Все сбылось какъ по писанному. Свадьба была отпразднована въ декабрѣ, и помѣщикъ М* пилъ шампанское за здоровье молодыхъ, и молодые уѣхали въ Петербургъ и пріѣхали назадъ въ Троицкое: Левель въ отставкѣ, съ чиномъ полковника, Маша съ доброю надеждой на повышеніе въ чинъ болѣе скромный конечно, но тѣмъ не менѣе интересный. Онъ привезъ съ собой повара, да дюжины двѣ новыхъ книгъ; она -- няньку съ отличными аттестатами, да цѣлый обозъ модныхъ тряпокъ и платья, да два или три романа, недавно вышедшихъ въ свѣтъ. Въ Троицкомъ все было приготовлено къ ихъ пріѣзду, и новая жизнь, на новомъ мѣстѣ, съ новыми воспоминаніями позади, съ новыми надеждами и заботами впереди, потекла для нихъ также, какъ часто течетъ для многихъ; то-есть въ ней не было ничего непредвидѣннаго или ярко-оригинальнаго. Новое, мало-по-малу обнашиваясь, становилось обыденнымъ, старымъ; привычка протаптывала во всемъ колею, по которой телѣга катилась мягко, мѣстами легонько подпрыгивая, но чаще безъ всякихъ препятствій, безъ всякихъ скачковъ, совершая свой будничный путь. Въ ноябрѣ, ровно годъ спустя послѣ того какъ они были помолвлены, Марьѣ Васильевнѣ Богъ далъ сына. Это новое пріобрѣтеніе встрѣчено было ею съ восторгомъ. Всѣ пробѣлы, остававшіеся въ душѣ отъ утраты дѣвичьихъ надеждъ, пополнены были, tant bien que mal, новымъ, богатымъ источникомъ радостей. Она привязалась къ ребенку съ увлеченіемъ необузданной страсти; сама кормила его и пеленала и ревновала ко всѣмъ, даже къ собственной матери, тоже влюбленной безъ памяти въ своего внука Васю; а такъ какъ старушка Веригина, въ первое время послѣ его рожденія, поселилась почти безвыѣздно въ Троицкомъ, то это маленькое существо, между своими обожательницами, скоро стало предметомъ самаго фанатическаго, самаго неистоваго идолопоклонства, какое только возможно себѣ представить-. Нянькѣ не позволяли почти и дотронуться до него. Обѣ женщины, съ утра до глубокой ночи, только и говорили, только и думали что о немъ, шили на него, совѣтовались о немъ, лѣчили его вдвоемъ отъ разныхъ мнимыхъ болѣзней. Все остальное пошло въ отставку или отодвинулось на второй планъ. Новое чувство, въ избыткѣ своемъ отражаясь на всей обстановкѣ, казалось, должно было сблизить Марью Васильевну съ мужемъ еще тѣснѣе чѣмъ прежде; но на повѣрку вышло не совсѣмъ такъ. Правда, когда она думала о немъ, онъ ей казался милѣе чѣмъ прежде, но за то она теперь думала о немъ далеко не такъ часто какъ прежде, и вообще, онъ утратилъ въ глазахъ ея свой непосредственный смыслъ; сталъ отцомъ ея Васи вопервыхъ, а мужемъ уже потомъ. Притомъ же она и видѣла его теперь не такъ часто какъ прежде. Онъ слишкомъ былъ занятъ другими предметами, чтобы принимать какое-нибудь дѣятельное участіе въ уходѣ за сыномъ. Получивъ отъ жены, въ свое время, съ избыткомъ, всю мѣру естественныхъ наслажденій, какую способна доставить дѣвичья свѣжесть и красота, несогрѣтыя страстнымъ влеченіемъ, онъ мало-по-малу дошелъ до той степени нравственнаго и физическаго спокойствія, которая достается въ удѣлъ счастливымъ мужьямъ послѣ перваго періода ихъ брачной жизни. Въ такомъ состояніи, ничто уже не мѣшало ему отдаться любимымъ своимъ занятіямъ, и онъ отдался имъ вполнѣ. Устройство имѣнія стало главнымъ предметомъ его заботъ. Ему посвятилъ онъ почти исключительно лѣто и осень; а съ наступленіемъ зимней поры, книги явились на сцену. Теорія заняла мѣсто практики и онато была его настоящею сферой. Онъ углубился въ нее съ увлеченіемъ, вдался, что называется, по уши и первое время былъ совершенно счастливъ. Маша то же была, или по крайней мѣрѣ ей казалось, что она счастлива. Каждый имѣлъ свою сферу, въ которой царилъ полновластно и двѣ эти сферы, несталкиваясь ни въ чемъ, уживались въ тѣснѣйшемъ сосѣдствѣ такъ мирно, какъ еслибы между ними лежали моря и горы и степи неизмѣримыя. Все шло какъ по маслу. Сходились за чаемъ, къ обѣду, да кромѣ того, раза два въ день, она заходила къ нему въ кабинетъ такъ, посмотрѣть что онъ дѣлаетъ и похвастать какимъ-нибудь новымъ успѣхомъ Васи... "Душка! Смѣется!.. Зубокъ прорѣзался!.. О! какой ангелъ! Пойдемъ посмотрѣть..." и они отправлялись въ дѣтскую.
Такимъ образомъ прошло года два, Маша опять была тяжела, а сынокъ ея уже бѣгалъ и говорилъ. Около этого времени, первыя тучки начали появляться на ихъ горизонтѣ. Онѣ набѣгали съ различныхъ концовъ. Началось съ того, что старушка Веригина стала похварывать. Съ самой весны, ей было то хуже, то лучше, то сызнова хуже. Она не могла уже ѣздить такъ часто, какъ прежде, къ своимъ, а въ Ручьяхъ, безъ дѣтей, скучала. Къ осени, Марья Васильевна уговорила ее поселиться совсѣмъ у ней въ Троицкомъ, съ тѣмъ, что хозяйство въ Ручьяхъ Павелъ Петровичъ возьметъ въ свои руки. Маша надѣялась, что при ней, не спуская глазъ съ внука, старушка поправится наконецъ совершенно; и точно, въ первое время, Лизавета Ивановна почувствовала себя гораздо бодрѣе; ходила, смѣялась, шутила, играла съ ребенкомъ по прежнему; но все это продолжалось какой-нибудь мѣсяцъ, не долѣе.
Въ одно дождливое и холодное осеннее утро, выходя изъ приходской церкви, гдѣ было такъ тѣсно и жарко, что многіе едва выстояли, она простудилась и къ вечеру вдругъ почувствовала себя очень дурно. Докторъ, за которымъ сейчасъ же послали въ городъ, увидѣвъ ее на другой день поутру, сомнительно покачалъ головою... Черезъ недѣлю ея не стало. Она умерла на рукахъ дочери, въ послѣдніе дни не отходившей отъ нея ни на шагъ. Ее схоронили въ оградѣ приходской церкви, въ полуверстѣ отъ Ручьевъ. Съѣздъ былъ большой. Многіе знали Лизавету Ивановну и любили за неподдѣльную ея доброту, за ровный, живой, уживчивый и веселый нравъ. Для Маши, потеря эта была невыразимо печальна и тяжела. Ей были дороги воспоминанія дѣтства и первой молодости и дорогъ былъ человѣкъ, который одинъ оставался живымъ свидѣтелемъ этого времени. Всѣ лица, ее окружавшія, какъ бы она ни любила ихъ, были новыя лица и не помнили ничего, не сочувствовали ей ни въ чемъ, что касалось до прошлаго, потому что не знали этого прошлаго. Со смертію матери прервалась послѣдняя нить живой связи съ тѣмъ, что когда то было такъ мило, такъ дорого, что заставляло дѣвичье сердце биться такъ сладко. Правда, у ней оставался братъ; но его увезли ребёнкомъ въ корпусъ и съ тѣхъ поръ она его видѣла только мелькомъ два раза. Онъ не жилъ съ ней въ одномъ домѣ всю жизнь, не дѣлилъ съ нею радости и горя.
Въ слезахъ и въ тоскѣ по этой потерѣ застало ее событіе совершенно другаго рода. У ней родилась дочь. Разстроенная, измученная, въ такую минуту, когда женщинѣ нужны всѣ силы, чтобы вынести раздвоеніе своего существа, Марья Васильевна захворала, и эта болѣзнь, усиленная душевными страданіями, оставила на ея организмѣ слѣды неизгладимые. Въ кроткомъ характерѣ стали являться проблески раздражительности почти безотчетной, вслѣдъ за которыми наступали длинные періоды тоски и упадка духа безъ всякой замѣтной причины. Предчувствія страха смущали ее порой и при этомъ, какъ часто бываетъ, когда болѣзненное броженіе души съ его химерическими продуктами начинаетъ брать верхъ надъ положительнымъ содержаніемъ жизни, она сдѣлалась равнодушнѣе къ внѣшней своей обстановкѣ. Съ появленіемъ дочери, первый пылъ материнской любви остылъ. Привязанность, раздѣленная на два предмета, стала спокойнѣе и, если можно такъ выразиться, экономнѣе прежняго. Но спокойствіе это было непрочно. Самый ничтожный случай, малѣйшій признакъ какой-нибудь самой обыкновенной дѣтской болѣзни, или даже малѣйшій предлогъ опасаться чего бы то ни было въ этомъ родѣ, выводили ее изъ себя.
Перемѣна эта давно замѣчена была мужемъ и очень его безпокоила. Онъ столько же любилъ жену, сколько миръ и спокойствіе въ домѣ. Здоровье Марьи Васильевны было дорого ему и само по себѣ и какъ залогъ семейнаго счастія въ будущемъ; а потому онъ, съ своей стороны, принималъ всѣ мѣры, какія при ихъ образѣ жизни можно было принять, чтобы поправить дѣло. Онъ нѣсколько разъ совѣтовался съ докторомъ. Докторъ былъ полковой и ѣздилъ къ нимъ изъ Торопца, гдѣ въ ту пору находилась какая-то штабъ-квартира. Онъ не былъ извѣстенъ учеными знаніями; но былъ опытный, пожилой человѣкъ и хорошій практикъ. Говоря свое мнѣніе о причинахъ, поддерживающихъ разстройство, онъ нѣсколько разъ намекалъ на тотъ образъ жизни, который они ведутъ, и наконецъ объяснился прямо.
-- Здѣсь глухо, говорилъ онъ.-- Поѣхали бы вы въ городъ куда-нибудь; тамъ все это какъ рукой бы сняло... Марья Васильевна барыня молодая; ей надо бы поразсѣяться, поплясать.
-- Жена не любитъ этого, отвѣчалъ Левель сухо; но докторъ былъ того мнѣнія, что надо попробовать, можетъ-быть и полюбитъ, и что во всякомъ случаѣ нечего спрашивать у больнаго любитъ или не любитъ лѣкарство, если ты думаешь, что оно должно пользу сдѣлать.
Левель задумался. Ему не по сердцу пришелся совѣтъ. Чтобъ исполнить его, надо было разстаться на долго или съ семействомъ или съ деревней. И то и другое было бы очень тяжело, разстроило бы всѣ его планы, все то спокойствіе духа, къ которому онъ такъ привыкъ. Еслибъ еще это было дѣйствительно нужно, онъ бы ни слова не сказалъ; но Осипъ Ивановичъ конечно преувеличиваетъ. Онъ совершенно не знаетъ Машу. Это не институтка, которая видитъ во снѣ дворцы, да набережныя, да кареты четверкой, гулянья, театры, кавалергардовъ верхомъ. Это лѣсной цвѣтокъ; ей свѣжій воздухъ нуженъ. Если ее увезти отсюда куда-нибудь (въ Петербургъ, разумѣется, больше куда же?), она тамъ зачахнетъ. Сначала понравится (какъ это ужь было разъ), а мѣсяца черезъ два станетъ плакать, скучать... Такъ думалъ Левель, и всѣ попеченія его о здоровьѣ жены вѣроятно окончились бы какой-нибудь лавро-вишневой водой или желѣзными каплями, да нѣсколькими лишними выѣздами къ сосѣдямъ, да двумя или тремя приглашеніями къ себѣ въ Троицкое (потому что давать балы Маша сама не захочетъ); но деспотическая судьба повернула все это по своему.
У него, какъ извѣстно, было другое село, Сорокино. Сорокино было богаче и лучше Троицкаго, въ которомъ онъ не имѣлъ намѣренія жить постоянно до тѣхъ поръ покуда не былъ женатъ. Но женитьба и то положеніе, въ которомъ засталъ онъ вотчину по пріѣздѣ, заставили его измѣнить совершенно свой планъ. Невозможно было и думать разлучить Машу съ матерью или требовать отъ старушки, чтобъ она навсегда оставила свою родину и кружокъ своихъ старыхъ друзей. Къ тому же, Троицкое было запущено. Надо было заняться устройствомъ крестьянъ, раззоренныхъ до тла и поставить хозяйство на твердую ногу. Такимъ образомъ, волей или не волей, онъ долженъ былъ поселиться въ Троицкомъ, если не навсегда, то по крайней мѣрѣ надолго. Но три года всего прошло, а Лизаветы Ивановны уже не было между ними. Съ другой стороны, хозяйственныя его затѣи все какъ то не клеились. Имѣніе, правда, давало доходъ; но этимъ онъ былъ обязанъ вполнѣ своему управляющему; а собственныя его недоспѣлыя книжныя свѣдѣнія и проекты различныхъ нововведеній, отъ которыхъ онъ ждалъ такъ много, до сихъ поръ не имѣли еще никакого успѣха и не принесли ему ни копѣйки. Сначала, это его-удивляло. Онъ не могъ себѣ объяснить отчего то, что дѣлалъ Иванъ Кузмичъ, и что очевидно противорѣчило самымъ простымъ, доказаннымъ истинамъ европейской науки, удавалось почти всегда и давало хотя очень скромный, но все-таки положительный результатъ; а то, что онъ самъ исполнялъ, и что, по вѣрнѣйшимъ разсчетамъ, должно было непремѣнно имѣть успѣхъ, отмѣчено было чистою убылью на страницахъ его счетной книги. Онъ ѣздилъ къ Кирсанову и къ другимъ знатокамъ, разспрашивалъ, спорилъ до слезъ. Доспорившись и додумавшись до того, что въ мозгу начинало ходить колесомъ, онъ бросалъ все съ досадою на руки Усова и принимался опять за книги.
Но Левель, какъ мы уже знаемъ отчасти, былъ не изъ тѣхъ людей, слабая мысль которыхъ тонетъ безвыходно въ кашѣ неразрѣшимыхъ сомнѣній. Разнаго рода догадки приходили ему наумъ, когда онъ доискивался причины своихъ неудачъ. Послѣ долгихъ, значительныхъ колебаній, онъ остановился на двухъ, самыхъ правдоподобныхъ. Вопервыхъ, всѣ опыты, дѣланные имъ по хозяйству, до сей поры, не имѣли объема цѣльной, послѣдовательной реформы. Это были не болѣе какъ урывки, въ которыхъ случаю предоставленъ былъ слишкомъ большой просторъ, а закону, напротивъ, почти не на чемъ было себя обнаружить. Можетъ-быть, думалъ онъ, еслибъ онъ былъ не такъ остороженъ и не боялся дать дѣлу крутой оборотъ, результатъ оказался бы ближе къ тому, чего слѣдовало желать.
Съ другой стороны, думалъ онъ, систематическая обработка земли стоитъ дорого, несравненно дороже чѣмъ старый, рутинный пріемъ, который можетъ быть только тѣмъ и беретъ, что дешевъ. Но, тутъ начиналась другая его догадка или, вѣрнѣе сказать, второй вопросъ, стоитъ ли эта почва тѣхъ денегъ и попеченій и времени и труда, которые надо въ нее уложить, чтобы дѣйствовать по всѣмъ правиламъ? Дастъ ли она, можетъ ли дать когда-нибудь, при самомъ счастливомъ стеченіи обстоятельствъ, тѣ выгоды, которыя обѣщаетъ наука, которая, можетъ быть, имѣла въ виду другой порядокъ вещей и другіе факты?... Василій Михайлычъ доказывалъ ему цифрами, что не дастъ; но Левель долго не вѣрилъ и спорилъ и дѣлалъ новые опыты и терпѣлъ новыя неудачи, пока наконецъ сильное подозрѣніе не утвердилось въ его головѣ, что здѣсь ничего не сдѣлаешь.
По мѣрѣ того, какъ оно утверждалось, Сорокино съ его благодатной землей и зажиточнымъ, сытымъ народомъ, начинало сильнѣе его привлекать. Большихъ препятствій къ переселенію теперь уже не было. Хлопоты, сопряженныя съ переѣздомъ, пугали его немножко. Сосѣдство съ губернскимъ городомъ и почти неизбѣжный рядъ новыхъ знакомствъ пугали гораздо сильнѣе. Но что дѣлать? думалъ онъ. Все на свѣтѣ имѣетъ дурную и хорошую сторону. Здоровье жены требуетъ перемѣны, разсѣянія; вотъ случай доставить ей все это самымъ короткимъ путемъ, не перевертывая ихъ тихаго образа жизни вверхъ дномъ и не рискуя ничѣмъ, не стѣсняя себя ни въ чемъ; потому что въ Сорокинѣ отъ нихъ совершенно будетъ зависѣть какъ жить. Если Машѣ понравится общество, можно будетъ купить домъ въ городѣ и пріѣзжать туда иногда; а какъ только наскучитъ, тотчасъ назадъ въ село. А въ Троицкомъ, здѣсь, останется Усовъ. Иванъ Кузмичъ лучше управится безъ него, потому что онъ только мѣшаетъ ему своими затѣями.
Обдумавъ свой планъ, Левель открылъ его Марьѣ Васильевнѣ. Сначала, это немножко ее встревожило; но она согласилась безъ всякаго возраженія. Троицкое, послѣ потери, которую она въ немъ вытерпѣла, опостылѣло ей; а въ Ручьяхъ, кромѣ старой мебели, да грустныхъ воспоминаній, не оставалось почти ничего. Что касается до сосѣдей, то между ними она не имѣла такихъ друзей, разлука съ которыми могла бы назваться большимъ лишеніемъ.
Только что переѣздъ окончательно былъ рѣшенъ, какъ начались сборы. Левель послалъ указъ старому камердинеру своей тетки Гордѣю Семеновичу или, какъ его запросто называли, Семенычу, который хозяйничалъ у него въ Сорокинѣ. Указъ состоялъ въ томъ, чтобы заготовить все нужное въ ожиданіи скораго ихъ пріѣзда и нанять для нихъ помѣщеніе въ городѣ, гдѣ онъ намѣренъ былъ поселиться съ женою на время, покуда большой, старый домъ въ селѣ приведенъ будетъ въ должный порядокъ подъ личнымъ его надзоромъ. Все, сколько-нибудь удобоперевозимое, отправлено было съ обозомъ. Въ мартѣ, великимъ постомъ, послѣ прощальнаго обѣда, на которомъ помѣщикъ М* еще разъ пилъ шампанское, Левель, со всѣмъ семействомъ, оставилъ Троицкое. Молебенъ и панихида за упокой души Лизаветы Ивановны отслушаны были еще наканунѣ, въ Ручьяхъ. Маша, рыдая, простилась со всѣми дворовыми своей матери. Одна дѣвушка изъ Ручьевъ и нѣсколько человѣкъ изъ Троицкаго, по собственной волѣ, отправились съ господами. И Иванъ Кузмичъ провожалъ ихъ до города.
Въ З* путешественники гостили долѣе чѣмъ въ строгомъ смыслѣ было необходимо; потому что ихъ домъ готовъ былъ скоро; но Левель, боясь, чтобы новое мѣсто не сдѣлало непріятнаго впечатлѣнія на жену, и желаніе представить его въ полномъ блескѣ, выждалъ пока деревья одѣнутся зеленью и тогда уже, въ одно ясное майское утро, отвезъ Машу съ дѣтьми въ село. Всѣ домашнія принадлежности, вся посуда, бѣлье, всѣ вещи ея до послѣдней мелочи, отправлены были наканунѣ и разложены по мѣстамъ. Гордѣй Семенычъ, сѣдой, важный съ виду старикъ, въ бѣломъ жилетѣ и въ бѣломъ галстукѣ, встрѣтилъ ихъ на крыльцѣ съ хлѣбомъ-солью и приложился къ рукѣ Марьи Васильевны. Когда они вошли въ комнаты, трудно было себѣ представить, чтобъ это былъ первый пріѣздъ: до такой степени все кругомъ имѣло жилой привѣтливый видъ. На кухнѣ ужь стряпали; столъ былъ накрытъ въ столовой и завтракъ стоялъ на столѣ; но имъ было не до завтрака. У Маши щеки горѣли отъ удовольствія. Держа за руку сына, который спѣшилъ за нею приплясывая, она бѣгала съ нимъ сама какъ ребенокъ изъ комнаты въ комнату, останавливаясь безпрестанно то тутъ, то тамъ и осматриваясь вокругъ съ любопытствомъ. Помѣщеніе было барское въ полномъ смыслѣ этого слова. Лучшія комнаты находились вверху, во второмъ этажѣ, одна сторона котораго выходила окошками въ садъ. Нѣсколько оконъ было отворено и теплое дыханіе воздуха, пропитаннаго ароматомъ черемухи въ полномъ цвѣту, поднималось къ нимъ снизу. Садъ былъ густой, старинный. Онъ обхватываетъ барскій домъ съ двухъ сторонъ. Сквозь вѣтви его столѣтнихъ липъ, мелькали древняя колокольня и крестъ на приходской церкви. Садъ и домъ стояли на высотѣ, которая справа кончалась оврагомъ. Въ оврагѣ, шумѣлъ ручей. Плотина и мельница видны были недалеко, съ другой стороны, изъ угловыхъ окошекъ дома. За мельницей лѣсъ; влѣво отъ лѣса поля и холмы, между которыми, въ отдаленіи, синѣла, мѣстами сверкая какъ серебро, одна изъ нашихъ большихъ, судоходныхъ рѣкъ. Съ балкона въ гостиной, на горизонтѣ, видна была свѣтлая точка, которая медленно двигалась.
-- Что это? спросила она, заслоняя глаза рукой, чтобы лучше видѣть.
-- Парусъ, отвѣчалъ Левель.-- Это идетъ барка съ хлѣбомъ.
Маша была въ восторгѣ.
Осмотрѣвъ комнаты въ верхнемъ и нижнемъ этажѣ, они вышли въ садъ, но Марья Васильевна такъ устала, что не могла обойдти его весь. Они сѣли въ аллеѣ, на деревянной скамейкѣ. Кругомъ пахло черемухой; сквозь вѣтви кустовъ пестрѣли куртины, густо-усаженные цвѣтами. Ребенокъ, котораго отецъ взялъ на руки, утомленный дорогою и новыми впечатлѣніями, скоро притихъ и заснулъ. Левель взглянулъ на жену. Румянецъ погасъ у нея на лицѣ; оно показалось ему блѣднѣе обыкновеннаго. Тонкія голубыя жилки просвѣчивали сквозь кожу на подбородкѣ и на вискахъ.
-- Ахъ, Маша! Какая ты стала старуха! сказалъ онъ, задумчиво покачавъ головой.-- Надо мнѣ чаще съ тобою гулять; а то ты совсѣмъ отвыкнешь двигаться.... Ты очень устала?... Покажи пульсъ. И взявъ ее за руку, онъ вынулъ свой англійскій, золотой хронометръ съ секундною стрѣлкою.
-- Ничего, отвѣчала она смѣясь.-- Здѣсь это скоро пройдетъ. Здѣсь воздухъ такой чудесный!... такъ хорошо!... Въ городѣ, у Натальи Дмитріевны, я уставала гораздо хуже.
-- Признайся; тебѣ не понравился городъ?
Она усмѣхнулась и покачала головой.
-- Ну, если такъ, то мы и ѣздить туда не будемъ. А жаль!.. Я, признаюсь, разчитывалъ на близкое сосѣдство съ 3** и на кругъ губернатора или предводителя.... Не для себя конечно; по мнѣ ихъ хоть вовсе не будь. Но тебѣ не мѣшало бы видѣть людей почаще.
-- Какой вздоръ! Это все вы съ Осипомъ Ивановичемъ выдумали. Развѣ людей можно видѣть только въ гостиной у предводителя или на вечерахъ у Натальи Дмитріевны?... Люди вездѣ есть.
-- Не то, мой другъ. Какъ ты не хочешь понять, что тебѣ нужны не просто людскія лица -- это конечно, ты можешь видѣть и здѣсь на барщинѣ -- а люди, съ которыми ты могла бы сблизиться, люди разныхъ характеровъ, которые заинтересовали бы тебя хоть сколько-нибудь, расшевелили бы хоть немножко, а то ты иной разъ совсѣмъ засыпаешь.
-- И на тебя навожу сонъ?... Признайся-ка лучше, Павелъ Петровичъ, тебѣ со мной скучно бываетъ подъ часъ? Самъ хочешь видѣть людей.
-- Я?... Какой вздоръ! Я насмотрѣлся на нихъ въ свое время, досыта, до тошноты.
-- Ну, ну, полно прикидываться! Я знаю.... Мнѣ Клеопатра Ивановна разказывала про тебя кое-что.
Левель пожалъ плечами.
-- Что жь? продолжала она.-- Здѣсь есть конечно сосѣди, которые помнятъ твою покойную тетушку. Мы найдемъ между ними знакомыхъ.
-- Съ которыми ты опять не сойдешься?
Проблескъ нервическаго раздраженія мелькнулъ у ней на лицѣ.
-- Павелъ Петровичъ, ты говоришь точно какъ будто бы я виновата, что мнѣ не понравилась губернаторша.... Скажи пожалуйста, а тебѣ она нравится?
-- Да такъ себѣ, не особенно.
-- Ну, вотъ видишь ли!
Они замолчали.
-- Эхъ, жаль! сказалъ Левель задумчиво, двѣ или три минуты спустя.
-- О чемъ ты жалѣешь?
-- Жаль, что на мѣстѣ Натальи Дмитріевны нѣтъ моей старой знакомой!
-- Какой это?
-- А помнишь? Мы часто о ней говорили.
-- Маевской?
-- Да, Софьи Осиповны.... Она бы понравилась тебѣ, я увѣренъ. Она именно изъ такихъ, съ какими тебѣ не мѣшало бы встрѣтиться и сойдтись.
-- Она все еще въ Сольскѣ?
-- Да, въ Сольскѣ; теперь недалеко онъ насъ.
-- Это къ ней ты писалъ передъ самымъ отъѣздомъ изъ Троицкаго?
-- Да, къ ней, и просилъ отвѣчать сюда. Постой я тебѣ покажу когда-нибудь ея письма.... Кстати, въ послѣднемъ, она тебѣ кланяется.
-- Надѣюсь, ты тоже ей кланялся отъ меня?
-- Конечно.
-- Павелъ Петровичъ, сказала она помолчавъ:-- надо бы попросить священника. Я хочу комнаты освятить.
-- Я ужь велѣлъ позвать. Онъ сейчасъ будетъ здѣсь.
-- Пойдемъ.
Такъ началась ихъ новая жизнь въ Сорокинѣ. За исключеніемъ мѣста, она впрочемъ мало чѣмъ отличалась отъ той, которую они вели въ Троицкомъ. Въ первую пору лѣта, они гуляли довольно часто по живописнымъ окрестностямъ ихъ села, то пѣшкомъ, то съ дѣтьми, въ экипажѣ, да изрѣдка выѣзжали къ сосѣдямъ; но дома все шло по старому. Тѣ же всепоглощающія, неусыпныя, материнскія попеченія съ ея стороны, а съ его -- тѣ же заботы о сельскомъ хозяйствѣ и то же усердное, но безплодное ухаживанье за нѣсколькими науками въ перебивку; ухаживанье, въ которомъ таилось болѣе школьнаго любопытства и мечтательной склонности, чѣмъ серіозной любви. И по прежнему ихъ дороги шли рядомъ, не сталкиваясь,, не сливаясь въ одну. Онъ очень любилъ дѣтей, но не нянчился съ ними и не мѣшался въ ихъ воспитаніе, собираясь заняться этимъ въ послѣдствіи, когда они подростутъ. Ее нисколько не занимала наука, съ которой кокетничалъ мужъ. Они любили другъ друга дѣйствительно, но эта привязанность была изъ такихъ, которыя очень нѣжны только съ пылу, въ медовый мѣсяцъ, а потомъ охлаждаются быстро и доходятъ до степени ежедневной привычки, или простаго, естественнаго расположенія обладателя къ своей собственности, облагороженнаго уваженіемъ, благодарностью и сознаніемъ долга, но неспособнаго играть важную роль въ жизни сердца. Подобнаго рода привязанность часто сплетается между женою и мужемъ, и у ней есть разумныя основанія. Предметъ ея дорогъ намъ вовсе не потому, чтобы мы предпочли его всѣмъ другимъ, какъ нѣчто отличное отъ всѣхъ другихъ, и избрали свободно. О! нѣтъ; ошибка или разсчетъ или сдѣлка съ своею судьбой, уступка желѣзной необходимости, свели насъ случайно и могли бы свести также точно съ другимъ, и тогда тотъ, другой сталъ бы дорогъ не меньше его. Но жребій упалъ на А, и вотъ А, на котораго мы можетъ-быть и вниманія бы не обратили, еслибъ онъ не былъ нашъ А, и еслибы возлѣ него стоялъ какой-нибудь Б, который намъ больше по вкусу,-- этотъ А понемногу въѣдается въ нашу жизнь, какъ растенія въ почву чужой земли, и пускаетъ въ ней корни, которые вырвать, послѣ извѣстнаго времени, становится трудно, почти невозможно, не изорвавъ самой жизни въ клочки. Самъ А, непосредственно, можетъ-быть чуждъ для нашего сердца, но въ этомъ намъ больно сознаться сначала; мы стараемся замаскировать это чѣмъ-нибудь, и для этого сочиняемъ себѣ утѣшительный миѳъ, который, подъ именемъ тихой привязанности, становится дорогъ для насъ и мало-по-малу овладѣваетъ правами дѣйствительности. Все это естественно. Есть ли какая-нибудь возможность, безъ положительной антипатіи, не полюбить наконецъ въ самомъ дѣлѣ то, что лѣтъ пять или шесть мы старались увѣрить себя каждый день, что мы любимъ? Придетъ наконецъ пора, когда это стараніе станетъ лишнимъ. Да, наконецъ мы полюбимъ дѣйствительно, но во всякомъ случаѣ мы сдѣлаемъ лучше, если не станемъ заглядывать слишкомъ глубоко въ эту любовь и повѣрять ея метрику. Иначе мы можемъ открыть, что она родилась отъ ошибки или отъ принужденія и что права ея не имѣютъ прошедшаго, или, лучше сказать, что у ней есть одно только право -- давности. Но это право разумно. Оно ограждаетъ семейный покой, если не сплошь, то достаточно часто, чтобъ оправдать свое собственное существованіе. Жертва всегда тяжела, но тотъ, кому мы приносимъ ее, хотя бы и не для него самого, а ради другихъ или ради приличія, долга, ради простаго, разсчетливаго стремленія къ покою, тотъ à la longue становится милъ, и такимъ образомъ жертва становится легче и легче, до тѣхъ поръ пока ея вѣсъ не станетъ совсѣмъ нечувствителенъ.... Такую-то жертву Марья Васильевна принесла неоспоримо мужу. А онъ принесъ ли ей что-нибудь? Онъ думалъ, что да, и былъ по своему правъ. Жениться на бѣдной дѣвушкѣ для полковника изъ хорошей фамиліи съ полутора-тысячью душъ, который легко могъ составить блестящую партію, развѣ это не жертва? Связать себя въ тридцать лѣтъ, когда онъ могъ смѣло еще подождать лѣтъ пять, развѣ это не жертва? Конечно, въ общемъ онъ слѣдовалъ своимъ вкусамъ и убѣжденіямъ; но частности и подробности могли бы устроиться иначе, шире, свободнѣе, и надо правду сказать -- теплѣе. Жена, напримѣръ, могла бы быть больше довольна тѣмъ, что онъ дѣлаетъ для нея, и порѣже хандрить. Онъ могъ бы для ней быть милѣе дѣтей, но этого не было; Вася и Лиза занимали ее несравненно сильнѣе чѣмъ ихъ отецъ. Она могла бы хоть сколько-нибудь интересоваться его занятіями, могла бъ не зѣвать, когда онъ ей станетъ разказывать о посѣвахъ или о новой машинѣ, которую онъ выписываетъ изъ Англіи, могла бы спросить иногда хоть что-нибудь о тѣхъ книгахъ, которыя онъ читаетъ. Но этого нѣтъ, думалъ онъ, и нельзя обвинять ее слишкомъ строго за то, чего нѣтъ. Всякій любитъ по своему. У одного все высказывается, всякій моментъ и оттѣнокъ чувства выходитъ наружу, а у другаго все скрыто, таится подъ спудомъ.... Будь это иначе, конечно и все остальное было бы иначе, а этого онъ не желалъ. Такимъ образомъ, разбирая свое положеніе, онъ логически приходилъ къ тому выводу, что онъ долженъ быть имъ доволенъ, а между тѣмъ не былъ. Чего-то недоставало: онъ это чувствовалъ, но чего? онъ не зналъ. Всѣ недостатки и пробѣлы, въ которыхъ онъ могъ себѣ дать отчетъ, казались такъ мелки въ сравненіи съ массой прямыхъ, положительныхъ благъ, которыми онъ владѣлъ безспорно. Все главное и существенное казалось въ рукахъ, достигнуто, обезпечено навсегда, а между тѣмъ, мало-по-малу, какая-то тѣнь начинала ложиться на все. Откуда она? онъ не зналъ, но онъ сталъ мрачнѣе, задумчивѣе; уединенная прогулка въ лѣсу не освѣжала его какъ прежде; пакетъ съ новыми книгами изъ Петербурга иной разъ по цѣлымъ днямъ лежалъ нераспечатанный у него на столѣ... Что это? Старость что ли? Нѣтъ, рано еще старѣть: 36 лѣтъ, силы въ полномъ цвѣту, ни одного волоса съ головы не убыло, а между тѣмъ жизнь не заманиваетъ впередъ и не ласкаетъ надеждами какъ бывало. А иногда, случится, чувство какого-то грустнаго одѣночества давитъ сердце, и въ такія минуты чудится, точно какъ будто вся жизнь людская шумною рѣкой течетъ гдѣ-то тамъ въ сторонѣ, а онъ отчужденъ отъ всего, безполезенъ, не нуженъ, забытъ и ему ничего не нужно, и все какъ-то постыло, утратило свою старую цѣну.... а въ головѣ между тѣмъ мысли бродятъ, бродятъ безъ отдыха, и содержаніе ихъ не всегда положительно: наука, хозяйство, семья не всегда служатъ вѣрною точкой опоры; другіе мотивы, таинственные и мрачные, замѣшиваются иногда безсознательно въ общій потокъ. Сомнѣнія и загадки, на которыя осязаемый міръ не даетъ намъ прямаго отвѣта, появляются иногда непрошенныя и преслѣдуютъ неотвязчиво....
Левель всегда имѣлъ положительно-религіозное настроеніе; теперь онъ сталъ набоженъ. Дѣдъ его былъ Прусакъ, протестантъ, но онъ самъ и отецъ воспитаны въ русской вѣрѣ, обрядамъ которой онъ преданъ былъ съ дѣтства. Преданность эта, долго задержанная вліяніемъ общества, его окружавшаго, и пестрыми впечатлѣніями той жизни, которую онъ велъ въ свѣтѣ, въ деревнѣ, въ уединеніи, съ каждымъ годомъ стала высказываться замѣтнѣе и сильнѣе. Посты, въ домѣ его, стали соблюдаться строже; по воскресеньямъ и въ праздники его можно было почти всегда видѣть въ церкви; на столѣ, кромѣ нѣмецкой Библіи, наслѣдованной отъ дѣда, появились другія, русскія книги духовнаго содержанія. Словомъ, Левель сталъ набожный человѣкъ, и набожность его была довольно искренняя, но, какъ часто случается, съ примѣсью мистицизма. Эта послѣдняя черта немножко противорѣчила, разумѣется, его склонности къ положительнымъ отраслямъ знанія, но это ей не мѣшало существовать. Знакомство съ чистою математикой и съ новѣйшими открытіями въ сферѣ наукъ естественныхъ не мѣшало ему вѣрить въ таинственное могущество чиселъ, въ двойное предназначеніе и въ нѣкоторыя другія, тому подобныя мысленныя колодки. Здѣсь, наконецъ, была одна сторона, въ которой характеръ его встрѣчался съ характеромъ Марьи Васильевны. И она была набожна, и у ней набожность была въ тѣсной связи съ очень-чувствительною долей суевѣрія, съ той только разницей, что у ней, какъ у женщины, мистицизмъ не былъ явственно-формулированъ и сознательно приведенъ въ систему какъ у него. Тѣмъ не менѣе, въ этой сферѣ они сходились другъ съ другомъ ближе, и въ области непонятнаго понимали другъ друга лучше нежели въ чемъ-нибудь остальномъ. Единственныя книги, которыя они читали иногда вдвоемъ, были духовно-мистическія, въ родѣ Ѳомы Кемпійскаго, или учено-мистическія, въ родѣ Лафатера, или мистико-поэтическія, въ родѣ Уединенія Циммермана. До чисто-ученыхъ вещей она не дотрогивалась, а онъ не любилъ романовъ. Но оба любили письма и этотъ вкусъ, скоро по переѣздѣ въ Сорокино, нашелъ себѣ пищу.
Разъ, это было въ іюнѣ, въ сумерки. Самоваръ стоялъ на столѣ, и Марья Васильевна стояла передъ нимъ, какъ жрица передъ жертвенникомъ домашняго идола, готовая, въ должномъ порядкѣ и съ соблюденіемъ должныхъ обрядовъ, приступить къ совершенію жертвы. Но Левеля еще не было. Онъ только что воротился изъ города и говорилъ у себя въ кабинетѣ съ прикащикомъ о дѣлахъ. Прошло минутъ пять; зажженныя свѣчи поданы были на столъ; наконецъ онъ явился.
-- Настасья Дмитріевна тебѣ кланяется, сказалъ онъ садясь.
-- Ты былъ у нея?
-- Нѣтъ, встрѣтилъ у предводительши.
-- О! онѣ стало быть помирились?
-- Да, помирились; но, кажется, не надолго.
-- И мужья были?!
-- Какже! Играли даже въ бостонъ.... Съ мужской стороны ничего не замѣтно: политики! Но ихъ барыни, сквозь всѣ офиціальныя ласки, глядятъ другъ на друга такими глазами и закалываютъ другъ другу такія булавки, что просто потѣха.
Марья Васильевна усмѣхнулась.
-- Что жь, партія ровная, сказала она.
-- Ну, не совсѣмъ. Булавка у предводительши подлиннѣе, и надо полюбоваться съ какою обворожительною улыбкой она вонзаетъ ее до самой головки.
Онъ началъ пить чай.
-- А письмо отъ кого? спросила она минуту спустя.
-- Отъ Софьи Осиповны. Она пишетъ здѣсь много чего о тебѣ, почти двѣ страницы. На вотъ, не хочешь ли прочитать?
И онъ подалъ ей бойкимъ, небрежнымъ почеркомъ исписанный листъ бумаги. Марья Васильевна заглянула въ него съ любопытствомъ.
-- Можно все читать? спросила она, пробѣгая глазами начало.
-- Что за вопросъ! разумѣется все.
"Поцѣлуйте за меня вашу милую женушку очень крѣпко (писала Софи по-французски), чего, къ сожалѣнію, я не могу сдѣлать сама за триста верстъ. Мы начинаемъ однако сближаться мало-по-малу; причина, какъ я полагаю, что я начинаю ее любить очень сильно, потому что я это почувствовала сейчасъ, какъ только узнала, что вы рѣшились бросить ваше противное старое гнѣздо на другомъ концѣ свѣта. Прежде, когда вы жили еще тамъ безъ надежды когда-нибудь выбраться, и я получила извѣстіе о вашей женитьбѣ, я ничего еще къ ней не чувствовала, ненавидѣла даже ее немножко изъ маленькой кузинной ревности; но теперь я люблю ее почти столько же какъ и васъ, и это даетъ надежду, что современемъ, когда мы съ нею встрѣтимся, я полюблю ее больше чѣмъ васъ, потому что она, я увѣрена, заслуживаетъ этого больше чѣмъ вы, человѣкъ въ сущности все-таки неблагодарный, какъ всѣ мужчины. Что такое эти двѣ рѣдкія странички, которыя вы имѣли безстыдство адресовать мнѣ послѣдній разъ, точно какъ будто-бы вы не нашли ничего интереснаго сообщить?... Если вы такъ же коротки и скупы на слова съ вашей.... (да скажите же мнѣ наконецъ ея христіянское имя! Вы все ее называете вашей женой, какъ будто у ней ничего и нѣтъ кромѣ этого!...) я говорю, если вы съ нею ведете себя точно такъ же, то я не завидую ея супружескому счастью.... бѣдняжка! Она должна часто скучать.... N'est ce pas, Madame?...
"Скажите-ка, Поль, что жь мы съ вами цѣлый вѣкъ будемъ перекидываться письмами, тогда какъ теперь остается всего какихъ-нибудь тридцать часовъ ѣзды, чтобы свидѣться послѣ пяти лѣтъ разлуки?... Этого было бы достаточно, чтобъ отчаяться въ дружбѣ! Но я не люблю отчаяваться. Я лучше люблю вѣрить, что если гора нейдетъ къ Магомету, то Магометъ долженъ идти къ горѣ. Остается только спросить: кто изъ насъ двухъ находится въ непріятномъ положеніи горы, которая не можетъ сдвинуться съ мѣста? Ужь конечно не вы.... Пусть ужь такъ и быть лѣтомъ, когда васъ удерживаютъ заботы о вашемъ имѣніи; но зимой, ради Бога! что вы зимой-то будете у себя дѣлать?... Будьте же bon enfant, пріѣзжайте къ намъ въ гости (avec Madame et avec vos bambins bien entendu). Мы найдемъ для васъ тутъ квартиру, цѣлый домъ съ мебелью и со всѣмъ готовымъ.... А! Что вы на это скажете? и что думаетъ.... милая незнакомка, съ которой очень желала бы познакомиться? Идетъ, что ли? Поль! милый! скажите да!
"Мой мужъ и Hélène просятъ напомнить вамъ о себѣ. Мужъ все по прежнему заваленъ дѣлами, которыя не оставляютъ ему ни минуты свободной.... Hélène наконецъ невѣста. Она выходитъ замужъ за одного Сысоева, очень почтеннаго и очень порядочнаго человѣка съ хорошими средствами. Онъ статскій совѣтникъ, въ отставкѣ, и имѣетъ желѣзные заводы гдѣ-то возлѣ Сибири, не помню именно гдѣ. Послѣ свадьбы, они уѣзжаютъ въ чужіе края; mais si vous tenez à les voir, vous aurez encore tout le temps.
"Adieu! Отвѣчайте скорѣй; а если вы слишкомъ лѣнивы, чтобы торопиться, то поручите вашей женѣ. Нѣсколько строкъ отъ нея сдѣлали бы очень большое удовольствіе
любящей васъ кузинѣ Софьѣ."
" P. S. Нашъ найденышъ, или, лучше сказать, нашъ блудный сынъ, Алексѣевъ, тоже вамъ кланяется. Онъ служитъ чиновникомъ особыхъ порученій при Ѳедорѣ Леонтьевичѣ. Онъ немножко остепенился въ сравненіи съ прежнимъ и занятъ службой; но надо правду сказать, несмотря на всѣ наши старанія, мы не успѣли еще сдѣлать его ручнымъ совершенно и отучить отъ прежнихъ, цыганскихъ наклонностей.... Вчера я у него спросила не хочетъ ли онъ вамъ передать что-нибудь? Онъ отвѣчалъ: спросите не скучно ли ему въ раю? Прошу извиненія у милой кузины за эту глупость."
Маша впилась въ письмо, которое повидимому ей очень нравилось, потому что она усмѣхалась, читая его про себя, и не хотѣла отдать сейчасъ.
-- Оставь, я послѣ еще разъ прочту, говорила она.
-- Пожалуй, возьми хоть совсѣмъ. Я радъ, что оно тебѣ нравится. Оно можетъ дать тебѣ нѣкоторый образчикъ моей кузины, не во всемъ, разумѣется, и далеко не полный. Еслибы ты увидѣла автора, ты бы съ ней не разсталась, такъ она умѣетъ привязать къ себѣ всякаго.
-- Да, она должна быть очень милая женщина.
-- Не хочешь ли ты къ ней написать нѣсколько строкъ? Она тебѣ навѣрно отвѣтитъ.... Это будетъ оригинально; переписка между пріятельницами, никогда не видавшими въ глаза другъ друга!
Маша замялась.
-- Я право не знаю.... я не умѣю писать такъ хорошо....
-- Попробуй.
Она усмѣхнулась, кивнувъ головой.
-- Кто такой этотъ Алексѣевъ, про котораго она тутъ пишетъ?
-- А! это ея большой пріятель, съ которымъ мы всѣ знакомы были коротко въ Петербургѣ.... большой чудакъ.... славный малый....
-- Но отчего она называетъ его найденышемъ?
Левель расхохотался.
-- А оттого, что мы вмѣстѣ отыскивали его въ Петербургѣ.... Она познакомилась съ нимъ, или какъ она сама говоритъ, открыла его на станціи.
Маша задумалась. Какая-то тѣнь промелькнула у ней на лицѣ.
-- Какой странный вопросъ онъ дѣлаетъ! сказала она минуту спустя.
-- Хмъ, ты не знаешь, это совершенно во вкусѣ Григорія Алексѣича.
Чайникъ дрогнулъ у ней въ рукахъ такъ, что она едва не уронила его; но Левель сидѣлъ, уставивъ глаза въ стаканъ, и ничего не видалъ.
-- Она зоветъ къ себѣ въ гости, продолжалъ онъ.
-- Что жь, поѣзжай, отвѣчала она задумчиво.
-- А ты?
-- Я развѣ могу, мой другъ?... Съ дѣтьми... опять цѣлое путешествіе!... опять хлопоты, сборы!...
-- Конечно. Но еслибъ я былъ увѣренъ, что тебѣ будетъ весело въ Сольскѣ, я бы не пожалѣлъ хлопотъ.
-- Къ тому же зимой! продолжала она.-- Дѣти простудятся... захвораютъ въ дорогѣ!.. Лиза особенно, крошка такая! совсѣмъ перезябнетъ!...
-- Отчего? Привезли же ихъ сюда въ мартѣ, когда еще снѣгъ не таялъ. И ни одинъ даже насморку не схватилъ; а ѣхали почти десять дней. Пойми, ты мой другъ, наконецъ, что дѣтямъ опасенъ не свѣжій воздухъ, а скорѣй эта баня, да все это кутанье, къ которымъ вы ихъ пріучаете въ комнатѣ. Если ребенка воспитывать какъ больнаго, то онъ и будетъ больной.
Когда Левель начиналъ говорить о подобныхъ предметахъ, его не скоро можно было остановить. Онъ не имѣлъ большаго желанія ѣхать въ Сольскъ, былъ бы радъ можетъ-быть, еслибъ даже она положительно отказалась, но онъ былъ теоретикъ въ душѣ и какъ всѣ теоретики ратовалъ за принципъ, часто совсѣмъ и не думая о его приложеніи къ дѣлу.
У Марьи Васильевны все это шло совершенно другимъ порядкомъ. Ей очень хотѣлось бы съѣздить въ Сольскъ и увидѣть кузину, которая пишетъ такія письма; но это, какъ всякая новость, волновало ее, наводя безотчетный страхъ, который искалъ себѣ оправданія, и такимъ образомъ она прежде всего хваталась за разнаго рода причины и доказательства, почему ей нельзя и не слѣдуетъ ѣхать въ Сольскъ. Тутъ, разумѣется, съ перваго взгляда бросались въ глаза безпокойства и хлопоты... шутка сказать! цѣлое путешествіе!... придется наряды заказывать новые!.. а главное дѣти!.. простудятся, перезябнутъ бѣдняжки!.. Дѣти у нѣжныхъ матушекъ составляютъ послѣднее слово. Это ихъ ultima ratio, доказательство, послѣ котораго уже нечего говорить. На все остальное, tant bien que mal, позволяется еще возражать; но разъ сказано: дѣти!.. значитъ теперь молчи... Впрочемъ, до зимней поры оставалось еще очень долго, а потому и серіознаго разговора о путешествіи не было.
На другой день поутру, Маша вынула изъ бюро хорошенькую тетрадку почтовой бумаги и усѣлась писать... конечно не въ первый разъ. У ней, какъ у всякой молодой женщины, были свои пріятельницы, съ которыми она вела постоянную переписку. Но съ ними, садясь за письмо, она не имѣла привычки задумываться, а строчила, что въ голову попадетъ, въ полной увѣренности, что все имъ покажется хорошо... На этотъ разъ вышло иначе. Надо имѣть извѣстную долю находчивости и самоувѣренности, чтобы начать разговоръ съ человѣкомъ совсѣмъ незнакомымъ и вести его связно. Часто это приводитъ въ немалое затрудненіе даже и свѣтскихъ людей. Но въ разговорѣ лицомъ къ лицу, есть еще средства выйдти изъ этого затрудненія. Вы скажете слова два, и можете даже не кончить фразы, какъ вамъ ужь отвѣтятъ на нихъ что-нибудь, что дастъ вамъ мотивъ, за который вы можете уцѣпиться. Или можете просто спросить что-нибудь, или выждать, чтобы васъ спросили, и потомъ сказать да или нѣтъ, что можетъ дать поводъ къ спору, въ которомъ, если противникъ горячъ, то онъ васъ избавитъ совсѣмъ отъ труда говорить... Въ письмѣ объ этихъ удобствахъ и думать нечего. Разговоръ идетъ весь на вашъ собственный счетъ, и вы должны въ немъ играть обѣ роли. Если сдѣлаете вопросъ, то извольте ужь сами и отвѣчать на него. Если начнете длинную фразу, изъ которой вамъ трудно выпутаться, и вы начинаете чувствовать, что вы вязнете въ относительныхъ мѣстоименіяхъ, никто не докончитъ, не перебьетъ, не выручитъ васъ изъ бѣды. Остановились, извольте поставить точку и начинайте, съ новой строки, а всякій по опыту знаетъ, какъ быстро издерживается запасъ интересныхъ мотивовъ, если начнешь перескакивать такимъ образомъ слишкомъ часто.
Все это Марья Васильевна чувствовала, сидя съ перомъ въ рукахъ надъ бѣлымъ листомъ бумаги. Перо нѣсколько разъ обмакивалось, но успѣвало засохнуть, прежде чѣмъ что-нибудь изъ него выходило. Потомъ вышелъ вздоръ. Два пальца съ досады запачканы были чернилами, а листокъ съ началомъ письма изорванъ на мелкіе лоскутки, которые она гнѣвно швырнула въ окошко, но легкая струйка воздуха подхватила ихъ на лету и вернула назадъ, на столъ и на голову и на платье Маши. Это ее опять разсердило, а тутъ, какъ нарочно, дѣти вбѣжали въ комнату, хоромъ испрашивая какое-то маленькое отступленіе отъ ежедневнаго ихъ устава. Надѣливъ обоихъ извѣстнымъ числомъ поцѣлуевъ, наименьшимъ, какое только было возможно, она отпустила ихъ съ нянькою въ садъ и готова была уже бросить письмо, какъ вдругъ счастливая мысль пришла въ голову. Тотчасъ, она обмакнула опять перо и начала такимъ образомъ:
Сорокино. 13-го іюня.
"Милая кузина Софья Осиповна! Давно собираюсь писать къ вамъ, но дѣти мѣшаютъ мнѣ безпрестанно..."
Ну, это не дурно. Такъ можно начать. Только что жь далѣе?.. Что жь изъ того, что дѣти мѣшаютъ?.. Но Марья Васильевна была хитрая женщина. Подумавъ не много, она нашла что, и съ этой минуты письмо у нея пошло на ладъ. Оно продолжалось такъ:
"...Дѣти это такіе деспоты! Они владѣютъ мною неограниченно. Всѣ мысли мои, все время принадлежитъ двумъ маленькимъ существамъ, которыя до такой степени держатъ вашу кузину въ своихъ ручейкахъ, что она не имѣетъ возможности даже и жаловаться. Она слишкомъ щедро вознаграждена за потерянную свободу, чтобы жалѣть о ней, а все же нельзя иногда не пожалѣть. Когда я прочла ваше милое письмо къ Полю, я очень жалѣла, что не могу располагать собою, какъ вздумается. Еслибы дѣти, думала я, были также удобоперевозимы, какъ тѣ дорогія вещицы, которыя можно закутать въ вату и спрятать въ коробку на нѣсколько дней, съ какимъ удовольствіемъ я бы приняла ваше любезное приглашеніе и пріѣхала къ вамъ зимой! Но..." Тутъ слѣдовало подробное описаніе, какъ несносно дѣти ведутъ себя въ путешествіи и какимъ страшнымъ опасностямъ подвергаются, если везти ихъ зимой. Затѣмъ набросанъ былъ сельскій ландшафтъ, изображавшій Сорокино во всей его красотѣ. Оврагъ, ручей, мельница, все это описано съ должнымъ эффектомъ, не забытъ былъ и парусъ, мелькающій вдалекѣ. Письмо оканчивалось самымъ наивнымъ образомъ. Маша доказывала, что горѣ несравненно удобнѣе сдвинуться съ мѣста и пріѣхать къ пріятелю ея Магомету, чѣмъ Магомету съ женой и дѣтьми подниматься зимою на гору. Въ заключеніе, она звала Софью Осиповну къ себѣ. "Что-то мнѣ говоритъ, прибавила она,-- что мы очень полюбимъ другъ друга." Въ постскриптѣ сказано было, что мужъ собирается написать большое письмо, въ которомъ будетъ доказывать, что онъ не лѣнивъ.
И дѣйствительно, нѣсколько дней спустя, Левель отправилъ къ своей кузинѣ письмо, наполненное очень серіозными размышленіями на вопросъ: не скучно ли вамъ въ раю? Кромѣ этого содержанія, въ немъ сказано было въ самыхъ короткихъ словахъ почти то же, что въ предыдущемъ. Левель не могъ понять, что мѣшаетъ кузинѣ или кузинамъ пріѣхать къ нему теперь же въ Сорокино? Марья Васильевна была бы такъ рада... Она боится везти дѣтей въ зимній холодъ и проч.
Началась переписка, въ которой, по временамъ, принимала участіе и Елена Осиповна, но главную роль играла Софи съ Марьей Васильевной. Трудно сказать, какъ сошлись бы эти двѣ женщины, еслибы случай ихъ свелъ безъ предисловій, лицомъ къ лицу, но за глаза онѣ очень понравились другъ другу, и это высказывалось, съ разнаго рода варьяціями, почти въ каждомъ письмѣ. Богу извѣстно на чемъ опиралась эта заочная дружба. Онѣ знали другъ друга столько же, сколько китайская богдыханша знаетъ британскую королеву, или наоборотъ. Женское любопытство, конечно, было отчасти замѣшано, но вѣрнѣе всего ихъ сближала любовь къ искусству, если такъ можно назвать непостижимую страсть вести переписку о чемъ ни попало и съ кѣмъ ни попало, доходящую у иныхъ до неистовства, страсть, въ которой не рѣдко бываетъ замѣшана доза литературнаго самолюбія и литературной потребности почесать себѣ голову, самъ не знаешь за чѣмъ: такъ, просто въ мозгу зудитъ.
Изъ отвѣтовъ Маевской, cousin и кузина ея узнали съ прискорбіемъ, что ей невозможно пріѣхать теперь. Hélène выходитъ замужъ и онѣ живутъ вмѣстѣ послѣдній годъ, а Hélène привезти съ собой тоже нельзя. Она шьетъ приданое. Къ тому же monsieur Сысоевъ (женихъ), который живетъ у нихъ въ городѣ по какому-то дѣлу, низачто не согласенъ ее отпустить.
Все это было хотя и правда, но правда неполная. Были еще причины, о которыхъ она не могла говорить. Софи, какъ извѣстно, имѣла друга, съ которымъ въ шесть лѣтъ она сблизилась. очень тѣсно. Другъ этотъ нуженъ былъ мужу ея на каждомъ шагу. Несмотря на свои молодыя лѣта, онъ скоро успѣлъ изучить сложную машину высшей администраціи со всѣми ея кудрявыми, фантастическими формальностями и щепетильными мелочами. Онъ понялъ ее хорошо и внесъ въ нее свѣжую, свѣтлую мысль. Ѳедоръ Леонтьевичъ въ первое время подсмѣивался надъ нимъ снисходительно; но въ послѣдствіи началъ выслушивать его замѣчанія очень внимательно; а потомъ, когда опытъ ему доказалъ какимъ вѣрнымъ чутьемъ и и практическимъ тактомъ одаренъ отъ природы его protégé, самъ началъ требовать у него совѣта на каждомъ шагу. Результатъ превзошелъ ожиДанія. Самыя трудныя, самыя щекотливыя стороны управленія, то, что особенно выставлялось ему на видъ изъ столицы какъ запущенное и за что два предмѣстника его, послѣ тысячи непріятностей, полетѣли долой, все, все это начало помаленьку двигаться, такъ себѣ, безъ большихъ затрудненій, и наконецъ пошло просто, легко. Не было сдѣлано подвиговъ всеобъемлющей, коренной реформы, невозможной въ отдѣльной сферѣ. Старое зло и старые безпорядки не были вытравлены до тла; но въ шесть лѣтъ, подвѣдомственная ему губернія, до сихъ поръ состоявшая на дурномъ счету, стала въ ряду не многихъ, на которыя въ высшихъ правительственныхъ мѣстахъ указывали съ веселымъ лицомъ, какъ на образчикъ возможной исправности. Вслѣдствіе этого, Ѳедоръ Леонтьевичъ получилъ орденъ, аренду и чинъ, а состоящій при немъ чиновникъ по особымъ порученіямъ Алексѣевъ (иначе Лукинъ) изъ кандидатовъ махнулъ за отличіе въ чинъ надворнаго совѣтника, да кромѣ того имѣлъ денежныя награды почти каждый годъ. Онъ сталъ правою рукой губернатора... Къ сожалѣнію, нравственная его карьера, на зло неусыпнымъ стараніямъ Софьи Осиповны, не соотвѣтствовала успѣхамъ служебнымъ. Правда, онъ часто былъ занятъ дѣломъ и потому велъ себя не много степеннѣе прежняго; но карты все еще не были брошены, также какъ не были брошены и другія подобнаго рода потѣхи. Въ Сольскѣ его любили; но это ему не помѣшало въ теченіи шести лѣтъ имѣть нѣсколько крупныхъ ссоръ, большею частію изъ-за женщинъ. Одна изъ нихъ кончилась дурно, такъ дурно, что чуть не испортила всей его службы. Это было два года спустя по прибытіи его въ Сольскъ. Какой-то помѣщикъ, записной волокита и мотъ, который ухаживалъ за актрисой бродячей комической труппы, столкнувшись съ нимъ, разъ поутру, въ гостяхъ у этой осрбы, не вытерпѣлъ дерзкой шутки и вызвалъ его на дуэль. Лукинъ принялъ вызовъ шутя и шутя растянулъ своего непріятеля на баррьерѣ. Къ счастію, рана была не опасна, а свидѣтели скромные люди и оба пріятели Лукина. Дѣло замяли, но это стоило очень большихъ хлопотъ Ѳедору Леонтьевичу и Софи; послѣдней стоило даже слезъ. Лукинъ предсказывалъ правду. Роль добраго ангела не досталась ей даромъ. Она заплатила за эту роскошь дорого, гораздо дороже чѣмъ думала. Не говоря ужь о сплетняхъ, къ которымъ давали поводъ ихъ близкія отношенія и отголосокъ которыхъ порой долеталъ даже и до нея, ни о мелкихъ интрижкахъ и разныхъ другихъ подобныхъ грѣхахъ, изъ-за которыхъ они часто ссорились, однимъ изъ самыхъ обыкновенныхъ источниковъ безконечныхъ тревогъ, а подъ часъ и большихъ непріятностей, были финансовыя его обстоятельства. Деньги, захваченныя имъ въ дорогѣ и такъ счастливо сбереженныя имъ въ Петербургѣ, давно были вынуты по частямъ и давно перестали быть капиталомъ. Они, говоря коммерческимъ языкомъ, пущены были въ оборотъ, то-есть проиграны или истрачены до послѣдней копѣйки разъ десять и столько же разъ возвращались въ его карманъ, то съ крупными недочетами, то съ избыткомъ. Бывали минуты, когда онъ сидѣлъ безъ гроша, запутанный по уши въ долгъ, осаждаемый кредиторами, и тогда, потихоньку отъ мужа, съ большими предосторожностями, она закладывала свои дорогія вещицы, сережки, жемчугъ, часы, серебро и проч. При первомъ выигрышѣ, или при первой наградѣ, все это ей возвращалось конечно и даже съ избыткомъ. Подарки, книги, нарочно выписанныя для ней изъ столицы, фарфоръ и цвѣты и всякая всячина шли какъ приливъ за отливомъ, широкою, обратною волной; но доставляли ей мало радости; потому что служили въ ея глазахъ доказательствомъ той же цыганской, безпутной черты въ характерѣ этого человѣка, противъ которой она боролась такъ долго и такъ безуспѣшно. Хлопотъ было много и горя и страху не мало; но труднѣе всего для Софи было справиться съ собственнымъ чувствомъ. Она не могла быть увѣрена, ни на мигъ, ни въ продолжительности, ни въ нераздѣльности своей власти надъ сердцемъ этого человѣка, и это сводило ее съ ума. Вспышки гнѣва и ревности доводили ее иногда до того, что она въ состояніи была забыть всякую осторожность. Въ гостяхъ, на балѣ, на улицѣ, въ кабинетѣ у мужа, бывали минуты когда она не владѣла собой. Правда, онъ зналъ наизусть всѣ примѣты подобныхъ бурь и, предвидя ихъ приближеніе, заблаговременно принималъ свои мѣры. Власть, которую онъ имѣлъ надъ этою женщиной, похожа была на колдовство. Двумя словами онъ могъ ее вывести изъ себя; двумя словами могъ успокоить. Бывали, однако, минуты, когда эта власть висѣла на волоскѣ, и тогда онъ сгибалъ свою шею, просилъ прощенія, клялся въ покорности... Это были минуты ея торжества, минуты, въ которыя она дѣйствительно была счастлива... Но онѣ приходили рѣдко и пролетали быстро, и за ними опять шли сомнѣнія, ревность, догадки, упреки и проч. Засыпая, она не могла быть увѣрена въ завтрашнемъ днѣ. Надо было слѣдить, замѣчать, смотрѣть въ оба...
Послѣ этого можно понять, отчего она не рѣшилась уѣхать изъ Сольска. Она боялась оставить его безъ присмотра. Ему нужна была нянька на каждомъ шагу; нуженъ былъ глазъ, который стерегъ бы его ежедневно, а то онъ совсѣмъ отобьется отъ рукъ!.. Такъ думала бѣдная Софья Осиповна; но этого она не рѣшилась бы высказать никому. Она должна была прятаться и лукавить на каждомъ шагу, лгать каждый день и мужу и постороннимъ, всѣмъ кромѣ его, да сестры... и всей ея смѣлости, всей ея ловкости только что доставало на эту нужду... "Да, точно," думала она иногда; "онъ правъ былъ когда говорилъ, что дѣло сестры милосердія не дается намъ даромъ!.. Но онъ всегда правъ, а я всегда виновата!.." и слезы досады, мѣшаясь съ слезами любви, туманили ея свѣтлыя очи... Что дѣлать, сударыня! Пословица говоритъ: любишь кататься, люби и санки возить. Даромъ нельзя жить на свѣтѣ. Жизнь дѣло смѣшаное, и въ этой смѣси, чего, чего не отвѣдаешь! Вы можетъ-быть думаете, что ему легче вашего? О! какъ жестоко вы ошибаетесь!.. Еслибы вы знали, что дѣлается у него на сердцѣ подъ-часъ, и что онъ скрываетъ отъ всѣхъ, даже отъ васъ; при всей вашей смѣлости, при всей готовности жертвовать для этого человѣка всѣмъ, вы можетъ-быть не рѣшились бы съ нимъ помѣняться!...
Они жили близко, на одной улицѣ, почти въ двухъ шагахъ другъ отъ друга и видѣлись каждый день. Свобода губернскихъ нравовъ и служебныя отношенія къ мужу давали ему на это право.
Разъ; это было въ іюлѣ, вечеромъ. Гости, сидѣвшіе у нея, только что разошлись. Ѳедоръ Леонтьевичъ отправился спать. Только что онъ ушелъ, какъ ушла и Елена Осиповна.
Замѣтивъ, что онъ посмотрѣлъ на часы, она взяла его за руки и, ласкаясь, упрашивала остаться... "Куда, панъ?.. Постой, я покажу тебѣ кое-что." Она вынула только что полученное утромъ письмо. "Угадай отъ кого?" сказала она.
Онъ былъ не въ духѣ. "Не все ли равно?" отвѣчалъ онъ, заглядывая на первую страницу. Отмѣтка съ числомъ и мѣстомъ, написана была явственно на верху.
...А! Знаю! Вѣрно отъ Ле... Онъ не кончилъ. Почеркъ привлекъ все вниманіе его.
-- Что ты такъ смотришь? Это пишетъ ко мнѣ въ первый разъ жена Поля. Слушай... и она начала читать, иногда останавливаясь и дѣлая разнаго рода юмористическія комментаріи. Лукинъ слушалъ ни слова не говоря, но часто заглядывалъ черезъ плечо Софьи Осиповны, на страницы письма, которое она держала въ рукахъ. Онъ чувствовалъ что-то, въ чемъ онъ не могъ себѣ дать отчета. Въ почеркѣ, въ тонѣ рѣчей, ему чудились странныя черты сходства. Только что дѣло дошло до послѣдней страницы, какъ онъ заглянулъ на подпись.
-- На комъ женатъ Левель? спросилъ онъ, когда Софи дочитала.
Странно сказать, этотъ вопросъ сдѣланъ былъ имъ въ первый разъ. Онъ давно зналъ, что Левель женился и гдѣ; но до сихъ поръ это нисколько не интересовало его, не заставляло ни разу задуматься.
-- На комъ? повторила она.-- Я сама у него это спрашивала и на дняхъ жду отвѣта.
Отвѣтъ пришелъ скоро. "Марья Васильевна была бы такъ рада..." и проч., писалъ Левель. Лукинъ вдругъ почувствовалъ, что вся кровь его хлынула къ сердцу. Съ минуту, онъ не въ силахъ былъ выговорить ни слова.
-- Онъ не пишетъ фамиліи?
-- Нѣтъ, отвѣчала Софи.
Вслѣдствіе этого недостатка, новый запросъ былъ посланъ. Софи и не спрашивала, на что ему эта фамилія? Какъ женщина, она понимала безцѣльное, безкорыстное любопытство во всей его чистотѣ. Но любопытство Григорія Алексѣевича было другаго рода. Онъ горѣлъ нетерпѣніемъ узнать истину. Правда, имя и почеркъ не оставляли почти никакого сомнѣнія; но ему не хотѣлось вѣрить; такъ странно казалось ему допустить, что это не сонъ, не пустыя догадки, что Маша дѣйствительно замужемъ, имѣетъ дѣтей и живетъ недалеко отъ нихъ. Мысли путались въ головѣ, когда онъ старался себѣ объяснить: какимъ образомъ это могло случиться и что изъ этого можетъ выйдти?.. Куда ведетъ это все, наконецъ? спрашивалъ онъ себя... Какую новую шутку готовитъ ему судьба?.. Чего ей нужно на этотъ разъ?.. Развѣ мало она надъ нимъ насмѣялась?.. Развѣ все, что она ни послала ему, не былъ горькій обманъ, ловушка, предательски-разставленная на пути, чтобы вѣрнѣе его погубить?.. Какой-то зарокъ лежитъ надъ нимъ съ самаго дня рожденія. Любовь и ненависть окружавшихъ его людей, нѣжныя побужденія его сердца и полные злобы порывы его, удача и промахъ, отвага и осторожность -- все одинаково обращалось ему во вредъ. Каждый шагъ его въ жизни, волей или неволей, съ вѣдома или безъ вѣдома его, былъ ошибка, былъ ложь! Онъ родился отъ крѣпостной, а воспитанъ былъ дворяниномъ. Отецъ, стараясь вывести въ люди, запуталъ его и себя. Онъ принятъ былъ въ школу по фальшивому документу; и въ школѣ три года учился юриспруденціи, а между тѣмъ, первый плутъ, съ которымъ ему довелось имѣть дѣло, надулъ, обморочилъ его, какъ ребенка!.. О! еслибъ зналъ онъ тогда, вмѣсто римскаго права, да всей школьной ветоши, которыми набивали ему голову, хоть малую долю того, что онъ знаетъ теперь!.. онъ бы не сдѣлалъ такого дурачества... Онъ бы не отдалъ Жгутова такъ легко и плюнулъ бы въ рожу Баркову въ отвѣтъ на его предложеніе дать векселя.. Онъ бы не пощадилъ ни живаго, ни мертваго, защищая свои права... Но что толку жалѣть о томъ, чего не воротишь? Ложь была вся его жизнь и ложью осталась. Да, его жизнь была ложь. Всякій шагъ велъ совсѣмъ не туда, куда долженъ былъ привести, а навыворотъ, въ совершенно другую сторону... Онъ шелъ навстрѣчу къ женщинѣ, которую одну въ своей жизни любилъ всею душой, но только-что встрѣтился съ ней, только-что подалъ ей руку, какъ долженъ былъ бросить... И онъ бѣжалъ, бѣжалъ безъ оглядки, безъ задней мысли, отказываясь отъ счастія увидѣть ее когда-нибудь... Но что пользы бѣжать? Отъ судьбы не уйдешь!.. Вотъ, она сводитъ ихъ снова, какъ будто въ насмѣшку, нарочно, чтобъ его подразнить... Маша чужая жена! Жена Левеля, съ которымъ онъ былъ когда-то довольно близокъ!.. О! какъ онъ вдругъ возненавидѣлъ этого человѣка!.. и вмѣстѣ какъ живо онъ вспомнилъ ее! Какъ вспыхнула снова любовь!.. Чтобы онъ далъ, чтобъ увидѣть ее теперь же, сію же минуту; провесть съ ней хоть день, хоть часочекъ, хоть четверть часа!.. Хоть бы только взглянуть на нее еще разъ... услышать еще разъ звукъ ея голоса... да обнять еще разъ, крѣпко, крѣпко!
Въ августѣ, Софья Осиповна получила опять письмо, которое было показано Лукину. Оно уничтожило послѣднюю тѣнь сомнѣнія... Нѣсколько дней спустя, между нимъ и Софи былъ одинъ незначительный разговоръ, имѣвшій однако послѣдствія. Она сожалѣла, что Левеля и его семейства нѣтъ здѣсь между ними. Ей казалось, что это было бы интересное прибавленіе къ небольшому кружку ихъ пріятелей. Офиціальная дружба губернскихъ дамъ и политическая любезность мущинъ такъ наскучили ей!..
-- Но они не пріѣдутъ сюда, ces vilains paresseux! заключила она съ досадой.
-- Съѣзди къ нимъ, сказалъ ей Лукинъ.
Она заглянула проворно ему въ глаза, какъ будто желая прочесть его заднюю мысль.
-- Нѣтъ, отвѣчала она, покачавъ головою.-- Что за визиты за триста верстъ!.. Я бы хотѣла, чтобъ они были тутъ, или чтобы мы были тамъ... Что это за городъ ихъ З**, ты не знаешь?
-- Знаю немножко по слухамъ. Городъ такой же, какъ Сольскъ, и какъ всѣ наши русскіе города, съ очень рѣдкими исключеніями, то-есть похожъ на большую деревню, а не на городъ.
-- Кто тамъ губернаторъ?
Лукинъ назвалъ ей одно извѣстное имя, прибавивъ, что скоро, по всей вѣротности, будетъ смѣненъ, потому что дѣла идутъ скверно и имъ недовольны со всѣхъ сторонъ.
-- Кого же назначатъ на его мѣсто?
-- Не знаю.
-- Можетъ-быть насъ?
-- Легко можетъ быть.
-- Что жь, Ѳедоръ Леонтьичъ будетъ доволенъ?
Лукинъ усмѣхнулся.-- Едва ли, отвѣчалъ онъ.
-- Почему жь нѣтъ?
Онъ задумался.-- Очень сердиться конечно не будетъ, потому что бѣда небольшая. Къ тому же, оно, разумѣется, лестно. Выборъ на мѣсто другаго, у котораго дѣла идутъ дурно, можно считать знакомъ довѣрія и стало-быть шагомъ впередъ... Да только хлопотъ слишкомъ много. Здѣсь мы устроились, обжились, привели все въ порядокъ и дѣло идетъ полегоньку, само собой. А тамъ пришлось бы все сызнова начинать.
-- Ну и начнете сызнова, что за бѣда? перебила она усмѣхаясь.-- Знаешь, я бы желала, чтобъ насъ назначили въ З**.
Онъ хотѣлъ сказать что-то, но сдѣлалъ видъ, какъ будто бы не рѣшается и покачалъ головой.
-- Что?.. а?.. Тебѣ не хочется?.. Отчего жь такъ?.. Лѣнь заниматься, а?
-- Ну да, лѣнь заниматься, отвѣчалъ онъ.
-- А! вотъ что!.. какой же ты сталъ старый! лѣнтяй какой, фи!.. Ну, а другихъ причинъ нѣтъ? спросила она, вдругъ поднимая глаза и смотря ему прямо въ лицо. Лукинъ замялся, или можетъ-быть ей только такъ показалось.-- Общество новое, отвѣчалъ онъ отрывисто, нерѣшительно... все незнакомые люди.. Богъ знаетъ какъ сойдемся... О** (продолжалъ онъ, спѣша поправиться и называя по имени З**скаго губернатора)... О** въ ссорѣ съ губернаторомъ, прокуроромъ и съ предводителемъ, а кто виноватъ, неизвѣстно. Можетъ-быть и не онъ.
Софи молчала, кусая губы. Замѣтно было, что она недовольна чѣмъ-то, что ее что-то мучитъ, волнуетъ, но это былъ
-- Гдѣ ты былъ вчера вечеромъ? спросила она, минуту спустя совершенно спокойно и весело.
-- У Штенгеля, отвѣчалъ онъ смѣясь... (Штенгель былъ стряпчій изъ правовѣдовъ и холостой человѣкъ).
Она усмѣхнулась и сдѣлала жестъ рукой: направо на лѣво, съ комически вопросительнымъ взоромъ. Лукинъ кивнулъ головой утвердительно, а она усмѣхнулась опять и пожала плечами.
Но только что онъ ушелъ, какъ горничная Дуняша, бойкая дѣвочка, знакомая съ цѣлымъ городомъ, позвана была къ Софьѣ Осиповнѣ и получила отъ госпожи секретное, сложное и мудреное порученіе. Ей приказано было узнать немедленно имена всѣхъ, кто былъ вчера ввечеру, въ гостяхъ, въ трехъ мѣстахъ: у стряпчаго Штенгеля, у вицъ-губернатора Шапошникова и у предсѣдателя уголовной палаты Весеньина. Шапошниковъ и Весеньинъ были женатые люди и имѣли хорошенькихъ женъ, за которыми волочился весь городъ.
Къ чему повели эти справки, намъ неизвѣстно, но около этой поры, желаніе Софьи Осиповны сблизиться съ жителями Сорокина стало сильнѣе, опредѣленнѣе и стало высказываться то въ письмахъ, то въ разговорахъ съ Ѳедоромъ Леонтьевичемъ. Городъ З**, котораго она никогда не видала, Богъ знаетъ почему, сталъ вдругъ лучше, красивѣе Сольска, и общество тамъ веселѣе, и жизнь дешевле, и климатъ пріятнѣе, и еслибы имъ туда перейдти, это было бы славно во всѣхъ отношеніяхъ.
-- Что это сдѣлалось съ Софьей?.. Право не понимаю, говорилъ Лукину губернаторъ.-- Дался ей этотъ несчастный З**!.. И что она тамъ нашла?.. Никогда не видала, не знаетъ. А я этотъ городъ знаю. Такая же дрянь, какъ и здѣсь... рѣшительно ничего особеннаго!
-- Ей пишутъ часто оттуда Левель съ женой. Зовутъ къ себѣ въ гости, смѣясь отвѣчалъ Лукинъ.
-- Ну что жь, что зовутъ?.. Ну и поѣхала бы просто въ гости на мѣсяцъ, на два тамъ, какъ ей вздумается. Такъ нѣтъ, затѣяла Богъ знаетъ что! Брось тутъ все, бей тревогу изъ пустяковъ! хлопочи, чтобы туда назначили... Нѣтъ, матушка, говорю, сама хлопочи если хочешь, а мнѣ и здѣсь хорошо... Ну, хорошо, говоритъ, я напишу въ Петербургъ, къ Лидіи Павловнѣ... Богъ знаетъ что за вздоръ!.. Уговорите вы ее пожалуйста, чтобъ она пустяковъ не дѣлала.
-- Да я говорилъ.
-- Ну что жь она?
-- А что жь, ничего. Софья Осиповна говоритъ, что она васъ въ это дѣло не станетъ вмѣшивать, что это ея дѣло, и что если она напишетъ Лидіи Павловнѣ о своемъ желаніи, то что изъ этого никакихъ непріятностей выйдти не можетъ, потому что это не просьба, а просто намекъ, который далѣе Лидіи Павловны не пойдетъ и потому не можетъ имѣть офиціальнаго смысла.
-- Ну, а вы какъ думаете объ этомъ?
-- Я думаю, ваше превосходительство, что на дипломатическія способности Софьи Осиповны можете положиться. Вдвоемъ съ Лидіей Павловной онѣ насъ какъ разъ переведутъ отсюда, такъ что мы съ вами и не услышимъ.
-- Да нѣтъ, не то!.. Вы все шутите... Я говорю: что вы думаете? Какъ это будетъ, если насъ не на шутку туда качнутъ?.. Что, это очень глупо выйдетъ, или такъ себѣ, ничего?
-- Да что жь, ваше превосходительство, бѣда не Богъ знаетъ еще какъ велика... Не все ли равно, гдѣ лямку тянуть? хлопотно, разумѣется, да если хотите быть на виду, то на хлопоты нечего такъ скупиться. Все имѣетъ хорошую сторону, говорилъ одинъ разсудительный человѣкъ, схоронившій жену... Какъ починимъ съ вами еще губерніи двѣ или три, такъ насъ будутъ помнить. Для человѣка какъ вы, котораго не бабушка съ тетушкой тянутъ впередъ, а который самъ, грудью беретъ... это единственный путь въ генералъ-губернаторы.
Ѳедоръ Леонтьевичъ весело улыбнулся.
-- Ну, пусть себѣ тамъ вертитъ, какъ ей вздумается, сказалъ онъ махнувъ рукой.-- Съ бабами не столкуешься!.. Вы только напомните ей пожалуйста, чтобъ она... того... осторожнѣе... чтобы меня тутъ не впутывала.
-- Нѣтъ, ваше превосходительство, покорно благодарю! Я не берусь за это дѣло... Я, напротивъ, буду просить Софью Осиповну, чтобъ она оставила насъ тутъ, въ Сольскѣ.
-- Да что жь вамъ-то? Изъ чего тутъ тревожиться? Ну, переведутъ, такъ переведутъ. Справимся какъ-нибудь.
Лукинъ усмѣхнулся.
-- Вамъ хорошо говорить: справимся! А я знаю что это значитъ... Черная-то работа вся на мою долю пойдетъ!
-- Ну, ну! какая тамъ черная работа!.. Теперь не-что шесть лѣтъ тому назадъ. Теперь, слава Богу, мы васъ поставили на ноги. А помните, какъ я съ вами бился, когда мы сюда изъ Петербурга пріѣхали?.. Помните: отношенія не умѣли написать? хе! хе! хе!
Губернаторъ, значительно постарѣвшій въ послѣднее время, разразился маленькимъ, старческимъ хохотомъ.
-- Ѳедоръ Леонтьич.ъ, припомните, вѣдь вы тридцать лѣтъ служили, а я тогда только что начиналъ...
-- Да, знаю, знаю... Ну, что говорить! Вы послѣ того большіе успѣхи сдѣлали, и такъ скоро!.. Я удивляюсь вашимъ способностямъ... и т. д.
Подобнаго рода разговоры случались у нихъ не разъ въ послѣдній годъ ихъ пребыванія въ Сольскѣ. Мы говоримъ послѣдній, потому что событіе, о которомъ шла рѣчь, не замедлило совершиться. Послѣ праздниковъ, въ январѣ, Марья Васильевна получила предлинное письмо отъ кузины съ пріятнымъ извѣстіемъ.
... "Мы увидимся наконецъ и скоро, писала Софи. Третьяго дня, мужъ получилъ бумагу изъ Петербурга о назначеніи его губернаторомъ въ З** на мѣсто вашего стараго колпака, который уволенъ по собственному желанію. Мы уѣзжаемъ отсюда въ концѣ апрѣля или въ началѣ мая... Quelle joie, chère Marie! Я прыгала третьяго дня, какъ институтка, по стульямъ и по диванамъ, не зная куда дѣваться отъ радости; а ночью, вчера, мнѣ снилось разъ пять, что я къ вамъ вхожу и цѣлую васъ крѣпко, крѣпко!.. О! какъ наскучилъ мнѣ этотъ Сольскъ и какъ я рада вырваться наконецъ изъ этого глупаго города!.." и такъ далѣе, а въ постскриптѣ написано было: "Вчера получила письмо отъ сестры, изъ Парижа. Она васъ обоихъ цѣлуетъ и проч... Григорій Алексѣевичъ просилъ передать поклонъ Полю. Онъ не слишкомъ доволенъ перемѣщеніемъ, mais il а ses raisons à lui."