съ гнѣвомъ объявила, что разскажетъ все его матери и завтра же уѣдетъ изъ деревни; Сергѣй бросился, передъ нею на колѣни, просилъ прощенія, цѣловалъ ея руки и клялся въ вѣчной, неизмѣнной любви. Шаги въ аллеѣ прервали эту сцену; онъ вскочилъ и пошелъ, посвистывая, къ дому, какъ ни въ чемъ не бывало, а она убѣжала въ глубь сада, чтобы скрыть свой стыдъ и волненіе.
Софья не знала, на что ей рѣшиться, хотѣла вернуться къ своей матери, но боялась огорчить ее, начинала писать ей длинныя письма, но рвала ихъ одно за другимъ; хотѣла сказать все Нинѣ, но не сказала ни слова и тосковала одна, не понимая, отчего такъ бьется ея сердце. Черезъ нѣсколько дней повторились тѣ же сцены и клятвы въ любви, но дѣвушка была уже противъ нихъ безсильна; она жила въ какомъ-то чаду и съ ужасомъ замѣтила, что ее самою влечетъ къ нему съ неотразимой силой. Она поняла это въ первый разъ, когда молодой графъ уѣхалъ на цѣлый день изъ Тригорскаго и она протосковала весь этотъ день до того, что нигдѣ не находила себѣ мѣста; къ вечеру Сергѣй вернулся, и она вдругъ ожила и воскресла. А время быстро бѣжало, и все подходило къ развязкѣ. Молодые люди уже объяснились между собою и встрѣчались въ саду по уговору; она повѣрила его клятвамъ и не умѣла скрыть отъ него своей любви. Да и какъ скрыть? Онъ явился передъ нею какимъ-то божествомъ, невиданнымъ и негаданнымъ до, селѣ, кумиромъ, котораго внутреннюю пустоту она не съумѣла разгадать, а видѣла только наружный блескъ. Къ этому времени пріѣхалъ въ деревню старый графъ и очень недружелюбно встрѣтился съ сыномъ. Въ самый день пріѣзда, они заперлись въ кабинетѣ и оттуда скоро послышались крики и сердитый голосъ старика-графа. Шумъ и крики все усиливались и дошли до того, что Сергѣй выбѣжалъ изъ кабинета весь красный и, не отвѣчая на вопросы матери, убѣжалъ наверхъ и заперся въ своей комнатѣ. Она съ трудомъ могла добиться, въ чемъ дѣло, а дѣло было очень просто: молодой человѣкъ надѣлалъ массу долговъ въ Петербургѣ и, въ его отсутствіе векселя предъявили отцу. Старый графъ Валерьянъ Михайловичъ самъ былъ въ долгу, какъ въ шелку, но именно потому вина его сына и казалась ему непростительной; онъ объявилъ ему наотрѣзъ, что долговъ его платить не станетъ и не намѣренъ разорять семью изъ-за мотовства глупаго мальчишки. Сергѣй обидѣлся и сталъ возражать; въ разгарѣ спора, онъ позволилъ себѣ замѣтить, что отецъ самъ разорилъ родовое имѣніе и растратилъ даже приданое матери, которое ему не принадлежало. Тогда старикъ вышелъ изъ себя, разругалъ сына и, схвативъ стулъ, замахнулся на него. Три дня они не говорили другъ съ другомъ и въ домѣ была паника; люди ходили на цыпочкахъ и боялись попасться на глаза старому барину. Сергѣй ходилъ мрачный, какъ Гамлетъ, и пугалъ мать и сестру угрозой застрѣлиться, но, конечно, не застрѣлился и дѣло понемногу уладилось: достали денегъ, подъ залогъ лѣса, у мѣстнаго кулака, и вошли, чрезъ повѣреннаго, въ соглашеніе съ кредиторами; гроза удалилась на время и отецъ съ сыномъ помирились.
А Софья измучилась и изстрадалась за эти дни; она, конечно, узнала отъ Нины обо всемъ случившемся и жила въ лихорадочной тревогѣ за своего возлюбленнаго. Только тогда она поняла, какъ любитъ его, какъ онъ дорогъ ей, и жаждала доказать ему свою любовь, утѣшить его своими ласками, пожертвовать для него всѣмъ, всею жизнью своею. Но она была безсильна помочь, а Сергѣй даже не приходилъ на свиданія въ саду; ему было не до нея. Когда же дѣло уладилось и гроза миновала, онъ съ новымъ жаромъ принялся охотиться за своимъ звѣркомъ, но звѣрокъ уже былъ пойманъ и бился безсильно въ силкахъ.
Графъ Валерьянъ Михайловичъ недолго оставался въ деревнѣ и скоро уѣхалъ въ Петербургъ, къ важному посту, занимаемому имъ на гражданской службѣ. Передъ отъѣздомъ, онъ опять имѣлъ крупный разговоръ съ сыномъ, и было рѣшено, что Сергѣй не вернется покуда въ полкъ, а во избѣжаніе новыхъ скандаловъ, уѣдетъ опять въ дальнюю командировку, которую отецъ обѣщалъ выхлопотать ему. И дѣйствительно, черезъ двѣ недѣли послѣ его отъѣзда, молодой офицеръ получилъ предписаніе немедленно выѣхать по назначенію и не возвращаться въ полкъ до новаго приказа. Волей-неволей пришлось разстаться, долгъ требовалъ.
Онъ клялся своей милой Сонѣ, что страстно любитъ ее, что никогда не оставитъ и что они скоро свидятся въ Петербургѣ, съ тѣмъ, чтобы не разставаться болѣе; но уѣхалъ, не сдѣлавъ ничего для обезпеченія ея судьбы, и когда лихая тройка умчала его за ворота, и родное гнѣздо скрылось изъ виду, онъ откинулся на мягкія подушки коляски, закурилъ дорогую сигару и засвисталъ веселую пѣсню. А она, шмыгнувъ черезъ садъ, выбѣжала на горку и долго смотрѣла вслѣдъ по дорогѣ на пылившую вдали тройку, которая казалась все меньше и меньше, и скрылась совсѣмъ за поворотомъ.
-- Кончено!-- вздохнула она:-- все кончено!
Утренній туманъ еще застилалъ вдали окрестность, и солнце, медленно подымаясь отъ горизонта, казалось краснымъ фонаремъ, свѣтившимъ изъ-за лѣса. Софья долго стояла на одномъ и томъ же мѣстѣ и все смотрѣла вдаль; она боялась оглянуться назадъ, на Тригорское. Тамъ -- гробъ теперь, туда вернуться страшно, и она быстро пошла по дорогѣ впередъ, туда, гдѣ еще недавно пылила тройка и колокольчикъ звенѣлъ все тише и тише, замирая вдали. Къ обѣду, въ усадьбѣ хватились гувернантки и послали искать ее во всѣ стороны; ее скоро нашли безъ чувствъ на дорогѣ, въ трехъ верстахъ отъ Тригорскаго, и привезли домой. Происшествіе это, совпавшее съ отъѣздомъ сына, показалось страннымъ графинѣ и она стала зорко слѣдить за гувернанткой.
Въ этомъ году семья Воронскихъ оставалась долго въ деревнѣ, вплоть до зимы, но жизнь стала невеселая: погода испортилась, пошли дожди и холода, сосѣди всѣ поразъѣхались и скука была въ домѣ страшная. Всѣ стремились въ городъ, но ѣхать было нельзя, за неимѣніемъ денегъ: годъ былъ неурожайный, дѣла стараго графа крайне разстроены и приходилось просто изъ экономіи жить въ деревнѣ. А тутъ еще новая забота выпала на долю графини: въ Тригорскомъ стали ходить какія-то сплетни о похожденіяхъ ея сына съ гувернанткой, и сама она, наблюдая за ней, замѣчала что-то неладное. Тогда она рѣшилась, во что бы то ни стало, добиться истины и придумала весьма простое средство. Она обшарила всѣ ящики въ комнатахъ уѣхавшаго сына, и тамъ, гдѣ-то въ глубинѣ письменнаго стола, нашла надорванную записку, которая объяснила ей все.
Она знала, что Сергѣй и прежде пошаливалъ съ горничными, но теперь дѣло было серьезнѣе и угрожало скандаломъ. Графиня была женщина тщеславная и безсердечная, ей нисколько не было жаль бѣдной дѣвушки, и мысль, что сынъ ея обязанъ искупить свою вину, даже не пришла ей въ голову; она стала заботиться объ одномъ, какъ бы скорѣе сбыть гувернантку съ рукъ, и рѣшила, что самое лучшее -- сдѣлать видъ, что ей ничего неизвѣстно, просто отказать Софьѣ отъ мѣста и отправить ее въ Петербургъ. Такъ она и сдѣлала. Гувернантку "разсчитали", дали ей денегъ на дорогу и объявили, что она можетъ ѣхать домой. Напрасно Нина упрашивала мать не отсылать Софью такъ внезапно и безъ всякой причины, выждать, по крайней мѣрѣ, общаго возвращенія въ Петербургъ, до котораго оставалось недолго. Графиня была неумолима; она объявила дочери, что ей вообще не нравится ея дружба съ Софьей, что у дѣвушки этой дурныя манеры, что она портитъ дѣтей, и что давно пора отослать ее. Нина хорошо знала мать и поняла, что приговоръ ея -- безапелляціонный; она съ тоской и слезами стала провожать свою подругу. Она, конечно, не подозрѣвала истины, но если бы и узнала, то стала бы на сторону Соня. Дѣти съ испугомъ глядѣли на внезапный отъѣздъ гувернантки, а маленькая ея питомица Любочка горько плакала, прощаясь съ ней.
Иванъ Богдановичъ подкараулилъ минуту, когда Софья осталась одна въ своей комнатѣ, и тихонько постучался къ ней.
-- Войдите, откликнулась Софья. Онъ вошелъ на цыпочкахъ и остановился посреди комнаты.
-- Вы уѣзжаете?
-- Уѣзжаю, Иванъ Богдановичъ, прощайте.
Онъ подошелъ и положилъ ей руку на плечо.
-- Ви хорошій дѣвушекъ,-- сказалъ онъ, растроганнымъ голосомъ,-- да, и если вамъ что-нибудь нужно, ви мнѣ сказайте.-- И онъ застучалъ себѣ въ грудь кулакомъ.
-- Благодарю васъ, добрый Иванъ Богдановичъ, мнѣ ничего не нужно, благодарю васъ.-- И Софья крѣпко пожала ему руку.
-- Вотъ, вотъ, возьмите на дорогъ,-- пробормоталъ нѣмецъ, усиленно моргая, и, сунувъ ей въ руку какую-то коробку, поспѣшно вышелъ.
Въ коробкѣ оказались старыя конфекты, которыя Иванъ Богдановичъ получилъ изъ Петербурга въ подарокъ отъ своей дочери, но не съѣлъ ихъ, а сохранилъ на память.