Читатель, вы, конечно, признали Софью Брызгалову въ красивой брюнеткѣ, кутившей всю ночь съ офицерами и такъ недавно еще бывшей невѣстою бѣднаго студента.
Какъ она попала въ Самаркандъ и въ богатую квартиру въ Морской, откуда у нея соболя и бряліанты? Все это далъ ей прежній другъ Сергѣй Воронскій, который вернулся въ Петербургъ изъ своей дальней командировки или, лучше сказать, ссылки, выхлопотанной ему отцемъ, для избѣжанія скандаловъ съ кредиторами. Онъ явился какъ разъ кстати, передъ самой свадьбой Софьи съ Ипатовымъ. Молодой графъ получилъ неожиданно наслѣдство отъ дяди, скоропостижно умершаго и распорядился этимъ наслѣдствомъ по своему: онъ тотчасъ же пріѣхалъ въ полкъ, уплатилъ долги,-- конечно, не всѣ,-- и зажилъ на славу въ отдѣльной квартирѣ, которую разубралъ и разукрасилъ со всевозможною роскошью. Онъ вздохнулъ свободно, когда вернулся къ своимъ прежнимъ привычкамъ и попалъ въ свою обычную волею. Но Воронскій скоро замѣтилъ, что ему недоставало чего-то для полной обстановки свѣтскаго человѣка, недоставало одной очень дорогой вещицы,-- красивой любовницы, которую можно было бы рекламировать передъ свѣтомъ и не стыдно показать добрымъ товарищамъ. Модныя кокотки давно пріѣлись ему, да ими и щеголять не приходилось, такъ какъ онѣ были коротко знакомы всей свѣтской богатой молодежи, всему кругу, въ которомъ графъ вращался.
Онъ сталъ искать чего нибудь новаго, оригинальнаго, и при этомъ невольно вспомнилъ о хорошенькомъ звѣркѣ, на котораго онъ такъ удачно охотился въ деревнѣ, а, можетъ быть, и въ сердцѣ его осталось теплое чувство и упрекъ совѣсти за то, что онъ загубилъ и бросилъ бѣднаго звѣрка. Конечно, ему приходили опасенія насчетъ возможности новаго потомства и проч., но онъ былъ убѣжденъ, что съ деньгами все легко уладить, и рѣшился вновь поманить къ себѣ звѣрка.
Онъ легко отыскалъ Софью и написалъ ей письмо, весьма трогательнаго содержанія, въ которомъ пустилъ въ ходъ всѣ прежнія клятвы и увѣренія, говорилъ, что тоскуетъ по ней, любитъ по прежнему и умолялъ прійти къ нему, хотя на одинъ часъ, на одну минуту, чтобъ онъ могъ обнять ее и вымолить на колѣняхъ прощеніе. Къ несчастію, Софья получила письмо, когда была одна дома, и съ замираніемъ сердца прочла его. Ни минуты не задумавшись, она поспѣшно одѣлась и ушла изъ дому, не зная сама, вернется ли назадъ. Не пойти -- ей казалось невозможнымъ; она не думала о томъ, что будетъ далѣе, и боялась только одного: успѣетъ ли она уйти такъ, чтобы ее не задержали. Если бы ей сказали въ эту минуту: "ты идешь въ пропасть", она бы не остановилась; "идешь на цѣлую жизнь позора и стыда",-- она бы все таки пошла.
Роковое свиданіе состоялось въ тотъ же день и Софья не вернулась назадъ. Мать прождала ее цѣлый день и не могла понять, куда дѣвалась ея дочка. Наконецъ, поздно вечеромъ посыльный принесъ ей письмо, которое она со страхомъ раскрыла, но не дочла до конца и съ воплемъ упала на свое старое кресло. Письмо валялось на полу и вошедшій Ипатовъ поднялъ его; онъ прочелъ письмо до конца, поблѣднѣлъ какъ полотно, и, не сказавъ ни слова, вышелъ изъ комнаты. Что было въ этомъ скорбномъ письмѣ, мы не станемъ описывать; оно было несвязно и все измято отъ слезъ. Въ немъ бѣдная Софья и не думала оправдываться: "я преступница",-- писала она,-- "прости меня, мама, но все равно, я бы ушла и послѣ свадьбы". О Митѣ въ письмѣ не было ни, слова; казалось, грѣшная мать стыдилась поминать о немъ...
Ипатовъ уѣхалъ изъ дому на другое утро, никто не зналъ куда; онъ даже не простился съ Марьей Кузьминишной, и она осталась одна со своимъ стыдомъ и горемъ. А горе было великое и трудно пережить его; казалось, судьба добивала свою жертву и хотѣла испытать надъ бѣдной старухой, до чего можетъ дойти долготерпѣніе человѣческое. Но велика была вѣра въ сердцѣ этой женщины и неисчерпаема ея бодрость духа. Пролежавъ въ постели три дня, она встала и начала опять бороться съ жизнью, штопать и чинить, стряпать, стирать, мыть и кормить дѣтей,-- словомъ, тянуть ту лямку житейскую, которая издали кажется такъ мелка и ничтожна, но которую претерпѣть подъ силу только невѣдомымъ и непризнаннымъ героямъ.
Соня опять попала въ заколдованный міръ; все вокругъ нея было такъ богато и нарядно, что она не знала, куда ступить: ковры и бронза, дорогая мебель и картины, груммъ, толстый кучеръ и сѣрые рысаки пугали ее до того, что она готова была убѣжать отъ нихъ. Искусныя француженки нарядили ее, какъ куклу, и преобразили до того, что она сама не узнавала себя въ зеркалѣ, но Сергѣй восхищался ею, ласкалъ ее и любилъ, какъ никогда прежде, и она была счастлива. Она отдалась ему со всею страстью молодаго, пылкаго сердца, наболѣвшаго въ долгой разлукѣ, и не думала, не спрашивала о томъ, что будетъ далѣе, стараясь забыть прошлое.
Но не долго продолжалось такое горячечное состояніе; реакція наступила быстро и Софья очнулась, точно изъ волшебнаго сна. Она затосковала объ этомъ прошедшемъ, которое еще вчера хотѣла забыть, и ее неудержимо потянуло домой, въ свою семью, въ сыну и къ матери. Она рѣшилась, во чтобы то ни стало, повидаться съ ними, броситься на колѣни и вымолить себѣ прощеніе. Черезъ полчаса она уже катила на своихъ рысакахъ на Петербургскую сторону, но чѣмъ ближе она подъѣзжала, тѣмъ сильнѣе билось ея сердце. Рысаки, карета, кучеръ,-- все ей казалось оскорбленіемъ бѣдной семьѣ; наконецъ она не вытерпѣла, остановила карету и пошла пѣшкомъ. Вотъ домъ, гдѣ она жила еще такъ недавно, окошко, у котораго,-- она знаетъ,-- сидитъ теперь за работой бѣдная мама, убитая стыдомъ и горемъ, а тамъ за перегородкой спитъ ея Митя. Какъ она войдетъ туда въ этомъ нарядномъ платьѣ,-- она, чужая имъ теперь? Они не признаютъ ея и прогонятъ; нѣтъ, надо бѣжать назадъ, сбросить съ себя эти дорогія тряпки, надѣть прежнее бѣдное платье, вернуться къ нимъ и упасть на колѣни. Она долго смотрѣла на знакомыя окна, съ тоской и замираніемъ сердца, и наконецъ, повернувъ назадъ, добѣжала до кареты.
Пріѣхавъ домой, въ свою нарядную квартиру, она вбѣжала въ спальню и бросилась на стулъ, не раздѣваясь. Передъ ней стояло широкое трюмо, въ которомъ, какъ въ рамкѣ картины, отражалась вся комната съ ковромъ и занавѣсями, съ дорогою мебелью, со всей кричащей роскошью, а на стулѣ, прямо передъ зеркаломъ, сидѣла молодая женщина, въ соболяхъ и въ бархатѣ, въ мѣловой причудливой шапочкѣ, съ кружевной вуалью на лицѣ.
-- Кто эта чужая,-- неужели она сама? И зачѣмъ она здѣсь, въ этой богатой спальнѣ, съ альковомъ въ глубинѣ, съ широкой постелью въ альковѣ?-- Что, еслибы мать вошла сюда? Она бы не признала свою дочь, и съ ужасомъ отвернулась отъ нея! Но вмѣсто матери вошелъ въ комнату графъ Воронскій, и Софья бросилась къ нему на шею. Онъ былъ высокій, стройный брюнетъ, съ тонкими чертами лица и черными усиками. Лицо его было красиво, но съ холоднымъ выраженіемъ и какой-то презрительной улыбкой на губахъ; онъ ходилъ, слегка согнувшись и подгибая колѣни, крутилъ усы и нервно подергивался.
-- Eh bien, ma chérie,-- сказалъ онъ, цѣлуя ее,-- pourquoi ces larmes, въ чемъ дѣло?
-- Ничего, я такъ,-- отвѣчала Софья, поспѣшно отирая глаза.
-- Гдѣ ты была?
-- Я, я была...-- Она конфузилась и не рѣшалась признаться, что ѣздила къ матери. Она вообще избѣгала говорить съ нимъ о своей семьѣ и даже о сынѣ, хотя онъ нѣсколько разъ и допрашивалъ ее; но на этотъ разъ она рѣшилась.
-- Послушай,-- сказала она, ласкаясь къ нему и взявъ его за обѣ руки,-- ты ничего не имѣешь противъ того, чтобы я видѣлась со своими?
-- Конечно, нѣтъ,-- отвѣчалъ онъ,-- съ чего ты взяла? Напротивъ, я очень радъ. Ахъ, да,-- прибавилъ онъ,-- вынимая бумажникъ,-- я давно хотѣлъ просить тебя,-- вотъ на, возьми эти деньги, свези своимъ.-- И онъ вынулъ нѣсколько сотенныхъ бумажекъ.
Софья вспыхнула.
-- Послѣ, послѣ,-- сказала она,-- теперь не надо.
-- Нѣтъ, возьми теперь.
Заткнуть имъ рты -- подумалъ Воронскій, но, конечно, не сказалъ и положилъ деньги на столъ.
Она стала говорить ему о сынѣ, видя, что онъ добрый сегодня, и спросила, можно ли привести сюда на квартиру мальчика?
-- Конечно можно, отвѣчалъ Воронскій,-- оставь его совсѣмъ у себя; это твоя квартира.
Она не дала ему договорить и покрыла все лицо его горячими поцѣлуями.
-- Ну, хорошо, хорошо,-- сказалъ онъ, вставая и торопясь, повидимому, покончить разговоръ о потомствѣ и родственникахъ. Онъ сталъ ходить по комнатѣ, подгибая колѣни и покручивая усы, и разсказывалъ ей, какъ вчера былъ на балу у какой-то княгини и какая тамъ была скука.
-- А сегодня, вечеромъ,-- заключилъ онъ,-- мы ѣдемъ съ тобой на другой балъ, не великосвѣтскій, конечно, а въ своей компаніи. Fais toi belle, ma chère, et attends moi vers dix heures, я за тобою заѣду.
Онъ поцѣловалъ ее и ушелъ, насвистывая какую-то пѣсню.
-- Какой онъ добрый,-- подумала Софья, оставшись одна, и самъ Сергѣй Воронскій думалъ, что онъ добръ и великодушенъ, что Софья вполнѣ счастлива и что онъ сдѣлалъ для нея все, что только можно и должно было сдѣлать въ его положеніи.
Софья цѣлыхъ два дня не рѣшалась вновь поѣхать къ матери, боясь найти въ ней грознаго судью; но еслибы она знала, какъ ждала ее мать, какъ билось материнское сердце и тосковало по грѣшной дочери, то давно бы поскакала на Петербургскую. Марья Кузьминишна сама не понимала себя: она строго, неумолимо осудила поступокъ дочери, находила его ужаснымъ, чернымъ, въ особенности передъ бѣднымъ Ипатовымъ; называла Софью преступницей, но съ каждымъ днемъ находила въ этомъ преступленіи все болѣе и болѣе смягчающихъ обстоятельствъ. Она была женщина и понимала женское сердце. Софья не любила Ипатова и не скрывала этого отъ него; она любила другаго -- отца Мити и не въ силахъ была разлюбить. Этотъ ужасный человѣкъ, котораго Марья Кузьминишна называла въ мысляхъ своихъ не иначе какъ злодѣемъ, опять увлекъ бѣдную Соню,-- это онъ во всемъ виноватъ, а не она, обманутая, несчастная женщина; его надо карать, а не ее. Разъ ставъ на эту точку зрѣнія, она все болѣе и болѣе развивала ее и кончила тѣмъ, что совсѣмъ оправдала преступницу. При такомъ настроеніи, мать съ дочерью скоро помирились и, казалось, еще болѣе полюбили другъ друга. Между ними остался только одинъ неразъясненный вопросъ, это -- Митя. Гдѣ ему жить отнынѣ?-- у матери, тосковавшей по немъ, или у бабушки, не чаявшей въ немъ души? Но на этотъ счетъ Марья Кузьминишна оказалась неумолимою.
-- Не отдамъ ни за что,-- объявила она,-- покуда ты живешь въ грѣхѣ; вернись домой, если Митя тебѣ дорогъ.
Но Софья наотрѣзъ отказалась вернуться и оставила Митю у бабушки. Тогда возникъ другой вопросъ, болѣе жгучій, о матеріальномъ обезпеченіи ребенка. Софья настаивала на томъ, чтобы ей платить за его воспитаніе, это -- ея право и обязанность. Марья: Кузьминишна отказывалась, спорила, сердилась, но нужда сломила ее и она приняла помощь. Разъ ступивъ на этотъ скользкій путь, при страшномъ безденежьѣ въ домѣ, дѣло очень быстро дошло до того, что вся семья Брызгаловыхъ стала жить на счетъ Мити или, лучше сказать, Софьи, на деньги, получаемыя отъ Воронскаго. Какъ помирились съ этимъ страннымъ положеніемъ дѣйствующія лица нашего разсказа, не трудно объяснить. Мирятся же, вообще, люди съ нуждою и тѣмъ униженнымъ положеніемъ, въ которое она ихъ ставитъ? Кто броситъ камень въ Марью Кузьмивишну за то, что она принимала помощь отъ дочери,ткогда ей самой нечего было ѣсть, нечѣмъ платить за квартиру; когда Сережа, ея старшій сынъ, приходилъ изъ гимназіи и съ плаченъ объявлялъ, что ему не велѣно возвращаться назадъ, покуда родители не внесутъ за него денегъ. Кто зналъ эти ежедневныя, ежечасныя мученія, эту горькую нужду, тотъ не осудитъ Марью Кузьминишну и отпуститъ ей всѣ ея прегрѣшенія. Она жила въ надеждѣ, что не долго продлится такое положеніе, что Господь просвѣтитъ умъ и сердце этого "злодѣя", какъ она продолжала называть Воронскаго,-- и онъ покроетъ законнымъ бракомъ позоръ ея дочери. Насколько сбылись эти мечты, мы увидимъ впослѣдствіи, а пока время шло своимъ чередомъ и съ новою жизнью свыклись понемногу всѣ члены семьи Брызгаловыхъ.
Софья была счастлива, что могла помогать своимъ; Марья Кузьминишна терпѣла по неволѣ эту помощь, а Иванъ Ивановичъ сначала погорячился и пошумѣлъ, но кончилъ тѣмъ, что тоже смирился. Онъ ходилъ два раза къ графу Воронскому, съ твердымъ намѣреніемъ объясниться съ нимъ и потребовать, чтобы онъ женился на его дочери, но рослые лакеи не допустили его до графа и онъ ни съ чѣмъ вернулся домой. Онъ писалъ и угрожалъ принести жалобу въ судъ, но письменнаго отвѣта не получилъ, а къ нему явился какой-то старичокъ, сѣденькій и маленькій, который назвалъ себя повѣреннымъ графа. Старичокъ повелъ рѣчь спокойно и тихо; онъ объяснилъ Ивану Ивановичу, что горячиться тутъ нечего, что Софья Ивановна совершеннолѣтняя и можетъ проживать, гдѣ ей угодно, что она не насильно была увезена графомъ, а сама добровольно пришла къ нему на квартиру; что, наконецъ, самъ Иванъ Ивановичъ не можетъ быть врагомъ собственной дочери, осрамить ее судебнымъ процессомъ и лишить того счастіи, которое Богъ послалъ ей. При этомъ онъ очень краснорѣчиво описывалъ, какъ прекрасно живетъ Софья Ивановна, какъ она любитъ графа, а графъ любитъ ее,-- и неужто въ самомъ дѣлѣ Иванъ Ивановичъ, такой почтенный и разсудительный человѣкъ, захочетъ лишить ее всего этого и повергнуть въ прежнюю нужду или выдать замужъ за "какого нибудь нигилиста". Онъ явно намекалъ на Ипатова, о которомъ уже собралъ надлежащія справки.
Что было дѣлать Ивану Ивановичу? онъ поникъ своею сѣдою головою и только вздохнулъ глубоко. Старичокъ попробовалъ всучить ему отъ своего довѣрителя довольно крупную сумму денегъ, но Иванъ Ивановичъ запальчиво отказался; въ тотъ, же вечеръ онъ запилъ горькую и три дня пьянствовалъ непробудно.
Марья Кузьминишна сама никогда не бывала у дочери и своихъ дѣтей не пускала къ ней; но Софья ѣздила къ нимъ часто и иногда увозила съ собою Митю; она накупала ему дорогихъ игрушекъ, наряжала, какъ куклу, и пичкала разными сластями до того, что онъ возвращался домой нездоровымъ, но разсказывалъ, какъ хорошо у мамы, и спрашивалъ бабушку: отчего и они не такъ живутъ? Отчего?-- Марья Кузьминишна съ ужасомъ думала о томъ времени, когда ребенокъ войдетъ въ разумъ и осудитъ свою мать; или, можетъ быть, отецъ и мать успѣютъ пріучить его къ своей жизни и испортить эту невинную душу. Въ страхѣ за будущее ребенка, она начинала умолять Софью, вернуться въ семью и бросить свою позорную жизнь,-- но когда дочь спрашивала ее, чѣмъ они будутъ жить дома, то старуха не знала, что отвѣчать, и путалась въ своей морали. Роковые вопросы женскаго труда, тяжелой нужды и человѣческой чести возставали передъ ними, какъ привидѣнія, и двѣ бѣдныя женщины не знали, какъ съ ними справиться и какъ ихъ разрѣшить.
-- Вотъ моя мать,-- невольно думала Софья,-- всю жизнь свою жила честно и отецъ тоже, а до чего они дожили? Имъ ѣсть нечего, я же, безчестная, падшая женщина, кормлю ихъ.-- Она, конечно, не высказывала своихъ мыслей, но Марья Кузьминишна сама ихъ понимала, ей самой онѣ приходили въ голову и звучали горькимъ упрекомъ за помощь, принимаемую отъ дочери. Тогда она отказывалась отъ денегъ и храбро боролась съ нуждою. Но нужда одолѣвала, опять ихъ гнали съ квартиры, они сидѣли безъ дровъ, иногда безъ обѣда; дѣти плавали, Митя просился къ мамѣ. Марья Кузьминишна не выдерживала, принимала помощь, и всѣ оживали.