Трагическая муза оказалась поэту не столь приветливой, как он того бы хотел, перед Чапмэном возникла некоторая неловкость, а дружбой его Бен Джонсон дорожил не в меньшей мере, чем дружбой с Шекспиром, а то даже и больше: Шекспира он критиковал достаточно резко, но никогда не позволял себе этого в отошении старика, хотя материала для критики в произведениях автора "Цезаря и Катона" он мог бы найти предостаточно.
Вот почему он легко согласился на сотрудничество со старейшим в нерегистрованном цехе драматургов. Сейчас почти невозможно сказать, было ли оно вполне осуществлено и в какой мере. Вернее всего, что Бен на этот раз ограничился рамками профессии своих литературных дебютов, т. е. написал план комедии "Эй, к западу!" (крик обращаемый в соответственных случаях к лодочнику, одному из тех бесчисленных перевозчиков, которые сновали по Темзе). Работа над текстом выпала на долю Чапмэна и... Марстона. Трогательное единение имен двух недавних врагов свидетельствуется титульным листом книжки, где их знаменательные начертания стоят рядом -- порядок на ней установлен возрастный: Чапмэн открывает, а Марстон замыкает триаду.
Комедия получилась очень хорошая. Она легче всего, что вышло за подписью Чапмэна, лишена громоздкости, составляющей слабую сторону техники Джонсона и грубости, которой Марстон пытался маскировать свой изнеженный эпикуреизм. Новидимому именно последний все-таки не удержался от непристойности и, в ходе постановочной работы, добавил несколько сцен политически дерзких: он высмеивал шотландцев вообще и акцент самого короля Якова в частности.
Пьеса имела успех, но по обнаружении злокозненных эпизодов повела к запрещению спектакля и аресту двух фактических авторов: Чапмэна и Марстона, обвиненных в оскорблении величества. Джонсон отправился в Тайный совет хлопотать за арестованных, там он был поставлен в известность, что сэр Джэмс Марри донес королю и на него, ходатая. С обычной своей стремительностью в такого рода делах, Джонсон не стал ожидать результатов этого доноса, который повидимому не спешили рассматривать, а отправился в тюрьму, где объявил себя ответственным в равной мере с заключенными и потребовал применения к себе той же меры наказания, какая будет приложена к ним.
Оказавшись в одной камере, приятели (Чапмэн и Джонсон) наводнили Лондон и его окрестности протестующими письмами, в которых они просили своих друзей принять меры к прекращению бессмысленного дела. Писем было написано много: половина сохранившейся переписки Джонсона состоит из них. И Чапмэн не сидел сложа руки. Что касается Бена, то он прилагал все усилия приданию возможной огласке факта своего заточения, повидимому справедливо полагая, что именно его-то и не хотели арестовывать. Дело было не шуточное -- по закону за инкриминируемое драматиста, деяние им полагалось отрезать носы и уши, самих же выставить к позорному столбу на несколько суток. Как относился Джонсон к своему положению, мы можем видеть из его тогдашних писем. Вот одно из них, обращенное к графине Бедфорд (хотя ранее предполагалось что оно относится к графине Ретланд):
"Превосходнейшая из дам!
И наиболее почитаемая грациями, Музами и мной, если не грешно будет бесчестить ваши свободные руки посланием, оскверненным тюрьмой" я хотел бы ходатайствовать о маленькой помощи с вашей стороны, в защиту моей невинности, которая так же чиста, как эта бумага (до того как я ее испачкал) от всего и в половину достойного моего жестокого обвинения.
Я под судом, а со мной мой почтенный друг, некто м-р Чапмэн, человек я не знаю известный ли вашей милости, но мне-то наверное известный, как ревностный ваш почитатель. А преступление наше -- пьеса, до того ошибочно понятая, так извращенная, на столько перевранная, что я диву даюсь, невежества ли, или наглости больше в наших противниках.
Но сейчас об этом спорить не приходится, так как мы с ними не на равной ноге и дело наше ведется до такой степени беззаконно, что мы без следствия, без заслушання и без всякого основания, кроме злонамеренной сплетни, потащены в тюрьму и в цепи. Насколько мы понимаем, причина -- негодование Короля, что нас сердечно огорчает, тем более, чем менее мы ее заслужили.
В чем заключается наша просьба, вам лучше сообщит достойный податель сего письма, такой же обожатель ваших добродетелей, как
Бен Джонсон".
Это и одновременные с ним послания дают нам довольно точное представление о характере обращения Бена со своими знатными друзьями. Шутливость письма может заставить подумать, что дело идет о пустяке, на самом же деле, положение друзей было прескверное. Шотландцы были сильны при дворе, самолюбивы и крайне обидчивы. Шуток они не понимали и, зная, что лондонцы не устают над ними потешаться, только и ждали случая проучить насмешников.
Тем не менее отважный шаг Бен Джонсона увенчался успехом. Адресаты ли постарались, королю ли жаль стало расставаться со своим ученым поэтом, королева ли позаботилась сохранить автора понравившегося ей дивертисмента, но драматистов всех скоро выпустили. Освобождение было отпраздновано должным образом.
На пиру, заданном Бен Джонсоном, где был и сер Генри Коттон, и старый Кэмден, и сэр Ричард Мартин, присутствовала старуха мать автора "Сеяна" и соавтора злосчастной комедии. Когда дошла ее очередь говорить тост, она положила на стол бумагу с ядом, приготовленным в критический момент дела. В случае ожидаемого приговора, она была намерена на последнем свидании всыпать эту отраву в питье сына и, "в доказательство, что она не невежа" выпить половину смертельного кубка".