Старый другъ Брызгаловыхъ, Захаръ Семеновичъ, пришелъ навѣстить ихъ. Онъ всегда приходилъ навѣщать друзей въ бѣдѣ и чутьемъ угадывалъ, когда случалось что либо недоброе. Но на этотъ разъ положеніе было совсѣмъ особое: бѣду, случившуюся съ Брызгаловыми, нельзя было, по строгимъ правиламъ морали, назвать бѣдой, а слѣдовало, напротивъ, признать счастіемъ: блудная дочь вернулась въ лоно родительское, бросила свою позорную, праздную жизнь и принялась за честный трудъ. Но честный трудъ давалъ 40 коп. въ день, а праздная жизнь приносила тысячи. Софья оказалась въ своемъ родѣ безсребренницей; она отказалась отъ всякой денежной помощи со стороны Воронскаго и ушла изъ своей нарядной квартиры въ томъ самомъ платьѣ, въ которомъ въ первый разъ вошла въ нее, не взявъ съ собой ничего. Въ семьѣ ее встрѣтили съ отверстыми объятіями, закололи для нея тельца, но -- увы!-- телецъ былъ скоро съѣденъ и прежняя нужда стала мало по малу появляться въ домѣ. Ранѣе всѣхъ ощутила ее, конечно, Марья Кузьминишна, но она тщательно скрывала ото всѣхъ свою бѣду и стыдилась говорить о ней даже съ дочерью. Это становилось, однако, съ каждымъ днемъ труднѣе, тѣмъ болѣе, что отъ нужды поотвыкли, и широкую помощь, приносимую въ семью старшей дочерью, трудно было замѣнить продажею и закладомъ стараго тряпья да усидчивымъ шитьемъ, за которое опять принялись Марья Кузминишна и Софья.
Захаръ Семеновичъ понималъ положеніе, но имѣлъ деликатность не говорить о немъ; онъ просто заставлялъ Марью Кузьминишну, принимать отъ него, подъ видомъ займовъ, посильную помощь и только махалъ руками, когда она протестовала и отказывалась. Сонѣ было труднѣе помочь; она казалась совсѣмъ разбитою горемъ и равнодушною ко всему, даже къ сыну. Она шила машинально съ утра до вечера, а иногда и съ вечера до утра, не смотря на протесты матери, и на просьбы ея поберечь себя, отвѣчала одно:
-- Зачѣмъ беречь? чѣмъ скорѣе конецъ, тѣмъ лучше.
О чемъ думала Софья въ эти длинные часы работы, она не могла дать себѣ отчета. Вся жизнь ея и все прошедшее проходили передъ нею и казались тяжелымъ кошмаромъ.
Неужели ее никто не любилъ и она нужна была только какъ женщина, какъ вещь или красивая лошадь? Неужели правы тѣ падшія созданія, которыхъ она видѣла такъ много въ послѣдніе годы своей жизни? Онѣ проповѣдуютъ свою особую мораль, не отдаются сердцемъ никому и сами презираютъ тѣхъ, которые дѣлаютъ ихъ игрушками своихъ страстей; онѣ мстятъ имъ, опустошая ихъ карманы, и смотрятъ на свою молодость и красоту, какъ на капиталъ, изъ котораго надо извлечь возможно большій процентъ, покуда онъ не растраченъ. Зачѣмъ же тогда терпѣть нужду,-- свою и своихъ близкихъ, и не быть въ силахъ помочь имъ?-- О, нѣтъ! она не помирится съ такою жизнью, она отомститъ. И самые жестокіе планы мщенія создавались у нея въ головѣ, но она не приводила ихъ въ исполненіе, а жила изо дня въ день, тоскуя и мучась все тѣми же вопросами и сомнѣніями.
Между тѣмъ, за ней зорко слѣдила вдова Лоскуткина, ожидая только случая, чтобы запутать ее въ свои сѣти. M-me Joséphine тоже отыскала ее и все толковала о богатомъ старичкѣ,-- "la mine d`or" (золотая руда) которую она предлагала Софьѣ эксплуатировать вмѣстѣ. Она рѣшительно не могла понять, зачѣмъ это "belle amie" терпитъ нужду и убивается надъ грошовой работой, когда ей стоитъ сказать одно слово, кивнуть головой, чтобы тысячи посыпались въ ея ногамъ.
-- Est on bête comme èa, говорила она ей въ глаза и за глаза:-- oh, si j avais moi votre âge et votre beauté!
-- Et cette bonne mère!-- восклицала француженка, при видѣ Марьи Кузьминишны:-- о, еслибы у меня была такая мать! Но моя мать умерла, при моемъ появленіи на свѣтъ.
И она заливалась горькими слезами, вытирая ихъ батистовымъ платкомъ, до того надушеннымъ, что нея комната пропахивала духами. M-me Joséphine была добрая женщина и имѣла очень мягкое сердце; всѣ ея разсказы о мщеніи мужчинахъ,-- "ces monstres", какъ она ихъ называла,-- были только однимъ хвастовствомъ; въ дѣйствительности же она никому не мстила, никого не раззорила, сама не имѣя ни гроша за душой, и часто отдавала послѣднія деньги какому нибудь парикмахеру, въ котораго влюблялась безъ памяти. Появленіе этой разряженной кокотки въ семьѣ Брызгаловыхъ произвело необычайное впечатлѣніе: ея парижскія шляпки, яркіе туалеты, духи, которыми она была вся пропитана, кричали противъ бѣдной обстановки дома; ей казалось тѣсно во всей квартирѣ, некуда сѣетъ со своими накрахмаленными юбками и шумящимъ шелковымъ платьемъ. Дѣти сначала дичились ея и Марья Кузьминишна смотрѣла на нее косо, но она побѣдила всѣхъ своимъ добродушіемъ, дѣтей зацѣловала, задарила конфектами, а къ Марьѣ Кузьминишнѣ проявила настоящій культъ. Она съ перваго взгляда почувствовала къ ней благоговѣніе, признала въ ней высшее существо и готова была молиться на нее. Не смотря на то и по смѣшенію всѣхъ понятій, она упорно уговаривала Софью поступить на содержаніе къ богатому старичку и убѣждала ее принести себя въ жертву своей матери, "à cette sainte mère", какъ она ее называла, "à ces petits chéris". И все это она говорила совершенно искренно, съ полнымъ убѣжденіемъ въ правотѣ своей морали.
Иванъ Ивановичъ отнесся очень странно къ появленію новой гостьи въ своей семьѣ, и когда увидѣлъ въ первый разъ M-me Joséphine, принялъ ее за графиню, пріѣхавшую къ его дочери, расшаркался передъ ней самымъ утонченнымъ образомъ и былъ крайне удивленъ, когда графиня хлопнула его по плечу и, громко расхохотавшись, чмокнула въ щеку и назвала "cher papa".
Марья Кузьминишна не сразу догадалась, чего добивалась отъ ея дочери француженка, но разъ увидѣла, какъ она передавала ей письмо и, учившись смолоду по французски, поняла, что она уговаривала ее ѣхать на какой-то вечеръ, гдѣ и онъ будетъ, но Соня отказалась. Кто это онъ? Марья Кузьминишна не разобрала, но какъ только Jeséphine уѣхала, тотчасъ допросила дочь и узнала всю истину. Она пришла въ негодованіе и написала француженкѣ письмо по русски, прося избавить отъ своихъ посѣщеній, но m-me Joséphine явилась на другой же день, какъ ни въ чемъ не бывало, и клялась, что желала только добра à la belle Sophie, которую она такъ любитъ. Но если это считаютъ за обиду, то всему дѣлу конецъ -- "c'est fini, n`en parlons plus". За что же ее выгонять, когда она всѣхъ такъ любитъ?
Марья Кузьминишна махнула на нее рукой, но стала серьезно думать о судьбѣ своей дочери. Устоитъ ли она противъ соблазна и что готовитъ ей будущее? Она съ ужасомъ думала объ этомъ будущемъ, въ особенности тогда, когда ея не станетъ; а она чувствовала, что силы ея слабѣютъ, что заботы и нужда одолѣваютъ ее. "Иванъ Ивановичъ опять сталъ пить, на него надежда плохая и когда я умру,-- думала Марья Кузьминишна,-- единственной опорой семьи останется Соня. Бѣдная Соня, гдѣ у нея силы, чтобы тянуть такую лямку?"
А нужда съ каждымъ днемъ подступала все ближе и ближе; послѣдніе гроши были истрачены, кредитъ изсякъ и помощи не откуда было ждать. Брызгаловы перебивались какъ могли, закладывая, продавая, что только возможно, и все таки остались, въ одинъ прекрасный день, буквально безъ копѣйки въ домѣ. До пенсіи было далеко; за шитье, взятое на домъ, еще не заплатили, и Марья Кузьминишна ломала себѣ голову: что будетъ завтра и на что ей сварить обѣдъ? Она сидѣла въ комнатѣ, штопая старое бѣлье; Софья укладывала Митю, а Иванъ Ивановичъ лежалъ пьяный за перегородкой и громко храпѣлъ. Стало темнѣть, надо зажечь лампу, чтобъ работать, чтобъ дѣтей напоить чаемъ; но керосину не было ни капли въ домѣ, даже сальнаго огарка нигдѣ не валялось; сахару тоже не было, а чай совсѣмъ на донышкѣ чайницы, такъ что вечеромъ только напиться, а на завтра ужъ ничего не останется. Не зная, что ей дѣлать, она встала и пошла за перегородку будить мужа; онъ лежалъ навзничъ съ открытымъ ртомъ и тяжело дышалъ; видъ его возбудилъ злобу и отвращеніе въ сердцѣ несчастной женщины; она стала толкать его и дергать за руки.
-- Проснись,-- говорила она,-- какъ тебѣ не стыдно, валяешься съ утра, а мы съ голоду скоро умремъ.
Но Иванъ Ивановичъ только мычалъ.
-- Да встань же, встань!-- Послушай, у насъ нѣтъ ни гроша въ домѣ и не на что сахару купить; я ходила въ лавку, мнѣ не даютъ безъ денегъ.
Онъ открылъ глаза, но тупо глядѣлъ на нее и, казалось, не понималъ, чего отъ него хотятъ.
-- Иванъ Ивановичъ, проснись ради Бога, сходи ты въ лавку, попробуй достать керосину, или хоть свѣчку попроси, скажи, что завтра заплатимъ.
-- Керосину,-- повторилъ Иванъ Ивановичъ.
-- Да, скорѣй ступай, темно совсѣмъ.
-- Керосину!-- прохрипѣлъ онъ.-- Къ чорту керосинъ, давай водки!
-- Будь ты проклятъ со своею водкой!-- воскликнула внѣ себя Марья Кузьминишна и замахнулась на него.
Внезапный порывъ гнѣва вдругъ охватилъ пьянаго; онъ вскочилъ на ноги.
-- А, ты драться, старая вѣдьма!
И со всего размаха ударилъ ее кулакомъ по головѣ.
Марья Кузьминишна, какъ стояла передъ нимъ, такъ и грохнулась на полъ, не вымолвивъ ни слова, не вскрикнувъ даже.
Хмѣль разомъ вышибло изъ головы Ивана Ивановича; онъ бросился передъ нею на колѣни и громко завопилъ:
-- Убилъ, убилъ, помогите!
Соня и дѣти вбѣжали въ комнату и увидѣли мать на полу, а отца на колѣняхъ передъ нею; онъ колотилъ себя въ грудь и въ голову и кричалъ въ полномъ отчаяніи:
-- Маша, Маша, прости меня!
Испуганныя дѣти также заплакали и закричали, а Соня бросилась къ матери и стала прыскать ее водою, тереть виски и примачивать голову. Марья Кузьминишна очнулась и начала обнимать и цѣловать всѣхъ, даже Ивана Ивановича. Но испугъ и горе надломили окончательно ея силы. Храбрый боецъ на полѣ житейской брани былъ побѣжденъ наконецъ: она слегла въ постель. Позвали доктора и онъ объявилъ, что болѣзнь серьезная, давно готовившаяся и обнаружившаяся вдругъ отъ испуга и сотрясенія мозга, что болѣзнь опасная и требуетъ внимательнаго лѣченія, а главное -- полнаго спокойствія для больной. Какъ достигнуть этого спокойствія?-- было задачей неразрѣшимой. Марья Кузьминишна лежала большую часть дня безъ памяти, но какъ только приходила въ себя, начинала тотчасъ же тревожиться обо всемъ: о дѣтяхъ, объ обѣдѣ, о лѣкарствахъ и докторѣ, чѣмъ платили ему, на что варили обѣдъ, есть ли чай и сахаръ? Всѣ эти вопросы терзали ее, она порывалась встать, но не могла; опять теряла сознаніе и, очнувшись, опять начинала свои разспросы.
Иванъ Ивановичъ не отходилъ отъ ея постели и самъ страдалъ невыразимо, но онъ мало могъ помочь общему горю, и вся забота о домѣ, о дѣтяхъ, о деньгахъ выпала на долю Софьи. M-me Joséphine сама пришла къ ней на помощь и отдала все, что было у нея въ наличности, предложила даже заложить свои брилліантовыя серьги, но брилліанты, при ближайшемъ разсмотрѣніи, оказались фальшивыми. Затѣмъ Софья занимала у Захара Семеновича, у вдовы Лоскуткиной, словомъ, гдѣ только могла, на свой рискъ и страхъ; но дѣло, очевидно, не могло такъ идти далѣе. Лѣченіе стоило дорого, все хозяйство шло наизворотъ, за отсутствіемъ его главной руководительницы, и деньги таяли, какъ воскъ въ рукахъ неопытной хозяйки. Она скоро оказалась неоплатной должницей; болѣзнь матери тянулась и принимала зловѣщій характеръ; француженка и вдова Лоскуткина приставали къ ней,-- одна со своимъ старичкомъ, а другая съ купцомъ Кудесниковымъ. Софья теряла голову и не знала, на что рѣшиться.
Въ одинъ изъ визитовъ доктора, онъ нашелъ больную въ такомъ опасномъ положеніи, что счелъ нужнымъ созвать консиліумъ. На другой день пріѣхалъ новый эскулапъ, старикъ, и -- повидимому -- изъ важныхъ; онъ измучилъ больную, стукая, слушая, ощупывая ее со всѣхъ сторонъ, потолковалъ со своимъ коллегой и объявилъ Ивану Ивановичу, что надежды мало и чтобы онъ приготовился къ самому худшему исходу. Старикъ схватился за голову и застоналъ, а Софья побѣжала за докторами, уже спускавшимися съ лѣстницы, и остановила старшаго изъ нихъ.
-- Докторъ, ради Бога, неужели нѣтъ надежды?
-- Мало, сударыня.
Она совала ему въ руку бумажку, но онъ не взялъ.
-- Вы сами успокойтесь,-- прибавилъ старикъ съ участіемъ.
-- Неужели спасти нельзя?-- допрашивала Софья.-- Пріѣзжайте еще разъ, умоляю васъ.
-- Извольте, я пріѣду, но тутъ не я нуженъ и не мои лѣкарства.
-- А что же?
-- Другая обстановка: перемѣна воздуха, полный, безусловный покой.
-- И тогда она поправится?
-- Протянетъ, можетъ быть; мой совѣтъ -- свезти ее въ больницу.
-- О, ни за что!
Доктора уѣхали. Софья осталась одна и продолжала стоять на лѣстницѣ въ глубокомъ раздумьѣ. Въ эту минуту противоположная дверь пріотворилась и изъ нея выглянула вдова Лоскуткина; она поманила къ себѣ Софью, и та машинально вошла. Черезъ полчаса онѣ вмѣстѣ уѣхали куда-то на извощикѣ. Софья вернулась домой только къ вечеру, блѣдная, взволнованная, и привезла съ собой толстую пачку денегъ; сколько -- она не считала, но тотчасъ же расплатилась съ лавками, за квартиру, и объявила отцу, что завтра ѣдетъ въ Гатчину -- нанимать дачу для мамы. Иванъ Ивановичъ не могъ прійти въ себя отъ удивленія и допрашивалъ дочь, откуда у нея столько денегъ?
-- Все равно,-- отвѣчала она, но прибавила, что заѣзжала къ доктору. Это онъ указалъ ей на Гатчину и совѣтовалъ какъ можно скорѣй перевезти туда больную.
-- Да откуда деньги?-- повторялъ Иванъ Ивановичъ.
-- Отъ Воронскаго,-- солгала Софья, чтобъ отвязаться отъ него.
Иванъ Ивановичъ повѣрилъ и тотчасъ же сталъ мечтать о томъ, какъ дача сдѣлаетъ чудо, воскреситъ больную, какъ всѣ они отдохнутъ на свѣжемъ воздухѣ, дѣти будутъ бѣгать въ саду и Марью Кузьминишну туда вынесутъ. Самъ онъ тоже станетъ человѣкомъ и пить не будетъ,-- о, теперь конецъ, ни за что! Онъ обнялъ дочь и сталъ разсказывать дѣтямъ, какъ они переѣдутъ на дачу.
Въ началѣ мая погода стояла теплая, совсѣмъ лѣтняя, и первые эмигранты на дачи уже потянулись со своими возами изъ города. Въ числѣ ихъ были и Брызгаловы. Они переѣхали въ Гатчину и перевезли туда больную, но бѣдная Марья Кузьминишна не замѣтила перемѣны; она все время была въ забытьи, не узнавала никого, и не видала ни зелени, ни сада, окружавшаго ихъ дачу, не слышала радостныхъ криковъ дѣтей, когда ихъ пустили бѣгать въ этомъ саду. Чудесный, живительный воздухъ, повидимому, не оживлялъ ея, и Софья съ лихорадочнымъ нетерпѣніемъ ждала, когда же она очнется. Но къ этому нетерпѣнію примѣшивалась боязнь. Что скажетъ мать, когда увидитъ высокую, большую комнату, въ которую ее положили, съ хорошею мебелью, съ окнами въ садъ, съ полною тишиною вокругъ. "Откуда все это"? спроситъ она, и что ей отвѣтить? Какою цѣною она купила всю эту новую жизнь. и довольство, и приметъ ли отъ нея мать такую жертву? А если мать не поправится и жертва будетъ напрасна, что тогда? Софья съ ужасомъ думала о своемъ поступкѣ и сама безпощадно осуждала себя. Она продала себя безъ любви, безъ увлеченья, просто за деньги. Сергѣя она любила и любитъ до сихъ поръ; вернись онъ къ ней нищій, она бы обняла его, простила все и стала бы жить для него одного. Она ненавидитъ бородатаго купца, которому продала себя; онъ ей противенъ, но она должна будетъ жить съ нимъ, терпѣть его ласки.-- О, лучше сто разъ умереть! Но теперь ужъ поздно, роковой шагъ совершенъ, назадъ нельзя вернуться. Такъ мучилась она, сидя у изголовья больной, прислушиваясь къ ея тяжелымъ стонамъ, и все ждала, ждала, когда же она очнется? Но Марья Кузьминишна не очнулась, и въ бреду ей чудились ея дѣти, оборванныя, голодныя, просящія милостыню на улицѣ. Ее неотвязно преслѣдовала мысль о дѣтяхъ, забота всей жизни являлась ой, какъ призракъ передъ смертью.
-- Вонъ, вонъ, тамъ,-- повторяла она,-- Катюша на улицѣ, безъ башмаковъ, протянула руку, прохожій подалъ ей копѣйку.-- Ваничка, не плачь, я тебѣ налью молока; онъ голоденъ, Соня, накорми его.-- Сдѣлавъ страшное усиліе, больная сѣла на постели, дико озираясь кругомъ.
-- Гдѣ я, что это за комната?
-- Мама, мама, успокойся,-- говорила Софья, обнипая ее.-- Мы на дачѣ, въ Гатчинѣ, дѣти бѣгаютъ въ саду, имъ хорошо тамъ, смотри вонъ они.
Но мать упала на подушки и начала опять стонать и бредить.
-- Иванъ Ивановичъ,-- спрашивала она,-- гдѣ жъ онъ? Ему пора на службу; постой, пуговица оборвалась на вицмундирѣ; дай я пришью.-- Она помолчала съ минуту, потомъ опять заговорила:
-- Праздникъ скоро. Сколько награды получимъ? Узнай скорѣй, чтобъ я могла разсчитать все до копѣйки, безъ меня не сосчитаешь.
-- Пропьетъ, пропьетъ!-- воскликнула она вдругъ и громко зарыдала.
Иванъ Ивановичъ стоялъ у кровати, какъ приговоренный къ смерти; холодный потъ выступалъ у него на лбу и онъ вытиралъ его платкомъ вмѣстѣ со слезами.
-- За штатомъ,-- опять стала бредить больная,-- за штатомъ, на общемъ основаніи.-- Ваше превосходительство, за что вы гоните его? онъ прослужилъ 30 лѣтъ безпорочно!
-- Служба не богадѣльня, сударыня,-- путала Марья Кузьминишна изъ воспоминаній прежнихъ дней и вдругъ захохотала.
-- Статскій совѣтникъ, статскій совѣтникъ! смотри, твои дѣти по міру ходятъ.
Она металась по постели, хватаясь за грудь; сердце ея разрывалось на части.
Ночью она заснула. Соня сидѣла одна въ комнатѣ больной, она отпустила отдохнуть сестру милосердія, взятую по настоянію докторовъ, и уговорила отца прилечь въ постель. Она сидѣла у окна и глядѣла въ садъ, на чудесную майскую ночь, на аллею липъ въ саду, и вспоминала другой садъ, далеко въ деревнѣ, гдѣ она впервые любила и была счастлива.
Вдругъ она услышала свое имя и бросилась къ постели больной. Мать открыла глаза и еще разъ повторила: "Софья"!
-- Мама моя, мама дорогая, ты узнаёшь меня?
-- Приподними,-- прошептала Марья Кузьминишна и обвила ея шею рукою.
-- Скорѣй, я опять забудусь, слушай меня.-- Она перевела дыханіе, дочь со страхомъ глядѣла на нее.
-- Я умру, Соня, и тебѣ завѣщаю отца и дѣтей.
-- Ты не умрешь!-- воскликнула Софья, покрываю поцѣлуями ея руки,-- или я умру съ тобой.
-- Нѣтъ, ты должна жить, я тебѣ завѣщаю ихъ. Не покинь ихъ, Софья, и Господь милосердый проститъ тебя.-- Она положила ей руку на голову и притянула къ себѣ.
-- Клянись!-- громко и внятно произнесла она.
-- Клянусь!-- повторила за ней Софья и перекрестилась.
Марья Кузьминишна вздохнула глубоко, какъ будтотяжесть какая свалилась у нея съ груди.
-- Не покинь!-- еще разъ вздохнула она и упала на подушки. Къ утру она скончалась.
Ее похоронили въ Гатчинѣ, на загородномъ кладбищѣ, въ тишинѣ полей и лѣсовъ. Тамъ виденъ до сихъ поръ чугунный крестъ надъ ея могилой и на крестѣ надпись: "Здѣсь похоронено тѣло незабвенной жены моей, супруги статскаго совѣтника; Марьи Кузьминишны Брызгаловой. Здѣсь обрѣла покой многострадальная душа ея".
Надпись сочинена самимъ Иваномъ Ивановичемъ.