У насъ въ Россіи, какъ извѣстно, мало цѣнятся таланты. Они проходятъ часто почти незамѣченными и въ литературѣ, и въ критикѣ { Краткія замѣтки о пьесахъ Кропивницкаго мы встрѣчали только въ нѣкоторыхъ изъ провинціальныхъ газетъ, указанія на которыя читатель можетъ встрѣтить въ книгѣ "Очерки исторіи украинской литературы XIX столѣтія" Н. И. Петрова. Кіевъ, 1884 г.}, а потому мы нимало не удивимся, если тамъ гдѣ-нибудь на сѣверѣ Россіи, какой-либо интеллигентъ, прочитавши заголовокъ настоящей пьесы, замѣтитъ съ иронической улыбкой: "кто такой Кропивницкій, и какъ было ставить его рядомъ съ Островскимъ?" {Замѣтка эта была написана нами до появленія Кропивницкаго на столичной сценѣ.}. А между тѣмъ въ другой полосѣ Россіи, у насъ на югѣ, имя это пользуется заслуженной популярностью и собираетъ въ театрѣ толпы народа. Талантливый писатель малорусскихъ пьесъ, еще болѣе талантливый исполнитель ихъ, Кропивницкій не можетъ и не долженъ быть забытъ при вопросѣ о народномъ театрѣ и о чтеніи народомъ драматическихъ произведеній. Близкій по духу и языку десятимилліонному населенію южанъ, онъ можетъ быть понятъ и доступенъ и въ Великороссіи, какъ народный писатель, создавшій рядъ типовъ, близкихъ душѣ народа и доступныхъ его пониманію. Кулакъ и кровопійца въ пьесѣ "Глытай", Иванъ Непокрытый въ драмѣ "Дай серцю волю", Мыкыта въ той-же драмѣ, старшина въ этюдѣ "По ревизіи", все это типы, близкіе не только малорусскому народу, ими изобилуетъ деревня вообще, отъ нихъ страдаетъ и ими гордится не одинъмалорусскій народъ. И если Островскій понятенъ Малороссіи, то Кропивницкій, думается намъ, можетъ быть понятенъ настолькоже Великороссіи. Мы не касаемся въ эту минуту сравнительной оцѣнки талантовъ, о которой скажемъ ниже.
Перечитавши нѣсколько драмъ Островскаго, имѣвшихъ, какъ видно изъ предъидущаго, большой успѣхъ, и ознакомивши публику съ формою драматическихъ произведеній, мы рѣшились приступить къ чтенію малорусской пьесы. Обстановка, сопровождавшая настоящій опытъ, была все та-же: та-же хата, тотъ-же разнообразный составъ слушателей и даже самый характеръ чтенія, настолько-же выразительный и осмысленный, какъ и въ предъидущіе разы {Учительница, читавшая малорусскую пьесу, владѣетъ безупречнымъ знаніемъ малорусскаго языка и выразительной дикціей.}.
Мы прочли "Дай серцю волю" {Мы весьма сожалѣли, что но независящимъ отъ автора причинамъ въ настоящій сборникъ не вошло талантливѣйшее изъ произведеній Кропивницкаго "Глытай", и что такимъ образомъ мы лишены были возможности представить на судъ народа лучшую изъ его драмъ.} вслѣдъ за народной драмой Островскаго "Не такъ живи, какъ хочется". Но прежде, чѣмъ говорить о впечатлѣніяхъ, считаемъ необходимымъ хотя въ общихъ чертахъ ознакомить читателя съ содержаніемъ пьесы "Дай серцю волю". Мы не дѣлали того-же по отношенію къ пьесамъ Островскаго потому, что не можемъ представить себѣ человѣка мало-мальски знакомаго съ литературой и не видавшаго или не читавшаго по крайней мѣрѣ главныхъ произведеній великаго писателя земли русской.
Однимъ изъ наиболѣе выдающихся и симпатичныхъ типовъ драмы "Дай серцю волю, заведе у неволю" является Иванъ Непокрытый, бѣднякъ, не теряющій даже въ самыя тяжелыя минуты веселости и бодрости духа, сообщающій ее всѣмъ окружающимъ, человѣкъ, готовый помочь каждому обиженному, несчастному, и идущій въ солдаты за друга своего, Семена, чтобы не разстроилось его семейное счастіе.
Семенъ -- трудолюбивый, добрый, смирный парень, счастливый любовью дивчины Одарки, на которой впослѣдствіи ему удается жениться, несмотря на сватовство богатаго Микиты, влюбленнаго въ Одарку.
Микита Гальчукъ, сынъ богача старшины, своевольный, самолюбивый, безсильный передъ своими необузданными страстями. Узнавъ о предстоящей свадьбѣ Семена и Одарки, онъ пытается убить счастливаго соперника, но Иванъ Непокрытый спасаетъ друга. Микиту связываютъ и предаютъ суду.
Аналогичной ему по характеру является дивчина Маруся, беззавѣтно увлекшаяся этой широкой и сильной натурой и обезумѣвшая при видѣ его погибели.
Типъ этотъ обрисованъ нѣсколькими штрихами, но довольно ярко рисуется въ вашемъ воображеніи.
Развязка всей драмы происходитъ въ послѣднемъ актѣ. По прошествіи нѣсколькихъ лѣтъ въ счастливую семью Семена и Одарки является безногій солдатъ Иванъ Непокрытый. Прежняя бодрость и веселость и теперь не покидаютъ его, но вамъ до слезъ больно за неудавшуюся жизнь этого обездоленнаго, одинокаго человѣка. Вслѣдъ за нимъ въ ту-же хату приводятъ арестанта Микиту, полумертваго отъ тѣхъ физическихъ и нравственныхъ страданій, которыя выпали на его долю. Онъ тоже одинокъ: родные умерли, безумная Маруся сожгла хату и все имущество. Вѣсти эти въ конецъ подкашиваютъ силы страдальца Въ началѣ сцены онъ говоритъ еще съ достоинствомъ Семену въ отвѣтъ на его привѣтливыя рѣчи: "твое діло, коли ты соцкий, росписатись!" а затѣмъ безсильно опускается на скамью и произнзситъ съ отчаяніемъ: "робить зо мною, що хочете!" (дѣлайте со мною, что хотите).
Когда всѣ въ хатѣ засыпаютъ, въ истерзанной душѣ Микиты встаютъ съ новой силой чувства ненависти, злобы и мщенія, и онъ опять пытается убить Семена; но минуты его сочтены, онъ падаетъ и умираетъ съ именемъ Одарки на устахъ.
Когда мы прочли заглавіе "Дай серцю волю, заведе у неволю", слушатели наши не Вникли еще хорошенько въ то обстоятельство, что пьеса эта написана по малорусски, и по примѣру прошлаго раза сосредоточили все свое вниманіе на смыслѣ и значеніи заглавія.
"А у нас кажуть: дай жінці волю, сам підеш у неволю", замѣтилъ иронически дѣдъ Бруско. (А у насъ говорятъ: "дай женѣ волю, самъ попадешь въ неволю).
-- "Та вже як и чоловікові даей (дашь) волю, и то не дуже гарно" (не очень хорошо), заспорила старостиха, ярая защитница женскихъ правъ.
"Як одно одного слуха, то то гарно, а як піде одно проти одного, не буде добра", заключилъ Демьянъ. (Когда слушаютъ другъ друга,-- это самое лучшее, а какъ пойдетъ врозь -- не бывать добру).
Но во время длиннаго монолога Семена, почуявши явственно родную рѣчь, слушатели пришли въ неописанный восторгъ: они и хохотали, и утирали невольныя слезы умиленія, и повторяли горячо и сердечно: "наша пісня, наша! У нас співають цю саму! Ці пословиці мабуть по всім світі! Усі приказки наші!" (Это наша пѣсня,-- у насъ ее поютъ! Эти пословицы, должно быть, по всему свѣту однѣ и тѣже! Всѣ наши поговорки!)
Свиданіе Семена съ Одаркой послѣ долгой разлуки и въ особенности ея длинныя рѣчи о звѣздахъ, птичкахъ и цвѣтахъ казались намъ лично нѣсколько сентиментальными, но слушателямъ было не до критики. Они упивались этими рѣчами и говорили умиленно: "неначе "Катерина" Шевченкова розмовля! Вона свое усе росказала, теперь він почне! Вона, як ті квіткй без его поливала, неначе его бачила! То в неі слези тремтять на очах и од радощіи, и од жалю! Як діетця, так и и! Як раз під "Кобзаря!" Не баче его, очі заплющила, а душею чуе" {"Катерина" Шевченка разговариваетъ! Она все свое разсказала, теперь онъ начнетъ! Она, когда тѣ цвѣты безъ него поливала, будто его видѣла! То у ней слезы дрожатъ на глазахъ и отъ радости, и отъ горя! Какъ происходитъ, такъ и есть! Точь-въ-точь, какъ въ "Кобзарѣ"! Не видитъ его, глаза закрыла, а душой чуетъ.}.
Одного только дѣда Бруска не покидалъ его обычный юморъ, и онъ парализировалъ романическое настроеніе публики такими рѣчами: "ач, як зраділа! Так и гребетця до ёго, давно не бачила, а не здума, шо може він голодний прийшов. Він, може, не такъ любощіи хоче, як істи, а вона ycи про свое!" {Вишь, какъ обрадовалась, такъ и льнетъ къ нему,-- давно не видѣла, а не подумаетъ, что, можетъ быть, онъ голодный пришелъ. Онъ, можетъ быть, не такъ любви жаждетъ, какъ ѣсть хочетъ, а она все про свое!}.
Но не одинъ Бруско парализировалъ чтеніе. Учительница поступила въ высшей степени безтактно, предложивъ публикѣ вслушиваться въ слова и опредѣлять, какія изъ нихъ имъ незнакомы и не употребляются въ нашей мѣстности. Такого рода свѣдѣнія ей показались въ эту минуту почему-то очень интересными, но чуть не испортили дѣла. Публика совершенно поняла, что отъ нея требуется, и тщательно принялась вслушиваться въ слова.
-- Либонь ніби у нас немае. Лаштунки -- не чув, говорили слушатели, сосредоточивъ все свое вниманіе на подобнаго рода вопросахъ. Учительница поздно поняла свою ошибку, но ее выручилъ интересъ къ пьесѣ, который мало-по-малу захватывалъ вниманіе публики и вытѣснялъ задачу, такъ некстати поставленную учительницей.
Остротамъ Ивана Непокрытаго хохотали до слезъ и отвѣчали на нихъ своими собственными остротами.-- "А звісно", говоритъ онъ, напримѣръ, съ ироніей надменному Микитѣ,-- "ви-ж таки високого коліна, ваш батько у-купі з хортами лизав паньскі тарілки {Всѣмъ извѣстно, что вы такого высокаго происхожденія,-- вашъ отецъ, вмѣстѣ съ борзыми собаками, лизалъ господскія тарелки.}.
-- Паньского вівчаря кум, трошки благородний, говорятъ слушатели, смѣясь (господскаго пастуха кумъ -- немножко благородный).
Но не однѣ шутки возбуждаетъ въ слушателяхъ личность Ивана.-- "Від цёго Ивана разуминного нема", замѣчаетъ кто-то съ сочувствіемъ,-- "тільки на языкъ лепетий" {Нѣтъ разумнѣе этого Ивана; онъ только немножко пустомеля, болтунъ.}, добавляетъ скорѣе ласково, чѣмъ съ упрекомъ, другой.
-- Він, мабуть, лата що-дня свитину {Должно полагать, онъ каждый день чинитъ свою верхнюю одежу.}, говоритъ съ участіемъ третій.-- "От людина яка, сам плаче, а других розважа"! (вотъ человѣкъ,-- самъ плачетъ, а другихъ утѣшаетъ).
-- Отце любов христіяньска. Аж од яких пор у іх іде товариство"! {Вотъ она истинно-христіанская любовь. И съ какихъ поръ тянется у нихъ эта дружба.} говорятъ объ Иванѣ, особенно умиляясь предъ его рѣшимостью идти въ солдаты за друга.
Въ высшей степени понравилась слушателямъ рѣчь Одарки, въ которой она высчитываетъ предъ злобствующимъ Микитой симпатичныя стороны любимаго человѣка и каждый разъ повторяетъ съ чувствомъ: "и за те я его люблю"! (за это-то я его и люблю).
При извѣстіи, что Одаркина бабушка не вполнѣ согласна еще на бракъ внучки съ Семеномъ, кто-то говоритъ, смѣясь; "баба не вмолочена ще (бабу еще не уломали)"! и далѣе при словахъ: "треба показати, шо у ій уся сила (нужно же показать, что въ ея рукахъ вся власть), всѣ какъ-то невольно переглядываются и бросаютъ взглядъ на бабу Параску, а она въ свою очередь, принимая на себя видъ казанской сироты, говоритъ, будто бы не понимая въ чемъ дѣло: "и чого таки придивлятися"! (И чего-таки присматриваться)!
Когда Иванъ Непокрытый возвращается съ войны, слушатели встрѣчаютъ его съ не меньшимъ радушіемъ, чѣмъ друзья его, Семенъ и Одарка.-- "Нічим буде бігати", говорятъ они, печально улыбаясь и какъ бы поглядывая на его прострѣленную ногу.
-- Тут уміи брехати {Надо замѣтить, что въ данномъ случаѣ слово "брехать" не значитъ лгать, а употреблено въ смыслѣ поразсказать.}, а там ще краще навчивсь! Ох, тепер роскаже! (И прежде умѣлъ балагурить, а тамъ еще понаторѣлъ! Теперь поразскажетъ)! и они съ нетерпѣніемъ ждутъ этого разсказа и съ большимъ интересомъ выслушиваютъ его.
-- Тут читаетця, а тамъ діялось, заключаетъ кто-то съ чувствомъ сожалѣнія и страха.
-- Гірко він, вік згорював! Инший наживетця на світі, инший наплачетця"! говорятъ печально объ Иванѣ. (Горько онъ свой вѣкъ скороталъ. Иной поживетъ въ свое удовольствіе, а иной наплачется).
Но и широкая натура Микиты понята настолько, что онъ не вызываетъ въ публикѣ ни упрековъ, ни порицаній; напротивъ, видя трагизмъ его положенія, ему сочувствуютъ, его жалѣютъ.-- "Який був и шо став! не переломии серця! Він и самъ собі не рад! Простраждав віи! Як перевелось семейство! Де ті люде, шо без сліз вік звікуютъ!-- Бач, шо ці Одарки роблять"! {Чѣмъ былъ и чѣмъ сталъ! Не переломить сердца! Онъ и самъ себѣ не радъ! Промучился вѣкъ! Какъ перевелась семья! Гдѣ тѣ люди, что безъ слезъ вѣкъ свой проживутъ! Видите, до чего доводятъ эти Одарки!} говорятъ вдумчиво и съ грустью; но въ этой грусти вы не замѣчаете ничего порывистаго, что говорило бы вамъ о томъ, какъ глубоко чувство состраданія проникло въ душу читателя; вамъ ясно, что здѣсь скорѣе резонируютъ, чѣмъ чувствуютъ.
Во время предсмертнаго бреда Микиты публика стихаетъ.
-- Ему вже Бог зна iо ввbжаетця, произноситъ только кто-то шопотомъ. (Ему уже Богъ вѣсть, что мерещится)!
Смерть Микиты является какъ бы желанной развязкой; слушатели, очевидно, утомлены длиннымъ описаніемъ предсмертной агоніи, и вы не слышите и не видите при этомъ ни глубокаго вздоха, ни слезы состраданія. Для васъ очевидно, что пьеса понята и понравилась, но вмѣстѣ съ тѣмъ не произвела того глубокаго впечатлѣнія, какое ощущали вы, положимъ, при чтеніи "Грозы".
Почему это такъ? невольно спрашиваете вы себя, получивъ неожиданный результатъ, а между тѣмъ отвѣтъ такъ простъ и ясенъ: сила таланта Островскаго взяла свое и надъ родною рѣчью, и надъ родными мотивами. Это все то же, почему интеллигентный человѣкъ плачетъ надъ Шекспиромъ въ устахъ иностранца Сальвини и приходитъ въ восторгъ отъ произведеній Бетховена, неимѣющихъ ничего общаго съ русскими мотивами. Яркіе образы, созданные великими талантами, близки и понятны не только его народу, а и всему человѣчеству, такъ какъ заключаютъ въ себѣ общечеловѣческія муки, радости и страданія.