XIX
-- Ты опять спишь в траве и опять будешь болен!
Володя открыл глаза с большим удивлением: он и сам не понимал, как и когда они сомкнулись, и он заснул, судя по солнцу, должно быть, самое малое, часа на два. Над ним стояла сестра Евлалия.
-- Бр-р... вот так штука... здравствуйте! -- довольный, здоровый, выспавшийся, весело воскликнул он, поднимаясь на локтях и усевшись, ноги под себя калачиком, на мягком, моховом ложе.-- Как это ты меня нашла?
Евлалия сделала гримаску.
-- Очень непоэтично, мой друг: по дикому храпу. Для автора чувствительных стихотворений ты спишь невероятно громко, просто, знаешь ли, в афанасьевских сказках: "И так змей храпел, что с деревьев листва осыпалась..."
-- Ты расскажешь! Ты расскажешь! -- улыбался Володя.
В сущности, он терпеть не мог, когда его дразнили этим недостатком, но сейчас уж очень хорошо -- до невозмутимой доброты -- он выспался, так что и огрызнуться не хотелось.
Евлалия ласково толкнула его в плечо зонтиком.
-- Удивительно: такой мальчишка, кости да кожа, а задыхаешься во сне...
-- Это от переутомления.
-- То-то: ленился бы больше зимою! На экзаменах, мой милый братец, видно -- не как с Любочкою Кристальцевою: на "Книге Песен" далеко не уедешь...
Володя потянулся и встал.
-- А сие вас, милая сестрица, не касается!
Евлалия смотрела на него и качала головою:
-- Это ужасно! Тебя все еще тянет вверх! Если ты не перестанешь расти, года через два можно будет показывать тебя за деньги.
Володя поморщился и сказал сухим голосом:-- Пожалуйста, не придирайся. Я уже перестал расти. Еще в прошлом году.
-- Неправда! Неправда! Смотри: ты даже из этого костюма вырос... короткие рукава, узенькая визитка... Тебе нельзя надевать прошлогоднего платья! безобразно! решительно нельзя!.. Ну? что же ты стоишь? Повдем, проводи меня до Золотого Снопа... Я только что кончила свою сонату, хочу ходить, ходить, ходить...
На ходу она искоса, сбоку, посмотрела на брата, и оба рассмеялись.
-- Что ты? -- спросил Володя.
-- А ты чего?
-- Я-то знаю чего, а вот ты?
-- И я знаю.
-- Ну скажи первая, и я скажу.
-- Я -- тому, что ты... такой чудак: влюблен, жениться собираешься, а еще растешь... Это очень смешно! Вдруг ты в самом деле женишься на Любочке, и у вас будут дети?
-- Ну? -- уже нахмурился Володя, хотя губы его еще дергало довольною улыбкою.
-- Да что же это? И ты еще растешь, и сын растет... какая же между вами разница? Оба мальчишки... только разных лет.
-- Только этому ты и смеялась? -- протяжно спросил Володя, окидывая сестру безнадежно-сожалительным взглядом свысока.
Евлалия закрыла глаза и показала ему из-за стиснутых зубов кончик языка.
-- Только.
-- Происходишь по прямой линии от мичмана Дырки!
-- Merci, mon frère {Спасибо, брат (фр.).}.
-- Только ты хитришь: ты не надо мною, ты своему смеху смеялась...
Евлалия запела:
-- Ах как мы умны! ах как мы дальновидны! ах как мы про-ни-ца-тель-ны?!
-- Да уж проницательны ли, нет ли,-- приосанился Володя,-- а письмо от Георгия Николаевича ты сегодня получила... это верно!
-- Ты думаешь?
-- Непременно. Потому что сияешь, как золотой умывальник!
-- Милое сравнение! А все-таки золотой?
-- Неблагородные металлы к тебе как-то не подходят. Ты и мама у нас -- золотые, Ольга -- серебряная, а я -- хорошая флорентийская бронза... знаешь, вроде этой статуэтки, Персея с Медузою, которую прислал тебе Георгий Николаевич.
Евлалия покачала головою.
-- Много ты о себе воображаешь!
-- Это ничего. Квятковский всегда меня учит: думай о себе как можно больше, все равно люди сбавят!.. Ну-с, так откуда же письмо, и где герой вашего романа?
-- Георгий Николаевич пишет из Эмса.
Евлалия весело заглянула в глаза брату и договорила, мотая у него перед носом ручкою своего зонтика, яркой слоновой кости:
-- А через три недели он будет здесь!
-- Браво!
Володя даже подпрыгнул. Он искренно обожал Братина, поклоняясь и личности, и таланту писателя с одинаковым фанатизмом.
-- Это он отлично делает, что приедет,-- сказал он, раскрасневшись и потирая руки.-- Превосходно! Ты говоришь: через три недели? Великолепно! К тому времени я совершенно закончу свою "Фею долин"... есть что показать ему! Пусть почитает! Не ударим лицом в грязь.
-- Ну еще бы,-- с веселою насмешкою отозвалась Евлалия,-- ведь он специально за тем и едет сюда, чтобы читать твою "Фею долин"... Кстати, эта "Фея долин", конечно, Любочка?
Володя пожал плечами.
-- Если бы даже и так?
-- Какая же она "Фея долин"? Она никогда не выезжала из Москвы дальше Царицына и не видала никаких долин... Впрочем, это я из зависти. Самая печальная участь быть сестрою поэта. У всех моих подруг есть твои стихи, с посвящениями, а сестре -- никогда ничего: недостойна...
-- Неправда! Я посвящал тебе... было даже напечатано в "Свете и тенях"!
-- Да, что-то из Софокла или Еврипида... отрывок несчастного хора какого-то!.. из завали, чего нельзя было подсунуть другим...
-- И совсем не из Софокла и не из Еврипида, а из "Мессинской невесты" Шиллера...
-- Хорошо! Хорошо! Небось, Любочке не посмел бы поднести свою "Мессинскую невесту"... Сам ты... мессинский жених!
Володя смеялся.
-- Что же мне -- для сестры воображение расходовать? Тебе пусть другие пишут!
-- Да не пишут! -- с комическою ужимкою протянула Евлалия,-- тебя же боятся, ты же отпугиваешь.
-- Вот как?
Володя выпрямился с самодовольством.
-- Всякий думает: помилуйте! у нее брат "печатается"... шутка ли? Увидит,-- смеяться станет, критиковать... Авторитет!
Она опять толкнула брата зонтиком и залилась счастливым смехом.
-- Ну что там авторитет! какой там авторитет? -- говорил Володя с радостною важностью через силу скромного человека,-- я не авторитет: настоящий-то авторитет едет к нам из Эмса...
Глаза Евлалии приняли серьезное выражение.
-- Скажи: ты серьезно считаешь его таким... великим?
Володя вскрикнул почти с негодованием:
-- Его-то?! Лаля! Да ты с ума сошла!
-- Серьезно?
-- Георгий Николаевич -- сила из сил! Лучшая надежда нашей литературы! Вот как я о нем думаю!
-- Не все так...
На лбу Евлалии заиграла тонкая, думная морщинка. Володя презрительно дернул плечами.
-- Не все! "А судьи кто?"
-- Первый -- Арнольдс.
-- Сухарь засушенный! Душа застегнутая в мундир. Задохнется скоро от своих правил, от тесных крючков и светлых пуговиц.
-- Он честный человек!
-- Да что же -- честный? Бездарен как пробка,-- оттого и честен! Такому только и остается, что проповедовать честность и нравственность, потому что без них ему бы уж совсем грош цена...
Евлалия остановилась на ходу и посмотрела на брата широкими глазами:
-- О? Вот как мы сегодня разговариваем? Новенькое. Откуда это?
Володя обиделся.
-- Будто у меня нет своих мыслей?
-- Есть. Но эти -- не твои. Ты начитался биографии лорда Байрона или...
-- Ну-с?
-- Или виделся с Антоном Арсеньевым. Ведь -- да?
-- Положим, что виделся... что же из этого? Вчера играли на биллиарде, потом выпили бутылку красного вина... он, Квятковский, я... Разве грех?
-- Не грех, но -- от тебя его душок слышен... Напрасно! Ах, Володя! Володя! Какая ты флорентийская бронза? Воск ты! глина! В чьи руки попал, тот и вылепит из тебя, что хочет, по произволу... Пока ты дружил с Борисом, был чуть не революционером, теперь сошелся с Квятковским и Антоном Валерьяновичем и пытаешься играть роль циника, blase... {Пресыщенного... (фр.)} Георгий Николаевич приедет! -- еще во что-нибудь новенькое тебя переделает! Подражатель ты, переимщик.
Володя недовольно поморщился.
-- Что нечаянно повторил Антоновы слова, так уж и подражатель? Всегда слон из мухи! Оставь, пожалуйста!
-- То-то и опасно, что ты не сознаешь и не понимаешь. У тебя подражание -- инстинктивное, против воли... все чужое отпечатывается на тебе, именно как на глине или теплом воске! Ребенок ты! Талантливый ребенок, и больше ничего!
-- Ну если талантливый,-- развеселился Володя,-- так тому и быть: брани как хочешь, я больше не обижаюсь... Талант, душечка, милочка, сестричка моя,-- это все! Понимаешь? Был бы талант, а остальное приложится! Боже мой! Я бы душу за талант продал... вот за такой, как у Георгия Николаевича!
Евлалия откликнулась ему с невеселою задумчивостью.
-- А ты знаешь, что о таланте его говорит новый кумир твой -- доморощенный демон этот, Антон Валерьянович? Он его пустоцветом зовет, ракетою в темную ночь.
-- Сам он пустоцвет! -- с гневом и удивлением воскликнул Володя.-- Скажите пожалуйста! Брагин -- пустоцвет! Какая самонадеянность! Это он тебе сказал?
-- Мне.
-- Нет, Антон Валерьянович! Высоко хватили... Я, Лаля,-- ты права: я Антона очень уважаю...
-- За что? -- усмехнулась Евлалия с острою надменностью.
Володя смутился.
-- То есть, конечно... не то что уважаю... это ты опять права: уважать его, пожалуй, и не за что... я ошибся словом... но он преумный, и у него всегда какие-то особенные слова... свои, непохожие... И, что хочешь,-- он талант, Лаля, настоящий талант!
Евлалия улыбалась все с тем же недружелюбием.
-- Что это, право, как нам везет? В других местах таланта днем с огнем не найти, а в наш кружок они так и сыплются, точно майские жуки с березы... И ты --талант, и Георгий Николаевич -- талант, и Лидия Мутузова -- талант, и наш Костя Ратомский -- талант, и вот теперь оказывается еще и Антон Арсеньев -- тоже талант... Пощади нас, простых смертных! Нам скоро места в доме и в природе не останется: столько талантов!
-- Это очень естественно,-- с важностью возразил юный поэт.-- Где звезда, там и созвездие. В нашем кружке явился Георгий Николаевич...
-- И все скрытые таланты засияли в лучах его, как планета?
-- Смейся! Смейся! А сама рада!
-- Рада, но не верю, потому что ты слышал: некоторые таланты бунтуют и объявляют свое солнце пустоцветом.
-- Но говорю же я тебе: сам-то он -- Антон этот несчастный -- сам-то он пустоцвет из пустоцветов.
Евлалия кивнула головою.
-- Это ужасно, до чего вы, наши "таланты", все сходитесь в словах! Представьте: он сказал мне о себе как раз то же самое! "И Брагин,-- говорит,-- пустоцвет, и я пустоцвет,-- только он простой, а я махровый!"
-- Вот разница!
-- Понимаешь: умнее Георгия Николаевича считает он себя и образованнее...
-- Начитан-то он как черт! -- пробормотал Володя,-- только это -- что же? То -- книга, а то -- живой талант... Как это сравнивать себя с Георгием Николаевичем? Психопат! Я не понимаю...
-- А вообрази,-- перебила Евлалия, глядя как-то в сторону, на темно-зеленый орешник,-- он может похвалиться: он меня смутил... Многие старались унизить Георгия Николаевича в глазах моих, многие смущали и не смутили, а он, Антон Валерьянович, немножко смутил... Я думала! Боюсь: может правым оказаться...
-- А Георгий Николаевич -- пустоцветом?
Евлалия кивнула головою.
-- Лаля! Повторяю тебе: ты сошла с ума! А впрочем, ведь ты говоришь все это -- только чтобы наслаждаться, когда будут тебя разуверять.
-- О! вот в этом ты прав! в этом бесконечно прав! Потому что, милый братик мой, должна я тебе признаться по совести: люблю я его ужасно, и всякое сомнение о нем,-- мне острый нож в сердце...
Она в волнении открывала и закрывала свой зонтик.
-- Видишь ли: он известен уже лет шесть, даже семь... пишет с двадцати лет... а, собственно говоря, что он написал, что сделал такого, чтобы оправдать известность? Ну вот как у молодого Тургенева были "Записки охотника", у Гончарова -- "Обыкновенная история", у Достоевского -- "Бедные люди"? Чем он определился и установил свою характеристику? Не назовешь! Я все его произведения только что не наизусть знаю...
-- И все -- прелесть! -- горячо воскликнул Володя.-- Одно удачнее, другое не так, но -- все прелесть! Плохих нету! Все!
-- Да,-- сказала Евлалия, подумав,-- да... и это правда: плохих нету. Одно немножко лучше, другое немножко хуже, но в общем все... хорошо... даже отлично написаны...
-- Ну-с?
-- Да это-то -- хорошо ли?
-- Чем же худо? -- воскликнул озадаченный Володя. Евлалия промолчала.
-- Послушай, Володя,-- сказала она.-- Вот ты у нас цитатор великий. Я слыхала в обществе, как ты говоришь: "Как сказал Базаров...", "Это напоминает Рудина...", "Помните, в Анне Карениной..." Это, может быть, немножко смешно, что так часто, но я тебя понимаю: ярким литературным образом, меткою типическою фразою можно сразу очертить положение и уяснить мысль, которую своими словами, пожалуй, не изложишь до вечера... Ну вот Тургенева, Толстого, Щедрина, Гаршина, что ли, ты цитируешь, так и всякому понятен. А Брагина, хоть он и известный, и модный, нельзя так цитировать, и ты даже, хоть и поклонник его страстный, никогда не цитируешь, и отлично делаешь, потому что цитаты из Брагина не поймут...
-- Все читали -- и не поймут?
-- Все читали -- и все забыли. Все восторгались и у всех сейчас же, как отложили в сторону книгу, он -- из головы вон. Знаешь ли, меня недавно очень огорчила madame Бараницына. Хотела мне любезность сказать и похвалила: "Прочитала я все сочинения Георгия Николаевича... Какой блестящий слог..." Меня так и толкнуло... "Простите,-- возражаю я,-- Матильда Андреевна, но -- неужели в сочинениях Брагина вы, кроме блестящего слога, не нашли ничего, что заслуживает внимания?.." Она спохватилась: "Конечно,-- говорит,-- конечно... да!.. наблюдательность... честные взгляды..." Но вижу, что запинается и в глазах недоумение: что же, мол, там еще?.. А ведь она не глупа, старуха Бараницына, и со вкусом, и читающая... Я подумала-подумала: а и в самом деле? хорошо-то хорошо, но -- что же там еще? Слог блестящий, фраза страстная, слово красивое... а что за слогом, фразою и словом? Где его слово, которое стало делом? Где он сам обрисовался как общественный, сильный тип, а его творчество -- как общественная заслуга? И... ничего не вспомнила! Именно -- только что слог хорош! То-то и есть. И мне сделалось ужасно стыдно и грустно.
-- Не понимаю!
-- Странно! -- удивилась Евлалия.-- А, впрочем... хоть и мальчишка, мужчина ты. Если бы ты знал девичью душу, понял бы.
-- Ну?
Она зорко посмотрела ему в глаза и произнесла отчетливо и медленно:
-- Как тебе кажется, разумная и достойная это перспектива -- выйти замуж за хороший слог?
Володя вспыхнул и рассердился:
-- Ну, знаешь ли, Евлалия? Теперь уж моя очередь сказать тебе: слишком много вы о себе, сударыня, возмечтали... Знаменитый человек удостаивает тебя предложением...
Евлалия перебила его.
-- Слушать всю жизнь хороший слог?
-- Нет-с, не слушать слог,-- кипел Володя,-- а разделить его жизнь и быть его товарищем, помощницею...
-- В чем? в чем? в чем? -- быстро говорила Евлалия, уже не идя, а летя по дорожке, точно на пожар.
Володя несколько замялся.
-- Ага! -- победоносно заметила ему Евлалия.
-- Не можешь же ты отрицать, что у Брагина -- честнейшие убеждения и благороднейшая деятельность! -- горячо протестовал молодой человек.-- Слог... слова... что ты взъелась вдруг на слог и слова? Когда он говорит, сердца жжет... сама же слушаешь его всех внимательнее и страстнее... Слог и слова!.. Разве честные и красиво сказанные слова -- уже не деятельность? Он потрясает ими, волнует и будит умы... чего тебе еще? какого, с позволения сказать, рожна ты от него требуешь?.. Да не беги так! У меня дыхания не хватает, за нами волки не гонятся.
Евлалия замедлила шаг и произнесла, не отвечая:-- Твой Антон Арсеньев -- мастер на сравнения. Он говорит, что красивые слова, хотя бы и самые пылкие и страстные, не более как расплавленный металл, который можно влить в любую форму, и в какую форму его вольют, в той он и застынет.
-- Так что же?
-- А то, что сегодня один скульптор отливает из расплавленного металла статую Свободы, а завтра другой переплавит ее и отольет из того же металла решетку для тюремного окна или памятник Аракчееву какому-нибудь.
-- Словом, ты сомневаешься в искренности Георгия Николаевича?
-- Нет -- в искренности его я не сомневаюсь: он, покуда что говорит, всегда так думает и бывает искренний... А только я хотела бы потверже убедиться, в своей ли работы и своего ли изобретения формы льет он свой расплавленный металл или очень искусно разливает его по старым чужим, напрокат взятым? Согласись, что есть разница -- связать свою жизнь со скульптором или с литейщиком...
-- А это твоя форма? -- внезапно уловил сестру Володя. Та окинула его коротким взглядом.
-- Моя.
-- Слава Богу! Я думал, опять Антона Арсеньева. Знаешь ли, любезная моя Евлалия? Ты упрекала меня, что я в его руках -- как воск или олово, но извини меня: в твоих рассуждениях я слышу его гораздо больше, чем в своих... и уж кого-кого, а Георгия-то Николаевича я ему не выдал бы так легко! нет! Этого я от тебя не ожидал, Лаличка! Ты меня удивила!
-- Я не выдаю ему Георгия Николаевича,-- хмуро и печально возразила Евлалия,-- а только он... ты прав! -- ужасно заражающий какой-то... Словно ржавое железо -- сам истлел и дальше свое тление и ржу передает... Я его боюсь и не люблю, и, когда он говорит со мною, вся душа моя кричит против него, но спорить с ним и отвечать ему я не умею...
-- Да, диалектик...-- подтвердил Володя,-- где же женщине угнаться за ним? Виртуоз в своем роде! Погоди: вот придет Георгий Николаевич,-- тот его ограничит!
-- Я на это живо, горячо надеюсь! -- с искреннею пылкостью отозвалась Евлалия.
-- Влюблены они все в тебя, как коты,-- продолжал Володя,-- и Арнольдс, и Антон... оттого и не по нутру им Брагин!.. И я не понимаю: когда ты могла иметь такие интимные разговоры с Антоном? где ты с ним виделась?
Евлалия покраснела.
-- Здесь же! -- с досадою сказала она, гневно ткнув пред собою в воздухе зонтиком.-- Он большой, хотя и вежливый нахал... Взял теперь манеру ловить меня на прогулках... Я признаюсь тебе: с тем и разбудила тебя и с собою увела, чтобы -- на случай встречи с Антоном -- не оставаться больше с ним вдвоем. Эти tête-à-tête и неприятны, и неприличны, и вредны мне очень... Он -- ржавчина!.. От него -- в голове путаница...
-- Да ты бы просто и без церемонии отправила его ко всем чертям!
Евлалия пожала плечами.
-- Не за что... Он всегда очень смирный и деликатный...
-- А неприятностей все-таки натрубит полные уши?
-- Я не знаю, как это у него выходит. Покуда слушаешь его, ничего, а потом раздумаешься, и все его слова уйдут из души, как вода через решето, и остается только осадком острый, оскорбительный смысл, который жжет и мучит... Ведь он и о Георгии Николаевиче -- никогда ни одного дурного слова! Всегда с уважением, а иногда даже с преувеличенным каким-то энтузиазмом... А потом -- как-то вывернет все наизнанку, и стоишь перед пустым местом, и -- ужасно неприятно, совестно, даже мучительно...
-- Вот видишь, а ты говорила, у него таланта нет...
Евлалия сложила губы в презрительную гримасу.
-- Какой талант? Талант разложения! Лучше бы его не было!.. Мы с ним в последний раз о Тургеневе спорили... А он мне -- из Некрасова:
Разрушен нами сей кумир,
С его бездейственной фразистою любовью.
Умней мы стали, верит мир
Лишь доблести, запечатленной кровью!
Я рассердилась, говорю ему: "Вот вы бы и запечатлели кровью своею доблесть!.." А он отвечает: "Да мне, Евлалия Александровна, зачем же? Я не кумир... А вот от кумиров оно требуется и спрашивагь -- никогда не лишнее!" Понимаешь это -- о кумирах? Чувствуешь ты, с чего он на Тургенева-то набросился?
-- Чувствую и понимаю, но он врет, клевещет! -- страстно воскликнул Володя.-- Георгий Николаевич не из таких, чтобы слово шло влево, а дело направо... Было бы глупо, если бы он сам напрашивался на беду, но -- когда будет надо,-- пусть Антон Валерьянович не беспокоится: Брагин сумеет заявить свои убеждения и запечатлеть их!.. да! запечатлеть!.. хотя бы и кровью... Антону Валерьяновичу лучше бы позаботиться о себе, а не чужую стойкость испытывать!.. Я в Брагине уверен, как в самом себе...
Евлалия слушала внимательно, но при последних словах по лицу ее пробежала улыбка.
-- Как в себе самом... А ты "запечатлеешь"?
Володя гордо выпрямился и взглянул орлом.
-- А ты сомневаешься?
-- М-м-м... нет, отчего же?
-- Надеюсь!
Они попримолкли и шли, каждый в своих мыслях, под тихий шелест листвы и чириканье пташек...
-- Ужасно вы похожи друг на друга! -- задумчиво и ласково возвысила голос Евлалия, даже с любовною печалью какою-то,-- как братья похожи! Словно он -- большой ты, а ты -- маленький он...
Володя радостно покраснел.
-- Георгий Николаевич? Ты находишь?
-- Да. Совсем одинаковые головы!
-- Я очень рад! Горжусь! Лучшего не желаю!
-- Ну а я еще не знаю...
-- Эка тебя Антон-то как подвинтил!
-- Нет... тут не Антон... другие мысли!..
Они шли и молчали. Володя искоса бросил на сестру лукавый взгляд, другой, третий, и каждый раз плутовски улыбался.
-- Что ты? -- спросила Евлалия, не выходя из раздумья.
-- Знаешь: это у тебя все от его отсутствия... как у Наташи Ростовой, когда жених, князь Андрей, уехал на год...
Евлалия не отвечала. Володя продолжал:
-- А все-таки разбить вас с Георгием Николаевичем теперь уж и нечистая сила не разобьет, и, как у нас в гимназии extemporalia {Экспромтом (лат.).} писали: "Никакие Антоны не в силах помешать тому, чтобы..." -- и так далее! Словом: сколько ты ни умничай, а за него -- врешь! -- выйдешь!
Евлалия засмеялась и обратила к брату весело покрасневшее лицо:
-- Выйти-то выйду!
-- Что и требовалось доказать!
Но она с ласковым и веселым упрямством трясла головою.
-- Нет, нет, ты не понимаешь! Не одно это... Есть другое, и оно не доказано... не одно!..