Въ 1764 г., въ ясный лѣтній вечеръ, на краю обрыва за Успенской церковью, на травѣ сидѣли два человѣка; они любовались чуднымъ видомъ, открывавшимся передъ ихъ глазами, и дружески разговаривали между собой. Одинъ изъ собесѣдниковъ былъ еще молодъ, лѣтъ 29-ти, не болѣе, средняго роста, плотный, съ круглымъ, румянымъ лицомъ, обрамленнымъ русой бородкой, съ кудрявой головой, словомъ, чисто русскій типъ; но необыкновенно пріятное выраженіе лица и умъ, свѣтившійся въ голубыхъ глазахъ. придавали нѣчто особенное его заурядной физіономіи. Другой -- былъ уже пожилой человѣкъ, съ сильной просѣдью въ волосахъ. Первый былъ Иванъ Кулибинъ, а второй -- его хорошій знакомый, черноярскій купецъ, Михаилъ Андреевичъ Костроминъ; они встрѣтились послѣ долгой разулки и Михаилъ Андреевичъ, горячо любившій Кулибина и искренно вѣрившій въ его талантливую натуру, очень интересовался судьбой молодаго самоучки.
-- Разскажи мнѣ поподробнѣе, Иванъ Петровичъ, какъ жилъ ты въ это время и что дѣлалъ?-- спрашивалъ онъ Кулибина.
-- Всяко жилось, Михайло Андреичъ, отвѣчалъ тотъ: и хорошо, и дурно, а если посчитать, то черныхъ дней, пожалуй, наберется больше. Первое время у меня много было заказовъ, семья не терпѣла нужды; но за то некогда было заниматься своимъ образованіемъ. Чтожь это, думалъ я. такъ весь вѣкъ и буду дѣлать деревянные часы съ кукушкой, дальше не пойду? И додумался я до того, что наука дороже для меня всѣхъ благъ земныхъ, дороже горячо-любимой семьи. Сталъ я отказываться отъ посторонней работы, засѣлъ за механику, учился дѣлать металлическіе часы и пр. Первое время, мы кое какъ перебивались; но скоро семьѣ пришлось испытать горькую нужду. Жена изъ силъ выбивалась, работая; да гдѣ-жь женщинѣ выдержать непосильный трудъ! Къ тому же расходовъ требовалось не мало: своихъ было двое дѣтей, братъ съ сестрой, сироты, да отцовскій долгъ на душѣ въ 700 руб Не втерпежь становилось моей бѣдной женѣ, попрекать меня начала; подойдетъ, бывало, и говоритъ; "Пожалѣй ты семью, Иванъ Петровичъ! Неужто эти постылыя книги дороже тебѣ жены и дѣтей?"
Воспоминаніе о тяжеломъ прошломъ взволновало Кулибина; онъ вскочилъ на ноги и закрылъ лицо руками.
-- Ну, что могъ я ей отвѣтить на это? Вѣдь, она не поняла бы меня! Потерпи, говорю, милая, если любишь меня хоть немного,-- а самъ плачу. Тяжелые дни пережилъ я, Михайло Андреичъ! Голодалъ, чтобъ у семьи куска не отнимать, но душой не покривилъ, деньгамъ не кланялся. На улицу, бывало, показаться не смѣю, чтобы съ сосѣдями не встрѣчаться да совѣтовъ ихъ не слышать; а то каждый разъ натолкнешься на какого-нибудь доброжелателя, который оглянетъ мою трепаную одежду, покачаетъ головой и скажетъ: "Эхъ, братъ Иванъ, лучше-бъ, тебѣ торговать мукой, чѣмъ связываться съ часами. Развѣ это промыселъ? На то нѣмцы есть, а нашему брату, бородачу, такимъ дѣломъ заниматься не приходится."
-- И никто изъ нихъ не помогъ тебѣ, Иванъ Петровичъ? съ негодованіемъ вскричалъ Костроминъ, вскакивая также съ своего мѣста.
-- Я не просилъ у нихъ помощи...
-- Это на тебя похоже! А ты мнѣ вотъ что отвѣть, заговорилъ Костроминъ вдругъ такъ сердито, что молодой человѣкъ съ изумленіемъ посмотрѣлъ на него: какъ ты смѣлъ меня на одну доску со всей этой дрянью поставить? Почему ты ко мнѣ не обратился? Для себя просить не хотѣлъ -- ну и ходи себѣ голодный и оборванный, если ужь гордость обуяла -- да семья-то чѣмъ виновата? Хоть бы строчку написалъ о своей нуждѣ!
Кулибинъ съ грустной улыбкой выслушалъ горячій упрекъ этого добраго, благороднаго человѣка; но вслѣдъ затѣмъ, лицо его приняло выраженіе глубокаго горя.
-- Можетъ быть, вы и правы, Михайло Андреичъ, произнесъ онъ упавшимъ голосомъ, снимая шапку и проводя дрожащей рукой по своимъ кудрямъ. Костромину стало жаль своего любимца; онъ пересталъ браниться, сѣлъ опять рядомъ съ нимъ и проговорилъ уже ласково:
-- Да, правъ, ты не въ мѣру гордъ. Ну, да бѣда еще въ этомъ не велика, мой милый, только гордись съ разборомъ. Досказывай, что потомъ было?
-- А потомъ было то, Михайло Андреичъ, что я достигъ такого совершенства въ часовомъ дѣлѣ, что учиться больше было нечему; тогда я опять началъ брать заказы; работы скоро набралось столько, что я одинъ съ нею ужь не могъ сладить и взялъ ученика. Теперь меня знаетъ весь Нижній, начиная отъ губернатора и кончая каждымъ мальчишкой на улицѣ, такъ какъ я единственный часовщикъ въ городѣ. О прежней нуждѣ и помину нѣтъ; только...
-- Договаривай, сдѣлай милость, Иванъ Петровичъ, а то опять поссорюсь!
-- Задумалъ я сдѣлать небывалые часы, Михайло Андреичъ, приготовилъ ужь всѣ рисунки и чертежи, но приступить къ работѣ не могу, такъ какъ вещь эта дорогая, да и времени столько займетъ, что нужно опять съ заказами порѣшить.
-- Покажи мнѣ свои рисунки.
Кулибинъ принесъ изъ дому, находившемуся очень близко отъ мѣста ихъ бесѣды, всѣ свои чертежи и сталъ показывать ихъ своему другу и покровителю. Костроминъ былъ, по своему времени, человѣкъ образованный и понялъ изъ объясненій Кулибина, что его мудреные часы не пустая химера.
-- Теперь вотъ что я скажу тебѣ, Иванъ Петровичъ, проговорилъ онъ свертывая бумаги: если ты желаешь остаться моимъ другомъ и загладить обиду, нанесенную мнѣ твоей скрытностью, принимай безъ разговоровъ слѣдующія мои условія: съ завтрашняго же дня не бери больше ни одного заказа и принимайся дѣлать свои часы; все время, пока не кончишь ихъ совершенно, деньги на прожитокъ бери у меня, покупай на мой счетъ книги, инструменты, матеріалъ и пр. Семью и ученика содержи какъ можно лучше, не скупись.
-- Михайло Андреичъ!.. вскричалъ Кулибинъ; но тотъ остановилъ его на первомъ словѣ.
-- Позволь спросить тебя, Иванъ Петровичъ, еслибъ ты былъ также богатъ, какъ я, неужели ты никому бы никогда не помогъ? Ты-то, съ твоимъ золотымъ сердцемъ? Я знаю, что даже и теперь ты не отказываешь въ помощи ближнему. Такъ, вѣдь?
Вмѣсто отвѣта, Кулибинъ, со слезами на глазахъ, сбросилъ съ головы шапку, схватилъ обѣ руки Костромина и крѣпко сжалъ ихъ.
-- Во всю мою жизнь я не въ состояніи буду отблагодарить тебя за твое благодѣяніе, добрый, благородный другъ! шепталъ онъ въ волненіи: во всю мою жизнь! Я могу только молить Всемогущаго Бога, чтобъ Онъ наградилъ тебя!
-- Это за что? Я доволенъ тѣмъ, что Богъ мнѣ далъ и большаго не желаю, говорилъ шутливо Костроминъ, стараясь высвободить свои руки и не смотрѣть на растроганнаго молодаго человѣка. Лучшей моей наградой будетъ слава самоучки Кулибина!