Такимъ образомъ для Карлоса кончился періодъ томительнаго вынужденнаго бездѣйствія и съ энергіею, порождаемою пробудившейся надеждой, онъ сдѣлалъ всѣ нужныя приготовленія для бѣгства. Онъ посѣтилъ нѣкоторыхъ изъ осиротѣлыхъ семей своихъ друзей, сознавая, что ему уже въ послѣдній разъ приходится утѣшать ихъ въ горѣ.
За ужиномъ онъ, какъ и всегда, присоединился къ семьѣ своего дяди. Донъ Бальтазара, состоящаго теперь правительственнымъ чиновникомъ, еще не было дома; но онъ скоро вернулся съ такимъ выраженіемъ безпокойства на лицѣ, что отецъ спрослъ его:
-- Что случилось?
-- Ничего особеннаго, сеньоръ отецъ,-- отвѣчалъ молодой человѣкъ, поднося чашу манзанилла къ своимъ губамъ.
-- Какія новости въ городѣ! -- спросилъ его братъ, донъ Мавуэль.
Донъ Бальтазаръ поставилъ пустую чашу на столъ.
-- Не важныя новости,-- отвѣчалъ осъ.-- Да будутъ прокляты эти лютеранскія собаки, изъ-за нихъ смятеніе обуяло весь городъ.
-- Что, еще аресты? -- сказалъ донъ Мануэль старшій.-- Это ужасно. Уже вчера число арестованныхъ простиралось до восьмисотъ. Кто еще взятъ?
-- Священникъ изъ провинціи, д-ръ Жуанъ Гонзалесъ и монахъ по имени Ольмедо. Что до меня, то они могутъ забрать и засадить въ Тріану всѣхъ поповъ Испаніи. Но другой вопросъ, когда дѣло доходитъ до дамъ изъ первыхъ фамилій и самыхъ высовопоставленныхъ семействъ.
Какой-то трепетъ при этомъ пробѣжалъ среди всѣхъ собравшихся и всѣ въ волненіи ждали, что послѣдуетъ дальше. Но донъ Бальтазаръ повидимому не былъ расположенъ продолжать.
-- Нѣтъ ли въ числѣ ихъ знакомыхъ намъ? -- раздался наконецъ среди всеобщей тишины пронзительный голосъ донны Санчо.
-- Всѣ знаютъ донъ Педро Гарчіа и Богорвесъ. Ужасно сказать... его дочь.
-- Которая? -- воскликнулъ не своимъ голосомъ и съ помертвѣлымъ лицомъ Гонзальво, такъ что всѣ взоры обратились на него.
-- Св. Яго... братъ! Что ты такъ смотришь на меня. Развѣ это моя вина? Конечно, это ученая донна Марія. Бѣдная дѣвица! ей придется теперь пожалѣть, что она не ограничилась чтеніемъ лишь одного молитвенника.
-- Да защитятъ насъ Мадонна и святые! Донна Марія въ тюрьмѣ за ересь... ужасно! Кто же теперь можетъ считать себя въ безопасности? -- воскликнули съ ужасомъ дамы, крестясь.
Между мужчинами раздались болѣе рѣзкіе голоса. Послышались ужасныя проклятія противъ ереси и еретиковъ. Но справедливость требуетъ признать, что еслибъ они смѣли, то заговорили бы иначе. Въ глубинѣ души проклятія эти вѣроятно были направлены не столько противъ жертвъ, сколько противъ гонителей; и еслибъ Испанія была такою страною, гдѣ люди могли высказывать свои мысли, то Гонзалесъ де-Мунебрага занималъ бы еще худшее мѣсто въ аду, чѣмъ Лютеръ и Кальвинъ.
Только двое хранили молчаніе. Воображенію Карлоса представилось кроткое, задумчивое лицо молодой дѣвушки, освѣщенное пробудившимся чувствомъ вѣры и надежды, подъ вліяніемъ горячихъ словъ Лозады. Но это видѣніе исчезло при взглядѣ на одно неподвижное, блѣдное какъ смерть лицо. Гонзальво сидѣлъ противъ него за столомъ. И даже, еслибъ донна Инеса не сказала ему ничего, то этотъ взглядъ открылъ бы ему все.
Ни молитва, ни проклятіе не срывались съ этихъ помертвѣлыхъ губъ. Самое безумное выраженіе злобы не могло показаться столь ужаснымъ Карлосу, какъ это неестественное молчаніе.
Повидимому никто изъ прочихъ не замѣчалъ этого, а если они и замѣтили что нибудь необычайное въ манерѣ и выраженіи лица Гонзальво, то отнесли это къ припадку физическихъ страданій. Послѣ того, какъ ими было высказано чувство негодованія въ тѣхъ выраженіяхъ, какія они могли себѣ позволить, всѣ принялись за недоконченный ужинъ, кромѣ Гонзальво и Карлоса, которые вышли незамѣтно изъ-за стола при первой возможности.
Карлосъ охотно бы обратился со словами утѣшенія въ своему кузену; но не рѣшался заговорить съ нимъ и дать ему замѣтить, что догадывается о причинѣ его горести.
Передъ нимъ оставался еще цѣлый день до предполагаемаго побѣга. Утромъ онъ вышелъ, чтобы посѣтить въ послѣдній разъ своихъ друзей. Едва онъ успѣлъ отойти на нѣсколько шаговъ отъ дома, когда замѣтилъ человѣка въ черномъ костюмѣ, въ плащѣ и со шпагою на боку, пристально посмотрѣвшаго на него въ то время, какъ онъ проходилъ мимо. Черезъ минуту незнакомецъ какъ будто рѣшилъ идти другою дорогою, догналъ его и со словами:
-- Простите, сеньоръ,-- сунулъ какую-то записку въ его руку.
Не сомнѣваясь, что кто нибудь изъ друзей предупреждалъ его о грозившей опасности, Карлосъ повернулъ въ одинъ изъ узенькихъ переулковъ, которыми изобиловалъ этотъ полувосточный городъ, и не видя никого по близости, быстро взглянулъ на записку. Онъ успѣлъ пробѣжать только нѣсколько отрывочныхъ фразъ:
-- "Его преподобіе... Сеньоръ инквизиторъ... Донъ Гонзальво... послѣ полуночи -- важное открытіе... Строжайшая тайна". Что это значило?.. Неужели его предупреждали, что двоюродный братъ хотѣлъ предать его инквизиціи? Онъ не могъ повѣрить этому. Но услышавъ шумъ приближавшихся шаговъ, онъ быстро спряталъ записку и въ тотъ же моментъ его схватилъ за рукавъ Гонзальво.
-- Отдай ее мнѣ,-- сказалъ онъ прерывающимся шепотомъ.
-- Что дать?
-- Записку, которую этотъ дуракъ, обознавшись, далъ тебѣ, принявъ тебя за меня. Будъ онъ проклятъ! Развѣ онъ не зналъ, что я хромъ.
-- Ты это подразумѣваешь? -- сказалъ Карлосъ, показывая ему записку, которую не выпускалъ изъ рукъ.
-- Ты прочелъ ее! Честно ли это? -- воскликнулъ Гонзальво, съ злобной усмѣшкой.
-- Ты несправедливъ. Она безъ адреса и конечно я полагалъ, что она предназначается мнѣ. Но я понялъ только нѣсколько безсвязныхъ словъ, бросившихся мнѣ въ глаза.
Молодые люди стояли нѣсколько мгновеній, пристально глядя въ лицо другъ другу, какъ два противника передъ началомъ борьбы. Каждый рѣшалъ въ своемъ умѣ,-- въ состояніи ли другой предать его. Но въ то же время каждый былъ убѣжденъ въ глубинѣ души, что они могутъ довѣрять другъ другу.
Карлосъ, хотя у него было болѣе причинъ опасаться, первый пришелъ въ рѣшенію и почти съ улыбкой вручилъ Гонзальво записку.
-- Какое бы не имѣла значеніе эта таинственная записка для дона Гонзальво,-- сказалъ онъ,-- я убѣжденъ, что писавшій ее ничего не замышляетъ противъ семьи Альварецъ де-Меннія.
-- Ты никогда не раскаешься въ этихъ словахъ. Это чистая правда... въ томъ смыслѣ, какъ ты говоришь,-- отвѣчалъ Гонзальво, взявъ у него записку. Въ этотъ моментъ въ немъ происходила внутренняя борьба,-- можетъ ли онъ довѣриться Карлосу. Но прикосновеніе къ рукѣ двогороднаго брата иначе направило его мысли. Рука была холодна и дрожала. Такой слабодушный человѣкъ не можетъ быть товарищемъ въ отчаянномъ дѣлѣ, задуманномъ имъ.
Карлосъ пошелъ своею дорогой, увѣренный, что Гонзальво ничего не замышлялъ противъ него. Можетъ быть онъ просилъ главу инквизиціи только о ночной аудіенціи, чтобы броситься въ его ногамъ и вымолить оправданіе донны Маріи? Можетъ быть "важныя открытія", упомянутыя въ письмѣ, были только предлогомъ, чтобы добиться этой аудіенціи.
Немыслимо! Кому въ зрѣломъ возрастѣ придетъ въ голову умолять бурю, чтобы она утихла, или огонь, чтобы онъ превратилъ свое разрушеніе? Конечно, на это способенъ какой нибудь безумный мечтатель, но не донъ Гонзальво.
Но можетъ быть онъ хотѣлъ прибѣгнуть къ подкупу? Инкизиторы, подобно большинству духовенства, не были чужды человѣческихъ слабостей; конечно, они не прикоснутся къ золоту, но кто, согласно старинной испанской пословицы, могъ помѣшать вамъ "положить его въ ихъ капюшоны, висѣвшіе на спинѣ". Конечно, Мунебрага не въ состояніи былъ еормить свою многочисленную нахальную свиту, держать украшенную золотомъ и пурпуромъ галеру и выписывать самые рѣдкіе цвѣты изъ всѣхъ странъ міра, безъ значительныхъ добавокъ къ оффиціальному доходу, который онъ получалъ каккъ помощникъ главнаго инквизитора. Но какъ бы ни измѣнились взгляды "его преподобія", врядъ ли ворота Тріани могли открыться для нераскаявшагося еретика. Да кромѣ того, чтобы даже сколько нібудь облегчить судьбу обвиненныхъ, далеко не хватило бы кошелька Гонзальво.
Кромѣ того, Карлосъ не могъ не замѣтить, что молодой человѣкъ ожесточился. Что если онъ намѣревался самъ обвинить себя? Но какая польза можетъ быть отъ того, что онъ самъ добровольно ринется на смерть? И если онъ уже рѣшился на самоубійство, чтобы покончить свои страданія, то конечно могъ избрать для этого болѣе легкій путь.
Такъ думалъ Карлосъ; но все-таки было очевидно, что его кузенъ замышлялъ какой-то отчаянный шагъ. Къ тому же Гонзальво продолжалъ хранить молчаніе; и это былъ дурной знакъ.
Хотя кризисъ приближался къ его собственной судьбѣ, но Карлоса постоянно преслѣдовала мысль о Гонзальво. Время проходило; эти тяжелые часы онъ могъ проводить только въ молитвѣ. Послѣ мольбы за себя, Жуана и своихъ несчастныхъ, томившихся въ темницѣ, друзей, онъ молилъ Бога о милосердіи къ своему несчастному кузену, и когда вспоминалъ о его страданіяхъ, о его одиночествѣ, безъ поддержви вѣры и надежды въ будущемъ, молитва его за Гонзальво дѣлалась еще горячѣе. Наконецъ онъ поднялся съ колѣнъ и его осѣнило радостное убѣжденіе, что Богъ услышитъ его молитву.
Время уже приближалось къ полночи; Карлосъ быстро сдѣлалъ всѣ нужныя приготовленія, взялъ давно уже заброшенную гитару и вышелъ изъ своей комнаты.