Затворничеству Глафиры истекла уже ровно недѣля. Раза два оно нарушалось выходами ея со двора, въ сопровожденіи узловъ, въ которыхъ она уносила часть исполненной ею работы,-- а затѣмъ стукъ швейной машины возобновлялся съ прежней назойливостью.
На восьмой день, уже въ сумерки, она опять ушла изъ дому, таща съ собой большой узелъ, который и былъ ею собственноручно взгроможденъ на извощика. Это видѣла Авдотья Макаровна, сидѣвшая въ лавочкѣ, въ то время какъ Глафира проходила мимо нея съ своей ношей. Затѣмъ старушкѣ удалось наблюсти (происходило все это передъ самымъ окошкомъ), какъ старшая дочь ея усѣлась рядомъ съ узломъ и уѣхала.
Погода въ тотъ памятный день немного исправилась. Дождь, лившій съ утра, къ полудню прекратился, и, хотя возобновлялся опять, съ промежутками, но не надолго, и на улицахъ теперь подсыхало.
Глафира вернулась, когда совсѣмъ ужъ стемнѣло. По обыкновенію, она, не разоблачаясь отъ верхней одежды, прошла прямо въ спальню.
Авдотья Макаровна съ Вѣрой находились въ столовой. Молодая дѣвица, при свѣтѣ близко придвинутой лампы, читала. Старушка доставала изъ шкафчика чашки и блюдца, такъ какъ было уже время пить чай...
Вдругъ изъ спальни появилась Глафира.
Мать и сестра такъ ужъ отвыкли видѣть ее въ этой комнатѣ иначе, какъ лишь за столомъ, что это простое обстоятельство теперь поразило ихъ, какъ неожиданность. Вѣра перестала читать и подняла голову. Авдотья Макаровна остановилась у шкафчика, держа въ рукахъ полоскательную чашку и сахарницу, и, не трогаясь съ мѣста, смотрѣла во всѣ глаза на Глафиру...
Она шла, держа что-то въ протянутой правой рукѣ, и, подойдя безшумными шагами, положила на столъ. Свѣтъ лампы озарилъ двѣ десятирублевыхъ бумажки.
-- Маменька...-- сказала Глафира -- и какъ-то странно раздался звукъ ея голоса, теперь, въ первый разъ послѣ несчастной сцены съ букетомъ Мартына Матвѣича, полторы недѣли назадъ.-- Маменька... вотъ... возьмите... вамъ... на хозяйство...
Она произнесла это тихо, медленно и запинаясь, словно съ усиліемъ выжимая слова.
Авдотья Макаровна молча тронулась съ мѣста, съ сахарницей и полоскательной чашкой въ рукахъ, не бросивъ взгляда на деньги, поставила то и другое на столъ и обратно направилась въ шкафчику.
Подождавъ еще немного отвѣта, Глафира низко понурилась и продолжала -- такъ-же тихо, съ запинкой:
-- Я не хочу быть вамъ въ тягость... Я знаю, что я -- лишній ротъ... Вамъ самимъ трудно... Раньше я объ этомъ не думала... Но теперь такъ не будетъ... Я буду работать... На сколько лишь въ силахъ...
Глафира не успѣла докончить, потому что старушка вдругъ вся покраснѣла, раскашлялась и съ какимъ-то испугомъ замахала руками.
-- Ненужно, ненужно!-- торопливо залепетала она, все махая руками, точно желая отъ чего-то отдѣлаться; -- ненужно мнѣ твоихъ денегъ!.. И съ работой... Богъ съ ней, съ твоею работой! День деньской этотъ стукъ... Голову всю разломило... Вонъ и Вѣрушка тоже... Измучила насъ ты совсѣмъ со своею работой... Ненужно, ненужно!
Лицо Глафиры покрылось смертною блѣдностью, а глаза ярко блеснули... Такъ всегда съ нею бывало передъ бурною вспышкой... Но теперь вышло совершенно обратное. Взоръ ея тотчасъ потухъ, и вся она точно въ одинъ мигъ постарѣла... Она взглянула на мать (которая при этомъ отъ нея отвернулась), потомъ на сестру (та покраснѣла и уткнула носъ въ книгу) -- и угасшимъ голосомъ молвила:
-- Какъ хотите... Богъ съ вами...
Она повернулась и вышла изъ комнаты.
Больше не сказано было ни слова -- и обычное безмолвіе снова водворилось въ квартирѣ...
Машина уже не стучала и полный мракъ царствовалъ въ спальнѣ.
Глафира не зажигала огня и лежала, уткнувшись въ подушку.
Каждый звукъ за стѣною отчетливо отдавался въ ушахъ ея.
Вотъ Лукерья принесла самоваръ, поставила его на подносъ и ушла... Слышно, какъ мать заливаетъ чай кипяткомъ изъ подъ крана... Скрипнулъ стулъ: это Вѣра усѣлась на свое всегдашнее мѣсто. Вотъ затѣмъ шепотъ... Словъ не слыхать, но Глафира догадывается, что это мать и сестра переговариваются между собою о томъ, кому изъ нихъ звать ее къ чаю. Одна посылаетъ другую...
"Подойдетъ сейчасъ Вѣра",-- рѣшаетъ Глафира.
И дѣйствительно, дверь въ спальню скрипнула и голосъ сестры робко сказалъ:
-- Глаша... Пить чай...
Глафира отвѣтила:
-- Я не хочу.
Она перемѣнила положеніе свое на кровати и легла по обычаю навзничъ, вытянувъ ноги и закинувъ руки за шею.
Ни одной мысли не было въ ея головѣ. Сердце стучало ровнымъ, неторопливымъ біеніемъ, и Глафира слышала звуки, которыхъ совсѣмъ не существовало вокругъ, но которые она все-таки отчетливо слышала: мѣрные, однообразные звуки, повторявшіеся послѣ одинаковыхъ небольшихъ промежутковъ, будто мѣрное колебаніе волнъ какой-то рѣки, непрерывно ударявшихся въ берегъ... А вокругъ опять пустота, безъ конца и безъ края, а за нею опять ничего, кромѣ вѣчнаго мрака...
Самоваръ былъ давно унесенъ. Вѣра, одна, за столомъ, читала у лампы. Она не слыхала, какъ скрипнула дверь и изъ спальни опять появилась Глафира.
Она была одѣта для выхода -- въ пальто и соломенной шляпкѣ. Лицо ея было совершенно безкровное и неподвижное, какъ у покойницы. Только глаза ярко блестѣли и смотрѣли прямо впередъ.
Глаза эти сперва устремились къ столу. Деньги, двѣ десятирублевыхъ бумажки, лежали по прежнему, какъ были положены...
Ни малѣйшаго признака какого-бы то ни было чувства, волненія, не выразилось на лицѣ старой дѣвицы. Оно осталось безкровнымъ и каменнымъ. Безшумно, какъ тѣнь, Глафира медленно продолжала подвигаться впередъ.
Проходя мимо сестры, она на секунду пріостановила шаги... Казалось, въ ней было желаніе что-то сказать, ожиданіе, что та, хотя на минуту, оторвется отъ чтенія, взглянетъ... Но Вѣра не подняла головы, очевидно, совсѣмъ не замѣчая Глафиры.
Она вошла въ помѣщеніе лавочки. Авдотья Макаровна сидѣла за прилавкомъ, на стулѣ, съ низко опущенной головой въ старушечьемъ чепчикѣ и прилежно двигала чулочными спицами...
Глафира опять замедлила на секунду шаги, будто желая сказать что-то матери, или ожидая, что та замѣтитъ ее... Но та, какъ и Вѣра, продолжала невозмутимо двигать чулочными спицами, тоже повидимому не замѣчая Глафиры.
Она тронулась съ мѣста и съ тѣмъ-же блѣднымъ, окаменѣвшимъ лицомъ потянула къ себѣ ручку двери... Колокольчикъ задребезжалъ, дверь отворилась, хлопнула и скрыла Глафиру.
На улицѣ сверкалъ газъ въ фонаряхъ и окнахъ магазиновъ и лавокъ, стучали колеса извощиковъ и сновали прохожіе...
Было уже около одиннадцати часовъ вечера.