У Николы Морского только что отошла вечерня и небольшая толпа богомольцевъ спускалась въ разсыпную по паперти. Между ними были Глафира и Вѣра.
Очутившись въ окружающей церковь оградѣ, Глафира остановилась. Сестра ея машинально сдѣлала то-же.
Послѣ затхлаго воздуха церкви и сумеречнаго унынія неинтересной службы, не оживляемой пѣніемъ пѣвчихъ, здѣсь, въ этой оградѣ, среди веселыхъ деревьевъ, въ этотъ тихій, лѣтній вечеръ, съ ясно-голубымъ, безоблачнымъ небомъ и косыми лучами заходящаго солнца, посылавшаго прощальный привѣтъ крышамъ и трубамъ окрестныхъ домовъ, дышалось легко и привольно.
Глафира осмотрѣлась направо, налѣво, украдкой оглянулась назадъ и тихо спросила у Вѣры:
-- Ты не видишь его?
-- Не вижу,-- такъ-же тихо отвѣчала сестра, пристально смотря себѣ подъ ноги.
Обѣ дѣвицы сдѣлали нѣсколько шаговъ по аллеѣ, гдѣ гуляли мужчины и дамы, сновали и рѣзвились съ хохотомъ дѣти и виднѣлись на скамейкахъ чинно сидящія группы -- больше все мамки съ грудными младенцами на рукахъ или въ плетеныхъ колясочкахъ.
-- Посидимъ здѣсь немножко,-- сказала Глафира,-- страсть домой мнѣ не хочется!
Младшая сестра не заявила протеста, а Глафира воззрилась впередъ и воскликнула:
-- А вонъ тамъ и мѣсто есть! Пойдемъ поскорѣе!
На скамейкѣ, послѣдней въ аллеѣ, сидѣла одна только полногрудая мамка, держа на колѣняхъ закутаннаго въ одѣяльце младенца. Сестры заняли все остальное свободное мѣсто.
Дѣвицы сидѣли въ молчаніи. Вѣра, потупившись, чертила на пескѣ зигзаги кончикомъ зонтика... Глафира смотрѣла вдаль по аллеѣ... Вдругъ она воскликнула шопотомъ, толкнувъ Вѣру локтемъ:
-- А вонъ и онъ!.. Вонъ идетъ!
-- Сюда идетъ?-- переспросила та, тоже шопотомъ, въ которомъ слышался ужасъ.
Она вся покраснѣла и еще ниже потупилась. Сухія щеки старшей сестры ея тоже заалѣлись румянцемъ, но совсѣмъ по противоположной причинѣ. Вѣра горѣла отъ смущенья и робости, испытываемыхъ ею всегда въ присутствіи мужчины,-- какого-бы ни было -- тогда какъ Глафира вся была преисполнена радостью удовлетворенныхъ надеждъ, снѣдавшихъ ее еще давича въ церкви...
-- Идетъ?-- шепнула немного погодя опять Вѣра.
-- Идетъ!-- отвѣчала Глафира.
-- Сюда?
-- Сюда.
Вѣра сдѣлала порывистое движеніе встать, но Глафира тотчасъ-же ее удержала, схвативъ за рукавъ.
-- Куда ты, глупая?
-- Глаша, голубушка, уйдемъ!
-- Вотъ еще вздоръ!
-- Онъ къ намъ подойдетъ...
-- Ну, такъ что-жъ? И пускай!
-- Онъ будетъ еще разговаривать...
-- И отлично!
-- Ну, ради Бога... Пойдемъ!
-- Да чего ты боишься? Съѣстъ онъ, что-ли тебя?
-- Свинство это съ твоей стороны!
-- Онъ еще домой насъ проводитъ...
-- Безсовѣстная!!-- прошипѣла, вся багровая, Вѣра.
Пока между сестрами шла эта перепалка вполголоса, со скамейкой ихъ поравнялся молодой симпатичный блондинъ въ свѣтломъ пальто и соломенной шляпѣ. Онъ шелъ довольно быстрой походкой, заглядывая подъ каждую женскую шляпку и побѣдоносно поигрывая тоненькой камышевой тросточкой. Вѣроятно, онъ промахнулъ бы мимо скамейки, но Глафира крикнула громко:
-- Здравствуйте!
Молодой человѣкъ вздрогнулъ всѣмъ туловищемъ, оглянулся, увидѣлъ сестеръ -- и какъ бы весь растерялся...
Приподнявъ свою шляпу, онъ остановился, очевидно колеблясь -- подойти или тронуться дальше.
Глафира кивала ему головой, улыбаясь привѣтливо... Требовалось подойти неизбѣжно.
Симпатичный блондинъ подошелъ и поздоровался, пожавъ протянутую ему старшею дѣвицею руку, между тѣмъ, какъ сестра ея бросила на него взглядъ, который, вѣроятно, бываетъ у травимой охотниками лани, и, побагровѣвъ еще пуще, если только это возможно, продолжала чертить зигзаги кончикомъ зонтика, глубоко его вонзая въ песокъ...
Судя безпристрастно, трудно бы было рѣшить, кто изъ нихъ болѣе казался смущеннымъ. Во всякомъ случаѣ, симпатичный блондинъ былъ теперь красенъ, какъ ракъ, и нерѣшительно топтался на мѣстѣ, перекладывая изъ одной руки въ другую свою побѣдоносную тросточку.
-- Какъ бы вамъ сѣсть?-- озабоченно спросила Глафира,-- окидывая глазами скамейку.
Она сдѣлала-было попытку подвинуться, но въ эту минуту сидѣвшая рядомъ съ ней, съ краю, мамка съ ребенкомъ медленно встала и удалилась.
-- Вотъ умница!-- похвалила догадливую сосѣдку Глафира.-- Садитесь же... Что же вы стоите!
Симпатичный блондинъ покорно опустился на скамейку, рядомъ со старшей дѣвицей.
-- Признайтесь, вы насъ не узнали?-- задала ему вопросъ его собесѣдница.
-- Когда-съ?
-- А вотъ сейчасъ, когда я окликнула васъ...
-- Нѣтъ, что вы, помилуйте, я...
-- Отчего же вы не хотѣли къ намъ подойти?..
-- Что вы, я совершенно напротивъ-съ...
-- Какъ это -- совершенно напротивъ?
-- То есть, мнѣ желательно было сказать... то есть я не то, а я хотѣлъ только выразить...
Тутъ бѣдный молодой человѣкъ, уже весь покрытый испариной, совершенно запутался, вынулъ платокъ и провелъ имъ по лицу.
Во все это время онъ ни разу не взглянулъ на свою собесѣдницу, принадлежа къ числу тѣхъ отчаянно-робкихъ людей, которые тѣмъ больше теряются, чѣмъ безцеремоннѣе обращеніе съ ними. Онъ былъ совсѣмъ еще юный, лѣтъ двадцати, если даже еще не моложе, съ свѣжимъ дѣвическимъ личикомъ, съ золотистымъ пушкомъ на щекахъ и надъ верхней губой. Волосы его были кудрявые, длинные и очень густые. О наружности своей онъ, очевидно, сильно заботился, судя по новенькому, хотя и дешевому, пальто свѣтло-сѣраго цвѣта, яркому галстучку и золотому кольцу съ незабудкой изъ бирюзы, на безъимянномъ пальцѣ его бѣлой, вымытой чисто руки.
Глафира изучала всѣ эти подробности, не сводя съ него глазъ, блестѣвшихъ какъ-то особенно, съ лицомъ, все время оживленнымъ румянцемъ.
-- А знаете, мы васъ видѣли въ церкви!
-- Да-съ, я тамъ былъ...
-- Значитъ, вы богомольный... Нынѣшніе молодые люди совсѣмъ не такіе... Вотъ ужъ, право, никакъ я не думала, чтобы вы были такой богомольный!
-- То есть, я не... тово... мнѣ было нужно... я хотѣлъ встрѣтиться...
-- Въ церкви?
-- Да-съ.
-- А, значитъ, свиданіе? Да?
-- Да, то есть... видите ли... мнѣ нужно было увидѣться...
-- Я понимаю. Съ кѣмъ-же увидѣться? Съ барышней?
Глафира задала этотъ вопросъ, перенеся вдругъ вниманіе съ лица своего собесѣдника на кончикъ собственной ботинки, выглядывавшей изъ-подъ подола ея платья, и мѣрно постукивая краемъ каблучка по песку...
-- Ха! Совсѣмъ нѣтъ!-- усмѣхнулся молодой человѣкъ; -- просто, съ товарищемъ однимъ... сослуживцемъ... Сперва я искалъ его по саду, а потомъ и туда заглянулъ... Какія тамъ барышни!-- прибавилъ блондинъ, снова весь покраснѣвъ.
-- Ну, и что же, встрѣтили вы товарища вашего?
-- Нѣтъ. Вѣрно, надулъ!
Наступило молчаніе, во время котораго Глафира все еще пристально созерцала кончикъ ботинки, выбивая тактъ каблучкомъ,-- и затѣмъ, вдругъ спросила, растягивая слова и не подымая глазъ на сосѣда:
-- А вы?... Не влюб-ле-ны?.. Ни въ ко-то?..
-- Какъ-съ?
-- Никакой нѣтъ у васъ барышни?
-- Ха! Вотъ еще глупости!
-- Какъ глупости? Почему же это глупости?
-- А потому, что... потому, что -- я совсѣмъ не нуждаюсь!-- твердо произнесъ молодой человѣкъ.
-- Вздоръ! Ни за что этому я не повѣрю!-- засмѣялась Глафира, и стала усиленно обмахивать платкомъ свое разгорѣвшееся лицо.-- Будто уже никакой нѣтъ у васъ барышни?
-- Никакой! Честное слово!
-- Не вѣрю!
-- Ей-Богу! Вотъ же вамъ крестъ!-- съ жаромъ вскричалъ ея собесѣдникъ.
Глафира залилась шаловливымъ смѣхомъ и, ощутивъ вдругъ потребность дурачиться, воскликнула:
-- А отчего васъ боятся?
-- Кто боится?-- съ недоумѣніемъ спросилъ молодой человѣкъ.
-- Да вотъ, напримѣръ, сестра моя васъ очень боится... Знаете, она давеча чуть не умерла отъ испуга, когда васъ увидала... Ха-ха-ха!.. Честное слово! Спросите у нея у самой!
Вѣра, которая совсѣмъ уже было отдохнула, успокоенная тѣмъ, что на нее не обращаютъ вниманія, даже ахнула въ ужасѣ и, вся побагровѣвъ, какъ кумачъ, свирѣпо дернула сестру за рукавъ.
-- Ха-ха-ха!-- заливалась Глафира.-- Да вы ее спросите, спросите!
-- Не знаю-съ... я... ей-Богу... кажется... я...-- пролепеталъ молодой человѣкъ, тоже весь красный, съ тоскливымъ отчаяніемъ смотря вдаль по аллеѣ и дыша тяжело, будто взбираясь по лѣстницѣ... Онъ, кажется, готовъ былъ даже заплакать.
Глафира смотрѣла на того и другого поперемѣнно и наслаждалась.
Юноша растерянно выхватилъ изъ кармана свой портсигаръ, досталъ папиросу и дрожащими руками напалъ закуривать.
Переставъ хохотать, Глафира глубоко вздохнула и произнесла жалобнымъ голосомъ:
-- Господи, какъ мнѣ курить хочется! Еще давеча, въ церкви, хотѣлось!
-- Сдѣлайте одолженіе-съ...У меня есть папиросы!-- тотчасъ же воскликнулъ симпатичный блондинъ, выхватывая опять портсигаръ, будучи очевидно обрадованъ, что разговоръ перешелъ на другое.
Но Глафира возразила тѣмъ же жалобнымъ голосомъ:
-- Да нельзя... Здѣсь вѣдь публика... Мнѣ неприлично...-- И она со вздохомъ прибавила: -- какіе, право, счастливые, эти мужчины! Имъ все позволяется!.. Противные эти мужчины!.. А такъ курить хочется... смерть!
-- Да ничего-съ... Никто не увидитъ...-- успокоивалъ ее молодой человѣкъ.
Глафира быстро оглянулась налѣво, направо... Вблизи, дѣйствительно, никого не виднѣлось. Только впереди, по аллеѣ, шли, направляясь въ ихъ сторону, двое какихъ-то господъ.
-- Вотъ что!-- рѣшительно сказала Глафира;-- давайте мнѣ сюда вашу папиросу, а сами ко мнѣ наклонитесь и загородите меня!
И, стиснувъ въ горсти поданную ей сосѣдомъ закуренную папиросу, она спряталась у него за спиною, плотно къ ней прижавшись плечомъ, и медленно, съ паузами, сдѣлала нѣсколько глубокихъ затяжекъ.
-- Идутъ,-- прошепталъ, тяжело переводя, почему-то, дыханіе, молодой человѣкъ.
Глафира быстро приняла нормальную позу, швырнувъ окурокъ въ траву.
Отъ табачнаго дыма, или по другимъ какимъ-либо неизвѣстнымъ причинамъ, она была теперь блѣдна, какъ бумага, и тоже дышала съ трудомъ.
-- Ф-фу!-- сдѣлала она всѣми легкими и схватилась за сердце.
Затѣмъ, какимъ-то мутнымъ, растеряннымъ взоромъ осмотрѣвшись вокругъ, она встала на ноги, чуть-чуть зашаталась и, все еще дыша тяжело, словно только что спаслась отъ погони, заявила рѣзкимъ и отрывистымъ голосомъ:
-- Ну, пора и домой! Вѣра, пойдемъ! Вы насъ проводите?-- обратилась она къ симпатичному юношѣ.
-- Я... извольте-съ... съ моимъ удовольствіемъ!..-- подхватилъ тотъ, вставая.
Сестры взялись вмѣстѣ подъ ручку и направились къ выходу. Юноша пошелъ по пятамъ за дѣвицами.
Въ молчаніи всѣ трое вышли изъ сада, перешли улицу, достигли Харламова моста и вступили въ многолюдный и тѣсный Екатерингофскій проспектъ, держа путь къ Вознесенскому.
Сестры шли рядомъ, занявъ во всю ширину тротуаръ. Молодой человѣкъ слѣдовалъ сзади.
-- Аркаша! Вотъ ты гдѣ, наконецъ!-- громко вдругъ раздалось восклицаніе.
Всѣ трое остановились. Передъ ними стоялъ господинъ среднихъ лѣтъ, съ длинными висячими усами, въ потертомъ пальто и форменной съ кокардой фуражкѣ какого-то вѣдомства.
-- Виноватъ-съ! Извините!-- расшаркался онъ, замѣтивъ дѣвицъ, и сконфуженно попятился прочь съ тротуара.
-- Сдѣлайте одолженіе, мы васъ не задерживаемъ!-- съ достоинствомъ обратилась къ молодому человѣку Глафира.
И, чинно ему поклонившись, она съ сестрою тронулась дальше.
Сдѣлавъ нѣсколько шаговъ по тротуару, Глафира оглянулась украдкой.
Ихъ провожатый, подъ руку съ господиномъ въ фуражкѣ съ кокардой, пересѣкалъ Екатерингофскій проспектъ, направляясь къ Подъяческой.
Между ними шла такая бесѣда:
-- Чортъ тебя знаетъ, куда ты пропалъ?!-- горячился симпатичный блондинъ или "Аркаша", къ которому вернулась развязность тѣлодвиженій и онъ опять побѣдоносно размахивалъ своей камышевой тросточкой.
-- Нѣтъ, лучше скажи, куда ты провалился?-- спросилъ его спутникъ.
-- Никуда не проваливался! Шлялся по саду, всѣ ноги себѣ отломалъ, даже въ церковь совался...
-- Денегъ досталъ?
-- Ни копѣйки! А у тебя тоже нѣтъ?
-- Ни одного сантима!
-- Фю-фю! Дѣло-швахъ!
-- Чего ужъ сквернѣе! Къ Тетерькину развѣ толкнуться?
-- Вали!