I. Сосѣди.
Гвардіи-капитанъ Павелъ Петровичъ Левель, по смерти тетки своей Варвары Павловны Глѣбовой, взялъ отпускъ на годъ и уѣхалъ изъ Петербурга. Хлопотъ у него было много. Онъ долженъ былъ осмотрѣть и принять въ свои руки съ полдюжины новыхъ помѣстій, разбросанныхъ тамъ и сямъ, по разнымъ губерніямъ, на большомъ разстояніи другъ отъ друга. Изъ нихъ одно только онъ нашелъ, относительно, въ недурномъ положеніи. Это было -- Сорокино, вотчина его тетки, имѣніе въ 600 душъ, З*** губерніи, верстахъ въ десяти отъ губернскаго города З*** 5400 десятинъ земли, строевой лѣсъ, рѣка и славный, дѣдовскій, каменный, двухъэтажный домъ. Онъ помнилъ Сорокино еще съ дѣтскихъ лѣтъ, гостилъ тамъ не разъ и любилъ его болѣе чѣмъ свое, родовое имѣніе, Троицкое. Въ Сорокинѣ надѣялся онъ поселиться когда-нибудь окончательно и, женившись, устроиться на просторѣ. Все остальное, доставшееся ему отъ тетки, не обѣщало ни прибыли, ни удобствъ, а одни только хлопоты, безконечную переписку, разъѣзды да ссоры со старостами или съ мошенниками управляющими, которыхъ пришлось бы мѣнять каждый годъ. Имѣя это въ виду, онъ рѣшился продать всю мелочь при первомъ удобномъ случаѣ и деньги пустить цѣликомъ на улучшеніе старыхъ своихъ любимцевъ, села Сорокина и села Троицкаго. Въ послѣднемъ онъ не былъ еще, когда такое рѣшеніе было принято. Онъ воображалъ себѣ это имѣніе точно въ томъ видѣ, въ какомъ оставилъ его при жизни отца, лѣтъ десять тому назадъ; но его ожиданія были обмануты самымъ жестокимъ образомъ. Пріѣхавъ туда въ іюнѣ, безъ предварительнаго увѣдомленія, онъ засталъ совершенный хаосъ. Скотъ тощій, ничтожный; половина полей не запахана, рожь жиденькая, въ овсѣ бродятъ лошади; народъ оборванный, блѣдный; крестьянскія избы сгнили и покосились, на иныхъ крыши проваливаются, въ другихъ ужь давно не живутъ. Барскій домъ тоже въ развалинахъ. Въ комнатахъ пыль, паутина, мерзость; печи осыпались, въ рѣдкомъ окошкѣ всѣ стекла цѣлыя, на дверяхъ нѣтъ замковъ, другія не затворяются, мебель стоитъ безъ чахловъ, ободранная, въ саду бурьянъ по плечо, частоколъ тутъ разобранъ, а тамъ повалился, лежитъ на землѣ. Какія-то двѣ коровы, привязанныя подъ яблонями, жевали траву. Подъ самымъ балкономъ свинья съ поросятами хрюкала, роясь въ кустахъ. Прикащикъ, бывшій лакей и любимецъ его отца, явился къ нему небритый, нечесаный, съ опухлыми, заспанными глазами, тускло-выглядывающими сквозь жиръ, въ засаленномъ нанковомъ сюртукѣ, не сходившемся на двѣ послѣднія пуговицы, съ босыми ногами, наскоро воткнутыми въ стоптанныя туфли. Левель съ трудомъ узналъ въ немъ стараго своего знакомаго Никиту, который лѣтъ десять тому назадъ былъ ловкій, проворный малый, носилъ ливрею, крахмаленное бѣлье и смотрѣлъ такимъ джентльменомъ.
-- Никита! Ты ли это? спросилъ капитанъ, посматривая на него съ удивленіемъ.
-- Я, сударь, отвѣчалъ тотъ, украдкой послюнивъ пальцы и приглаживая виски.
-- Ну что, братецъ, какъ поживаешь? Что дѣти, жена?
-- Ничего, сударь, милостивъ Богъ, помаленьку живемъ.
-- Что это у васъ тутъ... такъ какъ-то грязно, запущено все? продолжалъ капитанъ, печально посматривая кругомъ.
Никита замялся и оробѣлъ. Онъ стоялъ молча, опустивъ глаза въ землю, какъ воръ, захваченный на дѣлѣ. Левель началъ было разспрашивать о хозяйствѣ; но тотъ, запинаясь, понесъ какую-то околесную, въ которой нельзя было разобрать ничего, какъ только то, что все въ волѣ Божіей и что Господь-Богъ милостивъ, дастъ Богъ -- все поправится, если Господу будетъ угодно. Левель не слушалъ его. Онъ ломалъ голову надъ однимъ любопытнымъ вопросомъ, что имѣніе сильно запущено и прикащикъ его надувалъ; въ этомъ онъ убѣдился теперь совершенно. Но доходъ высылался ему довольно исправно лѣтъ восемь... откуда шли деньги? Вопросъ этотъ объяснился не прежде какъ нѣсколько дней спустя. Объѣзжая имѣніе, онъ напрасно искалъ въ немъ знакомыхъ, старинныхъ, сосновыхъ лѣсовъ, когда-то извѣстныхъ въ цѣломъ уѣздѣ. Голые пни, да подростки, да изрѣдка можжевеловый кустъ торчали печально на мѣстѣ высокихъ, столѣтнихъ деревъ. Въ тотъ же день, онъ узналъ стороной всю исторію. Лѣсъ давно уже продавался на срубъ, и жиды увозили его по Двинѣ въ Лифляндію. Остальное легко угадать. Выручка вся, или большею частію, отсылалась къ нему въ Петербургъ, подъ видомъ дохода; а деньги за проданный хлѣбъ и другія статьи оставались въ карманѣ Никиты.
Левель былъ такъ огорченъ и такъ озабоченъ, что все удовольствіе, которое онъ себѣ обѣщалъ, возвращаясь въ родное село послѣ столькихъ годовъ отсутствія, испорчено было ему совершенно. Онъ ѣхалъ съ намѣреніемъ прожить въ Троицкомъ лѣто и осень, исподволь наблюдая за ходомъ дѣлъ и мало-по-малу входя въ хозяйство... но гдѣ теперь жить и надъ чѣмъ наблюдать?.. Въ домѣ едва отыскались двѣ комнаты, въ которыхъ, послѣ большой починки и переборки, была какая-нибудь возможность жить чисто. Въ хозяйствѣ онъ былъ несвѣдущъ, и взять самому, немедленно, въ свои руки всю сложную машину управленія, казалось самонадѣянно; а какъ иначе поступить -- онъ не зналъ. Кругомъ ни души, на которую онъ могъ бы положиться хоть на волосъ. Никита доказанный плутъ. Онъ рѣшился его смѣнить; но имѣя еще и другое въ виду, отложилъ до удобнаго времени, а потребовалъ только счетовъ. Пачка грязныхъ тетрадей была ему подана. Онъ провѣрилъ года и тотчасъ же заперъ тетради подъ ключъ, сказавъ, что заглянетъ когда-нибудь. Послѣ этого между ними ни слова болѣе не было сказано. Никита не зналъ что и думать. Сначала, онъ былъ встревоженъ и ждалъ страшной бури; но день за днемъ проходилъ, а бури и слѣду нѣтъ. Баринъ пріѣхалъ точно какъ въ гости; ни о чемъ не заботится, ничего не разспрашиваетъ. Купилъ себѣ въ городѣ лошадь и ѣздитъ верхомъ куда-то. Недавно разказывали, въ Верехинѣ былъ; со старымъ разбойникомъ Никаноромъ цѣлые два часа разговаривалъ. Вечоръ, слухи ходятъ, въ Заборки ѣздилъ, у Карпа сидѣлъ цѣлый часъ, а съ нимъ, съ прикащикомъ, ни полслова. "Что за диковина?" думалъ Никита. "Хоть бы выругалъ, либо прибилъ, али острастку какую задалъ,-- такъ нѣтъ, и слова сердитаго отъ него еще не слыхалъ!.. Глянетъ-те мимоходомъ словно на пса прохожаго, прости Господи! и хоть бы бровью повелъ, хоть бы пальцомъ пошевельнулъ! Бѣсъ его вѣдаетъ, что у него на умѣ!.."
Никита тревожился и боялся сначала; но видя, что время проходитъ, и все попрежнему тихо и баринъ по прежнему ни гугу, мало-по-малу сталъ успокоиваться; но все еще сильно дивился.
"Олухъ какой-то!" ворчалъ онъ разъ, дома, при Марѳѣ, своей женѣ. "Господь его знаетъ что это за человѣкъ! По немъ хоть трава не рости!... Оно, разумѣется, въ гвардіи, царю служитъ... ему нашимъ дѣломъ, гляди, и рукъ-то марать не приходится. Ему что? Ему Троицкое тьфу! Наплевать!.. Отъ отца денегъ осталось вдоволь; есть на что въ Питерѣ погулять и безъ нашихъ грошей.... А нравомъ-то вишь и не въ батюшку. Тотъ какъ прикрикнетъ бывало, такъ ужь и жди, что арапникомъ на конюшнѣ поподчуютъ; а этотъ какъ Божій ягненокъ... себя не умѣетъ беречь, самъ подъ ножъ лѣзетъ... ну а нашему брату какое дѣло?.. Нашему брату пальца въ ротъ не клади; по той причинѣ нашъ братъ прикащикъ -- злодѣй, себѣ на умѣ..."
Но онъ ошибся жестоко. Подъ вечеръ, въ тотъ самый день, когда это было говорено, баринъ явился къ нему въ избу не ожиданно. Съ нимъ вмѣстѣ вошли становой и двое сотскихъ.
-- Что, Марѳа дома? спросилъ капитанъ.
-- Никакъ нѣтъ, сударь, вышла коровку доить, отвѣчалъ тотъ, замѣтно встревоженный.
-- А дѣти гдѣ?
-- Побѣжали за матерью, Павелъ Петровичъ.
-- Ну, оно кстати, потому что мнѣ надо съ тобой о дѣлѣипоговорить. Скажи, сдѣлай милость, Никита, куда дѣвался нашъ лѣсъ?
Тотъ поблѣднѣлъ и затрясся. Онъ понялъ теперь, какой оборотъ принимаютъ дѣла, и отчего баринъ ни слова о нихъ не спрашивалъ прежде, и зачѣмъ становой тутъ, и сотскіе: все вдругъ стало ясно.
-- Батюшка! Павелъ Петровичъ! не погубите! завопилъ онъ, падая въ ноги.
Левель пожалъ плечами.
-- Встань, братецъ; стыдись; ты не баба Встань сію минуту!
Никита всталъ.
-- Я не желаю твоей погибели, продолжалъ капитанъ спокойно.-- Покуда я самъ съ тобой говорю, дѣло можно еще поправить, если ты этого хочешь... Отвѣчай на вопросъ, а тамъ послѣ посмотримъ. Куда ты дѣвалъ нашъ лѣсъ?
-- Батюшка! Павелъ Петровичъ! простите! Не досмотрѣлъ; двилскіе купцы, воры проклятые, вырубили!
-- А ты сколько отъ нихъ получилъ за свой недосмотръ!
-- Ни гроша, Павелъ Петровичъ; Господомъ Богомъ клянусь! Чтобъ у меня руки отсохли! Да чтобъ меня громомъ убило! Да чтобъ мнѣ на мѣстѣ тутъ провалиться, если я барскою копѣйкой поживился!
Левель слушалъ презрительно.
-- Ну, если такъ, то намъ болѣе не о чемъ говорить. Мое дѣло кончено... Прошу васъ распоряжайтесь, сказалъ онъ пришедшему съ нимъ становому. Тотъ живо распорядился. Кликнули понятыхъ; нѣсколько ящиковъ въ комнатѣ было отперто и осмотрѣно; письменный столъ и комодъ запечатаны. Никиту заперли подъ замокъ, въ другую избу и къ окошку приставили сторожа. На другой день, къ обѣду, пріѣхалъ исправникъ съ писцомъ. Нѣсколько мужиковъ изъ окрестностей собрано было еще съ утра, пригласили священника и слѣдствіе началось. Оно было наряжено изъ Торопца, по поводу жалобы, поданной отъ помѣщика въ судъ, на мошенническую порубку лѣсовъ въ имѣніи, свѣдома и съ участіемъ его крѣпостнаго прикащика. Слѣдствіе продолжалось недолго. Такъ вѣрно и такъ старательно собраны были всѣ данныя, на которыхъ основана жалоба, съ подробными указаніями лицъ, мѣстностей, времени и т. д., что ни одной минуты не было потеряно даромъ. Къ ночи все кончилось, и Никита, закованный, отвезенъ въ острогъ. Дѣло, конечно, не обошлось безъ тяжелыхъ сценъ. Въипродолженіи слѣдствія, Марѳа ходила къ Павлу Петровичу раза три. Въ первый разъ, онъ принялъ ее довольно ласково; самъ поднялъ съ полу, когда она бросилась передъ нимъ на колѣна, и долго, внимательно успокоивалъ; но потомъ не велѣлъ пускать. Когда увозили мужа, она съ груднымъ ребенкомъ кинулась подъ ноги лошадямъ; ихъ въ ту же минуту остановили; несчастная женщина лежала безъ памяти на землѣ. Левель велѣлъ ее отнести и тутъ же послалъ за докторомъ въ городъ. Все это вмѣстѣ растроило его очень замѣтно, но не смягчило ни на волосъ. День или два, онъ ходилъ озабоченный, мрачный; потомъ приказалъ заложить лошадей и поѣхалъ къ сосѣдямъ. Большая часть ихъ были едва знакомы ему по именамъ; другихъ онъ помнилъ въ лицо, какъ старыхъ пріятелей своего отца. У этихъ онъ не былъ еще съ пріѣзда; а между тѣмъ ему нужно было увидѣть кого-нибудь, чтобы разспросить, посовѣтоваться о разныхъ вещахъ. Разъѣзды шли медленно, какъ это бываетъ обыкновенно въ деревнѣ. Жара, дороги тяжелыя, разстоянія длинныя; въ каждомъ мѣстѣ надо по крайней мѣрѣ хоть лошадей покормить; а тутъ обѣдъ или ночь застаютъ васъ въ гостяхъ. Послѣ обѣда, обычай требуетъ посидѣть, отдохнуть; а ночью хозяева угрожаютъ мостами, оврагами, переправами и выѣздъ откладывается до слѣдующаго утра. Но по утру нельзя же уѣхать безъ чаю; а разстояніе отъ чая до обѣда, въ деревнѣ, бываетъ нерѣдко короче чѣмъ разстояніе между двумя сосѣдями. Левель сначала спѣшилъ, отговаривался; но потомъ убѣдясь, что поспѣшность не служитъ рѣшительно ни къ чему, предоставилъ все случаю. На четвертый день, онъ пріѣхалъ въ полдень, къ одному изъ извѣстныхъ торопецкихъ старожиловъ, старому другу его отца, Кирсанову.
Василій Михайловичъ Кирсановъ былъ старый драгунскій поручикъ въ отставкѣ, толстякъ, лѣтъ 50, съ парой длинныхъ-предлинныхъ усовъ на широкомъ, татарскомъ лицѣ, большой хлѣбосолъ, гастрономъ и отличный хозяинъ. Онъ засталъ его на балконѣ, въ бухарскомъ халатѣ, въ туфляхъ, съ длиннымъ черешневымъ чубукомъ и съ нумеромъ Инвалида въ рукахъ. Василій Михайлычъ не вдругъ узналъ Левеля. Прапорщикъ, котораго онъ видѣлъ лѣтъ десять тому назадъ въ гостяхъ у отца, розовый, тоненькій мальчикъ съ дѣтскою улыбкой на дѣтскомъ лицѣ, съ мягкими бѣлокурыми усиками и съ дѣвственными эполетами на плечахъ, явился теперь передъ нимъ въ полной силѣ и цвѣтѣ лѣтъ, статнымъ мущиной, столичнымъ бариномъ, львомъ, съ увѣренностію во взглядѣ, съ опредѣленнымъ, строгимъ покроемъ лица. Въ сѣрыхъ глазахъ свѣтилась зрѣлая мысль; рѣчь, поступь и обращеніе носили печать спокойной твердости, развитаго вкуса и свѣтскаго опыта.
-- Василій Михайлычъ!.. Не узнаете?... Левель, вашъ старый сосѣдъ...
-- Ба! Ха, ха, ха!.. Павелъ Петровичъ! воскликнулъ Кирсановъ, обнявъ и цѣлуя его по-русски, въ обѣ щеки.-- Простите.... совсѣмъ ослѣпъ, хоть очки надѣвай!... Вотъ, батюшка, что значатъ года! И зналъ, что вы здѣсь, и ждалъ и самъ собирался, а тутъ гляжу цѣлый часъ, точно въ жизнь свою не видалъ.... Ну, правду сказать, ивы-то вѣдь какъ перемѣнились! Теперь, какъ присмотришься, конечно узнаёшь; какъ не узнать! Но десять лѣтъ, сударь мой, десять лѣтъ!.. Васъ они еще въ гору везли; а меня ужь подъ гору. Старъ сталъ... Эй! Кто тамъ? Авдотья! Анисимъ!.. Скорѣй бѣги къ барынѣ, скажи гости есть; да не сказывай кто; посмотримъ, узнаетъ ли.
Не успѣлъ онъ договорить, какъ барыня выбѣжала сама на балконъ.
-- Павелъ Петровичъ! сказала она, всплеснувъ руками.-- Вотъ дорогой гость!
Легкая краска вспыхнула на лицѣ капитана при встрѣчѣ со старою своею пріятельницей Клеопатрой Ивановной. Онъ ловко раскланялся и поцѣловалъ у ней руку.
Клеопатра Ивановна была худенькая брюнетка лѣтъ подъ сорокъ, одна изъ тѣхъ барынь времени онаго, которыя знали Бальзака почти наизусть и вѣрили въ мудрость его какъ въ Евангеліе, всегда одѣвались старательно, были вѣчно чувствительны и вѣчно не въ мѣру надушены Она подурнѣла и постарѣла жестоко съ тѣхъ поръ, какъ Левель ухаживалъ за ней въ отпуску; почти одна только рамка прошедшаго сохранилась; но и самая эта рамка носила еще на себѣ печать женской граціи. Лицо еще было довольно свѣжо; глаза еще молоды, руки еще нѣжны и красивы.
Всѣ трое, какъ часто случается въ деревенскомъ быту, искренно рады были увидѣть другъ друга. Сосѣда приняли какъ роднаго. Отличный обѣдъ былъ заказанъ; бутылка съ завѣтнымъ виномъ откупорена; завтракъ поданъ немедленно на балконъ. Начались разговоры, разспросы. Старое вызвано было на сцену и весело перебрано все до ниточки. Мало-по-малу, дѣло Дошло и до новаго. Левель описывалъ рѣзкими красками страшный хаосъ, въ какомъ онъ нашелъ свое Троицкое. Исторія о порубкѣ лѣсовъ и о слѣдствіи къ этому времени была ужь извѣстна сосѣдямъ. Онъ повторилъ ее въ самыхъ короткихъ словахъ.
-- Многимъ здѣсь кажется это жестоко, прибавилъ онъ.-- То-есть мнѣ этого не говорятъ прямо, но по разнымъ намекамъ легко догадаться, что мнѣ не сочувствуютъ. А между тѣмъ, какъ, по ихъ мнѣнію, я долженъ былъ поступить? Не могъ же я самъ быть судьей въ своемъ дѣлѣ и расправляться по собственному усмотрѣнію? Законъ, не спорю, можетъ быть слишкомъ строгъ; но каковъ бы онъ ни былъ, онъ все-таки легче и благороднѣе произвола.
Клеопатра Ивановна слушала одобрительно, несовсѣмъ понимая въ чемъ дѣло. Кирсановъ пожалъ плечами.
-- Знаете что? сказалъ онъ.-- Плюньте вы на ихъ толки!.... Знаю я эти сострадательныя сердца и что у нихъ за совѣсть!... Вора подъ судъ отдать, это жестоко; а спросите какъ у нихъ честный мужикъ живетъ? Вотъ что съ!.... Я, Павелъ Петровичъ, человѣкъ стараго вѣка и всѣхъ вашихъ тонкостей, философіи этой на счетъ произвола, закона и прочаго разбирать не берусь; ну, а Никиту знаю; случалось съ нимъ дѣло имѣть и я вамъ скажу такого мошенника здѣсь не найдешь. Еслибъ его повѣсили, да я бъ и тогда сказалъ: по дѣломъ. Подумайте-ка, лѣсъ лѣсомъ; да кромѣ лѣсу-то, вѣдь онъ у васъ мужиковъ разорилъ!
Левель потупилъ глаза.
-- Въ этомъ я самъ виноватъ прежде всѣхъ, замѣтилъ онъ
-- Вы? спросилъ старый сосѣдъ съ удивленіемъ.
-- Да, я дурно исполнилъ свою обязанность. Со смерти отца, десять лѣтъ, ни разу сюда не заглянулъ положился на человѣка, котораго я не зналъ...
-- Хмъ! да, ошибка довольно обыкновенная. Хозяйство, батюшка, это такая вещь, въ которой, собственно говоря, ни на кого нельзя положиться вполнѣ, а ужь если кому довѣряешь по крайней необходимости, то надо знать человѣка какъ собственные пять пальцевъ. Не то, что Никита вашъ, эта шельма отъявленная, а другой и порядочный человѣкъ безъ всякаго умысла можетъ напакостить: потому что тутъ мало одной простой честности, и даже простаго умѣнья мало; а надо дѣло любить; свой, кровный, интересъ надо чтобы въ дѣлѣ былъ; вотъ что-съ.
Левель вздохнулъ.
-- Ну, какъ же, надолго вы къ намъ? спросила Кирсанова.
-- Не знаю, Клеопатра Ивановна. Думалъ до осени здѣсь пробыть; а теперь Богъ знаетъ Троицкое меня совсѣмъ съ толку сбило. Отпускъ на годъ взялъ, то-есть до будущаго февраля, и выходитъ, что самое дорогое время, весна, пропала. Еслибы знать, пріѣхалъ бы, разумѣется, ранѣе.
-- Ну, съ весной или безъ весны, въ одинъ годъ все уже недалеко уѣдешь, замѣтилъ Кирсановъ.
-- Вотъ видите ли, Василій Михайлычъ, продолжалъ Левель;-- это вы говорите, вы, опытный, старый хозяинъ. Что жь мнѣ то послѣ этого дѣлать? Вѣдь я новичокъ!... Мнѣ вѣдь учиться надо еще по крайней мѣрѣ года два!
-- Ну, выучимъ. Мы отъ васъ вѣдь не за тридевять земель. Поживите-ка съ нами подолѣе, посмотрите, какого мы сдѣлаемъ изъ васъ хозяина!
-- А служба, Василій Михайлычъ?
-- Э! Велика важность! Службу можно и побоку... Чего вамъ отъ службы искать? Вы и безъ этого обезпечены.... Добро бы еще походъ былъ въ виду, отличіе, дѣло какое, ну, спору нѣтъ, лестно, заманчиво въ ваши года... А то вѣдь манежъ-то, я чай, ужь и вамъ надоѣлъ? Вы скоро въ полковники?
-- Жду каждый годъ.
-- Ну а тамъ какъ? За толстыми эполетами опять гонка? Или тогда забастуете?
Капитанъ усмѣхнулся.
-- Полноте! Клеопатра Ивановна пожалуй подумаетъ, что мнѣ до сихъ поръ двадцать лѣтъ.
Сосѣдка расхохоталась.
-- Вотъ ужь никакъ! отвѣчала она.-- Вотъ ужь никакъ. Скорѣе подумаю, что вамъ сорокъ. Въ двадцать, savez-vous bien, mon ami? въ двадцать жизнь такъ еще хороша, такъ полна, что честолюбію нѣтъ въ ней мѣста. Честолюбіе -- это ребячество старыхъ дѣтей.
-- Какъ? и вы тоже? Вотъ что значитъ давно не видать друзей! Прежде вы были обо мнѣ лучшаго мнѣнія, Клеопатра Ивановна.
-- Докажите, что вы его заслужили, останьтесь здѣсь съ нами. Смотрите какъ здѣсь хорошо! Какая трава! Какой воздухъ!.... А это? прибавила она, указывая рукою на озеро, которое сверкало вдали, за еловою рощей,-- вы такъ любили все это когда-то.
-- Люблю и теперь, Клеопатра Ивановна, отвѣчалъ онъ, пожавъ ея руку,-- и можетъ-быть болѣе чѣмъ когда-нибудь.... Знаете, я вамъ что скажу? Я думаю объ отставкѣ не въ первый разъ и серіознѣе чѣмъ вы полагаете.
-- Браво! воскликнули въ одинъ голосъ сосѣди.-- Вотъ это мило! Это любезно!
-- Выходите скорѣй и селитесь здѣсь. Будемъ вмѣстѣ хозяйничать! сказала она.
-- Женимъ васъ, выберемъ васъ въ предводители! сказалъ мужъ.
-- О! еслибы все дѣлалось такъ же скоро какъ говорится, отвѣчалъ капитанъ,-- какъ хорошо было бы на свѣтѣ жить! Но дѣло идетъ медленно, ползетъ какъ улитка и много хлопотъ еще впереди.... Вотъ хоть теперь, начиная съ того, что мнѣ управляющій нуженъ. Не знаете ли, Василій Михайлычъ кого-нибудь тутъ, по близости, надежнаго, свѣдущаго человѣка, у котораго я могъ бы поучиться и на рукахъ у котораго могъ бы оставить Троицкое съ спокойною совѣстію?
Кирсановъ задумался.
-- Мудреную задали вы мнѣ задачу, отвѣчалъ онъ.-- Здѣсь не Курляндія. Такихъ людей, что особо этимъ занятіемъ промышляютъ, совсѣмъ нѣтъ, потому, арендаторство не дозволено. А если и есть у кого человѣкъ, то такого какъ кладъ берегутъ. Вотъ у Полбина управитель, хохолъ, золотой человѣкъ, устроилъ имѣніе въ 500 душъ словно ферму какую-нибудь образцовую, копѣйки не пропадаетъ, клочка земли не найдешь, который бы что-нибудь не давалъ.... Да вѣдь этакій мѣста не броситъ... Онъ у Полбиныхъ шестой годъ, обжился, свой домъ выстроилъ и получаетъ по 1000 въ годъ, да съ дохода процентъ....
-- Послушай, душечка, перебила Кирсанова;-- а этотъ Высоцкій, помнишь, что жилъ у Нащокиныхъ?
-- Высоцкій? мальчишка! дуракъ! Онъ только пыль въ глаза пускать мастеръ; да мастеръ еще за дѣвками волочиться, а дѣла не смыслитъ.
-- А что, Нащокины здѣсь теперь? спросилъ Левель.
-- Нѣтъ; они теперь рѣдко бываютъ здѣсь. Дочь выросла, замужъ пора отдавать; лѣто и зиму въ Москвѣ.... Здѣсь, батюшка, старыхъ жильцевъ теперь мало кого найдешь. Въ послѣдніе годы, много у насъ народу побывало... Кто раззорился, имѣніе продано съ молотка, а кто померъ. Елецкій продалъ свое Орѣхино въ Жгутовѣ, Лукиныхъ нѣтъ... какой-то Рязанскій помѣщикъ наслѣдовалъ.
Услышавъ эту фамилію, Левель, который смотрѣлъ на Клеопатру Ивановну, оглянулся.
-- Какихъ это Лукиныхъ? Я не помню, сказалъ онъ.
-- Да это не въ вашу сторону. Это туда къ Городнѣ, за Ручьями еще верстъ восемь... Алексѣя Михайлыча Лукина вы у насъ никогда не видали?
-- Нѣтъ.
-- Душечка, помнишь у нихъ управляющій былъ, какой-то сѣдой старичокъ, изъ военныхъ.... Покойникъ Лукинъ его очень хвалилъ, перебила опять Кирсанова.
-- А, помню какъ бишь его, позвольте Уз... Усовъ.... да, точно Усовъ, Иванъ Кузмичъ.... Хмъ! этотъ пожалуй бы вамъ пригодился. Липочка, надо бы справиться у кого-нибудь.... у Засѣцкихъ, или у Веригиныхъ. Веригина, кажется, знаетъ его Павелъ Петровичъ, вы помните Лизавету Ивановну Веригину?
-- Помню немножко, отвѣчалъ Левель.
-- Ну, батюшка, я вамъ скажу, какая у ней теперь, дочка выросла! Вотъ съѣздите посмотрѣть!... Дѣвка такая, я вамъ скажу, что просто
Старый драгунъ приложилъ концы пальцевъ къ губамъ и, медленно отнимая ихъ, чмокнулъ.
-- Василій Михайлычъ! Да полно тебѣ! смѣясь сказала жена.-- Смотри, совсѣмъ сѣдъ сталъ, пора бы кажется поумнѣть.
-- Молчи, Липочка, вы бабы, этихъ вещей не понимаете.... Знаешь? Не будь я женатъ, да меня бы отъ нихъ, изъ Ручьевъ, никакими коврижками не выманили! Потому что, я вамъ доложу, сударь, я въ этихъ вещахъ знаю толкъ.... Дѣвка породистая всѣ статьи....
-- Василій Михайлычъ! Да посовѣстись хоть при мнѣ! говорила Кирсанова, пытаясь зажать ему ротъ рукой.
-- Эхъ, матушка, отвѣчалъ онъ смѣясь.-- Да что ты игуменья что ли, что при тебѣ о скоромномъ нельзя ужь и слова сказать? Жаль, безъ приданаго, продолжалъ онъ, опять обращаясь къ сосѣду,-- а то бы ужь я вамъ посваталъ. Такую у васъ въ Петербургѣ не скоро найдешь! Цвѣтокъ! сударь мой, совершенный цвѣтокъ!
-- И, какой вздоръ! перебила жена.-- Ужь будто я Марью Васильевну не видала?.. Дѣвушка добрая, милая, спору нѣтъ; но дика такъ, что просто смѣшно!.. Краснѣетъ на каждомъ шагу, вся до плечъ; въ обществѣ слова не смѣетъ сказать... Собой она, можетъ-быть, была бы и не дурна, еслибъ не эти волосы рыжіе, рыжіе какъ огонь! просто жалость!
-- Ну ужь пошла полоскать! сказалъ онъ, махнувъ рукой..
Въ эту минуту двери отворены были съ шумомъ, и кудрявая, быстроглазая, загорѣлая дѣвочка, лѣтъ семи, выбѣжала на балконъ въ припрыжку; но, вдругъ, увидѣвъ чужое лицо, смѣшалась и сдѣлала форменный книксенъ.
-- Папаша, шепнула она отцу,-- тамъ Осипъ пришелъ, письмо какое-то изъ Торопца принесъ.
Бросивъ косвенный взглядъ на гостя, она собиралась уже дать тягу, но отецъ подозвалъ ее.
-- Вотъ какая у насъ обновка! сказалъ онъ, гладя ребенка по головѣ.-- Это не та, которую вы знаете; это Оля; вы еще не видали ея... Какъ видите, батюшка, времени не теряемъ; а вы что тамъ, въ Петербургѣ, воду толчете?.. Пора бы и вамъ завести такихъ.
Клеопатра Ивановна усмѣхнулась, потупивъ глаза.
-- Поглядите на эту дѣвочку хорошенько, продолжалъ онъ.-- Что вы думаете: она скромная, тихенькая? Нѣтъ, сударь, она передъ вами только конфузится; а это, я вамъ доложу, такой чортъ, такая сорви-голова!.. Лазитъ по деревьямъ, какъ кошка, царапается, кусается!.. Вчера за утятами бѣгала въ воду, весь подолъ вымочила!..
-- Папаша, пустите! оставьте! Какъ вамъ нестыдно глупости говорить? шептала дѣвочка, вырываясь.-- Пойдемте къ Осипу, Осипъ васъ ждетъ...
-- Ну, ну, пойдемъ къ Осипу.
Онъ взялъ ее на руки и ушелъ, а Кирсанова съ Левелемъ пошли въ садъ.
-- Помните эту скамейку? сказала она, останавливаясь подъ навѣсомъ кудрявыхъ липъ, у маленькой, старой доски на двухъ столбикахъ, на которыхъ едва замѣтны были слѣды когда-то зеленой краски.
-- Помню, отвѣчалъ капитанъ, улыбаясь.
-- Сядемте... Вамъ пріятно припомнить старое?
Левель взялъ руку, которую она протянула, и молча поцѣловалъ.
-- Cher ami! продолжала она.-- Вы были еще ребенокъ тогда, но какой милый ребенокъ! Вы пробовали ваши крылышки возлѣ меня... Это былъ первый вашъ опытъ... и я любовалась вами, сначала шутя, а тамъ чуть сама не влюбилась какъ дура.
-- Чуть! повторилъ онъ, смѣясь.
-- Да; это было такъ мило, наивно, и я вамъ скажу, прибавила она шепотомъ,-- такъ соблазнительно!.. Счастье, что отпускъ вашъ кончился прежде чѣмъ мы успѣли надѣлать глупостей!.. Не правда ли?
-- Богъ знаетъ, правда ли, Клеопатра Ивановна... Мнѣ кажется, что для васъ, по крайней мѣрѣ, опасности не было... Вы шутили со мной, вотъ и все..
-- Вы думаете? сказала она, вздохнувъ.-- О! какъ же вы плохо знаете женское сердце!.. А между тѣмъ сколько случаевъ изучить его вы имѣли, конечно, съ тѣхъ поръ!.. Признайтесь, сколькимъ вы повторяли потомъ то, что здѣсь мнѣ было говорено.
-- Ни одной.
-- О! никогда не повѣрю! сказала она, грозя ему пальцемъ.-- Можетъ ли быть, чтобы вы никого не любили съ тѣхъ поръ; вы имѣете столько, чтобъ быть любимымъ?
Левель опять усмѣхнулся.
-- Я не намѣренъ вамъ лгать, Клеопатра Ивановна, отвѣчалъ онъ.-- Я любилъ потомъ разъ или два, но это было совсѣмъ не то; это было другое чувство.
-- Сильнѣе, конечно, и продолжительнѣе?
-- Да, можетъ-быть... то-есть не то, чтобы сильнѣе, а положительнѣе, потому что оно было взаимно.
-- Взаимно! Вотъ какъ вы понимали меня, неблагодарный Поль! сказала она, печально покачивая головой, на которой мѣстами просвѣчивалъ уже сѣдой волосъ.
Левель съ досадой крутилъ свои золотистые, щегольскіе усы.
"Опоздала, мой другъ!" думалъ онъ.-- Если я ошибался, Клеопатра Ивановна, то въ этомъ вы сами немножко виноваты, сказалъ онъ вслухъ.
-- О! что ужь объ этомъ теперь говорить?.. Я знаю, вамъ скучно; вы можетъ-быть внутренно надо мною смѣетесь!..
-- Клеопатра Ивановна, Богъ съ вами! Что это вы говорите?
-- Что жь, еслибъ и такъ? Бѣда небольшая... Я знаю, что я немножко смѣшна... Но я такъ добра, я готова вамъ все простить, все!.. Я такъ рада, что вижу васъ возлѣ себя!.. Дайте на васъ посмотрѣть... Какъ вы похорошѣли!.. А я-то, Поль, я!..
Двѣ слезки, послѣдній прощальный привѣтъ увядшей молодости, блеснули у ней на глазахъ.
-- Вы, Клеопатра Ивановна... началъ онъ необдуманно и остановился, не зная что ей сказать. "Эхъ, чортъ бы побралъ всю эту чувствительность!" думалъ онъ съ стѣсненнымъ сердцемъ, поглядывая на милую руину прошедшей любви и стараясь усиленно воскресить хоть искру того, что горѣло когда-то такъ жарко.-- Вы меньше перемѣнились чѣмъ я, договорилъ онъ въ полголоса.
Клеопатра Ивановна недовѣрчиво посмотрѣла ему въ глаза. Она не могла понять неумышленнаго сарказма, который безъ злобы сорвался съ его языка.
-- Est-ce vrai? Est-ce possible?.. Dix ans!.. Oh! dites, dites que je ne suis pas encore vieille! восклицала она умоляющимъ голосомъ.-- О! еслибы вы знали женское сердце! Еслибы вы знали, сколько въ немъ жизни, и какъ оно помнитъ старое!.. А ваше, Поль? Hélas! Ваше давно остыло!
Бѣднаго Левеля бросило въ потъ. Онъ украдкой заглядывалъ въ разныя стороны съ тайною надеждой, что кто-нибудь придетъ выручить его изъ этой пытки... Но густая аллея дремала въ полуденной тишинѣ и ничего не видать было сквозь зеленую чащу вѣтвей, ничего не слыхать; только кузнечикъ звенѣлъ гдѣ-то близко въ травѣ, да сѣрая пчелка жужжала надъ самымъ ухомъ его въ высокихъ кустахъ жасмина.
Онъ съ трудомъ заставилъ себя произнесть какую-то битую фразу вѣжливости. Клеопатра Ивановна встала, рукой утирая глаза, и взяла его подъ руку.
-- Пойдемте, шепнула она.-- Простите, что я насказала вамъ столько глупостей... Не судите меня слишкомъ строго... Вы знаете, женщины слабы; но за то онѣ, право, умѣютъ любить лучше васъ, и за это имъ можно простить кое-что; можно простить очень много, мой другъ.
Столько искренней доброты звучало въ ея словахъ, что Левель былъ тронутъ. Не зная что дать ей въ замѣнъ, онъ сдѣлалъ геройское усиліе надъ собой и сталъ говорить о прошедшемъ открыто, подробно. Болѣе, кажется, ничего не требовала отъ него Клеопатра Ивановна; по крайней мѣрѣ она была совершенно довольна. Она забылась, повеселѣла, помолодѣла лѣтъ на десять, слушая его съ жадностію. Глаза блестѣли, станъ выпрямился, румянецъ пылалъ на щекахъ.
-- Повторите это еще! просила она.-- А помните это?.. А тамъ-то? Тогда-то?.. А въ рощѣ, при свѣтѣ луны?.. А на лодкѣ? на лодкѣ? помните?..
-- Матушка, что съ тобой? Да ты смотришь моложе дочери! сказалъ мужъ, когда они оба вернулись въ комнату.-- Хмъ! Я пари держу, это все капитанъ! Охъ ужь мнѣ этотъ капитанъ! Не усмотришь; наставитъ онъ мнѣ когда-нибудь...
-- Полно, старый! Стыдись! Посмотри-ка при комъ говоришь! перебила она въ полголоса.-- Леночка, viens ici, mon amie, продолжала она, обращаясь къ хорошенькой дѣвочкѣ, лѣтъ четырнадцати, застѣнчиво отошедшей въ сторону.-- Павелъ Петровичъ, вы помните Леночку? Леночка, помнишь ты Павла Петровича?.. Жаль, что такъ еще молода! шепнула она гостю на ухо; взоръ честной свахи договорилъ остальное.
День прошелъ весело. Левеля, разумѣется, не пустили домой. При первомъ намекѣ о лошадяхъ, ему наотрѣзъ объявили, что онъ арестованъ дня на три, по крайней мѣрѣ. Позже вечеромъ, передъ чаемъ, только что спала жара, старый драгунъ велѣлъ осѣдлать лошадей, и они поскакали осматривать рожь, сѣнокосъ, яровыя поля и другіе предметы хозяйственныхъ попеченій. Лѣтъ десять тому назадъ, Левель смотрѣлъ на нихъ безъ вниманія, но теперь они вдругъ получили въ его глазахъ очень живой интересъ. Отъ чая до ужина, Клеопатра Ивановна грустно вздыхала, слушая прозаическій, скучный и, какъ казалось ей, нескончаемый разговоръ, завязавшійся между мужемъ и гостемъ.
"О, какъ онъ измѣнился! какъ онъ измѣнился!" шептала она про себя, ложась спать.
За ужиномъ, Левель напомнилъ объ управляющемъ.
-- Будьте спокойны, устроимъ, сказалъ Кирсановъ.-- Я написалъ ужь къ Веригиной. Завтра, чуть свѣтъ, верховой отвезетъ, и къ обѣду вернется съ отвѣтомъ.
На другой день отвѣтъ былъ дѣйствительно полученъ.
"Милостивый государь, Василій Михайловичъ, писала четкимъ стариннымъ почеркомъ Лизавета Ивановна.-- Получила письмо ваше съ Митькой. Митька упарилъ лошадь, но за это не взыскивайте, ибо сама ужь порядкомъ намылила ему голову. Я, слава Богу, здорова; Маша моя только похварываетъ. На прошлой недѣлѣ болѣли зубы, а теперь, благодареніе Господу, ничего. Касательно того предмета, о коемъ вы просите, мой почтеннѣйшій, хотѣла сперва писать, да раздумала. Лучше сама къ вамъ пріѣду на дняхъ, какъ только съ Жгутовскимъ управителемъ повидаюсь.
"Душевно преданная вамъ
Лизавета Веригина.
"Павлу Петровичу отъ меня поклонъ. Въ какихъ хлопотахъ, про то слышала и что непріятности имѣлъ съ прикащикомъ -- тоже."
Дня два спустя, Веригина, у которой нашъ старый знакомый Иванъ Кузмичъ провелъ наканунѣ весь вечеръ, съ утра начала уговаривать дочь ѣхать съ нею къ Кирсановымъ. Маша была въ тревогѣ. Она не любила ѣздить къ богатымъ сосѣдямъ, потому что, вопервыхъ, нарядъ у нея былъ очень плохъ. Это важное обстоятельство, вмѣстѣ съ природною дикостью, дѣлало ее въ непривычномъ кругу до такой степени робкою и застѣнчивою, что визитъ къ какой-нибудь Клеопатрѣ Ивановнѣ казался ей пыткой. Сидѣть въ гостиной прямо насупротивъ Клеопатры Ивановны, у которой всѣ платья, капоты, чепцы, корсеты и шляпки и проч. выписываются готовые изъ столицы, и ловить какой-нибудь косвенно-брошенный, снисходительно-любопытный взглядъ, или молча краснѣть, выслушивая толстыя шутки Василія Михайловича, все это было и такъ уже для нея тяжело; а тутъ еще гость, какой-то гвардеецъ изъ Петербурга, который конечно жилъ тамъ въ самомъ высшемъ кругу и привыкъ видѣть бойкихъ, отлично воспитанныхъ, нарядно-одѣтыхъ, блестящихъ дѣвицъ. Какими глазами посмотритъ онъ на нее и что онъ подумаетъ, если въ отвѣтъ на шутливое слово, она ему скажетъ какой-нибудь вздоръ не въ попадъ, или можетъ-быть даже совсѣмъ ничего не найдетъ сказать, потому что ей тонъ этотъ незнакомъ; она не видала людей... да къ тому же и мысли у ней не тѣмъ заняты; на сердцѣ тоска... потеря тяжелая, невозвратная!.. Давно ли узнала она въ Торопцѣ объ этомъ несчастномъ случаѣ? давно ли послѣдняя тѣнь надежды увидѣть его когда-нибудь исчезла для ней навсегда? Что у нея теперь впереди? Какая будущность?.. Что общаго у нея теперь со всѣми этими веселыми, довольными, счастливыми людьми? Они никогда не поймутъ ее!.. Какъ могутъ они понять, когда они ничего не знаютъ?.. Отъ нихъ и ждать невозможно участія; но есть одинъ человѣкъ, ея мать... мать могла бы, кажется, отгадать, что теперь ей совсѣмъ не до выѣздовъ. А какъ настойчиво она ее уговариваетъ!
-- Маменька, душечка, поѣзжайте къ Кирсановымъ безъ меня.
-- Да какъ же я, Маша, тебя-то оставлю одну?
-- Что жь, развѣ я маленькая? Мнѣ, слава Богу, двадцатый годъ, и шалостей я давно никакихъ не дѣлаю... Можете на меня положиться немножко.
-- Да я, Маша, не шалостей опасаюсь. Мнѣ жаль тебя, мой дружокъ. Что ты будешь тутъ дѣлать одна? Ты и то въ послѣднее время глаза всѣ повыплакала... Поѣдемъ, дружочекъ; ты любишь кататься; смотри, погода какая стоитъ отличная: тихо какъ, ясно, тепло!.. А въ Незвановкѣ, у Кирсановыхъ, ягодъ какая пропасть! Митька третьяго дня сказывалъ, цвѣты, говоритъ, какіе въ саду! Вечеромъ запахъ такой отъ жасминовъ... Поѣдемъ, другъ мой.
-- Маменька, подождите по крайней мѣрѣ съ недѣлю; у нихъ теперь гости.
-- И, что тамъ за гости! Всего-то одинъ человѣкъ, да и того я мальчишкой еще знавала... Павлуша Левель!.. Эка, подумаешь, страхъ какой... эка невидаль! Да онъ тебя, помнишь, на дрожкахъ каталъ, когда тебѣ было лѣтъ десять? Помнишь, красивый такой, молодой такой, тоненькій офицерикъ?
-- Нѣтъ, я не помню.
Маша стояла отворотившись и терла глаза.
-- И что тебѣ такъ гостей бояться? Что они тебя грызть что ли станутъ?.. Вѣдь это не хорошо, мой другъ!.. Ты теперь взрослая дѣвушка, надо учиться съ людьми жить. Надо хоть исподволь привыкать, потому что не весь же вѣкъ съ матерью... Я теперь такъ слаба стала, часто хвораю; что съ тобой будетъ, если я вдругъ умру?.. Гдѣ же тебѣ тутъ одной хозяйничать?.. Маша, не плачь, мой ангелъ; что дѣлать? На все Божья воля!.. Жалко оно, разумѣется, да вѣдь не цѣлый же вѣкъ жалѣть!.. Маша, Машенька! Поди сюда, мой дружочекъ, сдѣлай мнѣ радость... потѣшь ты меня на старости, поѣдемъ хоть разъ въ это лѣто; поѣдемъ теперь.... Подумай, ну чѣмъ же Иванъ-то Кузмичъ виноватъ передъ нами? За что мы счастье его упустимъ изъ рукъ?.. Теперь благо есть такой случай хорошій, теперь-то и надо спѣшить, а то вѣдь пожалуй другаго найдутъ; а онъ останется у Баркова... А ты слыхала, что онъ вечоръ говорилъ, какія онъ непріятности терпитъ отъ этого ябедника?
-- Да въ чемъ же я къ нимъ поѣду, маменька?.. Мое новое гри-де-ленъ...
-- Гри-де-ленъ здѣсь, мой другъ. Я вчера посылала Аѳоньку въ городъ за сахаромъ, онъ привезъ.
Это былъ ловкій ходъ, на который старушка разчитывала. Новое платье для Маши было такая радость!.. Она какъ-то вдругъ ожила, повеселѣла.
-- Гдѣ же оно? спросила дѣвушка, улыбаясь сквозь слезы.
-- Въ спальной, дружочекъ. Поди-ка надѣнь, а я велю лошадей закладывать.
Маша, ни слова не говоря, убѣжала. Часа четыре спустя, передъ самымъ обѣдомъ, старая, неуклюжая, крытая линейка Лизаветы Ивановны, скрыпя и гремя всѣми членами, подкатила къ балкону въ Незвановкѣ. Въ линейкѣ сидѣла горничная съ узломъ, картонками, зонтиками, въ одномъ отдѣленіи, а въ другомъ -- Лизавета Ивановна съ Машей. Маша была въ тревожномъ, нервическомъ состояніи духа. Какъ рекрутъ, который выходитъ на смотръ передъ строгимъ, взыскательнымъ командиромъ, она робѣла, мало увѣренная въ себѣ; боялась Василія Михайловича, боялась Кирсановой, но страшнѣе всего остальнаго казался ей гость. "Какой-нибудь петербургскій насмѣшникъ и критиканъ, думала она, который станетъ нарочно говорить ей всякій вздоръ, чтобы сконфузить ее какъ можно сильнѣе, или начнетъ коварно расхваливать ея бѣдный нарядъ: полинявшую шляпку съ измятыми лентами, маленькія, сморщенныя перчатки, старательно вычищенныя хлѣбомъ и зашитыя въ разныхъ мѣстахъ; ветхій зонтикъ съ надломанною ручкой..." Съ сильнымъ біеніемъ сердца, спрыгнула она съ линейки и взошла вслѣдъ за матерью на балконъ. "Вотъ, вотъ сейчасъ начнется мученіе", ожидала она; но на дѣлѣ, какъ часто бываетъ, когда торопливая мысль чертитъ намъ его заранѣе въ самомъ преувеличенномъ видѣ, все сошло съ рукъ гораздо благополучнѣе чѣмъ она полагала. Вопервыхъ, ихъ приняли дружески, запросто, какъ самыхъ короткихъ знакомыхъ. Клеопатра Ивановна не сдѣлала ей ни малѣйшаго замѣчанія о костюмѣ. Василій Михайловичъ, противъ всякаго ожиданія, велъ себя такъ прилично, что всего только разъ заставилъ ее покраснѣть, а гость оказался совсѣмъ не такой, какого она боялась встрѣтить; совершенно другой человѣкъ... скромный такой, серіозный, и вовсе не злой, не насмѣшникъ, вотъ ужь нисколько! Напротивъ, онъ даже сначала какъ будто совсѣмъ и вниманія на нее не обратилъ. До обѣда и за обѣдомъ, почти ни слова ей не сказалъ, и очень хорошо сдѣлалъ, конечно, потому что какое ей дѣло до этого офицера? Богъ съ нимъ! Она совсѣмъ не желаетъ, она очень рада, что онъ оставляетъ ее въ покоѣ; да, рада, конечно, но... Марья Васильевна была женщина, и потому, разумѣется, радость подобнаго рода была у ней не безъ примѣси маленькой, едва ощутительной, дѣтской досады... такъ, Богу извѣстно, на что... Столичные гости всѣ такъ спѣсивы, но этотъ былъ не спѣсивъ; онъ все время сидѣлъ съ ея матерью и былъ съ нею такъ внимателенъ, такъ любезенъ, говорилъ съ нею такъ много о старыхъ годахъ, о покойномъ его отцѣ, о сосѣдяхъ, хозяйствѣ; потомъ объ Иванѣ Кузьмичѣ... Дѣло Ивана Кузьмича, кажется, идетъ на ладъ. Дай Богъ ему счастья!.. На новомъ мѣстѣ ему будетъ лучше, будетъ можетъ-быть очень хорошо. Левель человѣкъ добрый и маменька говоритъ, очень богатъ... можетъ жалованье ему дать хорошее... "Богатъ!.." она тяжело вздохнула. "Невольно позавидуешь богатству, если подумаешь, какъ много зависитъ отъ денегъ!.. Какъ хорошо быть богатымъ!.. Сколько можно счастливыхъ сдѣлать!.. Сколько горя предотвратить!.."
Марья Васильевна задумалась, облокотясь на калитку, въ тѣни кленовыхъ деревьевъ и липъ. Двѣ дѣвочки, дочери Клеопатры Ивановны, утащившія ее въ садъ, разбѣжались куда-то, оставивъ ее одну. Сонная тишина лежала вокругъ на всемъ. Деревья, цвѣты дремали возлѣ нея; надъ головой дремали высокія облака; вдали дремало лазурное зеркало озера. Лѣсъ, поле, дорога, терявшаяся за рощей, дремали. Малѣйшій звукъ слышенъ былъ явственно съ другаго конца села. Двѣ бабы полоскали бѣлье въ пруду, гдѣ-то по ту сторону балкона. Ихъ не было видно, но она слышала явственно плескъ воды и ихъ разговоръ. Утки квакали гдѣ-то недалеко. Теплая струйка воздуха въ листьяхъ шелестѣла едва ощутительно. На дворѣ ни души, на балконѣ -- тоже. Что-то дѣлается тамъ въ домѣ?.. Василій Михайловичъ вѣрно легъ отдохнуть послѣ обѣда. Ея мать и хозяйка, въ спальнѣ, толкуютъ о чемъ-нибудь, лежа съ закрытыми ставнями... А петербургскій гость?.. Неужли и онъ тоже легъ спать?..
Мѣрный шагъ послышался со стороны балкона... Кто-то идетъ... Она выглянула сквозь вѣтви кустовъ и тотчасъ же спряталась... Это онъ; его видно, но онъ еще не замѣтилъ ее. Онъ идетъ такъ задумчиво, важно, заложивъ руки за спину... идетъ прямо сюда... Можетъ-быть не замѣтитъ ея, пройдетъ мимо. Она отодвинулась быстро въ кусты, но трескъ сухой вѣтки ей измѣнилъ. Левель замѣтилъ, остановился въ какомъ-то раздумьѣ, потомъ подошелъ, такъ, самъ не зная зачѣмъ. Особеннаго желанія начинать разговоръ въ немъ не было, но сконфуженная фигурка рыженькой деревенской барышни, которую онъ поймалъ одну и которая вѣрно мечтала, затронула его любопытство слегка. Фигурка эта была дѣйствительно живописна въ ту пору.
Зеленый отливъ въ волосахъ отъ массы кленовыхъ листьевъ, въ тѣни которыхъ она была почти спрятана, и пугливо сверкающій взоръ и какое-то острое, дико-оригинальное выраженіе въ чертахъ лица, нерѣдко встрѣчающееся у рыжихъ, давали ей видъ русалки, застигнутой невзначай, среди бѣлаго дня, на опушкѣ дремучаго лѣса.
"Ну, думалъ Левель, взглянувъ на нея съ любопытствомъ и усмѣхаясь невольно, еслибы не приличія, какъ бы проворно шмыгнула ты прочь!"
Марья Васильевна думала почти то же; она сожалѣла, что раньше не догадалась дать тягу.
-- Васъ здѣсь оставили одну? спросилъ онъ, оаираясь съ другой стороны на калитку.
-- Нѣтъ, отвѣчала она застѣнчиво.-- Дѣти были сейчасъ тутъ. Они бѣгаютъ тамъ, у бесѣдки.
-- А вы что здѣсь дѣлаете?
-- Я?.. ничего.
-- Вамъ скучно?
-- Нѣтъ.
-- Я понимаю, продолжалъ онъ.-- Какъ деревенская жительница, вы вѣрно успѣли уже привыкнуть къ уединенію?
-- Да-съ.
Онъ усмѣхнулся. Ея наивные да и нѣтъ подстрекнули его любопытство. Ему захотѣлось узнать: можно ли отъ нея добыть что-нибудь кромѣ этого, и что именно?
-- А впрочемъ, продолжалъ онъ;-- въ деревнѣ, лѣтомъ, въ такую погоду, въ саду, полное уединеніе едва ли возможно. Такъ много жизни кругомъ!.. Трава, деревья, вода и земля и воздухъ: все кипитъ жизнію. Но вы это знаете лучше меня конечно, потому что вы чаще имѣли досугъ наблюдать и прислушиваться ко всѣмъ голосамъ, которые и теперь слышны вокругъ насъ.
Опять тоже да-съ, робкое, нерѣшительное, сказанное въ полголоса, и Левель опять усмѣхнулся.
-- Бьюсь объ закладъ, продолжалъ онъ,-- что я перебилъ какой-нибудь очень занимательный разговоръ, который шелъ у васъ съ какою-нибудь маленькою пріятельницею или пріятелемъ, съ птичкою на верху или вонъ съ этою пчелкой, что тутъ возлѣ жужжитъ... и что вы за это сердиты.
-- О, нѣтъ, отвѣчала она простодушно.-- Съ такими пріятелями не очень разговоришься... Вонъ, въ рощѣ, желна кричитъ... Она вѣчно кричитъ одно и то же.
-- А вы желали бы услыхать что-нибудь новое?
-- Отъ желны? спросила она, усмѣхаясь.
-- Отъ кого-нибудь, все равно.
-- Нѣтъ, я не жду новаго.
-- Но желаете, можетъ-быть?
-- И не желаю.
-- Что жь такъ?
Она посмотрѣла пугливо, застѣнчиво, какъ будто сама дивясь своей смѣлости, дивясь, какимъ образомъ она впуталась въ такой разговоръ... Но надо было сказать что-нибудь.
-- Такъ, отвѣчала она въ полголоса, потупивъ глаза.-- Я не привыкла къ новому; я боюсь... Новое часто бываетъ не хорошо.
Левелю очень понравился этотъ отвѣтъ. Кромѣ его простодушія, въ немъ было что-то успокоительное, слышенъ былъ тотъ инстинктивный консерватизмъ женскаго сердца, который, въ семейномъ кругу, служитъ залогомъ тихаго счастья.
-- Здѣсь душно, пойдемте къ озеру; это всего полверсты, сказалъ онъ, отворяя калитку.
Нерѣшительный взоръ былъ отвѣтомъ на его приглашеніе.
-- Дождь пойдетъ, сказала она, поглядывая на верхъ. Сѣрыя тучки дѣйствительно были видны съ юго-запада; но никакихъ особенно близкихъ признаковъ не было еще на небѣ.
-- Дождь не пойдетъ, съ усмѣшкою отвѣчалъ Левель.
Она оглянулась.
-- Дѣти одни въ саду, отвѣчала она.-- Матильда Ѳедоровна осталась въ комнатѣ.
-- Нѣтъ, вонъ она къ нимъ идетъ. Онъ указалъ ей на гувернантку, лиловый зонтикъ которой мелькалъ дѣйствительно на другомъ концѣ сада. Не зная что болѣе возразить, она вышла черезъ калитку на дворъ и пошла съ нимъ.
Дорогою, разговаривая или, лучше сказать, допрашивая свою спутницу, капитанъ имѣлъ случай вглядѣться въ ея лицо, на которое за обѣдомъ и прежде не обратилъ никакого особеннаго вниманія. Оно не имѣло твердо установившагося, однообразнаго выраженія, а мѣнялось довольно часто и неожиданно. Исполненное души, когда разговоръ его оживлялъ или улыбка на немъ играла, въ иныя минуты оно вдругъ теряло свое одушевленное выраженіе, и какая-то мертвая тѣнь, что-то убитое, безнадежное появлялось въ его чертахъ. Левель, недолго задумываясь, отнесъ это все на счетъ угнетающаго вліянія скуки и тѣснаго, бѣднаго существованія мелкопомѣстной барышни. "Не мудрено, думалъ онъ. Чѣмъ моложе сердце, чѣмъ сильнѣе кипитъ въ немъ потребность жить, тѣмъ скорѣе застой неестественнаго бездѣйствія успѣетъ оставить тяжелый слѣдъ." Онъ началъ разспрашивать, и догадки его оправдались... Круглый годъ одна съ матерью; въ гости ѣздитъ разъ въ мѣсяцъ, любитъ очень читать, да читать почти нечего. Жалость его взяла... Вслѣдъ за ней мелькнула самолюбивая мысль. "При такой обстановкѣ и при этихъ условіяхъ, думалъ онъ, знакомство со мной, мой разговоръ и мое вниманіе должны имѣть цѣну въ ея глазахъ и цѣну не малую. Она дика и застѣнчива, недостатокъ увѣренности въ себѣ мѣшаетъ ей высказаться свободно, но безъ сомнѣнія она очень рада..." Левель былъ правъ, но ему и въ голову не могло придти, сколько горькихъ воспоминаній примѣшивалось у ней къ очень естественному удовольствію молодой дѣвушки, послѣ долгаго одиночества, вдругъ очутившейся объ руку съ ловкимъ гвардейцемъ и свѣтски-образованнымъ человѣкомъ. Ей было лестно его вниманіе; а онъ, угадывая это, сталъ вдвое любезнѣе и мало-по-малу успѣлъ разогнать застѣнчивость своей спутницы. Она стала немножко довѣрчивѣе, смѣлѣе и перестала выглядывать искоса, какъ одичалый котенокъ, котораго гладятъ по шерсти, но который сбирается улизнуть.
Прогулка ихъ кончилась раньше чѣмъ можно было ожидать. Не успѣли они дойдти до озера, какъ солнце спряталось и нѣсколько крупныхъ капель упало на землю. Они повернули назадъ и пошли скорымъ шагомъ.
-- Вотъ видите! говорила она съ тайнымъ страхомъ, и съ дѣтскою досадой поглядывая на свое гри-де-ленъ...-- Вотъ видите! кто былъ правъ?
-- Э! что за бѣда, эгоистически отвѣчалъ капитанъ.-- Успѣемъ еще дойдти...
Но дойдти не успѣли. Крупный ливень догналъ ихъ у самыхъ воротъ. Подобравъ платье, она пустилась бѣгомъ черезъ дворъ.
-- Ха, ха,-- ха! брава! брависсима! кричалъ ей навстрѣчу Василій Михайловичъ:-- бѣглецы-то! смотрите-ка, бѣглецы!... Вотъ подѣломъ! Вотъ хотѣли отъ насъ уйдти, а Богъ-то и наказалъ! Ахъ, вы бѣдняжка моя! Да вы совсѣмъ вымокли! сказалъ онъ, встрѣчая ее съ протянутыми руками, на первой ступенькѣ балкона.
Маша проворно шмыгнула мимо и скрылась въ дверяхъ.
Поздно вечеромъ, въ этотъ день, Клеопатра Ивановна съ Левелемъ шли по стемнѣвшимъ аллеямъ сада.
-- Ну что? Какъ вамъ нравится эта дикарка? спросила Кирсанова съ чуть замѣтнымъ оттѣнкомъ насмѣшки.
-- Такъ, ничего, отвѣчалъ капитанъ.
-- Хорошая дѣвушка! продолжала Кирсанова на распѣвъ:-- скромная, добрая... и прекрасная дочь... Одно только жаль: воспитана какъ чумачка и рѣшительно не умѣетъ жить!.. Конечно, нельзя винить въ этомъ мать, потому что онѣ бѣдны, не имѣютъ рѣшительно ничего кромѣ той деревушки, въ которой живутъ... Вы знаете, у нихъ всего тридцать душъ... Но у другихъ, при всей бѣдности и при самомъ смѣшномъ воспитаніи, бываетъ это природное... ce je ne sais quoi... этотъ какой-то тактъ, грація, которыхъ у ней рѣшительно нѣтъ.
-- Вы находите? спросилъ капитанъ.
-- О! безъ сомнѣнія!... А вы не замѣтили? Вотъ мущины! Allez donc! Это съ перваго взгляда бросается въ глаза... Знаете, я думаю иногда, еслибы Марья Васильевна какимъ-нибудь чудомъ вышла замужъ за свѣтскаго человѣка, какую жалкую роль играла бы она у него въ домѣ!.. Дѣвушка, которая рѣшительно не умѣетъ держать себя въ обществѣ, боится людей, не умѣетъ ни обойдтись, ни принять, ни занять... Знаете какая выйдетъ изъ нея жена? Выйдетъ, что называется, une femme vertueuse. Croyez-moi, mon ami, это самыя скучныя женщины... Онѣ отличныя няньки въ дѣтской, отличныя ключницы и, если хотите, довольно сносны наединѣ, но ихъ не вытащить въ общество, потому что въ обществѣ имъ неловко, въ обществѣ онѣ пассъ.
-- Жаль! сказалъ капитанъ.
-- О! въ самомъ дѣлѣ? Вамъ жаль? спросила Кирсанова, заглядывая ему въ глаза и поднимая свои густыя, темныя брови къ верху какъ два вопросительные знака.
-- Да, если все, что вы говорите, правда.
-- Monsieur!
-- То-есть я хочу сказать, если вы не ошиблись, Клеопатра Ивановна. Потому что не всѣ добродѣтельныя женщины страдаютъ врожденною робостью въ обществѣ или врожденною антипатіей къ обществу. Чаще всего эта робость и антипатія происходятъ отъ внѣшнихъ, стѣсняющихъ обстоятельствъ; отъ бѣдности напримѣръ, отъ стыда быть одѣтою много хуже другихъ, быть затертою на задній планъ и т. д. Но попробуйте измѣнить обстановку, и Сандрильйона вдругъ выростетъ передъ вами царицей бала.
-- О! только не эта, могу васъ увѣрить; эта нигдѣ царицей не будетъ и никакого принца не обворожитъ... Конечно, если только самъ принцъ не слѣпъ. Но что я говорю? Вѣдь всѣ вы, мущины, немножко слѣпы. Знаете, еслибы вы имѣли наши глаза, вы бы съ перваго взгляда на женщину могли предсказать, будетъ ли она когда-нибудь играть роль въ обществѣ или останется вѣчно насѣдкой, мокрою курицей, способною только высиживать дома цыплятъ.
Она говорила долго и краснорѣчиво; но чтобы она сказала, еслибы могла заглянуть въ душу своего пріятеля и увидѣть, какой результатъ имѣли ея слова. Результатъ этотъ, незначительный самъ по себѣ, тѣмъ не менѣе удивглъ бы ее не мало; потому что онъ былъ совершенно противенъ тому, чего, казалось бы, слѣдовало ожидать. Деревенская барышня не потеряла нисколько въ его глазахъ; напротивъ, образъ ея очертился какъ будто яснѣе въ его головѣ и сталъ привлекательнѣе, милѣе.
Впечатлѣніе врѣзалось глубже; кой-какія догадки были оправданы, кой-какія сомнѣнія уничтожены. Желаніе сблизиться, познакомиться покороче, заговорило рѣшительнѣе чѣмъ прежде. Свѣтскія женщины, въ кругу которыхъ Левель провелъ десять лѣтъ, надоѣли ему до нельзя. Онъ зналъ наизусть ихъ привычки, манеры, ихъ вкусы и взгляды на жизнь. Онъ изучилъ хорошо ихъ шумную сферу, и по характеру не сочувствуя этой сферѣ, смотрѣлъ совершенно въ другую сторону. Сердце и мысль искали чего-нибудь новаго, свѣжаго. Уединенная, тихая жизнь, просторъ и свобода манили его на другую дорогу, на которой все встрѣчное получало какой то новый смыслъ, измѣрялось другимъ масштабомъ, цѣнилось другою цѣной. Этого Клеопатра Ивановна, безъ сомнѣнія, не могла знать; да еслибъ и знала, то не могла бы понять. Всѣ вкусы ея, надежды, желанія, все это рвалось изъ Незвановки куда-нибудь въ Петербургъ, въ Москву, туда, откуда наряды ея выписывались, откуда летѣли по почтѣ романы, и письма, и сплетни... Тамъ для нея была жизнь, настоящая жизнь; а деревня -- изгнаніе. Чтобъ онъ, ея cher ami, ея старый поклонникъ и обожатель, онъ свѣтскій, богатый и все еще молодой человѣкъ, чтобъ онъ могъ серіозно бѣжать изъ столицы куда-нибудь въ глушь, она не могла себѣ это представить. Чтобъ ему могла нравиться домосѣдка, дикарка, уѣздная барышня, изъ которой никакъ нельзя сдѣлать модную даму... fi donc! pas si bête!... Она знаетъ его немножко!.. Она головой отвѣчаетъ, что онъ не такъ простъ.
Гости жили въ Незвановкѣ еще день или два, послѣ чего Левель уѣхалъ въ городъ, по разнымъ дѣламъ, а Лизавета Ивановна съ Машей въ Ручьи. Прощаясь, онъ обѣщалъ навѣстить ихъ при первомъ удобномъ случаѣ, а Веригина обѣщала, какъ только увидитъ его у себя, тотчасъ дать знать о томъ Усову, съ которымъ, послѣ всего слышаннаго отъ старушки, Левель желалъ увидѣться, чтобы лично поговорить.
Все это устроилось очень скоро, и съ первой же встрѣчи дѣло пошло на ладъ. Добрый, прямой старикъ такъ понравился капитану, что онъ, не задумываясь, предложилъ ему перейдти управителемъ въ Троицкое. "Что касается до условій, прибавилъ Левель, то они совершенно зависятъ отъ васъ; назначайте ихъ сами; я вамъ обѣщаю, что я ихъ приму."
Иванъ Кузмичъ, разумѣется, былъ не прочь. Несмотря на свой кроткій нравъ, онъ не ладилъ съ Барковымъ, и это тянулось ужь очень давно, еще съ осени. Только что новый помѣщикъ остался полнымъ хозяиномъ Жгутова, какъ въ имѣніи началась ломка со всѣхъ концовъ. Старый порядокъ, обычаи, съ которыми народъ сжился и къ которому былъ привязанъ, цѣнились ни въ грошъ. Барковъ ихъ и знать не хотѣлъ. У него все заранѣе было высчитано по пальцамъ и расписано по графамъ. Хозяйство должно было двигаться какъ машина, въ которой живой человѣкъ исчезалъ, становился простымъ колесомъ или цифрой: отъ него ожидали такой же точности, такого же неуклоннаго, равномѣрнаго результата. Все это камнемъ легло на шею бѣднаго старика управляющаго. Не говоря ужь о множествѣ лишнихъ хлопотъ, ему приходилось разыгрывать роль совершенно ему несвойственную. Онъ долженъ былъ требовать того, чего прежде не требовалъ никогда, объяснять чего самъ не понималъ, взыскивать самъ не зная за что. Народъ громко ропталъ. Къ веснѣ, пять или шесть человѣкъ изъ лучшихъ работниковъ оказались въ бѣгахъ. Это слегка озадачило господина Баркова, но не могло образумить его вполнѣ. Вмѣсто того чтобъ отпустить хоть немножко поводья, онъ началъ затягивать ихъ еще туже, сталъ взыскательнѣе, настойчивѣе. Всѣ прошлыя неудачи приписаны были нерадѣнію или упрямству Усова. Непріятности пошли каждый день. Раза два или три, дѣло дошло до того, что бѣдный Иванъ Кузмичъ готовъ былъ все бросить и напрямикъ говорилъ объ этомъ Баркову; но тотъ, не имѣя въ виду постоянно жить въ Жгутовѣ и боясь потерять человѣка испытанной честности, не рѣшался его отпустить. Все это Усовъ разказывалъ очень подробно, на свой манеръ.
-- Ахъ, матушка Лизавета Ивановна! говорилъ онъ въ Ручьяхъ, при Левелѣ и при Марьѣ Васильевнѣ.-- Еслибы вы видѣли, что у насъ тамъ творится!... Все сердце переболѣло за нашихъ бѣднягъ-мужиковъ! Расправа идетъ каждый день, а что толку?... Вѣрите, матушка, вотъ двадцать четвертый годъ въ Жгутовѣ, а такого несчастнаго года еще не видалъ! Ужь что-то изъ этого выйдетъ изо всего?... Богъ вѣсть!...-- Онъ печально махнулъ рукой.-- Не думалъ покойникъ Алексѣй Михайловичъ какъ все повернется по смерти его!... Чай не лежится ему теперь въ могилкѣ!...
-- У Алексѣя Михайловича не осталось дѣтей? спросилъ Левель.
-- Былъ, сударь, одинъ сынокъ.
-- А какъ его звали?
-- Звали его Григоріемъ Алексѣевичемъ... Добрый былъ баринъ! Да вишь доля то ему выпала несчастливая.
-- Какая же это?
Иванъ Кузмичъ поднялъ глаза на Лизавету Ивановну и помолчавъ, отвѣчалъ не охотно:
-- Случай такой былъ, сударь. Все въ Божьей волѣ, не вѣдаешь дня, ниже часу въ онъ же Господь посѣтитъ... Ѣхалъ отселѣ въ Питеръ, да недалеко уѣхалъ. Почитай что за самыми за Великими, лошади понесли. Опрокинули онѣ его что ли тамъ, либо ударили, либо подъ колесо попалъ, кто ихъ вѣдаетъ, только на мѣстѣ духъ вонъ; такъ, мертваго съ полу и подняли...
Левель задумался. Догадка, только что зарождавшаяся, въ его головѣ была сбита съ толку на первомъ шагу. "Пустое! подумалъ онъ самъ про себя. Такъ, просто, случайное сходство именъ."
-- Царство небесное! продолжалъ старичокъ вполголоса, тихо крестясь.-- Золотая душа была!... При немъ бы не такъ пошло. Мужички бы не плакались. Самъ бы скорѣе куска недоѣлъ; а рабочій народъ былъ бы сытъ!
Лизавета Ивановна взглянула украдкой на дочь. Маша сидѣла смирнехонько съ какою-то женскою работой въ рукахъ; но руки не шевелились; взоръ неподвижно уставленъ былъ на шитье; ни мысли, ни чувства въ лицѣ: черты его будто замерли. Печать холоднаго отчаянія лежала на нихъ какъ летаргическій сонъ. Взглянувъ на нее, посторонній не понялъ бы ничего; но мать понимала. Ей было время понять. Зимою, въ длинные вечера, Маша частенько сидѣла при ней съ шитьемъ, такая же тихая, неподвижная, и смотрѣла точь-въ-точь какъ теперь.