Чтеніе драмы "Не такъ живи, какъ хочется" совершенно изгладило въ насъ непріятный осадокъ, оставшійся отъ "Бѣдной невѣсты". Мы вновь обрѣли нашу прежнюю аудиторію, и она казалась намъ еще милѣе, еще дороже на этотъ разъ.
Проскучавши надъ "Бѣдной невѣстой" и чуждой имъ средой Беневоленскихъ, Добротворскихъ и Незабудкиныхъ, слушатели какъ бы съ удвоеннымъ интересомъ отнеслись къ настоящему персоналу лицъ народной драмы, которая дѣйствительно имѣетъ право носить это почтенное названіе.
Тины опредѣлялись разомъ, быстро и съ необычайной выразительностью и мѣткостью. Еслибы слушатели знали, что отъ нихъ требуется, то и тогда не могли-бы служить лучше нашимъ цѣлямъ. При появленіи каждаго новаго дѣйствующаго лица они какъ будто вглядывались въ него, измѣряли съ головы до ногъ, прислушивались къ его рѣчамъ и разомъ устанавливали діагнозъ его душевнаго состоянія, его отношеній къ жизни. Это было не простое выслушиванье интересной книги, а нѣчто большее: слушатели жили съ пьесою, въ памяти ихъ вставали цѣлыя сцены изъ видѣннаго, слышаннаго, пережитаго и, совершенно игнорируя, гдѣ кончается книга и начинается жизнь, они, подъ наплывомъ личныхъ воспоминаній, безцеремонно перебивали чтеніе и ставили на сцену свой разсказъ, полный глубокаго драматизма или веселаго юмора.
Мы невольно сожалѣли, что передача подобныхъ разсказовъ не соотвѣтствуетъ характеру нашего труда, имѣющаго свою опредѣленную цѣль, и что намъ приходится ограничиваться въ данномъ случаѣ одними намеками, но что дѣлать? намеки эти говорятъ, однако, о томъ, какъ умѣетъ народъ слушать такихъ писателей, какъ Островскій, и какія чувства, мысли и воспоминанія будятъ они въ душѣ.
Въ прежнихъ нашихъ чтеніяхъ заглавіе не останавливало на себѣ обыкновенно вниманія слушателей, и замѣчанія начинались позднѣе, по мѣрѣ того, какъ публика оріентировалась среди обстановки и характеристики разнообразныхъ дѣйствующихъ лицъ. Въ этотъ-же разъ слушатели остановились и на заглавіи "Не такъ живи, какъ хочется".
-- "Чого, бач, не схочетця, а-коли не збудетця!" (Мало чего захотѣлъ-бы, а какъ не исполнится).
"Все як Бог дасть!" (Какъ Богъ дастъ).
-- "Мало чого-б мы не схотіли, та все не по нашому!" говорили они, какъ-бы заранѣе устанавливая свою точку зрѣнія на этотъ вопросъ.
Началось чтеніе.
Въ первой сценѣ, гдѣ бѣдная Даша, покинутая мужемъ, бесѣдуетъ съ теткой, слушатели принимали самое живое участіе.-- "Мовчи, тітко, мов, збоку не поможеш", говоритъ кто-то за Дашу. (Молчи, тетка, чужому горю не пособишь).
-- "Хіба вмовчиш, коли не таіе діетця, як треба!" {Развѣ смолчишь, когда не такъ дѣлается, какъ нужно!} возражаютъ ему за тетку, внося этимъ предварительное обвиненіе отношенію Петра къ семейной жизни.
Анализъ со стороны старика-отца поступковъ сына вызываетъ полное сочувствіе, и когда на сцену появляется Петръ, публика встрѣчаетъ его съ предубѣжденіемъ и съ долей ироніи.
"Он бач! куди-ж его научать, як він лучче зна", замѣчаетъ одинъ изъ слушателей въ отвѣтъ на дерзостм Петра отцу (куда жъ его учить, когда онъ все лучше знаетъ).
-- Хто-ж тебе заставляй поперёду родтітися? {Вольно жъ тебѣ было раньше родиться.}, говоритъ иронически, какъ-бы отъ имени Петра, другой, а третій съ свойственнымъ малороссамъ юморомъ разсказываетъ комическій анекдотъ о томъ, какъ одинъ сынъ пришелъ къ матери и говоритъ: "скільки тобі, мамо, молока купить, шоб ты мені була вже не мати"? (сколько тебѣ, мама, молока купить, чтобы ты не была больше моей матерью).
Слова Петра: "на меня, должно быть, напущено," вызываютъ опять ироническія замѣчанія: "а як-же, пороблено!" -- "Ишов шептун, знайшов шептуху, що шёпче в вуха", говорятъ слушатели смѣясь. (Какъ же -- напущено! Шолъ колдунъ, встрѣтилъ колдунью, что шепчетъ въ уши).
Вообще мы замѣтили, что разсказы о колдунахъ, вѣдьмахъ и привидѣніяхъ вызываютъ весьма часто недовѣрчивое отношеніе народа и ироническій смѣхъ. Этотъ смѣхъ какъ-бы говоритъ, что въ подобныхъ росказняхъ народъ признаетъ много выдуманнаго, преувеличеннаго, присочиненнаго, лживаго, хотя въ глубинѣ души своей и вѣруетъ въ существованіе въ мірѣ темной силы въ видѣ діавола; такъ напр. слова Ерёмки -- "купецъ, я слово знаю"! Тутъ безъ ворожбы не обойдется",-- встрѣчены были полнымъ недовѣріемъ и насмѣшкой. "Він тебе здое, той знахарь"!-- "Повезе, де гроши збувають!" -- "Він баче, що той подаётця, то щей дужче берётця".-- "А той, дурний, его брехню на віру приймае"!-- "И ёго вже ум роскарячивсь!" {Выдоетъ, вытянетъ съ него. Повезетъ, гдѣ деньги сбываютъ. Онъ видитъ, какъ тотъ поддается, такъ еще крѣпче за него берется. А тотъ дуракъ вѣритъ его росказнямъ. У него уже умъ за разумъ зашелъ.} говорили смѣясь.
Слѣдуетъ замѣтить кстати, что появленіе Еремки и его выходки и остроты постоянно вызывали въ публикѣ веселый смѣхъ.
-- Ты, батюшка, самъ былъ молодъ, говоритъ далѣе Петръ, и эти упреки вызываютъ новыя ироническія замѣчанія: "дай, каже, допрос зроблю!-- Попадетця и батько въ голилею!-- Ще и виноватим зостанетця!" говорятъ вокругъ смѣясь. (Дай-ко, говорятъ, допросъ сдѣлаю! Попадется и отецъ, еще и виноватымъ останется).
Но сцена Петра съ женою ослабляетъ ироническое настроеніе;, очевидно, оно вытѣсняется участіемъ и состраданіемъ къ бѣдной женщинѣ.
-- Отцё будутъ журитися, як жити (теперь начнутъ ныть о своемъ житьѣ), говоритъ кто-то, когда они остаются вдвоемъ, и въ продолженіе всей этой сцены публика постоянно вступается за Дашу.
-- Не вводи въ грѣхъ! говоритъ раздраженно Петръ, обращаясь къ женѣ, а за нее отвѣчаетъ уже желчно нѣсколько голосовъ: "не тобі казати про гріх! Бач щей гріха боітця"! (Не тебѣ говорить о грѣхѣ! Онъ же еще и грѣха боится)!
-- И безъ тебя тошно, продолжаетъ Петръ.
-- А ій весело! може ще тошнійш од тёбе! (А ей весело? можетъ, тошнѣе чѣмъ тебѣ)!
-- А вона, бідна, предлага пісню грати -- така думка, шо може на пісню его серце обёрнетця {А она, бѣдняга, предлагаетъ спѣть что-нибудь, питая въ тайнѣ надежду,-- не отзовется ли его сердце хоть на пѣсню.}, говорятъ съ чувствомъ состраданія и участія. Состраданіе это видимо ростетъ съ каждой новой сценой несправедливости и оскорбленій мужа и вызываетъ въ воображеніи публики воспоминанія и сближенія съ образами такихъ же несчастливицъ въ жизни. Разсказываютъ печальную повѣсть о какой-то женѣ регента, находившейся въ положеніи Даши, какъ она, бѣдная, "бігала, бігала, заганяла, заганяла чоловіка {Бѣгала, бѣгала, загоняла, загоняла мужа.}. наконецъ тайкомъ, переодѣвшись, пошла "на вечорнйці з дівчитами," чтобы подсмотрѣть и удостовѣриться собственными глазами, дѣйствительно ли разлюбилъ ее мужъ. Когда возвращались домой, она все жаловалась дѣвчатамъ: "такъ мені чогось коло сёрця болить, неначе зараз вмірати!" а через півгодини (полъ-часа) прийшли,-- и хрёст, и намиста на столі лежать, а вона висить: коси до коліи русі, русі та хороші... як стоіть, обважилась, трохи землі не торкнётця" {Такъ у меня сердце щемитъ, точно сейчасъ мой конецъ наступитъ, а черезъ полчаса приходятъ,-- крестъ и монисто на столѣ лежатъ, сама-же она повѣсилась: русыя косы до колѣнъ висятъ -- русыя да красивыя... Сама будто стоитъ, опустилась, чуть земли не касается.}.
Разсказъ этотъ, переданный съ глубокимъ драматизмомъ, произвелъ чрезвычайно тяжелое впечатлѣніе. Нѣсколько минутъ всѣ молчали. Наконецъ, старостиха воскликнула громко и съ негодованіемъ: "пороблено! розбалуетця, от-тобій пороблено!" (напущено! избалуется, вотъ тебѣ и напущено).
Тутъ всѣ заговорили и заспорили, сама-ли регентша повѣсилась, или мужъ ее повѣсилъ.-- "Дё вже там сама"!.. (куда жъ сама) замѣтила многозначительно баба Параска, "двёрі и вікна позапірані скрізь, тільки одна навстяжъ... де вже там сама!.." (двери и окна всѣ позаперты, только одно пріотворено).
-- А вона була з купеческіх, чи з простіх?" спросилъ кто-то, не слыхавшій прежде исторіи регентши и смѣшивая, очевидно въ своемъ воображеніи ея образъ съ образомъ Даши.
-- З пр о стіх, отвѣчало ему разомъ нѣсколько голосовъ.
Послѣ этого разсказа послышались новыя издѣвательства надъ Петромъ. Онъ говоритъ, напр.: "уйди, тетка, кто тебя держитъ!" а ему уже отвѣчаютъ: "ні батька не треба, ні жінки, ні тітки! сказано, своя воля! самоволник! Пеня!-- А як винье, то щё ума прибавитця! Бач, якіи вумний! Шо и мёне ума, то и въ слободі нема! Удаль хороша! Він сам хвалитця, а кому не наравитця, іди з хати"!-- Жінка спротивилась!-- Хіба-ж не спротивитця, як прочі есть!" {Ни отца не нужно, ни жены, ни тетки! Сказано, своя воля! Своевольникъ! Еще ропщетъ! А выпьетъ, такъ еще ума прибудетъ! Вишь какой умникъ! Въ немъ одномъ больше ума, чѣмъ въ цѣлой деревнѣ. Какова удаль! Самъ похваляется, а кому не нравится -- дверь настежь. Жена не покорилась! Какъ тутъ покориться, когда другія имѣются.} говорятъ раздраженно вокругъ, и только кто-то одинъ замѣчаетъ печально и вдумчиво: "у якому віку діялось, а все тё-ж!" {Когда происходило, а и теперь все тоже на свѣтѣ дѣлается.} (онъ вспоминаетъ, очевидно, о томъ, что дѣйствіе происходитъ въ XVIII столѣтіи, какъ было объяснено вначалѣ пьесы).
Вслушиваясь въ разговоръ Груши съ матерью (хозяйкой постоялаго двора), которая научаетъ дочь любезничать съ купцами, слушатели заподазриваютъ въ нихъ продажныхъ женщинъ.
-- Мати наставниця гарна, ума и дочці вставля! (Нечего сказать, хороша мать, доброму учитъ дочь)!
-- Зате з багитіх купців и гроши заробляють, може, удв о х з дочкою {За то и деньги хорошія, должно быть, берутъ съ богатыхъ купцовъ вдвоемъ съ дочкой.}, говорятъ они съ иронической улыбкой.
Появленіе Петра и его скрытая боязнь, чтобы люди не увидали его тутъ и не выдали его тайны, вызываетъ въ слушателяхъ вмѣсто насмѣшекъ невольное безпокойство, настолько захватываетъ ихъ видимо тревога его больной души,-- "То-ж то не холостий! и поідемо, и всё, а таки оглядаетця, чи нема там кого" (то-то женатый человѣкъ, все оглядывается,-- нѣтъ ли здѣсь кого).
-- Він и сам чуе, шо добре робить! И ёго сёрце двоітця -- и любить, и боитця! и жалко Грушки, и сором,-- усе до купи! {Онъ и самъ чувствуетъ, что не на хорошее дѣло идетъ. Сердце его двоится -- и любитъ, и боится, и Груши жаль, и стыдъ,-- одно къ одному.}. Жонатий як звъязаний,-- усёго страшно", говорятъ серьезно, безъ всякаго оттѣнка ироніи (женатый, что связанный, всего боится).
Тревожатъ также публику вопросы, ушла ли Даша изъ дому, какъ бы не встрѣтилась съ мужемъ и что изъ этого выйдетъ?
Появленіе на постояломъ дворѣ стариковъ, родителей Даши, вызываетъ самое теплое участіе. Начинается споръ о томъ, кому будетъ больнѣе узнать о горькой участи единственнаго дѣтища. "З роду въ батька не те, шо и матері, на серці, по всём світі так!" говоритъ горячо старостиха. (Никогда отцовское сердце не болѣетъ такъ о дѣтяхъ, какъ материнское,-- во всемъ мірѣ такъ).
-- Ни-таки собі всё лучче ставите, возражаетъ ей дѣдъ Бруско. (Вы всегда себя выше ставите).
-- Мати за дитиною прямо вмира, настаиваетъ старостиха. (Мать за ребенкомъ просто умираетъ).
-- А батько годуе, говоритъ многозначительно сапожникъ Кирило. (А отецъ кормитъ).
-- Ці дочки як болячки на сёрці {Дочери, что язвы на сердцѣ.}, замѣчаетъ желчно старостиха, уклоняясь отъ спора и переходя, очевидно, мыслью къ горькой участи Даши, къ трагическому положенію ея матери и къ своимъ собственнымъ "дівчатам", которыхъ у нея цѣлая куча.
Споры на тему о положеніи мужчины и женщины, объ ихъ правахъ и обязанностяхъ, объ отношеніяхъ ихъ другъ къ другу и дѣтямъ, какъ мы замѣтили, весьма часто возникаютъ среди нашихъ слушателей и бываютъ чрезвычайно горячими и страстными.
Разговоръ стариковъ съ матерью Груши, невольно выдающій роковую тайну, слушается съ огромнымъ вниманіемъ и интересомъ.
-- А вона сердешна слуха,-- говорятъ съ участіемъ о Грушѣ -- думае: цё-ж він, це-ж мій, він самий! (а она, сердечная, слушаетъ и думаетъ -- это онъ, мой милый, онъ самый).
Вообще отношенія слушателей къ Грушѣ совершенно измѣняются: они понимаютъ теперь, что это не продажная любовь, понимаютъ весь трагизмъ ея положенія и говорятъ съ участіемъ: "шо-ж, и вини ніякоі нема, хіба-ж вони знала, що він жонатий?-- Не довго, бідна, праздникувала! Зажурылася! а гарна дівка, дівка з умомъ! Вона аж заплакала: то-ж то я зробила, то-ж я розлучниця!" (Тутъ нѣтъ ея вины: развѣ она знала, что онъ женатъ, не долго радовалась! Загрустила! А хорошая дѣвушка, умная. Даже заплакала при мысли: это моя вина, это я разлучница).
Но за то Петру положительно не прощаютъ его лжи, фальши въ его отношеніяхъ къ женѣ и къ возлюбленной. "И тут обмане, и там,-- скілки сліз через ёго!" говорятъ о немъ съ негодованіемъ, совершенно не желая входить въ трагизмъ его собственнаго положенія. (И тутъ обманетъ и тамъ,-- сколько слёзъ черезъ него пролито).
Когда на постояломъ дворѣ, кромѣ хозяевъ и родителей Даши, появляется сама она и садится поодаль, никѣмъ еще неузнанная, слушатели задаются вопросомъ: "и якже и не пізнили? не за одним столом, чи-що?" {И какъ это ее не признали,-- не за однимъ столомъ сидѣли, что-ли?!} говорятъ одни.-- "Переміна бува!" -- "Може так змарніла, шой не пізнати!" -- "Може и там так пришанували, шо з молодоі стару зробили", отвѣчаютъ другіе {Люди мѣняются! Можетъ, такъ исхудала, что и не узнать! Можетъ, ее тамъ такъ приласкали, что изъ молодой превратили въ старуху.}.
-- Вона, бідна, не зна, шо тутъ и вороги!-- Ось цытьте, як гляне, зараз серде заколотитця! (она, бѣдная, не знаетъ, что тутъ ея враги! Молчите! Какъ взглянетъ, мигомъ сердце забьется).
-- Тронуло вже! вона, бідна, и стежки не бачить!-- А як він прийде, шо буде? говорятъ съ тревогой и участіемъ третьи. (Она, бѣдняжка, и дороги не видитъ, а что-то будетъ, какъ онъ прійдетъ!).
Но въ этой общей тревогѣ и участіи находятся матеріалисты, которые не-желаютъ упустить изъ виду тѣхъ проторей и убытковъ, которые можетъ потерпѣть Даша, если уйдетъ тайкомъ отъ мужа, и одобряютъ намѣреніе отца возвратить ее на мѣсто жительства.
-- З дому хоч з худобою візьме {Изъ дому по крайней мѣрѣ съ имуществомъ заберетъ, роспишется въ обществѣ. Все-жъ таки не въ бѣгахъ она будетъ, а то, пожалуй, и по этапу могутъ вытребовать.}, разсуждаютъ они,-- а не з душёю, візьме, ну роспишетця з обчеством, чи як там, всё-ж таки не втёком, а те ще этапом потребуютъ, або-що.
Но, сочувствуя плану Агафона возвратить Дашу къ мужу, они не вѣрятъ въ его надежды уговорить Петра: "Куда ему! коли рідний батько не поправив, то и цей нічого не зробить, хіба зляка або силою, то шоб ще поганни не було! тоді ёго од горілки не оттащиш!" {Куда ему. Если родной отецъ не смогъ, то этотъ ничего не подѣлаетъ, развѣ застращаетъ или насильно возьметъ, такъ чтобы не было еще хуже,-- тогда его отъ водки ничѣмъ не отвлечешь.} говорятъ они о Петрѣ, понимая, что эту широкую натуру не переломишь ни убѣжденіями, ни угрозой, ни силой, а только доведешь, пожалуй, до полнаго отчаянія и паденія.
Сходство именъ героя драмы и Петра, молодого парня, мужа Маруси, вызываетъ веселыя шутки: "Сидй, Петро, коло Маруси", говорятъ ему смѣясь, "бо все одно люде правду взнають, не обдуриш!" (Сиди, Петръ, подлѣ Маруси,-- все равно, люди правду узнаютъ,-- не обманешь!).
-- Коли-б тільки вона коло мене сиділа, говоритъ онъ тихо въ отвѣтъ, весь вспыхивая и взглядывая на свою красотку-жену, и тутъ-же до того конфузится и краснѣетъ, что выходитъ въ сѣни. (Лишь бы она подлѣ меня сидѣла).
-- Усовістили Петра! пішов з хати! говоритъ съ укоромъ свекровь, вступаясь за любимаго сына,-- з Петромъ цёго не буде! то з жиру!-- добавляетъ она успокоительно. (Съ Петромъ этого не можетъ случиться,-- то съ жиру бѣсятся).
-- А як-же, хіба з наших таких нема!..-- протестуетъ старостиха,-- з наших тож бувають молодці добрі, не тільки з жирніх та богатіх! хіба мало такіх шалёних по світу? {Да, развѣ, въ нашей средѣ не бываетъ такихъ,-- у насъ тоже найдутся теплые ребята и не только между разжирѣвшими да богатыми. Развѣ мало на свѣтѣ подобныхъ сумасбродовъ?} и она приводитъ нѣсколько яркихъ примѣровъ изъ жизни, называя знакомйя слушателямъ имена и фамиліи, противъ чего никто не находитъ возраженій.
Когда раздраженная и убитая горемъ Груша поджидаетъ Петра и тѣшится мыслью изругать его, баба Параска замѣчаетъ язвительно, входя въ ея положеніе: "шобъ ему и зробила, як-бы попавсь тепёр згорячу! {Не знаю, что-бы и сдѣлала ему, еслибы попался теперь, сгоряча!} и далѣе, когда она затягиваетъ пѣсню, продолжаетъ одобрительно: "от-то краще твое діло, дівчино, хоч трбхі розважиш себе" {Это лучше твое дѣло, дѣвушка, хоть развлечешь себя немного.}.
Но вотъ входитъ Петръ, и въ публикѣ чувствуется напряженіе и тревога.-- "Чи вона такъ передъ дівчатами и буде выговарювати ему?" (Неужели она рѣшится дѣлать ему при людяхъ выговоръ).
-- А може и нёі вже серце отходилося! може здержитця?! говорятъ вокругъ. (А, можетъ, у нее сердце уже отошло, можетъ, сумѣетъ сдержать себя).
При ироническихъ словахъ Груши: "Милости просимъ; а мы только что хотѣли кошку въ лапти обувать да за вами посылать!" старостиха замѣчаетъ рѣзко: "у пос ему -- раз! зразу поздоровкалась!" (Прямо ему въ носъ,-- нечего сказать, поздоровалась!)
Бабу Параску смѣшитъ эта шутка, и она говоритъ, закрывая ротъ рукою: "які-ж там у кішки лапті?" (Какіе-жъ тамъ у кошки могутъ быть лапти).
-- Здравствуйте и благодарствуйте, говоритъ далѣе желчно Груша.
-- От-це тобі двічі {Вотъ тебѣ два!}, считаетъ старостиха колкости раздраженной дѣвушки.
-- Цитьте-бо, це вона про сёбе буде казати {Молчите, это она про себя будетъ говорить.}, обращается свекровь къ слушателямъ, желая всецѣло сосредоточить ихъ вниманіе на разсказѣ Груши.
-- Дарма, що на обиняки казатиме, а він язик прикусе {Даромъ, что обиняками будетъ говорить, а онъ языкъ прикуситъ.}, предсказываетъ старостиха.
-- Як він замічений, то взн а, а прочі не взнають, говоритъ еще кто-то. (Виновный тотчасъ почувствуетъ, а другіе не догадаются).
Вообще слушатели совершенно понимаютъ состояніе души Петра и Груши, что явствуетъ изъ ихъ возгласовъ и замѣчаній.
Когда Груша на зло Петру цѣлуется съ пріятелемъ его, Васей, вокругъ говорятъ выразительyо: "пече! безъ вогню пече! А ты дивись збоку. Хоч на завертку чіпляйсь, що хоч роби! {Безъ огня припекаетъ! А ты со стороны смотри да любуйся. Хоть на задвижку прицѣпись, что хочешь дѣлай! (Малороссійская поговорка). }.
-- И чого-б я слухав, замѣчаетъ одинъ изъ слушателей, очевидно проникнутый трагизмомъ положенія Петра,-- надів-бы шапку таи ішов!-- так ні, ще дожида до краю, поки вислухае усе! {Охота слушать: надѣлъ-бы шапку да и былъ таковъ. Такъ нѣтъ! ждетъ до конца, пока всего не выслушаетъ!} -- Та може ему так лёгше, поясняетъ кто-то.
Сцена возвращенія Петра домой вызываетъ тревогу и ужасъ. "А батько и мати тутъ?" (А отецъ съ матерью здѣсь?) спрашиваетъ кто-то съ волненіемъ, какъ-бы ища въ нихъ защиты бѣдной Дашѣ.
-- Коли-б вона голови своёі не положила через его гульбу! Завьязий чужу душу тай знущаетця! {Какъ-бы она не порѣшила съ собою изъ-за его гулянокъ! Завязалъ чужую душу, да и издѣвается.} Він тепер як звір, вона й тіні, й духу его оітця! {Онъ теперь, какъ звѣрь, она и тѣни, и духу его боится!} Буде іи те, шо регентша!" говорятъ со страхомъ, смѣшаннымъ съ негодованіемъ.-- "Ой, Боже-ж мій, до неі! Шукати! Заріже! Сам себе занапастить {Станется съ нею то же, что съ регентшей! Боже мой, до нея добирается, ищетъ! Зарѣжетъ! Самъ себя загубитъ.}, слышатся далѣе отчаянные возгласы въ публикѣ. Напряженіе и ужасъ достигаютъ крайнихъ предѣловъ, всѣ ждутъ ужасной катастрофы, но, какъ извѣстно, драма оканчивается благополучно неожиданнымъ покаяніемъ Петра.
Подводя итоги, можно было-бы, пожалуй, спросить, дѣйствительно-ли понята личность Петра нашими деревенскими слушателями, такъ какъ истинное пониманіе его душевныхъ страданій должно было-бы неизбѣжно внести примиреніе и прощеніе. Но, вслушиваясь въ замѣчанія публики, вглядываясь въ выраженіе лицъ, вдумываясь во всѣ предъидущія отношенія слушателей къ Петру, вамъ становится ясно, что онъ понятъ, но не прощенъ, что его сердечныя муки признаются ничтожными въ сравненіи съ тѣмъ зломъ, какое онъ сѣетъ вокругъ себя, что ему не прощаютъ эгоизма, " съ которымъ онъ разбиваетъ двѣ женскихъ жизни, двѣ семьи, и что развѣ какой-либо великій подвигъ самоотреченія и любви могъ-бы оправдать Петра въ глазахъ слушателей; но этого подвига нѣтъ, и онъ остается неоправданнымъ, несмотря на свое неожиданное покаяніе. Покаяніе это не вызываетъ даже никакого сочувствія въ публикѣ,-- она ждала, очевидно, что за терзанія, причиненныя другимъ, онъ заплатитъ своею жизнью, "сам себё занапастить", и это, вѣроятно, въ значительной степени возвысило-бы его въ глазахъ слушателей; но этого не случилось, а потому раздумье его надъ прорубью вызвало только шутки и комическій анекдотъ о томъ, какъ одинъ человѣкъ, которому надоѣло жить на свѣтѣ, "побіг у повітку вішатись; взяв мотузок, зробив петлю, встромив (всунулъ) и нёі голову, та тільки що промовив: "Господи благослови!" а далі як плигне,-- мотузок розірвалась, а він и упав на землю.-- От, каже, люди гомоніли: лёгко повіситьця -- и не болітиме, нічого, а я ось забивсь (ушибся), тепер поки й віку не буду!" Так и цей: над прорубью був, та почув дзвон и роздумавсь" {Побѣжалъ въ сарай вѣшаться; взялъ веревку, сдѣлалъ петлю, всунулъ въ нее голову и, пробормотавши: Господи благослови, какъ прыгнетъ,-- бичевка перервалась, а онъ упалъ на землю.-- Вотъ, говоритъ, люди болтали: легко повѣситься, никакой боли не почувствуешь, а я какъ ушибся, на всю жизнь закаюсь вѣшаться. Такъ и этотъ: постоялъ надъ прорубью, но услышалъ звонъ и отдумалъ.}.
Выслушивая эти ироническія замѣчанія, мы невольно припомнили отношенія той-же публики къ Катеринѣ въ "Грозѣ". Катерина такъ-же, какъ и Петръ, измѣнила мужу и разбила семью, отношенія ея къ любимому человѣку зашли даже дальше, чѣмъ безнадежная любовь Петра, но она искупила все это слезами, муками и смертью, въ душѣ ея не было ни эгоизма, ни озлобленія, вотъ почему, вѣроятно, всѣ съ трепетомъ взывали въ послѣднія минуты къ судьбѣ о ея спасеніи и горько оплакали ея трагическій конецъ.