"СМЕЮЩЕЕСЯ ГОРЕ" *)
*) Речь, произнесенная на русском вечере в помощь голодающим в Праге 22 ноября 1921 года.
Литературный предок наш, основатель русского сантиментализма, Н.М. Карамзин был человек грустный и к меланхолии склонный. Однако и он однажды посоветовал:
Ах, не все ж нам токи слезные
Лить о горестях существенных,
На мгновенье позабудемся
В чарованье красных вымыслов...
"Я, ваше высокородие, человек легкий",-- рекомендуется несчастный портной Гришка в одном из самых трагических рассказов Салтыкова-Щедрина, "кабы не легкость моя, кажись, мне и дня не прожить бы!"
Этот полудикий Гришка и культурнейший западник Карамзин подают друг другу руки на расстоянии ста лет, ибо "чарованье красных вымыслов" одного и "легкость" другого суть, в существе своем, одно и то же и выражают важную, основную черту русского характера, в которой и наше счастье, и наше несчастье. Несчастье потому, что легкость характера и чарованье красных вымыслов слишком часто и беззаботно заслоняют от нас горести существенные, и мы забываем о них, отставляем их на задний план, отсрочиваем на завтра деятельную борьбу с ними. А они тем временем успевают разрастись и накопиться в таком количестве и в такой силе, что бедному Гришке, при всем его легком характере, не остается ничего другого, как взобраться на колокольню повыше, да, перекрестясь, броситься с нее головою вниз. Счастье -- потому, что без легкости характера, без уменья "в горе жить -- не кручинну быть", русский народ не вышел бы целым из испытаний своей угрюмой тысячелетней истории, не перенес бы ни татарщины, ни царей-террористов по системе Ивана Грозного и Петра Великого, ни Смутного времени, ни Бирона, ни Аракчеева, ни теперешнего ужаса своей жизни -- владычества мнимокоммунистической олигархии большевиков...
Я прихожу к вам, господа, из юдоли безграничного горя, невыразимой скорби. Такой, что там уже и слезы не льются,-- "токи слезные" иссякли и высохли. Живут люди в отчаянии, со дня на день, в тщетном ожидании спасительной перемены своих судеб и, как говорится, "ждали мы ждали, да и жданки потеряли". И одни, послабее духом, сдаются царюющему злу на капитуляцию,-- "зажмурив глаза и стиснув зубы, берут от жизни то, что она предлагает"; другие более сильные и стойкие, быстро поднимаются по лестнице на Гришкину колокольню и уже -- с вожделением -- заглядывают за перила ее...
Но, так как "легкий человек" Гришка, наверное, даже у роковых перил этих стоя, еще ухмыльнулся -- хотя бы при мысли, сколько беспокойства доставит он завтра полиции, которая должна будет запротоколить происшествие и убрать его труп,-- то и наша юдоль петроградская, хоть и при последнем издыхании, но складывает иссохшие губы свои в улыбку,-- смеется и острит. Умирание не прекращает народного юмора, не унимает предсмертной сатиры, метко подхватывающей все неудачи, промахи, пробелы в режиме господствующей тирании. Крылатая молва заменяет печать, и неизвестно как, когда и кем брошенное острое словцо, злая эпиграмма, из уст в уста, быстро облетает весь город и, в множестве вариантов, ложится в память обывателей.
Моральное разложение коммунистической партии ужаснуло ее самое. Началась пресловутая чистка коммунистов. "Легкий характером", Гришка-Петроград немедленно изобразил ее следующим "красным вымыслом".
Один из иностранных гостей (может быть, Уэллс, может быть, Нансен) задает В.И. Ленину-Ульянову вопрос:
-- Скажите, товарищ Ленин, сколько, по-вашему, настоящих коммунистов в России?
Ленин долго думает, считает по пальцам, затем мрачно изрекает:
-- Три.
-- Как? только три?
-- Три. Настоящих только три.
-- Кто же такие?
-- Один -- Ленин, другой -- Ульянов, третий -- я!..
Ненависть к Троцкому создала другой популярный анекдот.
Главнокомандующий Троцкий ревизует какую-то провинциальную часть. Страшно устал. Ложится спать, наказав ординарцу обязательно разбудить его в 6 часов утра. Ординарец был не из его обычной свиты, а прикомандированный к нему частью, из новеньких. Когда наступил условленный час, он спохватился, что не знает, в каких именно выражениях должен он будить спящего главнокомандующего.
-- По-нынешнему: "Вставайте, товарищ Троцкий!" -- фамильярно для такой особы, пожалуй, обидится... Махнуть по-старому: "Ваше высокопревосходительство, извольте вставать!" -- невозможно! контрреволюция! еще угодишь в ЧК!
Однако думал-думал -- и надумался. Почтительно склонясь над почивающим, запел умиленным голосом первый стих из "Интернационала":
-- "Вставай, проклятьем заклейменный!.."
Больше не потребовалось. Подействовало. Троцкий вскочил, как встрепанный:
-- Встаю! встаю!..
Москву сильно тревожит неукротимое восстание Тамбовского края, руководимое Антоновым. Отчаявшись победить этого неуловимого гверильяса, Ленин отправил к нему делегацию с запросом о мирных условиях. Антонов будто бы прислал в ответ в конверте свою визитную карточку, напечатанную по новой орфографии:
С. Антонов
-- Ну, на что это похоже? -- возмущается Ленин, показывая карточку Троцкому.-- Я к нему -- с дельными предложениями, а он мне отвечает черт знает чем...
Троцкий внимательно рассматривает карточку и пожимает плечами:
-- Не понимаю, почему ты волнуешься. Я вижу здесь полный ответ.
-- Помилуй! где же?
-- То-то, что ты русский, привык читать все слева направо,-- вот и не понимаешь. А я, как еврей, читаю справа налево,-- так мне и ясно...
"С. Антонов" -- в обратном чтении, справа налево,-- читается:
-- Вон от нас!
Большую пищу уличному остроумию дают излюбленные большевизмом, сокращенные наименования правительственных учреждений, чинов и присутственных мест. Уверяют, будто есть такая должность:
-- Заместитель комиссара по морским делам. Сокращенно это выражается:
-- Замкомпоморде!..
Было нелепое учреждение, именовавшееся Морской авиацией и, конечно, имело свое управление,-- Управление морской авиацией,-- У.М.А.-- Ума.
Когда учреждение это было упразднено за ненадобностью, факт был оповещен в правительственных газетах под заголовком:
-- Расформирование Ума.
Можете представить себе восторг обывателей! По поводу тех же сокращений. Сидит будто бы Ленин и размышляет:
-- Есть у нас Совнарком, Совдепы, Совнархозы, а все -- как будто еще чего-то не хватает... Как ты думаешь, Троцкий, какой бы нам "сов" еще изобрести?
Троцкий ему -- мрачно, по-французски: -- Sauve-qui-peut!
В руках моих была коммунистическая резолюция об исключении Зиновьева из партии,-- не знаю, шуточная, сатирическая или настоящая, так как я получил ее от рабочих Балтийского завода. Составлена она была, во всяком случае, мастерски стильно. Так как она была длинная, то всю ее не припомню. Но в числе прочих преступлений, Зиновьев осуждался к изгнанию, между прочим, и за то, что:
-- Белится и румянится, как баба, и дует шампанское, как банкир, и взял на содержание танцовщицу, как великий князь!
Подложных сатирических документов, исходящих якобы от советской власти, ходило по рукам немало. В разгар бумажно-созидательной деятельности Совнаркома, когда Москва, как вулкан, извергала декреты с обязательными предписаниями, одно другого фантастичнее,-- одно другого труднее к исполнению, в Петрограде и окрестностях были расклеены летучки, с декретом за подписью Ленина и советскою печатью, который, в самом серьезном тоне, обязывал отныне всех гражданок Р.С.Ф.С.Р. в целях скорейшего размножения коммунистов рожать исключительно мальчиков и притом не более как в шестимесячный срок.
Тон и форма приказа были выдержаны так ловко, а репутация разумности советских декретов стояла так низко, что в темных массах подлогу поверили, и на одной из пригородных станций Финляндской жел<езной> дор<оги>, у столба с его наклейкою, вспыхнул настоящий бабий бунт. Любопытно, что местные тамошние чекисты долго не решались снять наклейку, смущаясь красовавшейся на ней печатью Совнаркома:
-- Черт, мол, их знает,-- может быть, и в самом деле?! От наших все станется...
Ну, а теперь, от "красных вымыслов" позвольте возвратить вас в область действительности и рассказать один эпизод ее, тоже не лишенный остроумия и, вероятно, вам неизвестный. Когда растерявшаяся перед голодом советская власть призвала было на помощь общество и сложился Всероссийский комитет, этот последний не получил ожидаемой популярности в виду слишком прозрачной его зависимости от президиума из правителей-коммунистов, Каменева с компанией. В противовес Петроград затеял было "Технопомощь" -- организацию, которая действовала бы исключительно общественными силами, без какой бы то ни было связи с правительством. Это, конечно, не прошло. "Технопомощь" не получила утверждения. На организационном собрании "Технопомощи" в Тенишевском зале очень хорошо и сильно говорили инициатор дела, Пальчинский, Рафалович и др. Все указывали на то обстоятельство, что, раз советское правительство сознает свое бессилие помочь всенародной беде, то общество должно взять дело в свои руки, а для этого получить от правительства твердые гарантии широкой свободы действий, гласности и ответственного контроля. Собрание в 400 человек горячо приветствовало ораторов, но желало непременно выслушать мнение одного старого заслуженного экономиста-практика, игравшего когда-то большую роль в министерстве Витте. Человек этот, вовсе не отличавшийся в прошлой жизни своей большим гражданским мужеством, долго отнекивался говорить, но, наконец, поднялся на кафедру и сказал буквально следующее:
-- Господа, я буду очень краток. Вы занялись вопросом, при каких гарантиях со стороны советского правительства ваша помощь голодающим может быть плодотворною. Позвольте мне по поводу этого напомнить один исторический факт. Когда австрийское правительство Меттерниха увидало, что тиранией и солдатчиной оно не в состоянии удержать Венецианскую область в своих когтях, оно решило идти на уступки и прислало в Венецию делегацию, которая столковалась бы с венецианскими революционерами-патриотами. Делегация прибыла, изложила целый ряд возможных со стороны правительства уступок и под гарантией их приглашала венецианцев к совместной работе. Венецианцы молчали. Наконец, делегация настойчиво потребовала ответа, каких же еще гарантий они желают. Тогда Даниеле Манин встал и сказал:
-- Ответ наш будет краток: "Уйдите прочь!"
С этим словом Даниеле Манина так же и русский оратор покинул кафедру сперва среди мгновенной мертвой тишины зала, ошеломленного его неожиданной смелостью, а затем в реве неслыханного энтузиазма. Ибо он сказал то, что решительно каждый про себя думал, но чего никто не договаривал...
Господа, то, что вы собрались помочь голодающим маленькою "лептою вдовицы", которую может представить себе ваш нынешний сбор, бесспорно гуманное дело. Но будем говорить по правде: сколько бы вы ни собрали, куда бы вы сбор не отослали,-- ведь это лишь легкая прививка против угрызений совести, чтобы не укоряла она вас в безучастности к далекому страданию соотчичей. Помогать -- легче для души, чем не помогать, но, помогая, помните, что страданий родины такою своею помощью вы не прекратите, тут нужно что-то другое, более сильное, более мужественное. "С миру по нитке -- голому рубашка",-- пословица, в данном случае недействительная, бессильная. Слишком громадного роста он, наш русский голый, не сошьете вы на него рубашки. Да и никто не сошьет, а надо, чтобы он сам себе рубашку по росту нашел и добыл. Вот в этом вы, ушедшие за русский рубеж от того насилия и грабежа, от того организованного разбоя и надругательства, которые сделали его голым, вы, сильные, молодые, идейные, мечтатели, мыслители и деятели, солдаты и вожди,-- в этом вы помочь ему можете и должны помочь. Притча о лепте вдовицы не досказана. Когда кружка, в которую она была опущена, наполнилась, пришли Анна с Каиафою, опустошили кружку и ее содержимым оплатили своих телохранителей. Таким образом, и -- вдовица лепты лишилась, и в храм лепта не попала, а прокутила ее, в числе прочей казны, циническая первосвященническая банда. Лепта русской вдовицы дойдет до храма, русский голый получит свою рубашку только тогда, когда русским Аннам и Каиафам будет предъявлено такое же властное и решительное -- "подите прочь!" -- какое бросил Даниеле Манин Аннам и Каиафам австрийским... А вы это можете. Никто не может больше, чем вы. Теперь только вы можете. Вас два с половиной миллиона в Европе. Если хоть одна десятая часть вас соединится в крепкую, проникнутую единою мыслью и волею силу, которая эту цель поставит выше всех личных и партийных самолюбий, что сейчас раздирают и бессилят вашу среду, дело будет сделано. Помощь деньгами и хлебом уже опоздала. Мертвых с кладбища не носят. Безумная власть большевиков уже принесла в жертву своему честолюбию миллионы людей -- и разрушила пути к их спасению. Это в Стокгольме теперь даже Горький признает, послушный адвокат большевизма. Спасти здесь может только тот, кто перешагнет через дикую власть сумасшедших и плутов. Голод -- страшное, долговечное чудовище, но он не бессмертен. Милостыня, которую теперь собирают для России в буквальном смысле слова по миру, его не уморит. Покончит с ним только свободный труд свободной России. Голод начнет умирать лишь в тот день, когда падет терзающая его самозванная олигархия, а умрет в тот день и час, когда на месте власти захватной и насильственной, засияет власть избранная и провозглашенная всенародной волей. Приблизьте же к ней этот счастливый день. Клянусь вам, это в вашей воле и в ваших средствах. Пусть же это будет и в вашем постоянном стремлении.