I. Товарищи.
Въ Петербургѣ, въ первыхъ числахъ сентября мѣсяца, въ два часа пополудни, по гладкимъ, гранитнымъ плитамъ дворцовой набережной, неподалеку отъ Лѣтняго Сада, шелъ медленнымъ шагомъ высокій, видный мущина съ короткими темными бакенбардами и усами на смугломъ лицѣ. На немъ была новая шляпа и темнобурое, щегольское пальто, а въ рукахъ камышевая трость съ золотымъ набалдашникомъ. Галстухъ, перчатки, бѣлье, все это какъ слѣдуетъ, все по формѣ, все съ иголочки новое, и на все онъ поглядывалъ часто какимъ-то критическимъ, недовѣрчивымъ взоромъ, какъ дѣлаетъ юноша, только-что вышедшій изъ казеннаго заведенія или поручикъ въ отставкѣ, только-что снявшій мундиръ. Со стороны, замѣтить эту черту было впрочемъ не такъ-то легко; потому что онъ самъ какъ будто сознавалъ ее и при встрѣчѣ съ прохожими велъ себя очень прилично; то-есть смотрѣлъ куда-нибудь мимо, не кося глазомъ на обшлага и не роняя тревожнаго взора на кончикъ носка или на пальцы перчатокъ.
Такой контроль надъ собой, какъ мѣра предосторожности при встрѣчѣ съ людьми незнакомыми, былъ, разумѣется, лишній. Совсѣмъ незнакомому человѣку и въ голову не могло придти, что это студентъ, не кончившій курса и не явившійся въ срокъ и неуволенный отъ начальства и незаконнымъ образомъ промѣнявшій свою трехуголку съ синимъ воротникомъ на полный костюмъ джентльмена; а мимо этой догадки, все, что могли подумать о немъ посторонніе люди, ему было все равно, потому что онъ ихъ не боялся и одобренія ихъ не искалъ. Онъ не для нихъ просидѣлъ три недѣли на Лиговкѣ, въ тѣсной комнатѣ, нанятой отъ жильцовъ со столомъ и прислугой, въ той комнатѣ, изъ которой онъ выходилъ только въ сумерки, отправляясь къ портному или къ сапожнику или въ другія мѣста, гдѣ было заказано модное платье, бѣлье, сапоги и прочія вещи подобнаго рода. Не для нить тоже онъ отростилъ себѣ эти бакенбарды съ усами. Все это сдѣлалъ онъ для своихъ же пріятелей, для знакомыхъ, затѣмъ, чтобы, встрѣтивъ его случайно, они не могли догадаться, что это Лукинъ, ихъ бывшій товарищъ или ученикъ. Не то, чтобъ онъ боялся, что вотъ они такъ возьмутъ да тотчасъ и выдадутъ; нѣтъ, къ чести ихъ, надо сказать, едва ли кто между ними способенъ былъ съ умысломъ сдѣлать такую низость. Но, вопервыхъ, это могло случиться, какъ часто бываетъ, безъ умысла, а вовторыхъ, онъ не хотѣлъ зависѣть вы отъ кого и потому взялъ всѣ нужныя мѣры, чтобъ его какъ можно труднѣе было узнать. Невольно спросишь: зачѣмъ же онъ бралъ на себя весь этотъ трудъ и весь рискъ? Развѣ безъ нихъ онъ не могъ обойдтись? Зачѣмъ пріѣхалъ онъ въ Петербургъ или пріѣхавъ, остался тамъ долѣе сутокъ? Развѣ нѣтъ мѣста въ Россіи помимо ея чухонской столицы? Онъ могъ повернуть съ бѣлорусской дороги въ сторону и отправиться прямо въ Москву или въ другой какой городъ, гдѣ ни одна душа не знаетъ его въ лицо и тамъ, безъ всякихъ хлопотъ, устроиться на просторѣ. Мысли подобнаго рода, конечно, не разъ приходили ему на умъ; но, странно сказать, онъ ни разу еще не остановился на нихъ серіозно. Сердце къ нимъ не лежало, отъ нихъ вѣяло холодомъ полной разлуки съ прошедшимъ, полнаго изгнанія изъ круга обычной жизни въ область загадокъ и неизвѣстностей всякаго рода. Въ Петербургѣ остаться, конечно, нельзя; онъ зналъ это хорошо. Когда-нибудь да придется уѣхать оттуда, чтобъ искать болѣе прочной основы и болѣе безопаснаго поля дѣйствія; но до этого еще не такъ близко, это все еще впереди, а покуда ему нужна только станція послѣ трудной дороги, нуженъ пріютъ, гдѣ бы онъ могъ отдохнуть и пожить на свободѣ и обдумать свое положеніе на досугѣ; а такой пріютъ, гдѣ скорѣе всего найдешь какъ не въ старомъ, знакомомъ гнѣздѣ? Изъ всей Россіи, кромѣ Торопца, изъ котораго онъ бѣжалъ, одинъ Петербургъ былъ знакомъ ему хорошо. Петербургъ, для него, конечно, не родина; но въ Петербургѣ онъ жилъ восемь лѣтъ; и хотя, въ это долгое время, не успѣлъ приклеиться къ нему ни съ какой стороны, кромѣ университета, ось которымъ теперь всѣ прежнія его отношенія были разорваны навсегда, а все-таки тутъ онъ чувствовалъ себя какъ-будто не вовсе чужимъ. Отъ людей онъ скрывался покуда; но кромѣ людей, тутъ были другіе предметы, съ которыми онъ сжился, и середи которыхъ ему казалось какъ будто теплѣе. Улицы, домы, сады, театры, Нева, все это носило знакомую физіономію и по нуждѣ замѣняло для сердца живыхъ пріятелей. Послѣднихъ онъ не желалъ бы встрѣчать, а при нечаянной встрѣчѣ боялся быть узнаннымъ; правда, но все же вѣдь это были пріятели, добрые люди, и ни одинъ изъ нихъ не желалъ ему зла, и многіе, встрѣтясь, не стали бы спрашивать: откуда досталъ онъ свой паспортъ и деньги, а были бы искренно рады. Онъ самъ хоть и бѣгалъ отъ нихъ; а между тѣмъ ему все-таки было пріятно, если не встрѣтить ихъ невзначай, то по крайней мѣрѣ знать, что они живутъ тутъ, въ одномъ городѣ съ нимъ, и что онъ можетъ со всякимъ увидѣться тотчасъ, какъ только захочетъ. Самая опасность, его окружавшая, не была для него отвратительна. Напротивъ, она имѣла въ глазахъ его что-то заманчивое и соблазнительное. Онъ надѣленъ былъ сильнымъ инстинктомъ самосохраненія и чуялъ близость опасности всѣми п о рами своего существа; но онъ былъ ловокъ, находчивъ, смѣлъ, владѣлъ собой въ высшей степени; короче, имѣлъ всѣ средства бороться успѣшно и потому не бѣжалъ отъ борьбы. Она ему нравилась безсознательно, нужна была для него какъ живой элементъ интереса, живая связь съ обществомъ, отъ котораго онъ во всѣхъ другихъ отношеніяхъ былъ отрѣзавъ. Затѣмъ, опасность вблизи и на дѣлѣ была далеко не такъ велика какъ издали это казалось. Вопервыхъ, онъ былъ свободенъ какъ птица, онъ могъ вспорхнуть при первой тревогѣ, вспорхнуть и скрыться изъ виду безъ всякихъ слѣдовъ; а вовторыхъ, онъ ужь не въ первый разъ выходилъ днемъ на улицу. Онъ былъ уже въ банкѣ, благополучно вынулъ оттуда деньги и внесъ ихъ въ другой банкъ, оставивъ въ карманѣ довольно значительный кушъ, и послѣ нѣсколькихъ разъ, являлся въ разныхъ мѣстахъ и успѣлъ уже встрѣтить двухъ человѣкъ, которые оба знали его въ лицо, но оба они прошли отъ него въ двухъ шагахъ, не обративъ никакого вниманія на его особу, а между тѣмъ одинъ изъ нихъ былъ опасенъ. То былъ ни болѣе, ни менѣе какъ бывшій его субъ-инспекторъ, истинный сыщикъ въ душѣ, къ тому же имѣвшій съ нимъ нѣсколько разъ враждебныя столкновенія. Другой былъ старый его товарищъ по гимназіи. Оба, конечно, легко могли бы его узнать во всякомъ нарядѣ, еслибы только имѣли малѣйшее подозрѣніе; еслибы кто-нибудь, напримѣръ, указавъ имъ на улицѣ Лукина, спросилъ: узнаете? Но никакого подобнаго повода всматриваться внимательно въ лицо одного изъ тысячи мимоидущихъ людей ни тотъ, ни другой не имѣли; а безъ этого, то-есть безъ пристальнаго осмотра, пріятеля имъ мудрено было вдругъ узнать: такъ сильно измѣняли его на взглядъ усы, бакенбарды, новый костюмъ и даже какое-то новое, болѣе строгое и сосредоточенное выраженіе лица, вынесенное имъ изъ недавнихъ его приключеній.
Лукинъ шелъ по набережной безъ всякой опредѣленной цѣли. Какъ птица, вылетѣвшая изъ клѣтки, онъ расправлялъ свои крылья и пробовалъ силу ихъ, озираясь кругомъ съ полною охотой, съ полною готовностію полетѣть, но безъ всякаго плана. День былъ похожъ на лѣтній: тихо, тепло, солнце играло ярко на золотой иглѣ Петропавловскаго собора, голубая поверхность Невы сіяла какъ зеркало; по ней скользили пестрые ялики; вдоль берега тѣснились рядами или тянулись на бичевѣ плоскія барки съ сѣномъ, съ дровами, съ известкой и углемъ; по длинному мосту съ громомъ неслись запыленные экипажи, мѣстами пестрѣли возы, нагруженные мебелью. Осень стояла уже на дворѣ, но въ городѣ еще мало была замѣтна; одни деревья только носили ея ливрею. Лукинъ оглянулся на Лѣтній Садъ. Густой навѣсъ, его осѣнявшій, мѣстами ужь началъ пестрѣть. На плитахъ тротуара, возлѣ чугунной рѣшетки, видны были издали желтые листья. Онъ вошелъ въ садъ и сѣлъ на скамейку. Какой-то сонный покой царствовалъ въ темныхъ аллеяхъ; изрѣдка до ушей долетали дѣтскіе голоса, изрѣдка уединенный прохожій шелъ мимо, на Царицыной площади пыль стояла столбомъ. Онъ опустилъ глаза на песокъ и сталъ чертить на немъ палкой узоры. Чувство полнѣйшаго уединенія давило его со всѣхъ сторонъ. Въ былое время, когда случалось сюда заходить, онъ радъ былъ найдти тишину; теперь, она почти испугала его. Онъ посмотрѣлъ на часы, всего четверть третьяго, онъ завтракалъ въ часъ, обѣдать рано, а до обѣда что дѣлать? Куда дѣваться? Съ кѣмъ сказать слово? Одинъ, одинъ въ цѣломъ мірѣ, безъ семьи, безъ друзей, безъ занятія. Сотни тысячъ людей живутъ близко, но онъ имъ совершенно чужой, онъ изгнанникъ среди ихъ, ему нѣтъ доступа никуда, и это тянется ужь давно. Сначала, оно не такъ еще было примѣтно. Покуда онъ бѣгалъ къ портному, а отъ портнаго къ сапожнику, а отъ сапожника въ мебельный рядъ, заказывалъ, торговалъ, покупалъ, возился съ деньгами въ банкахъ, искалъ квартиру, лакея, время было разобрано, была какая-нибудь цѣль впереди, было чего ожидать и о чемъ позаботиться, а теперь?... Теперь, все окончено, онъ успѣшно выбился изъ сѣтей; онъ вольный казакъ, карманъ его набить деньгами; дворянскій паспортъ лежитъ въ карманѣ, онъ можетъ ѣхать куда угодно, дѣлать съ собой все что вздумается,-- да только, чт о жь наконецъ? Съѣздить въ Павловскъ, послушать Цыганъ? Сходить въ трактиръ пообѣдать или въ театръ позѣвать? Нѣтъ, этого, мало, съ этимъ не обойдешься. Надо выступить изъ затишья, вмѣшаться въ толпу, ворваться въ центръ ея жизни и, взять себѣ свою часть. А для этого денегъ однѣхъ недостаточно, люди нужны. Для этого надо сойдтись съ кѣмъ-нибудь... Но здѣсь, въ Петербургѣ, безъ всякаго повода, составить знакомство, куда мудрено! Были у него въ отарые годы... въ старые годы! хмъ, всего какой-нибудь мѣсяцъ прошелъ съ тѣхъ поръ, но въ этотъ мѣсяцъ много воды утекло, и онъ стоилъ годовъ!... Да, были тутъ въ старые годы два, три семейства, которыя онъ посѣщалъ; да нѣтъ, теперь они не годятся. Вопервыхъ, тамъ до смерти скучно; а вовторыхъ теперь объ этомъ и думать нельзя. Нѣтъ, старое кончено, не годится ни къ чорту, надо все сызнова начинать.
На этомъ мѣстѣ своего размышленія, онъ сильно задумался, а рука его между тѣмъ безсознательно продолжала работать; она чертила узоры и буквы на мягкомъ пескѣ, и между ними были довольно красивые. Вотъ капитель съ дорическими украшеніями, а вотъ вензель съ кудрявыми завитками. С. М... гдѣ-то онъ видѣлъ его точь-въ-точь. А какъ онъ тутъ нарисованъ... С. М.? а, это вензель того экипажа, который онъ видѣлъ на станціи, вензель его знакомой, Софьи Маевской... Гдѣ-то она теперь? Должно-быть еще въ Петербургѣ. Помнится, она говорила, что у нихъ нанята тутъ квартира до февраля... Квартира въ Большой Милліонной! Мужъ губернаторъ! Должно-быть богатые люди и славно живутъ... Эхъ! вотъ бы куда попасть! Да только какъ это сдѣлать? Квартиру немудрено отыскать, но она не звала. Нельзя же штурмомъ ворваться въ гостиную; Богъ знаетъ, какъ примутъ. Она сказала однако: надѣюсь, что мы съ вами встрѣтимся; значитъ, она не прочь; но въ Петербургѣ, въ Милліонной, не то, что въ дорогѣ, гдѣ всѣ приличія вмѣстѣ съ корсетомъ запрятаны въ чемоданъ, гдѣ всякій капризъ сходитъ съ рукъ, такъ много на все оправданій: скука, случайная встрѣча, нужда. Слова и поступки имѣютъ совсѣмъ другой смыслъ, если отъ нихъ не ждутъ продолженія. Въ дорогѣ, отъ скуки, можно со всякимъ заговорить. Здѣсь, въ Петербургѣ, въ строю, въ парадномъ мундирѣ обычаевъ и приличій, это сочтутъ юродствомъ, если не преступленіемъ. Надо однакоже постараться. Другаго выхода нѣтъ, да еслибъ и былъ, то удобнѣе трудно найдти. Что еслибы встрѣтить ихъ гдѣ-нибудь? Можетъ-быть позовутъ... Но вопросъ -- гдѣ? Отыскать ихъ квартиру, въ Милліонной и караулить у входа -- смѣшно! Пожалуй подумаютъ, что влюбленъ. Торчать на всѣхъ сходкахъ, гуляньяхъ, въ Павловскѣ, на публичныхъ концертахъ, на Невскомъ, въ театрѣ?... Но этакъ, можно побиться на сто противъ одного, что прежде ихъ встрѣтишь кого-нибудь, кого совсѣмъ не хочешь встрѣчать... Глупое положеніе! Точно въ карантинѣ! Точно какъ зачумленный, прячься отъ всѣхъ! Еслибы не эта загвоздка, чортъ бы ее побралъ! дѣло бы скоро можно устроить. Стоитъ только шепнуть два слова Зыкову или другому изъ этихъ франтовъ, что знаютъ весь городъ наперечетъ. Разомъ отыщутъ дорогу, разкажутъ, укажутъ, съ кѣмъ нужно сведутъ. Уладятъ все такъ, что съ своей стороны останется только жать руки, да кланяться; думать ненужно ужь ни о чемъ, все за тебя придумаютъ. Они на этотъ счетъ преловкій народъ; да жаль, въ другомъ отношеніи не надежны, держать языка на привязи не умѣютъ; точь-въ-точь какъ тѣ бабы, про которыхъ станціонный смотритель мнѣ говорилъ... Славный старикъ!... Что-то онъ тамъ подѣлываетъ? Какъ развязался съ этою исторіей?... Лукинъ задумался. Происшествія дня, проведеннаго имъ на станціи, одно за другимъ повторялось въ его головѣ. Дошла очередь и до двухъ путешественницъ. Ихъ лица и рѣчи воскресли въ памяти его какъ живыя; онъ вспомнилъ свой разговоръ на крыльцѣ, вспомнилъ бѣлую ручку, украденный поцѣлуй, и сильное желаніе встрѣтить ихъ снова загорѣлось въ немъ жарче прежняго. Но какъ исполнить его? Прямой, разумной дороги нѣтъ, это ясно; надо ждать случая. Эта слѣпая лошадка, подчасъ, лучше зрячей дорогу найдетъ. Она уже разъ его вывезла; авось вывезетъ и въ другой. Но ждать, ждать сложа руки, шатаясь по городу безъ всякаго дѣла... Боже, какая тоска!...
Въ досадѣ онъ стукнулъ палкою о земь и всталъ со скамьи.
Четверть часа спустя, Лукинъ шелъ по Милліонной. Онъ самъ не могъ бы сказать, зачѣмъ онъ туда попалъ. Возможность встрѣтить Маевскихъ мелькала неясно въ его умѣ. Такъ, надо было идти куда-нибудь,-- вотъ онъ и пошелъ въ эту улицу. Два раза прошелъ онъ по ней въ раздумьѣ, посматривая на окна высокихъ домовъ. У воротъ одного изъ нихъ стоялъ дворникъ, рябой, бородатый мужикъ, въ широкихъ, плисовыхъ шароварахъ и въ синемъ суконномъ жилетѣ сверхъ пестрой рубахи.
-- Кого вамъ угодно? спросилъ онъ, замѣтивъ, что тотъ оглядывается по сторонамъ.
-- Генералъ-майора Маевскаго, не задумываясь отвѣчалъ Лукинъ.
Тотъ равнодушно пожалъ плечами.
-- Здѣсь нѣтъ, проворчалъ онъ сквозь зубы и отвернулся.
-- Слушай, парень, сказалъ Лукинъ, вынимая изъ кошелька цѣлковый,-- Маевскій живетъ въ этой улицѣ, и я могу самъ его отыскать, да мнѣ времени нѣтъ. На, вотъ, возьми; завтра чтобы ты зналъ квартиру; я приду сюда въ три часа, слышишь?
-- Слушаю, сударь; до завтра найдемъ, какъ не найдти,-- отвѣчалъ дворникъ, снимая шапку.
Лукинъ поглядѣлъ съ минуту на домъ и отправился далѣе. "Это шалость, подумалъ онъ; но отъ-нечего-дѣлать и это годится. Все же не даромъ, по крайней мѣрѣ, ходилъ въ Милліонную; что-нибудь сдѣлалъ, и на завтра есть что-нибудь впереди;-- а сегодня довольно утаптывать мостовую, надо какъ-нибудь иначе время убить."
Онъ вышелъ на набережную, сѣлъ въ яликъ и велѣлъ ѣхать на острова. Тамъ, онъ бродилъ часовъ до шести, перебирая въ умѣ различные планы, сперва по Каменному, потомъ по Елагину, вышелъ на Стрѣлку, просидѣлъ тамъ минутъ пять, потомъ вернулся назадъ, и пошелъ на Крестовскій. Народу мало; сухіе листья шумятъ подъ ногой; дачи смотрятъ уныло, пустынно; но въ трактирахъ и около замѣтна еще довольно шумная жизнь. Въ одномъ изъ нихъ, ему подали скверный холодный обѣдъ, до котораго онъ едва дотронулся. Послѣ обѣда, онъ сѣлъ на воздухѣ, у берега, на скамью, закурилъ сигару и просидѣлъ такимъ образомъ часа два. На дворѣ была уже ночь, когда онъ собрался идти домой. Дорогой звуки оркестра отвлекли его въ сторону. Въ какомъ-то саду висѣли ряды цвѣтныхъ фонарей, и толпился народъ. Сквозь вѣтви кустовъ, виднѣлся ярко-освященный павильйонъ. Въ павильйонѣ сидѣла музыка, только-что отвалявшая какой-то модный галлопъ; вокругъ скамейки толпа, а дальше, за павильйономъ, трактиръ съ длиннымъ рядомъ свѣтящихъ оконъ, въ которыхъ чернѣютъ тѣни. Звенятъ тарелки, мелькаетъ прислуга съ подносами, мелькаютъ пестрыя шляпки дамъ, и молодецки загнутыя на бекрень фуражки офицеровъ. Стукъ сабель и шпоръ, запахъ сигаръ и пуншу, и смутный говоръ многихъ голосовъ,-- словомъ, осенній кутежъ въ полной формѣ. Лукинъ не любилъ этихъ праздниковъ; но сидя ночью, на берегу, онъ прозябъ и чувствовалъ нужду согрѣться. Къ тому же, ему хотѣлось увидѣть людей, хотѣлось выйдти хоть на минуту изъ той волшебной черты, которая отдѣляла его отъ всѣхъ. Онъ заплатилъ полтинникъ за входъ, пошелъ въ буфетъ и спросилъ себѣ чаю... Буфетъ, сосѣднія комнаты и общество, ихъ наполнявшее, все это было неслишкомъ чисто. Женщины, находившіяся тутъ въ довольно большомъ числѣ, имѣли весьма двусмысленный видъ; изъ мущинъ нѣкоторые казались совсѣмъ готовы, а нѣкоторые еще только навеселѣ. Изъ заднихъ комнатъ слышны были громкіе голоса и стукъ кіевъ на билліярдѣ. Лукинъ отошелъ въ сторонку и сѣлъ у отвореннаго окна. Подъ окномъ, на травѣ, стоялъ столикъ, вокругъ котораго нѣсколько человѣкъ мущинъ, повидимому коротко-знакомыхъ между собой, вели живой разговоръ. Между ними были два юнкера, одинъ офицеръ, и нѣсколько лицъ въ гражданскихъ костюмахъ. Большой подносъ съ бутылками и стаканами стоялъ на столѣ.
-- Что же наши дамы нейдутъ? сказалъ, посматривая вокругъ себя, одинъ изъ присутствовавшихъ, полный мущина лѣтъ тридцати съ румянымъ лицомъ и маленькими проворными глазками.
-- Это надо у васъ спросить, отвѣчалъ офицеръ:-- вы ихъ водили въ буфетъ.
-- Я ихъ оставилъ на двѣ минуты съ Ѳедоромъ Иванычемъ;-- Ѳедоръ Иванычъ кормилъ ихъ слоеными пирожками, и обѣщалъ сейчасъ привести. Ба! да вотъ онъ и самъ. Эй! Ѳедоръ Иванычъ! остановилъ онъ какого-то господина въ усахъ и въ очкахъ, который спускался съ крыльца.-- Ѳедоръ Иванычъ! Куда вы дѣвали Анну Егоровну съ Лизой?
-- Никуда; онѣ тамъ на диванѣ сидятъ съ какимъ-то шутомъ.
-- Съ кѣмъ?
-- Не знаю, право; чортъ его знаетъ кто онъ такой; должно быть ихъ старый знакомый; оборвышъ какой-то, поретъ имъ дичь, а онѣ себѣ держатся за бока, да хохочутъ какъ сумашедшія.
-- Да зачѣмъ вы ихъ тамъ оставили? Притащили бы ихъ сюда.
-- Легко сказать: притащили бы! подите-ка, сами попробуйте притащить. Анну Егоровну вы такъ угостили, что едва на ногахъ стоитъ, а Лиза та чуть глаза мнѣ не выцарапала, когда я хотѣлъ ее увести.
Всѣ засмѣялись. Рѣшились послать депутацію къ дамамъ.
-- А съ кавалеромъ что дѣлать? кто-то спросилъ.
-- А кавалеръ пусть убирается къ чорту.
Минуту спустя, въ сосѣдней комнатѣ послышался споръ и вслѣдъ за тѣмъ громкій хохотъ. Депутаты вернулись съ отвѣтомъ, что кавалеръ -- буянъ страшный; не хочетъ пустить ни Лизу, ни Анну Егоровну, и самъ не хочетъ къ чорту идти.
-- Да вы бы его за окошко выбросили, сказалъ одинъ изъ двухъ юнкеровъ..
-- Подите, попробуйте, былъ отвѣтъ.
-- Пойдемъ, Александръ.
-- Пойдемъ, отвѣчалъ офицеръ.
-- Эй, господа! Нѣтъ ли еще охотниковъ?
Все общество встало и цѣлою ватагой нахлынуло въ комнату. Комната эта, довольно тѣсная, выходила балкономъ въ садъ и набита была народомъ, большая часть котораго шла въ будетъ или шла изъ буфета, и шумъ, производимый этимъ движеніемъ, вмѣстѣ съ оркестромъ, игравшимъ въ саду, мѣшали разслушать явственно разговоръ, который шелъ въ уголку на софѣ, занятой двумя дамами съ ихъ знакомымъ. Дамы были довольно молоды, съ лица не дурны и нарядно одѣты; но отъ нихъ вѣяло ѣдкимъ букетомъ той сферы, въ которой они цвѣли. Рядомъ съ ними сидѣлъ, развалясь, съ грошовою сигаркой во рту и въ старой, измятой, шелковой шляпѣ, надвинутой ухарски на бекрень, ихъ кавалеръ. Это былъ маленькій, сухощавый, но коренастый и бойкій мущина съ большими, сверкающими глазами на выкатѣ, и съ массой густыхъ, всклоченныхъ, русыхъ волосъ на очень забавномъ лицѣ. Безпечная улыбка и ясный взоръ какъ-будто нечаянно встрѣчались на немъ съ слѣдами частыхъ попоекъ и буйныхъ ночей; а странная смѣсь дѣтскаго простодушія съ невыразимымъ безстыдствомъ мартышки, на зло густымъ бакенбардамъ, давала ему видъ школьника, только-что выбѣжавшаго на улицу и затѣвающаго какую-нибудь наглую шалость. Бѣлье на немъ было грязное: помятые воротнички изъ-за галстука выскакивали на авось, манишка растрепана; на жилетѣ висѣла оборванная пуговица; жиденькій сюртучокъ на распашку имѣлъ потертый ощипанный видъ; но всѣ эти явные недостатки костюма покрыты были лихимъ и молодецки самоувѣреннымъ видомъ, съ которымъ маленькій человѣкъ носилъ его на себѣ. Мысль о томъ, что онъ одѣтъ скверно, и что это ставитъ его ниже другихъ, казалось, не разу не приходила ему на умъ.
-- Анна Егоровна! Эхъ Анна Егоровна! говорилъ онъ, покачивая головой, одной изъ двухъ дамъ, которая только-что кончила хохотать.-- Ахъ, Анна Егоровна! послушайте вы моего совѣта да что вы смѣетесь-то? Смѣяться нечего, я вамъ не шутя говорю: выходите вы поскорѣе замужъ; да именно замужъ, замужъ! Надо спѣшить, а то будетъ поздно; вонъ ужь у васъ куриныя лапки пошли вокругъ глазъ.
Анна Егоровна посмотрѣла на него въ недоумѣніи, не зная шутитъ ли онъ, или серіозно говоритъ.
-- Нѣтъ, нѣтъ, совсѣмъ не шучу. Я серіозно вамъ говорю. Ломаться тутъ нечего; свой человѣкъ говоритъ, пріятель, другъ говоритъ... Чего тутъ! Мы съ вами не въ Смольномъ воспитаны; намъ вѣдь не въ первый разъ. Такъ вотъ послушайте вы меня. Мой вамъ совѣтъ: ищите скорѣе себѣ штатнаго мѣста; а то что толку въ этой цыганской жизни? Сегодня въ трактирѣ тутъ до зари промаячите; завтра въ Павловскомъ или въ Лѣтнемъ Саду; сегодня шампанскимъ нальютъ васъ до невозможности; завтра мозоли себѣ натрете,-- отплясывая канканъ гдѣ-нибудь на шершавомъ полу. Оно весело, спору нѣтъ; да вѣдь все это прахъ, суета!....
-- Суета! насмѣшливо повторила дама, сжимая и вытягивая свои румяныя губы.-- Смотрите, какую проповѣдь говоритъ! Что вы, въ монахи что ли хотите идти? Вы на себя посмотрите; вы-то что? Ужь нечего сказать -- хорошъ!
-- Хорошъ! хорошъ! повторила Лиза, смѣясь.
-- А что жь? чѣмъ не хорошъ? Да рѣчь-то не обо мнѣ. Мнѣ что? Съ меня это все какъ съ гуся вода; а вѣдь вы, Анна Егоровна, женщина, хрупкое существо; вамъ надо себя поберечь, надо подумать о будущемъ. Вотъ и сестрица тоже теперь подросла, вы ей примѣромъ должны служить... Знаете что? Хотите я васъ сосватаю?
Дамы опять засмѣялись.
-- Что жь! Сватайте пожалуй, отвѣчала Анна Егоровна.
-- Серіозно хотите?
-- Серіозно хочу.
-- Славная партія у меня для васъ есть, Анна Егоровна, солидный, зажиточный человѣкъ на примѣтѣ.
-- О! въ самомъ дѣлѣ?
-- Честію вамъ клянусь. Лѣтами, онъ правда, не такъ чтобы очень молодъ, а впрочемъ...
-- Что вы тутъ дѣлаете, mesdames? Пойдемте въ садъ къ нашимъ, васъ тамъ всѣ ждутъ, перебилъ высокій мущина въ модномъ плащѣ, съ лорнетомъ въ глазу, подходя къ нимъ вдвоемъ съ другимъ господиномъ. Это были два депутата. Анна Егоровна встала; но, посмотрѣвъ съ минуту на говорившаго, засмѣялась какимъ-то особеннымъ смѣхомъ и опустилась опять на диванъ.
-- Анна Егоровна предпочитаетъ сидѣть, ей тутъ спокойнѣе на диванѣ, замѣтилъ маленькій человѣкъ.
-- Васъ не спрашиваютъ, отвѣчалъ депутатъ, окинувъ его презрительнымъ взоромъ.-- Лиза, пойдемте.-- Онъ взялъ-было подъ руку другую изъ дамъ, но та проворно освободилась, сдѣлавъ при этомъ такое движеніе, что онъ отскочилъ шага два назадъ.
-- Оставьте меня; убирайтесь къ дьяволу!
-- Милостивый государь!-- вмѣшался опять маленькій человѣкъ.-- Оставьте въ покоѣ дамъ. Вы сами видите, что онѣ не хотятъ идти въ садъ. Онѣ предпочитаютъ мою компанію вашей; это кажется ясно.
-- Молчите, я съ вами не говорю.
-- А съ кѣмъ же вы говорите?
-- Не ваше дѣло.
-- Ого! Да что у васъ тутъ дѣловая-то часть, на откупъ,что ли взята?
-- Брось, Петръ Иванычъ, охота тебѣ вязаться, сказалъ другой депутатъ, стараясь увести товарища въ садъ.
-- Бросьте, Петръ Иванычъ, охота вамъ въ самомъ дѣлѣ вязаться! повторилъ маленькій человѣкъ, съ невыразимою насмѣшкой уставивъ глаза на высокаго господина.
-- Онъ пьянъ, сказалъ тотъ, брюзгливо пожавъ плечами.
-- Легко можетъ быть, отвѣчалъ кавалеръ.-- Смотрите, остерегитесь, бонъ-тонъ свой какъ бы не уронить... Того и гляди, выйдетъ исторія.
Депутаты шепнули другъ другу на ухо что-то, и въ ту де минуту ушли. Какой отчетъ дали они въ своемъ порученіи и какъ онъ былъ принятъ, это уже разказано. Общество встало и отправилось выручать своихъ дамъ, но въ самую ту минуту, какъ партія, сидѣвшая подъ окномъ, входила въ комнату съ одной стороны, Лукинъ вошелъ туда же съ другой. Сидя въ пяти шагахъ, за тонкою досчатою перегородкой, онъ слышалъ послѣднюю часть разговора, и голосъ, который звучалъ въ ней такъ звонко и смѣло, невольно привлекъ на себя его вниманіе. Ему показалось какъ-будто онъ прежде когда-то его слыхалъ.
-- Хмъ! Такъ и есть! шепнулъ онъ самъ про себя, усмхаясь, какъ только курчавая, небольшая фигурка съ измятой шляпой на бекрень попалась ему на глаза.-- Матюшка! Кому больше быть! Ахъ ты горе-богатырь! Мало ты на вѣку своемъ натерпѣлся!
Матюшка или точнѣе Борисъ Матюшкинъ былъ старый его знакомый. Они учились вмѣстѣ въ гимназіи, гдѣ Матюшкина очень любили товарищи, именно за такія черты, за которые его не терпѣло начальство. Послѣднее чувство расло, по мѣрѣ того какъ предметъ его вырасталъ, проявляя себя различными столкновеніями и наконецъ разразилось. Изъ передпослѣдняго класса Матюшкинъ былъ выгнанъ за какую-то шалость, послѣ чего Лукинъ рѣдко встрѣчалъ его.
Едва успѣлъ онъ узнать эту особу, какъ въ грязныхъ стѣнахъ увеселительнаго заведенія началась одна изъ тѣхъ дикихъ сценъ, которыя очень не рѣдко случаются въ подобныхъ мѣстахъ.
-- Гдѣ эта бестія? громко спросилъ одинъ изъ двухъ юнкеровъ, замѣтно нагрѣтый шампанскимъ.
-- А вотъ, честь имѣю рекомендовать, отвѣчалъ господинъ съ лорнетомъ въ глазу, указывая на Матюшкина.
Человѣкъ семь, съ военною силой впереди, подошли къ той софѣ, гдѣ находились двѣ дамы и ихъ кавалеръ. Послѣдній сидѣлъ, развалясь съ окуркомъ сигары во рту и съ прищуренными глазами. Онъ чуялъ грозу; но одна только бровь его, какъ-то забавно приподнятая, могла служить признакомъ, что онъ не совсѣмъ спокоенъ насчетъ результата.
-- Это вы не пускаете дамъ идти въ садъ? спросилъ юнкеръ, откинувъ голову и подходя къ нему съ самымъ зловѣщимъ видомъ.
-- Я!... Да развѣ я ихъ держу? Я не держу; могутъ идти куда вздумаютъ. Я только насильно тащить не позволю.
Густая толпа народу, чуя скандалъ, нахлынула изъ сосѣднихъ комнатъ. Анна Егоровна, не трогаясь съ мѣста, съ безсмысленною улыбкой смотрѣла на происходившее; но Лиза, испуганная, вскочила съ софы.-- Анюта, смотри, они хотятъ его бить! шепнула она сестрѣ, и догадка ея казалась близка къ оправданію.
-- Ты не позволишь? Ты? да я тебя въ комокъ сверну, оборвышъ поганый! задорнымъ теноромъ вскрикнулъ юнкеръ, подскакивая со сжатыми кулаками. Но Матюшкинъ былъ опытный человѣкъ, онъ мигомъ спрыгнулъ съ дивана и сталъ на безопасное разстояніе.
-- Вы, кажется, силу хотите пробовать? сказалъ онъ, швырнувъ сигару подъ стулъ.-- Что жь, я не прочь; да только васъ семеро, со всѣми за разъ неловко, а не угодно ли кому-нибудь одному?
-- Катай его! Нечего тутъ разсуждать, сказалъ кто-то сзади.
Три человѣка бросились разомъ на маленькаго героя, но въ ту же минуту и противъ всякаго ожиданія, одинъ изъ нихъ полетѣлъ, сбитый съ ногъ ударомъ сильной руки, а двое другихъ отскочили. Женщины взвизгнули, нѣсколько постороннихъ бросилось разнимать. все сбилось и спуталось, въ общей сумятицѣ слышны были разные голоса... "Катай его..." "Охъ!" "Стойте, куда вы? это не онъ, другой ударилъ, другой!.." "Господа, это мерзость! это кабакъ!.." "Бросьте, уйдемъ!" "Какъ бросить! да онъ разбилъ его въ кровь!.... надо ему всѣ кости переломать!" -- "Да кому? Говорятъ тебѣ это не онъ." -- "Какъ не онъ? Кто же?" "Кто?" "Развѣ ты не видалъ? Вонъ этотъ чорный, плечистый; вонъ, вонъ проходитъ въ дверяхъ!" -- "Стой! Стой! Держите его! Бутягинъ! Волковъ! держите!".... "Идемте за нимъ, господа; этого такъ нельзя пропустить..." Къ первымъ виновникамъ драки пристало еще нѣсколько лицъ, большею частью военныхъ, и всѣ они вмѣстѣ яростно кинулись въ садъ, но густая толпа, валившая имъ на встрѣчу, замедлила ихъ движеніе, а минуту спустя, когда эта шайка успѣла выбиться на просторъ, она не нашла уже никого. И маленькій и большой оба исчезли какъ дымъ. Въ саду и въ комнатахъ между тѣмъ бродили странные слухи. Дѣло, какъ оно было, видѣли очень немногіе, да и тѣ не могли хорошенько понять, что такое случилось. Одни увѣряли, что это былъ Англичанинъ, притравленный, кровный боксеръ, котораго напоили въ буфетѣ и который одинъ въ состояніи избить въ пуддингъ дюжины двѣ обыкновенныхъ людей. "Да зачѣмъ онъ вмѣшался?" "А такъ, онъ видите рутинеръ, инстинктивно не можетъ терпѣть отступленія отъ законовъ того, что у нихъ называется честною игрой. Это все то же, какъ вотъ, я вамъ разкажу, у одного изъ моихъ знакомыхъ былъ водолазъ, такъ тотъ купаться ему не давалъ. Какъ только увидитъ бывало въ водѣ, такъ тотчасъ за нимъ и ловитъ за волосы, чтобы вытащить на берегъ." Но многимъ не нравилось это объясненіе; съ патріотической точки зрѣнія его находили неправдоподобнымъ, и толковали о шайкѣ воровъ, одѣтыхъ будто бы въ разное платье и затѣвающихъ драку нарочно, чтобы въ свалкѣ очистить карманы. Цѣлый часъ послѣ того, какъ все уже стихло, и публика снова усѣлась и музыка снова играла какой-то маршъ, квартальный съ городовымъ, какъ водится опоздавшіе, ходили еще въ саду и въ трактирѣ, съ встревоженнымъ видомъ осматривая пустыя дорожки и заднія комнаты, и дѣлая видъ, какъ будто бы ищутъ кого.
Но тотъ или тѣ, кого они могли бы найдти, въ ту пору были уже далеко.
Прежде чѣмъ въ свалкѣ успѣли хватиться откуда пришелъ ударъ, Лукинъ, который нанесъ его, протолкался и вышелъ въ садъ, а изъ саду на пыльную, загородную дорогу. Погони не было; онъ это зналъ, и потому шелъ тихо, не торопясь, какъ вдругъ услыхалъ, что кто-то за нимъ бѣжитъ.
-- Постойте, постойте, эй! какъ васъ? Да дайте же хоть спасибо сказать!
Лукинъ обернулся.
-- Матюшкинъ, ты?
-- Я самъ, клянусь Богомъ, я самъ!
Матюшкинъ догналъ его на углу, подъ окномъ какой-то лавчонки, изъ котораго тусклый лучъ свѣта падалъ на нихъ обоихъ.
-- Знакомый! Знакомый!.. Вотъ славная штука! Дайте-ка посмотрѣть... ей Богу знакомый! твердилъ онъ, схвативъ его за руки и стараясь вглядѣться...-- Ба! ба! ба! Ахъ, я оселъ! Скажите, совсѣмъ ослѣпъ!.. Лукинъ! товарищъ, другъ дорогой! Какъ это я не узналъ! Впрочемъ, по правдѣ сказать, я видѣлъ только одну спину; а по спинѣ не всякаго различишь. Я, знаешь, какъ эта солдатчина на меня кинулась, норовилъ промежь нихъ нырнуть, глядь, а тутъ сзади кто-то какъ хватитъ съ плеча; такъ даже подъ сердцемъ ёкнуло, думалъ въ меня. Анъ нѣтъ, не въ меня. Смотрю: летитъ одинъ кувыркомъ, а другіе опѣшили. Только тогда догадался назадъ посмотрѣть. Вижу, кто-то работаетъ въ свалкѣ локтями, направо, налѣво, такъ все и пятится въ сторону. А! значитъ вотъ онъ молодчикъ-то гдѣ! Ну, думаю, чорта я стану тутъ дожидаться? Лучше скорѣй за нимъ, можетъ и я ему еще пригожусь. А тутъ кутерьма такая кругомъ пошла, на меня уже никто и не смотритъ кричатъ, на тебя указываютъ другъ другу. Я шмыгъ, да насилу пробился; народъ такъ и валитъ на встрѣчу, всѣ въ двери, ты одинъ изъ дверей, только поэтому и узналъ. Да покуда я до крыльца добраться успѣлъ, ты былъ ужь въ концѣ аллеи, у самаго выхода, такъ что я долженъ былъ за тобою бѣгомъ...
Матюшкинъ такъ запыхался, что больше не могъ говорить.
-- Ты въ городъ? спросилъ Лукинъ.
-- Да, въ городъ.
-- Ну, если такъ, то вмѣстѣ идемъ.
Они отправились рядомъ.
-- Жаль; что мы остальныхъ не отдули, замѣтилъ маленькій человѣкъ.
-- Нашелъ о чемъ сожалѣть! Ахъ, ты побѣдная голова! Скажи слава Богу, что насъ не прибили. Ихъ тутъ было съ полдюжины. Хватись только во время, да они могли бы насъ такъ угостить, что на обоихъ бы, вдоволь пришлось.
-- На насъ обоихъ? Желалъ бы я посмотрѣть! Дай-ка ты мнѣ на четверть часа свои плечи, да я бы...
-- Да, ты бы ихъ въ славномъ видѣ мнѣ воротилъ! Хочешь, вернемся, попробуемъ чья вывезетъ?
Матюшкинъ захохоталъ.
-- А что, шутки въ сторону, вѣдь ты пожалуй пойдешь, я тебя знаю. Ахъ, золотой человѣкъ! Люблю я такихъ людей! Другъ! Пріятель! Дай руку, будь я подлецъ, если я эту услугу забуду. На, бери меня всего, какъ я есть; дѣлай со мной, что хочешь, въ огонь и въ воду готовъ за тебя! Чего смѣешься? Ей Богу пойду, я отъ души говорю. Попробуй скажи: чего хочешь? Хочешь сейчасъ брошусь съ мосту въ рѣку? Хочешь вонъ этому полицейскому въ рожу дамъ?
-- Да полно дичь-то пороть. Ну, что мнѣ въ томъ проку, что онъ тебя въ будку возьметъ или что ты окунешься въ водѣ? Скажи-ка лучше, съ тобою часто такія продѣлки бывали?
-- Часто не часто, а правду сказать, случалося раза три.
-- Ну и что жь, всякій разъ также легко съ рукъ сходило?
Матюшкинъ замялся.
-- Случалось, что и сойдетъ, ну а иной разъ... того...
-- Что это значитъ, того?
-- Да такъ, того, потреплютъ маленько... Конечно, и я на руку охулки не клалъ, прибавилъ онъ, гладя себѣ бакенбарды.-- Я бъ и сегодня въ долгу у нихъ не остался, еслибы на то пошло.
Лукинъ покачалъ головой.
-- Ну, братъ, я вижу, ты мало перемѣнился съ тѣхъ поръ какъ въ гимназіи, на скамейкѣ сидѣлъ.
-- Да съ чего мнѣ мѣняться-то? Худъ ли, хорошъ ли, какъ Богъ сотворилъ, таковъ я и есть.
-- Да, это само собой разумѣется. Ну, а скажи пожалуста, что за женщины это были, изъ-за которыхъ у васъ вышелъ споръ? Онѣ, кажись, немножко того...
-- Нѣтъ, не немножко, а очень того...
-- Ты съ ними знакомъ?
-- Я съ кѣмъ незнакомъ! Что дѣлать, братецъ! Съ моими средствами къ свѣтскимъ барынямъ и не суйся, у нихъ тамъ претензіи разныя. Фракъ чтобъ сшитъ былъ по модѣ, въ обтяжку; штрибки чтобы были во всю подошву, перчатки чтобъ были и днемъ и ночью у тебя на рукахъ, да еще чтобъ и чистыя были... гдѣ мнѣ за всѣмъ этимъ утоняться! Я человѣкъ простой, живу на мѣдныя деньги; а женщинъ и общество тоже люблю. Аппетиты, потребности разныя, все это также какъ у другихъ. Только я не брюзгливъ. Мнѣ что за дѣло какая она тамъ такая, я ей не судья. На мой вкусъ: чѣмъ проще баба, тѣмъ лучше. У этихъ по крайности все на лицо, всѣ грѣхи на показъ, а чего и невидно такъ догадаться легко, а у тѣхъ, у приличныхъ... поди разбери, что она тамъ подъ кружевомъ прячетъ, такъ можетъ, что и похуже еще откопаешь. Вотъ оно что. Да вотъ Анна Егоровна напримѣръ..
-- Хмъ! это та, у которой лиловая шляпка была на бекрень?..
-- Да; ну, она, правду сказать, сегодня немножко лизнула; да мнѣ до этого что? Развѣ я пьянъ никогда не бывалъ? Мнѣ что за дѣло, какъ тамъ у ней шляпа торчитъ? Хоть задомъ ее напередъ надѣнь... Я знаю одно. Три года тому назадъ, какъ я въ горячкѣ лежалъ... въ кою пору, бывало, товарищъ-художникъ на пять минутъ забѣжитъ; одинъ, ни души возлѣ; не кому бы напиться подать, кабы не она. Ну, а она, спасибо ей, не забыла. И доктора привела, и сама разъ пять на день, бывало, ко мнѣ забѣжитъ; все, что нужно, своими руками сдѣлаетъ. А въ ту пору, ей было всего двадцать три; такъ вотъ оно, сердце-то, поди-тка такихъ поищи! Скажутъ, шлюха... оно пожалуй и такъ, да шлюха-то эта, по моему, лучше пяти графинь.
-- А ты почемъ знаешь графинь?
-- Какихъ тамъ графинь! Мнѣ что за дѣло до нихъ; я такъ, для примѣра, сказалъ.
-- Скажи, пожалуста, ты съ художниками знакомъ? Что, ты ужь самъ не малюешь ли чего?
-- Какъ же, братецъ. Я вотъ уже пятый годъ въ Академіи занимаюсь. Чѣмъ-нибудь надо же промышлять. Уроки имѣю, портреты пишу съ купцовъ на заказъ.
-- Что жь они много тебѣ даютъ?
-- Купечество-то?
-- Ну да, за портреты и за уроки?
-- Кой чортъ, много. До обморока торгуются, подлецы. Иной разъ, конечно, бываетъ копѣйка въ карманѣ; да какъ заплатишь долги, останется малость такая, что и беречь ужь какъ-то смѣшно. Въ одну недѣлю съ друзьями пропьешь, а тамъ опять мѣсяца три на кредитъ. Чайкомъ въ прикуску, да ломтикомъ чернаго хлѣба питаешься. Бумагу, краски, карандаши, все въ долгъ; ночуешь въ нетопленой комнатѣ, а днемъ въ классахъ или къ кому-нибудь изъ художниковъ погрѣться зайдешь...
-- Ну, а другихъ знакомыхъ, кромѣ художниковъ, у тебя много?
-- Да, есть. Съ актерами я большой пріятель, со швейками тоже.
-- А съ студентами ты знакомъ?
-- Нѣтъ. Есть тамъ, правда, нѣсколько человѣкъ, нашихъ старыхъ товарищей-гимназистовъ, да все это важно ужь слишкомъ стало съ тѣхъ поръ, какъ при шпагѣ; въ чиновники, въ бары глядитъ. А я, видишь, вонъ какъ одѣтъ. Вонъ, теръ-десіеномъ рукавъ замазанъ. Шинелишка, тоже, что зимой носишь, не слишкомъ казиста; купилъ на толкучкѣ подержанную за тридцать рублей... такъ вотъ, они ужь и знаться со мной не хотятъ. Идетъ, понимаешь ли, въ треуголкѣ, морскимъ офицеромъ такимъ глядитъ, да какъ встрѣтитъ тебя, тотчасъ глаза куда-нибудь въ сторону, приметъ такой разсѣянный видъ, точно и не замѣтилъ... А мнѣ-то что до него? Мнѣ на такихъ пріятелей наплевать!.. То-есть я это такъ говорю... я не хотѣлъ...
Матюшкинъ опять замялся.
-- Ты меня извини, Лукинъ, я совсѣмъ и забылъ, что ты самъ...
-- Ничего, братецъ, я ужь болѣе не студентъ, да если хочешь, то даже и не Лукинъ.
-- Какъ такъ?
-- А такъ; дѣло вотъ видишь какого рода. Въ прошедшемъ мѣсяцѣ умеръ отецъ, и по смерти оставилъ долговъ тьму-тьмущую, то-есть не то чтобы занялъ да не отдалъ, нѣтъ, онъ былъ честный баринъ; а такъ, взысканія разныя, кляузы, счеты аптекарскіе на него навели, и все это требуютъ теперь отъ меня. А у меня капиталецъ въ карманѣ есть небольшой; жидамъ этимъ весь отдать, самъ безъ гроша останешься. Вотъ оно дѣло-то и выходитъ, что я отъ нихъ прятаться долженъ, а они меня ищутъ; по всей Россіи съ собаками ищутъ и сюда въ Петербургъ дали знать.
-- Вотъ подлецы! Раз...
-- Да, подлецы; а что съ ними сдѣлаешь! По закону, они имѣютъ право. Такъ вотъ, братъ, я нечего-дѣлать студентскій мундиръ свой по боку, да и отцовскую фамилію вмѣстѣ съ нимъ. Фамилію, впрочемъ, на время, покуда тревога пройдетъ.
-- Хмъ! понимаю. Ну, братъ, я тебѣ скажу, ты молодецъ! Штуку лихую удралъ. Да какже? Какъ же тебя теперь-то зовутъ?
-- А такъ же, какъ звали, только короче.
-- Какъ такъ короче?
-- Такъ. Прежде я былъ Григорій Алексѣичъ Лукинъ, а теперь просто Григорій Алексѣевъ.
-- Ха! ха! ха! Лукина по боку! Просто Григорій Алексѣевъ! Ну, а какъ же по батюшкѣ?
-- А такъ же. Григорій Алексѣевичъ Алексѣевъ, вотъ-те и все.
-- Браво! И пашпортъ фальшивый досталъ?
-- На что мнѣ фальшивый? У меня есть въ деревнѣ сосѣдъ, близкій родственникъ, Алексѣевъ; а зовутъ его Алексѣй Никитичъ, и есть у него сыновья: одинъ -- Алексѣй, другой -- Павелъ, третій -- Григорій. Теперь понимаешь? Григорью-то пашпортъ его зачѣмъ? Онъ тамъ, въ деревнѣ своей, безъ виду можетъ прожить хоть сто лѣтъ. Понимаешь? Вотъ онъ мнѣ видъ-то свой и ссудилъ.
-- Брависсимо! Вотъ что называется начисто всѣхъ надулъ. Только смотри, братъ, ухо держи востро. Узнаютъ, такъ можетъ достаться.
-- Кой чортъ узнаетъ? Ты развѣ узналъ?
-- Узналъ, божусь Богомъ, узналъ.
-- Полно врать. Смотрѣлъ минутъ пять носомъ къ носу, да и то уже послѣ, какъ я сказалъ... Ну, смотри же, Матюшкинъ, чуръ, ни гугу! Трезвый, я знаю, что ты товарища не продашь, объ этомъ и говорить не стоитъ; да только съ пьяныхъ-то глазъ, ради Бога, ты какъ-нибудь не сболтни.
-- Что за вздоръ! Развѣ я баба, чтобъ языкомъ своимъ не владѣть?
-- То-то же, помни, что я сказалъ; на носокъ себѣ заруби.
-- Не бойся; я съ тѣхъ поръ, какъ на свѣтѣ живу, ни разу еще никого не впуталъ въ бѣду.
-- Ну, баста! Объ этомъ нечего больше говорить. Четверть одиннадцатаго; я находился сегодня вдоволь и ѣсть до смерти хочу. Садись, поѣдемъ ко мнѣ.
Онъ кликнулъ пустую коляску, которая шагомъ плелась мимо нихъ, и они поскакали.
Лукинъ былъ въ духѣ. Скука его исчезла. Тысячи плановъ, тысячи разныхъ затѣй бродили въ его головѣ. Случай какъ будто подслушалъ его желанія и быстро вывелъ его за порогъ карантина, въ которомъ онъ былъ до сихъ поръ заключенъ. Матюшкинъ, конечно, находка сама по себѣ не очень блестящая, но обстоятельства дѣлали ее драгоцѣнною. Теперь онъ былъ уже не одинъ; онъ нашелъ себѣ точку опоры и ловкій рычагъ внѣ собственнаго лица, съ которымъ опасно было соваться впередъ. Матюшкинъ былъ бойкій, толковый и преданный человѣкъ. Онъ сдѣлаетъ для него все, что нужно. Онъ будетъ первою ступенью въ той крѣпкой позиціи, которую онъ хотѣлъ штурмовать. Но надо, конечно, чтобъ онъ не остался въ накладѣ; надо, чтобъ онъ награжденъ былъ сполна за все, чего Лукинъ ждетъ отъ него. А это не трудно. Начало уже положено: онъ выручилъ его изъ бѣды, онъ спасъ его отъ такой переборки, въ которой не только рукавъ, запачканный теръ-де-сьеномъ, а вмѣстѣ и весь костюмъ его съ бакенбардами и съ усами и съ прочими какъ искусственными, такъ и природными принадлежностями, могли пострадать жестоко. Но этого мало. Лукинъ зналъ хорошо, что пріятель его любитъ кутнуть, но что карманъ его пустъ, что онъ нуждается очень во многомъ; и вотъ, онъ рѣшился, вопервыхъ, на славу его угостить.
Квартира его была на фонтанкѣ, между Измайловскимъ и Обуховымъ мостомъ. Третій этажъ, двѣ чистыя, свѣтлыя комнаты, окошками на рѣку, удобная мебель, обои, гардины, каминъ. Какъ только успѣли они войдти, и мальчикъ-лакей зажегъ свѣчи, хозяинъ тотчасъ же отдалъ ему всѣ нужныя приказанія.
-- Слушай, Вася; вотъ видишь, я гостя съ собой привелъ: надо намъ пиръ задать; такъ ужь ты постарайся. Вотъ деньги; сейчасъ же бѣги бѣгомъ къ кухмистеру. Чтобъ ужинъ на двухъ готовъ былъ духомъ; да не какой-нибудь жиденькій, постный, а чтобы бы было за что спасибо сказать. Баринъ, молъ, именинникъ сегодня, гостей принимаетъ; самое лучшее, что только можетъ достать, все чтобы было тутъ. Да скажи, чтобъ прислалъ отъ себя человѣка съ приборомъ со всѣмъ, слышишь ли?
-- Слушаю, сударь.
-- А отъ кухмистера ты бѣги въ фруктовую лавку; знаешь, тамъ, за мостомъ?
-- Знаю-съ.
-- Тутъ же и винный погребъ внизу. Въ лавкѣ возьми икры и швейцарскаго сыру, а въ погребѣ... въ погребѣ ты купи три бутылки вина. Матюшкинъ, какого хочешь заказывай.
Матюшкинъ слушалъ, облизываясь, да пощелкивая языкомъ. Желудокъ его предчувствовалъ страшное наслажденіе.
-- Все равно, какого; я всякое пью.
-- Шампанское любишь?
-- Люблю, чортъ возьми! адски люблю!
-- Ну, хорошо; возьми три бутылки шампанскаго. Ну а еще чего? Не хочешь ли портеру?
-- Хочу, братецъ, очень хочу!
-- Слышишь, Вася? Три бутылки шампанскаго, да одну портеру. Смотри, не забудь. Вели при себѣ уложить въ корзинку, вмѣстѣ съ икрою и съ сыромъ, и тотчасъ неси сюда. Ну, ступай, живо, бѣгомъ!
Мальчикъ кинулся со всѣхъ ногъ, и минутъ черезъ десять вернулся, исполнивъ всѣ данныя порученія. Вмѣстѣ съ нимъ пришли отъ кухмистера двое. Столъ былъ накрытъ, каминъ затопленъ, бутылка портеру выпита еще до ужина. Вслѣдъ за ней появилось шампанское, подали супъ, и ужинъ пошелъ своимъ чередомъ. Матюшкинъ, вниманіе котораго долго поглощено было исключительно тарелкою и стаканомъ, на первыхъ порахъ велъ себя очень чинно; но пять или шесть бокаловъ шампанскаго привели его вдругъ въ неистово-шумное и веселое настроеніе духа. Шутки и выходки брызнули изъ него, какъ пѣна изъ полуоткупоренной бутылки.
-- Чудо! прелесть! великолѣпіе! кричалъ онъ въ неудержимомъ восторгѣ, глотая шипучую жидкость.-- Ощущеніе ни съ чѣмъ въ мірѣ несоизмѣримое. Эй! Васька! Поди сюда, собачій сынъ!
Мальчикъ пришелъ.
-- Знаешь ли ты... поди сюда, ближе... стань здѣсь... знаешь ли ты, гдѣ раки зимуютъ?
-- Никакъ нѣтъ-съ, отвѣчалъ тотъ, косясь на тарелку съ Фруктовымъ желе, въ серединѣ котораго горкой наложено было варенье.
-- Куда ты глядишь, мошенникъ? Ты думаешь, тамъ? А вотъ и не тамъ. Смотри сюда: видишь, вонъ они гдѣ зимуютъ.-- Онъ щелкнулъ ножомъ по бутылкѣ.-- А какъ ихъ изъ норки на чистую воду выводятъ, знаешь?
-- Знаю-съ, отвѣчалъ Васька.
-- А нутка, выведи, покажи.
Бойкій мальчикъ взялъ въ руки бутылку и налилъ въ пустой бокалъ.
-- Молодецъ! Будетъ прокъ... на, пей!
-- Полно, къ чему ты его балуешь? сказалъ Лукинъ.
-- Оставь, братецъ, не мѣшай. Я хочу его поучить; не бось, не испорчу. Пей, говорятъ тебѣ!
Васька хлѣбнулъ.
-- Ну, что? Каково?
-- Нѣтъ-съ, не кисло-съ.
-- Что жь, хорошо?
-- Хорошо-съ.
-- А нутка, хлѣбни еще... Стой! стой! Что это ты кучу какую выпилъ? Подай назадъ половину... подай сейчасъ, говорятъ тебѣ, плутъ!
-- Нельзя-съ; назадъ не хочетъ идти.
-- Не хочетъ? Ну такъ пошли курьера въ догонку, чтобъ воротилъ.
Васька хватился было опять за рюмку, но Лукинъ, которому шутка эта не нравилась, стукнулъ пальцами по столу и велѣлъ ему идти вонъ.
-- Эхъ, братецъ, ну зачѣмъ ты его услалъ? Я бы его разомъ выучилъ пить.
-- Очень нужно!
-- Еще бы не нужно! Онъ бы тутъ же, съ мѣста не трогаясь, высказалъ намъ всю душу, все, что въ немъ есть. Какъ знать, можетъ-быть, въ этомъ щенкѣ великій человѣкъ кроется. А пьянымъ не напоишь, ничего не узнаешь. Подъ спудомъ гаснетъ огонь; мелочи, дрязги будничныя давятъ къ землѣ. Великіе люди всѣ это понимали, всѣ этимъ путемъ узнали свое призваніе, и отъ этого всѣ были горькіе пьяницы. Я самъ давно бы за это принялся, чтобы себя разузнать, да жаль, денегъ нѣтъ. А вотъ, подожди, когда-нибудь въ добрый часъ, самъ съ средствами соберусь, увидишь, какую штуку выкину, всѣхъ удивлю. Запоемъ запью, на цѣлый мѣсяцъ запрусь у себя; картину такую имъ напишу, что разомъ первую золотую дадутъ. Въ Римъ уѣду... оттуда пришлю сюда на профессора...
-- Хорошъ ты будешь профессоръ!
-- А ты какъ думаешь? Профессоръ буду такой, что всѣ ко мнѣ перейдутъ. Другъ и товарищъ буду съ учениками... всю академію съ круга спою. Я врагъ педантскимъ системамъ и деревянному стилю! Я школу свою особую заведу, школу естественной непосредственности. Все нараспашку! Всѣ пробки вонъ! Все, что въ печи, то и на столъ мечи!... Я имъ покажу, что значитъ художникъ!
-- А что? спросилъ, усмѣхаясь Лукинъ.-- Нельзя ли мнѣ по секрету открыть?
-- Художникъ... Слушай, братъ, художникъ, это -- младенецъ, голубь душой. Ни къ чему не причастенъ, ни съ чѣмъ не знакомъ; глупъ, простъ до пошлости; во всемъ выливается весь, цѣликомъ, всему отдается сполна, себя не жалѣя; не мыслитъ, не разсуждаетъ, живетъ безсознательно, со дня на день, съ часу на часъ, съ руки прямо въ ротъ.
-- Тьфу, гадость какая! Да это какой-то юродивый! Какой-то баранъ! идіотъ!
-- Постой, постой, больно прытокъ! Это все такъ, юродивый, идіотъ съ одной стороны, да съ другой-то вѣдь это змѣя подколодная, ехидна, хитеръ какъ бѣсъ... все видитъ насквозь, все знаетъ заранѣе наизусть; все пережилъ, перечувствовалъ и отвѣдалъ, и послѣ на все наплевалъ. Своя жизнь наскучила, онъ чужою живетъ; десять тысячъ всякаго рода жизней въ одну минуту сожретъ и все еще голоденъ, все ему мало!.. Въ своей шкурѣ тѣсно, вотъ онъ, каналья, въ чужую ползетъ; сокъ-то весь высосетъ, а кожицу шлепъ за окошко...
-- Матюшкинъ! помилуй, да это вампиръ!
-- А ты думалъ какъ? Да, братецъ, да, художникъ вампиръ, и нѣтъ, братецъ, нѣтъ не вампиръ! Художникъ -- это змѣя и голубь, младенецъ и бѣсъ... и все это смѣшано въ немъ, какъ бѣлила съ олонецкою костью, въ скромненькій, сѣренькій полутонъ... Художникъ -- это Матюшкинъ... Матюшкинъ свинья, бездѣльникъ, пьяница, мотъ, оборванецъ! и Матюшкинъ -- великій человѣкъ! Матюшкинъ -- геній, профессоръ Санктъ-Петербургской Академіи художествъ, надворный совѣтникъ и кавалеръ! Уррра!
Онъ вскочилъ съ бутылкой въ рукахъ на стулъ и сталъ лить вино себѣ прямо въ горло. Лукинъ хохоталъ, держась за бока.
За выходками пошли разказы и анекдоты, за анекдотами цѣлыя представленія. Было ужь два часа пополуночи; остатки ужина только что вынесли вонъ; Матюшкинъ только что кончилъ какой-то разказъ, его разбирало. Въ неудержимомъ порывѣ, придвинувъ къ комоду стулъ, онъ вскочилъ на него и началъ разыгрывать дикую сцену.
Натурщикъ, парень лѣтъ за сорокъ, мѣщанинъ, съ краснымъ носомъ, съ обрюзглою рожей и съ маленькими, подслѣповатыми глазками, позируетъ въ мастерской старичка-живописца, который, за недостаткомъ женской натуры, пишетъ съ него фигуру Евы въ раю. Старикъ поставилъ его въ граціозную позу, а самъ сидитъ у холста и работаетъ очень усердно. Но онъ не доволенъ, онъ сердится и ворчитъ, потому что натурщикъ пришелъ къ нему пьяный, съ трудомъ стоитъ на ногахъ, безпрестанно мѣняя позу; зѣваетъ, потягивается, икаетъ, смѣется, прищуря глаза и дѣлая глупую рожу; почесываетъ украдкой то спину, то локоть, то голову; наконецъ, дремлетъ, раскачиваясь съ большою опасностію полетѣть и опрокинуть картину; а старичокъ, съ очками на лбу, уткнувъ носъ въ работу, читаетъ ему мораль и безпрестанно его поправляетъ.
-- Кисточку, кисточку, Сенька, поженственнѣе, помягче... да что это палецъ-то у тебя какъ распухъ? Валялся гдѣ-нибудь, бестія, на мостовой... вишь синяки-то какіе наколотилъ на вискахъ!
Сенька фыркаетъ и третъ себѣ локоть, который тоже распухъ.
-- Охота вамъ, Осипъ Григорьичъ, съ этой скотины писать! говоритъ ученикъ, присутствующій при работѣ.-- Какую изъ него Еву сдѣлаешь? Вѣдь въ немъ отъ Евинаго-то рода только и есть что грѣхъ.
-- Хмъ, грѣхъ! ворчитъ старикъ, занятый своимъ дѣломъ... Грѣхъ!.. Много ты смыслишь, молокососъ!.. А линіи-то какія? А тонъ?.. Сенька, не спи, подлецъ. (Сенька потягивается и зѣваетъ.) Смотри, вонъ, вишь, по торсу-то отъ плеча, вишь выгибъ какой идетъ!.. Женственно, нѣжно!..
-- Тьфу, пакость! шепчетъ отплевываясь молодой человѣкъ.
-- Ахъ ты, глупецъ, глупецъ. Да тебѣ женщину-то поставь, такъ ты и двухъ мазковъ по холсту не сдѣлаешь, весь тутъ растаешь...
-- Вы не я, Осипъ Григорьичь, ваши лѣта не тѣ. Неужто и вы растаете?
-- Растаю! Какъ же, такъ вотъ я тебѣ и растаялъ... Ай Сенькаі Сенька! Ахъ, бестія! Ахъ, подлецъ!..
Сенька, который уснулъ, летитъ съ подмостковъ внизъ головой и роняетъ картину.
Спрыгнувъ со стула. Матюшкинъ началъ плясать, потомъ запѣлъ во все горло, потокъ легъ на полъ, и сталъ представлять какъ Англичанинъ плаваетъ на шесть манеръ; потомъ какъ онъ катается на конькахъ, потомъ какъ ѣздитъ верхомъ и т. д. Съ полчаса еще длилась потѣха. Лукинъ хохоталъ до упаду; наконецъ онъ и самъ началъ чувствовать, что становится пьянъ. Матюшкинъ совсѣмъ былъ готовъ. Косматые волосы длинными клочьями висѣли у него на глазахъ; изъ-подъ клочьевъ глаза смотрѣли безумно съ какимъ-то особеннымъ напряженіемъ, какъ будто сбираясь выскочить изъ орбитъ. Васька, который въ передней доѣдалъ всѣ остатки отъ ужина и допивалъ аккуратно подонки отъ всѣхъ бутылокъ, былъ тоже пьянъ и успѣлъ ужь разбить двѣ тарелки. Пора было кончить кутежъ. Вдругъ ему въ голову пришла какая-то мысль.
-- Эй! Матюшкинъ! Матюшкинъ! сказалъ онъ, кидаясь къ нему и хватая его за рукавъ.--Матюшкинъ! Ты знаешь меня?
-- Знаю, чортъ тебя побери! Еще бы не знать!
-- А ну-ка, скажи, какъ зовутъ?
-- Какъ зовутъ? Ха! ха! ха! Зовутъ тебя... тссъ! ни гугу!... Хмъ! вотъ оно что! Хмъ! понимаю... Значитъ нельзя, не должно; ну такъ и нечего говорить...-- Онъ вдругъ опомнился и сталъ тереть себѣ лобъ; потомъ взглянулъ на пріятеля очень серіозно.-- Не бойся, братъ, Алексѣичъ, сказалъ онъ:-- Матюшкинъ часто бываетъ пьянъ; на этотъ счетъ грѣшенъ... но выдать товарища... Н-никогда!.. Хмъ! Такъ-то-съ. Да, это такъ, въ этомъ не сомнѣвайся, пожалуста... Н-не сомнѣвайся, чортъ побери!..
Съ минуту, онъ бормоталъ еще что-то невнятно себѣ подъ носъ, потомъ опрокинулся на диванъ и заснулъ мертвымъ сномъ.