Тріумфъ генуэзца и судьба испанскаго форта.
Апрѣльское утро 1493 года застало испанскій дворъ въ барцелонскомъ дворцѣ мавританскихъ королей.
Въ глубинѣ великолѣпной залы, вокругъ трона выстроились офицеры гвардіи въ позолоченныхъ латахъ, стальныхъ шлемахъ съ перьями и въ красныхъ съ золотомъ мундирахъ, держа обнаженные мечи. Справа и слѣва на ступеняхъ трона, покрытыхъ краснымъ сукномъ, стояли рѣзные стулья съ шелковыми подушками. Только самыя важныя лица имѣли право сидѣть и присутствіи короля.
Съ улицы раздались трубные звуки; ихъ заглушилъ ревъ толпы... Въ рядахъ придворныхъ пробѣжалъ шопотъ изумленія; точно волною всколыхнуло роскошныя парчевыя платья дамъ; заколыхались перья, шелкъ и бархатъ на шляпахъ и камзолахъ мужчинъ; всѣ поднялись на цыпочки и замерли, уставясь глазами на входную дверь.
Сквозь крики ликованія прорвались мелодическіе звуки серебряныхъ трубъ. Въ дверяхъ появился церемоніймейстеръ въ пышномъ костюмѣ съ длиннымъ бѣлымъ жезломъ и объявилъ:
-- Его величество король... ея величество королева!
Отрядъ дворцовой стражи -- алебардщиковъ выстроился въ одну шеренгу; передъ ними сталъ генералъ съ обнаженнымъ мечомъ.
Это былъ торжественный выходъ "королей".
Въ пышномъ платьѣ, блиставшемъ серебромъ, золотомъ и драгоцѣнными камнями, появилась подъ руку съ мужемъ блестящая красавица Изабелла. За ними шелъ инфантъ Хуанъ. По желанію короля онъ былъ одѣтъ очень просто: Фердинандъ самъ одѣвался скромно и не любилъ роскоши.
Отвѣтивъ на подобострастные поклоны придворныхъ, "короли" поднялись на тронъ. Повидимому, и Изабелла, и Хуанъ изнемогали отъ любопытства; король оставался холоденъ. Изящная, воздушная Изабелла перегибалась черезъ ручку трона и, напряженно вглядываясь въ распахнутыя настежь двери, что-то съ улыбкой говорила сидящему близь нея сыну. Юноша слушалъ разсѣянно и жадно чего-то искалъ глазами у витыхъ воздушныхъ колоннъ двери.
Ревъ толпы приближался; казалось, неистовая чернь сейчасъ ворвется подъ своды мавританскаго дворца; звукъ трубъ сдѣлался явственнѣе; по рядамъ придворныхъ пробѣжалъ топотъ изумленія; двери распахнулись шире...
На мягкомъ коврѣ, покрывавшемъ полъ тронной залы, показалась странная процессія. Впереди шествовали индѣйцы, съ головы до ногъ одѣтые въ золотыя ткани, съ раскрашенными лицами и яркими перьями всѣхъ цвѣтовъ на головѣ. Они выступали робко, неувѣренно, съ испугомъ смотря на общество европейцевъ своими дѣтски-наивными глазами. За индѣйцами выступали матросы Колумба; они несли сорокъ попугаевъ и другихъ удивительныхъ птицъ съ перьями самыхъ яркихъ цвѣтовъ, шкуры неизвѣстныхъ животныхъ, безцѣнныя растенія-пряности, благовонія и драгоцѣнныя украшенія дикарей. Позади всѣхъ шелъ Колумбъ въ красной капѣ съ непокрытой головой, которая бѣлѣла, какъ снѣгъ; шелъ важный и спокойный.
Увидѣвъ процессію, инфантъ Хуанъ пришелъ въ необычайное волненіе; лицо его вспыхнуло, глаза заблестѣли и перебѣгали съ диковинныхъ людей на диковинныхъ птицъ и вещи. Королева, казалось, видѣла одного только Колумба. Едва онъ появился, она встала, подавъ руку мужу.
Колумбъ подошелъ къ трону и преклонилъ колѣно...
И вдругъ на глазахъ у пораженнаго, привыкшаго къ строгому этикету двора, "короли" нагнулись, приподняли склоненнаго къ ихъ ногамъ человѣка и посадили рядомъ съ собою на приготовленное заранѣе кресло!... И это было сдѣлано по отношенію къ тому самому генуэзцу-выскочкѣ, который еще такъ недавно не могъ купить себѣ приличнаго платья, чтобы явиться ко двору.
Придворные съ изумленіемъ и негодованіемъ переглядывались и подталкивали другъ друга... А мягкій голосъ Изабеллы звучалъ:
-- Примите нашу глубочайшую благодарность и вѣрьте въ наше милостивое къ вамъ расположеніе, дорогой донъ Кристоваль Колонъ. Мы съ восторгомъ прочли ваше донесеніе изъ Палоса и теперь сгораемъ отъ нетерпѣнія услышать разсказъ о томъ, что вы видѣли.
Колумбъ, сидя рядомъ съ королями, спокойно началъ свой разсказъ о всемъ, что съ нимъ случилось съ тѣхъ поръ, какъ онъ покинулъ берега Испаніи. Разсказывая о новыхъ земляхъ, онъ показывалъ рукою на вещественныя доказательства сдѣланныхъ открытій и, по его знаку, къ королевскому трону подводили всѣхъ матросовъ по очереди, которые должны были показывать удивительныя сокровища Востока.
Дворецъ наполнился необыкновенными звуками: то кричали пестрые попугаи; нѣкоторые изъ нихъ произнесли нѣсколько картавыхъ звуковъ, похожихъ на рѣчь человѣка. Эти звуки насмѣшили и короля и королеву.
Глаза и щеки Изабеллы лихорадочно горѣли; она страшно волновалась, слушая разсказъ адмирала, а инфантъ Хуанъ совершенно- забылъ объ этикетѣ, которымъ его мучили съ пеленокъ, вскочилъ съ мѣста, ласкалъ попугаевъ, звонко смѣялся и рѣшился даже дотронуться рукою до бронзовой кожи раззолоченныхъ индѣйцевъ. Никогда еще инфантъ не смѣялся такъ заразительно.
Діэго Мендецъ стоялъ передъ трономъ около своего друга Никао съ большимъ зеленымъ попугаемъ на рукѣ. Чтобы инфантъ могъ получше разглядѣть индѣйца, онъ шепнулъ плѣннику нѣсколько словъ на его родномъ нарѣчіи, и дикарь съ простодушною улыбкою отвернулъ свою золотую мантію, показывая обнаженную бронзовую руку.
-- Ихъ было больше,-- говорилъ Колумбъ, указывая на дикарей,-- но одинъ умеръ еще во время пути, а трое заболѣли и остались въ Палосѣ.
Когда "короли" достаточно налюбовались диковинками новооткрытыхъ странъ и наслушались о нихъ разсказовъ Колумба, Изабелла, а за нею и Фердинандъ встали. Аудіенція была окончена. Хоръ королевской капеллы грянулъ сверху изъ-за колоннъ торжественный "Те Deum" {Тебе, Бога, хвалимъ.}. Это была благодарственная пѣснь за дарованныя сокровища.
Колумбъ, поднявъ голову во время молитвы, встрѣтилъ взглядъ двухъ холодныхъ глазъ, горѣвшихъ ненавистью. Онъ вздрогнулъ: то были глаза короля. Но Фердинандъ сейчасъ же спохватился, и самая обворожительная улыбка заиграла у него на губахъ. Колумбъ не подозрѣвалъ тогда, какой коварный умыселъ таило сердце короля. Слушая чудесные разсказы Колумба и любуясь привезенными имъ сокровищами, Фердинандъ чувствовалъ, какъ сердце его сжимается отъ зависти. Онъ жалѣлъ, что далъ такія широкія полномочія какому-то выскочкѣ и не урѣзалъ долю его добычи въ новооткрытыхъ странахъ. И изворотливый умъ Фердинанда искалъ предлога, который бы помогъ ему нарушить условія. Онъ тутъ же поклялся себѣ, что такъ или иначе найдетъ этотъ предлогъ.
Когда процессія "Новаго Свѣта" съ Колумбомъ во главѣ вышла изъ дворца, она нашла площадь запруженной народомъ. Толпа встрѣчала его, какъ народнаго героя, какъ сына своей страны, а не пріемыша. Его осыпали цвѣтами; изъ всѣхъ оконъ привѣтливо кивали ему оживленныя лица барцелонскихъ красавицъ съ развѣвающимися шарфами и гирляндами въ рукахъ; толпа провожала мореплавателя ликующими криками до самой гостиницы, гдѣ онъ остановился.
Едва Колумбъ переступилъ порогъ своей комнаты, какъ его окружили гранды (вельможи) Испаніи; они подобострастно умоляли сдѣлать имъ честь и воспользоваться гостепріимствомъ въ ихъ роскошныхъ дворцахъ.
Слава героя отразилась и на его маленькомъ пажѣ. Діэго Монашекъ, какъ вѣрный оруженосецъ Колумба, ѣлъ и пилъ всласть на даровщину, ходилъ разодѣтый въ шелкъ и бархатъ и получилъ нѣсколько плащей, расшитыхъ руками прекрасныхъ, знатныхъ барцелонокъ. Его пріятели-индѣйцы пользовались тоже немалымъ успѣхомъ въ отчизнѣ: ихъ зазывали во всѣ дома, закармливали и щедро одѣляли всевозможными бездѣлушками. Конечно, это продолжалось до тѣхъ поръ, пока изъ дворца не пришелъ указъ привести краснокожихъ къ королевѣ для разныхъ услугъ, а главнымъ образомъ ради забавы. Діэго трогательно распрощался со своими друзьями и обнялъ каждаго изъ этихъ язычниковъ, къ ужасу всѣхъ благочестивыхъ католиковъ.
Изабелла назначила второго сына Колумба пажемъ къ инфанту. Это извѣстіе очень обрадовало адмирала: но пріѣздѣ въ Барцелону онъ получилъ извѣстіе, что вторая жена его умерла, и не зналъ, что дѣлать съ Фернандо. Смерть жены сильно омрачила его счастье...
Впрочемъ, великому человѣку некогда было предаваться горести: онъ работалъ надъ планомъ новой экспедиціи, къ которой его торопила предпріимчивая королева. Король относился къ затѣѣ королевы холодно, не принимая въ ней почти никакого участія, и уже тогда ясно обнаружилось его враждебное отношеніе къ открытіямъ Колумба.
Фердинандъ назначилъ распорядителемъ новой экспедиціи севильскаго архіепископа, Хуана Родригеца де Фонсэку, человѣка ловкаго и неискренняго. Фонсэка былъ выбранъ для ограниченія власти Колумба.
Пока готовилась экспедиція, адмиралъ вызвалъ изъ Генуи своего брата, патера Джакомо, перемѣнившаго свое имя по пріѣздѣ въ Испанію на имя Діэго. Патеръ Діэго долженъ былъ раздѣлить со своимъ старшимъ братомъ его счастье въ новооткрытыхъ земляхъ.
Изабелла сильно увлекалась идеями Колумба. Въ то время, какъ ея мужъ алчно высчитывалъ, какой доходъ могутъ принести ему новыя земли, она мечтала о томъ, какъ всѣ дикари преклонятся передъ крестомъ. Изабелла рѣшила торжественно отпраздновать крестины привезенныхъ въ Барцелону индѣйцевъ и была у нихъ воспріемницею вмѣстѣ съ королемъ и инфантомъ. По желанію Колумба, нѣсколько индѣйцевъ было отпущено съ нимъ обратно въ Новый Свѣтъ. Изъ этихъ несчастныхъ только одинъ Никао увидѣлъ родную землю,-- остальные умерли, не перенеся тяжелаго пути и волненій.
Сборы ко второму путешествію сильно затягивались. Фонсэка готовилъ семнадцать судовъ, большихъ и малыхъ, нагружалъ ихъ лошадьми, всевозможными домашними животными, сѣменами, земледѣльческими орудіями, разными вещами, необходимыми для жизни и торговаго обмѣна съ индѣйцами. Нетрудно было найти и экипажъ для флота. Скоро въ спискахъ Колумба значилось около 2.000 человѣкъ, желавшихъ извѣдать счастье за. океаномъ. Торговля, отвага, страсть къ богатой наживѣ и къ военнымъ подвигамъ являлись сильной приманкой для всѣхъ и каждаго въ отдѣльности. Рядомъ съ ничтожными искателями приключеній, прокутившимися на родинѣ, были такія почтенныя имена, какъ Хуанъ Понсъ де Леонъ, впослѣдствіи открывшій Флориду, Хуанъ де Ла Коза, давшій намъ первую карту Новаго Свѣта, и Алонзо де Охеда, юный отважный воинъ, слава котораго, какъ героя мавританскихъ походовъ, гремѣла въ Испаніи.
Флотъ выступилъ изъ гавани города Кадикса въ концѣ сентября. Отплытіе представляло великолѣпную картину. Былъ вечеръ. Вся набережная кишѣла народомъ: нищій, благородный гидальго, разодѣтая знатная дама стояли рядомъ, толкали другъ друга, чтобы лучше увидѣть героя дня -- великаго Колумба. Разношерстная толпа наполняла палубы кораблей: патеръ и рыцарь, ремесленникъ и солдатъ, гидальго и нищій, прокутившійся недоучка, купецъ и, наконецъ, чиновникъ, расчитывающій сдѣлать карьеру въ новыхъ странахъ. Послѣ обычныхъ церковныхъ обрядовъ всѣ отъѣзжающіе обнялись. На пристани, въ толпѣ, глазѣющей на разукрашенные яркими матеріями корабли, слышались веселыя пожеланія, смѣхъ, восторженные крики и рыданія. Ревъ толпы заглушала громкая музыка трубъ, арфъ, литавровъ и горновъ. Нѣсколькимъ венеціанскимъ галерамъ удалось пройти въ гавань, чтобы присоединиться къ торжественнымъ проводамъ; въ недвижномъ воздухѣ задрожали звуки гимна, который дружно подхватили венеціанцы.
Настала ночь, но кадикская набережная не опустѣла; уличные продавцы воспользовались этимъ, предлагая толпѣ прохладительное питье и печеные каштаны. На зарѣ оживленіе еще усилилось съ того момента, какъ послышался крикъ "отчаливай". Ржавыя цѣли визжали скрипѣли мачты; всѣ суетились, бѣгали, кричали. Наконецъ, море всколыхнулось, и суда отошли. При слабомъ трепетномъ свѣтѣ зари они дружно неслись, въ открытый океанъ, а впереди летѣли провожавшія ихъ венеціанскія галеры.
Заѣхавъ на Канарскіе острова и въ Гомеръ, чтобы починить одно изъ судовъ и пополнить кое-какіе запасы, Колумбъ направилъ свой флотъ къ югу. Онъ расчитывалъ подойти къ неизвѣстнымъ островамъ, которые, по слухамъ, лежали къ юго-западу отъ Испаньолы.
Флотилію застала буря, и Колумбу едва удалось поддержать бодрость у экипажа. По цвѣту воды онъ угадалъ, что земля близка, и когда команда стала громко и настойчиво выражать жалобы на недостатокъ прѣсной воды, адмиралъ отдалъ имъ послѣдніе остатки запаса, увѣренный, что теперь уже недолго придется носиться по волнамъ. Колумбъ не ошибся: флотилія скоро замѣтила землю. Это былъ одинъ изъ Малыхъ Антильскихъ острововъ, открытыхъ въ это путешествіе великимъ генуэзцемъ. Онъ назвалъ его островомъ Доминика, а сосѣдній съ нимъ Маригалантэ. Такимъ образомъ Колумбъ открылъ шесть острововъ, на которыхъ не было видно ни одного человѣческаго существа. Одинъ изъ нихъ, покрытый густымъ лѣсомъ незнакомыхъ деревьевъ съ блестящей листвою, Колумбъ назвалъ Гвадалупой, въ честь монастыря Гвадалупской Божіей Матери въ Испаніи.
Дѣлая изслѣдованія острова, испанцы, наконецъ, набрели на деревню. Она точно вымерла; только изъ нѣсколькихъ хижинъ доносился дѣтскій плачъ. Испанцы обвѣшали дѣтей бубенчиками, чтобы пріобрѣсти расположеніе ихъ родителей, когда тѣ возвратятся. Деревня представляла своеобразный видъ: дома были сдѣланы изъ бревенъ и хвороста и покрыты пальмовыми листьями. Посреди площади зеленѣлъ садъ. Въ домахъ виднѣлась глиняная посуда, гамаки, луки и стрѣлы съ костяными наконечниками. По угламъ валялись человѣческія кости и черепа; глядя на нихъ, бѣлые пришельцы рѣшили, что жители Гвадалупы людоѣды, хотя ихъ предположеніе никогда не было доказано. Впослѣдствіи выяснилось, что Гвадалупу населяло воинственное племя караибовъ, дѣлавшее частые набѣги на сосѣдніе острова и рѣзко отличающееся своею отвагою отъ вялыхъ обитателей другихъ острововъ.
Взятыя здѣсь въ плѣнъ нѣсколько женщинъ и дѣтей объяснили испанцамъ, что начальникъ острова со своимъ войскомъ отправился на разбой.
Пройдя къ сѣверо-западу, Колумбъ остановился у острова, который назвалъ Санта-Круцъ (Св. Креста). Здѣсь также обитали караибы. На Санта-Круцъ произошло первое сраженіе бѣлыхъ съ этимъ неукротимымъ народомъ, когда испанцы сдѣлали попытку овладѣть одной изъ пирогъ дикарей. Караибы дрались необычайно храбро; женщины не уступали мужчинамъ въ отвагѣ, и одна изъ нихъ смертельно ранила испанскаго офицера отравленной стрѣлою. Однако, въ концѣ концовъ всѣ караибы были взяты въ плѣнъ и закованы въ цѣпи на кораблѣ.
Флотилія Колумба послѣ этой схватки промчалась мимо дикихъ и скалистыхъ острововъ къ острову, который въ настоящее время извѣстенъ подъ именемъ ІТорто-Рико. Это былъ большой островъ, покрытый великолѣпнымъ лѣсомъ. Испанцы наткнулись на прибрежную деревушку, жители которой разбѣжались при ихъ приближеніи.
Ровно черезъ два мѣсяца послѣ выхода изъ кадикской гавани, въ одинъ ноябрьскій вечеръ флотилія Колумба бросила якорь у Виллы де-Павидадъ, или форта Рождества. Едва ступивъ на землю, матросы въ ужасѣ закричали:
-- Адмиралъ! Мертвецы! Мертвецы!
Колумбъ поспѣшилъ на лодкѣ къ берегу. За нимъ слѣдовалъ неизмѣнный Діэго Монашекъ.
Среди рыжей песчаной отмели Колумбъ увидѣлъ человѣческое тѣло съ обезображеннымъ до неузнаваемости лицомъ. Только длинная черная борода съ просѣдью была ему знакома. Трупъ издавалъ невыносимое зловоніе.
-- Діэго!-- воскликнулъ вдругъ горестно адмиралъ,-- взгляни... да вѣдь это твой дядя!
Дѣйствительно, то былъ донъ Педро Гуттьерецъ; искривленный палецъ, перебитый во время сраженія съ маврами, выдалъ его. Діэго, вглядываясь въ лицо мертвеца, покапалъ головою и прошепталъ со свойственнымъ одному ему юморомъ:
-- Вотъ уже и нѣтъ дяди Педро! И некому будетъ оспаривать у сироты Діэго наслѣдство, некому будетъ запирать его въ монастырь!
Колумбъ собирался сдѣлать мальчику выговоръ за непочтительность къ покойному, но вдругъ отскочилъ, дрожа всѣмъ тѣломъ.
-- Боже мой!-- вскрикнулъ онъ, закрывая лицо руками,-- еще одинъ мертвецъ... да это... это Діэго Аранъ, мой племянникъ! Я говорилъ, что характеръ этого юноши не доведетъ его до добра! Неужели они всѣ здѣсь перессорились и дошли до братоубійства?
Діэго, пробуя утѣшить адмирала, сказалъ:
-- Теперь ужъ этотъ не будетъ устраивать противъ васъ заговора...
Колумбъ молчалъ, поникнувъ горестно головою... Страшныя предположенія бродили у него въ головѣ, и онъ не зналъ, какое изъ нихъ правдоподобнѣе. Было слишкомъ темно, чтобы сейчасъ же провѣрить догадки адмирала. Вдали слабо чернѣли неопредѣленныя очертанія холмовъ. Адмиралъ приказалъ стрѣлять изъ пушки. На эти сигналы не послѣдовало отвѣта.
А мгла ночи становилась все чернѣе и таинственнѣе,
Въ тяжеломъ раздумьи, поникнувъ головою, стоялъ возвратившійся на свой корабль Колумбъ и мучительно вглядывался во мракъ. И опять все было мертво и безмолвно. Вдругъ онъ услышалъ невдалекѣ слабые всплески воды. Черезъ минуту въ полосѣ свѣта, падавшей отъ корабельнаго фонаря, выступилъ узкій силуэтъ индѣйской пир о ги. Человѣкъ стоя управлялъ ею. Колумбъ услышалъ свое имя, произнесенное на рѣзкомъ гортанномъ нарѣчіи. Неужели это былъ старый другъ Гваканагари? Испанцы спустили шлюпку, чтобы принять кацика на бортъ корабля. Голосъ изъ пироги заявилъ грубо по-индѣйски:
-- Мы не хотимъ къ вамъ итти. Мы васъ боимся.
Снова послышался всплескъ веселъ, и пирога пропала во тьмѣ. Тогда Колумбъ, помня свое вліяніе на дикарей, показался у борта такъ, что свѣтъ отъ фонаря падалъ на него, и люди въ пирогѣ могли видѣть его. Едва онъ показался у борта, какъ пирога быстро стала приближаться къ испанскимъ кораблямъ, и скоро дикари довѣрчиво вошли на судно адмирала. Они принесли съ собою подарки для бѣлыхъ друзей -- золотые кувшины и золотыя маски съ украшеніями. Начальникъ пріѣхавшихъ индѣйцевъ заговорилъ что-то на своемъ языкѣ, и Никао объяснилъ, что индѣецъ привезъ подарки отъ расположеннаго къ испанцамъ кацика Гваканагари.
-- Поблагодари отъ насъ Гваканагари и скажи, что намъ бы хотѣлось знать, гдѣ наши братья.
Тогда посолъ кацика разсказалъ Никао печальную повѣсть о колонистахъ. Съ каждымъ новымъ словомъ лицо переводчика выражало все большій и большій ужасъ. Этотъ большой ребенокъ, потерявшій въ далекомъ пути по океану жену и ребенка, не имѣлъ въ сердцѣ злобы на бѣлыхъ; наоборотъ, въ неволѣ онъ успѣлъ сильно привязаться къ нимъ.
Когда индѣецъ кончилъ свой разсказъ, Никао упалъ на колѣни и, простирая руки, со слезами на глазахъ закричалъ на ломаномъ испанскомъ языкѣ:
-- О, вождь бѣлыхъ, великій братъ моего народа! Зачѣмъ тебя не было здѣсь? Они не могли жить безъ тебя мирно! Они убивали другъ друга, убивали моихъ братьевъ... потомъ къ нимъ пришла болѣзнь... за то. что они обижали наше племя... Но великій Гваканагари любилъ ихъ, много любилъ... И за это наше племя разсердилось на Гваканагари и перестало ему повиноваться... И злой, сильный Каонабо пришелъ изъ горъ, сжегъ всѣ дома бѣлыхъ и деревню... Великій Гваканагари дрался съ Каонабо, но его ранили въ ногу...
-- А бѣлые?-- нетерпѣливо спросилъ Колумбъ.
Никао печально показалъ на океанъ.
-- А бѣлые утонули тамъ, а другихъ перебилъ Каонабо.
-- Всѣхъ до одного человѣка, Никао?
Никао опустилъ голову.
-- Всѣхъ до одного.
И какъ бы желая утѣшить Колумба, онъ ласково произнесъ:
-- Великій Гваканагари придетъ къ тебѣ утромъ и самъ все разскажетъ.
Колумбъ молчалъ, охваченный ужасомъ и недоумѣніемъ. При первыхъ лучахъ солнца адмиралъ убѣдился, что индѣйскіе послы говорили праву. Весь берегъ представлялъ слѣды разрушенія. Отъ домовъ колонистовъ остались однѣ развалины. Изъ-за деревьевъ робко выглядывали индѣйцы, но не отваживались подойти къ бѣлымъ, и Гваканагари не было между ними. На выстрѣлы не послѣдовало отвѣтовъ.
Проходя по берегу, Колумбъ видѣлъ сожженную деревню вмѣстѣ съ домомъ Гваканагари, а невдалекѣ одиннадцать труповъ въ европейской одеждѣ. Днемъ Колумбу удалось заманить нѣсколько индѣйцевъ, отъ которыхъ онъ вывѣдалъ подробности ужасной упасти своихъ товарищей. Ихъ безконечныя ссоры, притђсненія туземцевъ и, наконецъ, бунтъ противъ начальниковъ были на руку бродягђ-караибу Каонабо. Онъ напалъ на форты врасплохъ и перебилъ всђхъ колонистовъ.
Одинъ изъ испанскихъ кораблей отправился для осмотра восточной границы острова подъ командою капитана Мельхіора Мальдонадо. Вскорђ къ кораблю пристала пир о га съ двумя индђйцами. Они просили капитана зайти въ сосђднюю деревню, гдђ находился ихъ больной кацикъ. Мальдонадо тотчасъ же согласился. Онъ нашелъ Гваканагари лежащимъ на цыновкахъ съ перевязанной ногой. Отъ больного кацика капитанъ услышалъ уже извђстную намъ исторію гибели форта.
Въ тотъ же день Колумбъ съ пышною свитою самъ навђстилъ Гваканагари. Докторъ Чанка осмотрђлъ ногу кацика, но не нашелъ на ней ни синяка, ни раны. Обмђнявшись подарками, Колумбъ покинулъ кацика, но сердце его сталъ точить червь сомнђнія: не обманывалъ ли его этотъ дикарь? Патеръ Бойль убђждалъ адмирала расправиться съ кацикомъ для устрашенія другихъ индђйцевъ, но Колумбъ рђшительно отвергъ это жестокое предложеніе.
Гваканагари проводилъ вождя бђлыхъ до корабля на носилкахъ. При видђ лошадей онъ весь затрепеталъ отъ ужаса и пролепеталъ безсвязно:
-- Какихъ чудовищъ привезли бђлые... ихъ кормятъ человђческимъ мясомъ... они съђдятъ всђхъ моихъ бђдныхъ братьевъ!
Онъ замолчалъ, поникнулъ головою, и едва отвђчалъ на вопросы Колумба. Въ головђ индђйскаго кацика шла мучительная работа: онъ въ сущности потерялъ довђріе къ бђлымъ людямъ, такимъ жестокимъ къ его племени, и придумалъ рану на ногђ, чтобы избђгнуть ихъ мести. Разсказъ о битвђ съ Каонабо, о сожженномъ домђ кацика и о ранђ долженъ былъ тронуть испанцевъ. Но дружба съ испанцами казалась несчастному кацику и безплодной и непрочной, и онъ подумывалъ, какъ бы бросить эту землю, которой завладђли бђлые пришельцы, и уйти подальше съ тђми, кто еще оставался ему преданъ.
-- Вы видите, какъ угрюмъ этотъ дикарь,-- сказалъ Колумбу патеръ Бойль.-- У него взглядъ волка. Не лучше ли во время посадить его на цђпь или связать веревками?
Колумбъ съ негодованіемъ посмотрђлъ на монаха и запальчиво оборвалъ;
-- Мнђ кажется, мы еще не имђли случая убђдиться въ вђроломствђ Гваканагари, а представителю церкви болђе, чђмъ кому либо другому, нужно помнить о кротости и милосердіи.
Патеръ Бойль усмђхнулся и пожалъ плечами.
Въ это время Гваканагари замђтилъ блестящій взглядъ одной изъ плђнныхъ караибокъ. Испанцы недавно окрестили ее, назвавъ "донной Каталиной". Высокая, статная, она стояла, надменно закинувъ голову, какъ воплощеніе гордой силы, и красивое мужественное лицо ея выражало крайнее презрђніе къ поработившимъ ее христіанамъ.
Взглядъ Гваканагари сдђлался вдругъ необычайно нђжнымъ. Красивая караибка, видимо, привела его въ восторгъ. Въ то время, какъ Каонабо жегъ его деревню, донна Каталина была въ числђ женщинъ, вооруженныхъ палицами, луками и камнями, но она не бросила ни одного камня въ хижину Гваканагари и дала ему возможность убђжать, отвлекши во время отъ него вниманіе своихъ родичей. Эта дђвушка знала, что принадлежитъ къ тому же племени мирныхъ индђйцевъ, къ которому принадлежалъ и Гваканагари. Ее въ раннемъ дђтствђ похитили караибы. И когда ей удалось помочь бђгству Гваканагари, она и смђялась, и плакала, глядя ему вслђдъ. И образъ юнаго красавца глубоко врђзался ей въ сердце.
Судьба столкнула ихъ снова. Ихъ роли перемђнились: она была рабою бђлыхъ, онъ -- свободнымъ и почетнымъ ихъ гостемъ.
Гваканагари узналъ ее и въ одинъ мигъ очутился съ нею рядомъ. Каталина взглянула на него большими глазами, обведенными по караибскому обычаю красной краской. По губамъ ея скользнула торжествующая улыбка.
-- Тебђ хорошо здђсь?-- быстро спросилъ по караибски Гваканагари.
Она покачала головою и лукаво отвђтила вопросомъ на вопросъ:
-- Здоровъ ли великій вождь моего племени?
Этимъ она созналась во всемъ: открыла ему свою заботу о немъ и свое происхожденіе. Гваканагари весь засіялъ улыбкою счастья и съ волненіемъ воскликнулъ:
-- О, я увђренъ, что красавица будетъ такъ же счастлива, какъ счастливъ теперь Гваканагари!
Въ это время къ кацику подошелъ патеръ Бойль и значительно сказалъ ему:
-- Твой братъ и другъ Кристоваль Колонъ предлагаетъ тебђ надђть на шею вотъ это распятіе.
И онъ хотђлъ надђть на шею Гваканагари крестъ.
-- Такой крестъ носитъ у насъ всякій, кто принадлежитъ къ нашей вђрђ,-- пояснилъ адмиралъ.
Глаза индђйца расширились отъ ужаса; онъ, дрожа, отстранилъ руку священника.
-- Нђтъ! нђтъ!-- закричалъ кацикъ.-- Ты добръ, но твоя вђра -- жестокая вђра! Она заставляетъ мучить людей! Люди твоей вђры пришли сюда, чтобы убить насъ!
Онъ показалъ на кусокъ золота, висђвшій у него на шеђ, и съ презрђніемъ добавилъ:
-- Смотри: вотъ христіанскій Богъ!
То былъ крикъ сердца, измученнаго, перепуганнаго на смерть жестокостями испанцевъ.
Колумбъ нахмурился и холодно простился съ кацикомъ.
На слђдующій день случилось событіе, которое переполошило весь испанскій флотъ. Утромъ посланные отъ Гваканагари приходили узнать, когда уходитъ эскадра, и обмђнять золото на европейскія диковинки. Одинъ изъ нихъ очень долго разговаривалъ съ Каталиной на караибскомъ нарђчіи. Когда онъ ушелъ, индђянка долго взволнованно смотрђла ему вслђдъ, а потомъ до самой глубокой ночи сидђла у борта, загадочно смђялась и пђла какую-то странную, безумно радостную пђсню...
Глубокая тьма окутывала корабль, а индђйская дђвушка все еще сидђла на палубђ и не отрываясь смотрђла на волны. Когда же при ней кто-то изъ испанцевъ упомянулъ о Гваканагари, она вздрогнула и опять странно, ласково засмђялась.
Настала полночь. Весь берегъ, какъ ожерельемъ, былъ унизанъ яркими точками огней. Каталина вдругъ шепнула что-то подругамъ, наклонилась къ борту и, раскинувъ широко руки, какъ вольная чайка, бросилась въ океанъ.
Она плыла къ берегу на сигнальные огни. Погоня была безполезна. Каталина убђжала съ красавцемъ Гваканагари, который отплатилъ ей за спасеніе своей жизни освобожденіемъ. Она бђжала и смђялась отъ счастья, потому что Гваканагари сказалъ ей, что сдђлаетъ ее своею женою.
Утромъ Колумбъ узналъ, что Гваканагари ушелъ въ глубь страны. Это извђстіе очень огорчило адмирала, но въ душђ онъ не могъ винить кацика за измђну. Гваканагари не вђрилъ больше бђлымъ, послђ того, какъ они такъ жестоко отплатили его племени за дружеское расположеніе.