Въ скромной квартиркѣ при петербургской Академіи Наукъ сидѣлъ у письменнаго стола Кулибинъ и писалъ своему бывшему ученику Пятерикову въ Нижній:
"Любезный Иванъ Ивановичъ!
Вотъ уже двѣ недѣли прошло, какъ я проводилъ изъ Питера своего друга и покровителя Михаила Андреевича, а тоска такъ и ходитъ за мной по пятамъ: очень ужь покинутымъ и одинокимъ чувствую я себя въ столицѣ, среди сонма ученыхъ мужей Академіи. Исполняя твою просьбу, я подробно разскажу тебѣ, голубчикъ, все, что произошло со мной за это время. 27 февраля, въѣхали мы съ Михаиломъ Андреевичемъ въ Петербургъ. Съ какимъ восторгомъ смотрѣлъ я на роскошную столицу; какъ изумляли меня громадныя зданія, дворцы, монументы и пр. Порой мнѣ казалось, что это чудный сонъ и я протиралъ глаза; но нѣтъ, мечта всей моей юности сбылась: я въ Петербургѣ. Первые, дни по пріѣздѣ я бѣгалъ, какъ угорѣлый, по городу и все осматривалъ, а мой добрый Михаилъ Андреевичъ въ это время хлопоталъ обо мнѣ. Онъ добился разрѣшенія представиться директору Академіи Наукъ, графу Орлову и повезъ меня съ собой, приказавъ захватить всѣ мои произведенія. Поѣхали. Всю дорогу я думалъ о томъ, какъ встрѣтитъ меня графъ; правда, онъ видѣлъ меня въ 1767 году, когда пріѣзжалъ съ императрицей въ Нижній, и былъ тогда очень милостивъ ко мнѣ; но съ тѣхъ поръ прошло уже два года: онъ навѣрное совсѣмъ забылъ о моемъ существованіи, да и что ему во мнѣ, въ мужикѣ-самоучкѣ! Эти мысли не покидали меня даже и тогда, когда мы съ Михаиломъ Андреевичемъ стояли въ пріемной графа, ожидая его выхода. Но представь себѣ мое удивленіе, когда этотъ гордый вельможа, увидавъ меня, быстро подошелъ и, ласково протягивая мнѣ руку, промолвилъ: "Добро пожаловать, Иванъ Петровичъ! Долго же ты собирался къ намъ въ Питеръ! Показывай скорѣй, что наработалъ за это время: если много, то прощаю твою медленность!" Потомъ онъ обратился съ такими же привѣтливыми словами къ Михаилу Андреевичу. Осмотрѣвъ всѣ мои работы, графъ остался чрезвычайно доволенъ и, отпуская меня, сказалъ: "Тебѣ слѣдуетъ представиться императрицѣ и лично поднести ея величеству свои произведенія. Я дамъ знать, когда можно будетъ пріѣхать во дворецъ." -- Однако, ждать намъ пришлось до 1-го апрѣля. Никогда не забуду я этотъ достопамятный для меня день! Ты знаешь, что трусомъ я никогда не былъ, но когда Михаилъ Андреевичъ объявилъ мнѣ, чтобы я собирался во дворецъ -- самъ не понимаю, что со мной сдѣлалось: дрожу, а изъ рукъ все валится. Замѣтилъ это Михаилъ Андреевичъ, да и говоритъ: "Ты чего боишься? Вѣдь, представлялся же государынѣ въ Нижнемъ". "Я ничего не боюсь, Михаилъ Андреевичъ: самъ не понимаю, что со мной". Сталъ онъ мнѣ, добрая душа, помогать собираться, потому видитъ, что конца нѣтъ моимъ сборамъ. Уходя, я чуть-было не забылъ часы, назначенные для поднесенія государынѣ и тѣмъ ужь совсѣмъ его разсердилъ. "Да что ты, въ самомъ дѣлѣ, раскисъ? Ребенокъ, что ли, ты. что я, какъ нянька, за тобой хожу? Какъ же ты безъ меня здѣсь жить будешь?" кричалъ онъ. "Не знаю", отвѣчалъ я,-- и должно быть очень былъ смѣшонъ въ эту минуту, потому что Михаилъ Андреевичъ захохоталъ и махнулъ рукой. Не стану описывать тебѣ, милый другъ, какую роскошь я увидѣлъ во дворцѣ; скажу только, что пока мы ожидали государыню въ одной изъ залъ, я съ радостью чувствовалъ, что страхъ и волненіе мои прошли. И въ ту минуту, когда въ залъ вошла императрица въ сопровожденіи Орлова и Потемкина, я былъ совершенно спокоенъ. "Очень рада васъ видѣть, Иванъ Петровичъ, милостиво обратилась ко мнѣ государыня. Кончили вы ваши знаменитые часы?" Я подалъ ей часы. Она внимательно ихъ разсматривала и съ удовольствіемъ слушала музыку, которую они играли. Потомъ государыня осмотрѣла электрическую машину, микроскопъ и телескопъ моей работы и сказала: "Это первая электрическая машина, сдѣланная въ Россіи, и я горжусь тѣмъ, что она сдѣлана русскимъ". Затѣмъ, императрица долго говорила со мной о моей страсти къ механикѣ и къ наукѣ вообще. Я совсѣмъ оправился и смѣло отвѣчалъ на всѣ вопросы ея величества. Наконецъ, она обратилась къ Михаилу Андреевичу, говорила съ нимъ о хлѣбной торговлѣ по Волгѣ и, допустивъ насъ къ рукѣ, милостиво прибавила: "Благодарю васъ, г. Костроминъ. за благородное участіе, которое вы приняли въ судьбѣ Кулибина. Я не забуду вамъ этого". Тутъ ужь я не выдержалъ: куда дѣлась вся моя твердость! Выраженіе благодарности человѣку, которому я былъ безконечно обязанъ, но которому никогда не въ состояніи былъ отплатить за его доброту ко мнѣ, такъ глубоко тронула меня, что слезы брызнули изъ моихъ глазъ и, забывъ всѣ преподанныя мнѣ наставленія, какъ держать себя во дворцѣ, я шепталъ въ волненіи: "Матушка моя! солнце мое красное!" Государыня ласково взглянула на меня своими чудными глазами и, проговоривъ: "завтра вы узнаете мою волю",-- удалилась. На слѣдующій же день вышло высочайшее повелѣніе: мои часы, электрическую машину, телескопъ и микроскопъ помѣстить и хранить въ кунсткамерѣ, меня причислить къ Академіи Наукъ въ званіи механика, съ жалованьемъ по 300 р. въ годъ; отдать въ мое завѣдываніе механическую мастерскую при Академіи, выдать за часы 1000 р.; такую же сумму выдать Михаилу Андреевичу, "за благородное и благодушное вспомоществованіе дарованіямъ Кулибина",-- какъ было сказано въ бумагѣ. Кромѣ того, Михаилу Андреевичу пожаловали изъ кабинета ея величества богатую серебряную кружку съ золотымъ портретомъ государыни и съ надписью вокругъ. Да, матушка-царица своимъ чуткимъ женскимъ сердцемъ отгадала, что ея милость къ моему благодѣтелю будетъ и для меня высшей наградой!-- Что сказать еще о себѣ, мой старый товарищъ? Работаю я много и усердно; но положеніе мое среди гордыхъ академиковъ далеко не пріятное, и лишь усиленнымъ трудомъ я заглушаю горе, которое причиняютъ они мнѣ безпрестанно своими насмѣшками и презрительнымъ обращеніемъ со мной, бѣднымъ самоучкой. До сихъ поръ, другъ мой, я думалъ что чѣмъ ученѣе человѣкъ, тѣмъ онъ лучше. а теперь вижу, что не одинъ умъ нужно развивать человѣку, но и сердце. Ну, довольно, до слѣдующаго письма; это и такъ вышло длинно. Пиши. Да хранитъ тебя Богъ!
Ив. Кулибинъ."