XXX
Евлалию Александрову Ратомскую и Георгия Николаевича Брагина обвенчали в модной по дворянской Москве церкви в Газетном переулке, похожей архитектурою на лютеранскую кирку. Родство и знакомство у Ратомских оказались огромные, а Брагину, хотя и совсем безродному в Москве, удружили газеты, предупредив публику о предстоящей свадьбе популярного литератора. Хвост карет тянулся по переулку до самой Никитской, а в церкви, сиявшей от тысячи свечей, светлее, чем днем, была чуть не давка, хотя пускали только приглашенных. Антон Арсеньев, приехав с большим опозданием, вошел в храм как раз к торжественному моменту, когда священник вел молодых вокруг аналоя. Это самая трудная минута обряда -- для брачующихся, когда редко кто бывает не смешон, потому что -- благоговение благоговением, а смотреть себе под ноги,-- не оступиться бы -- тоже надо. Близорукий Брагин был жениховски великолепен, покуда спокойно стоял с невестою, но почувствовал себя несчастным, как только двинулся в круге священник и надо стало применять к его дробно семенящей старческой походке свои широкие шаги. На красивом лице Георгия Николаевича, только что сиявшем радостною задумчивостью, выразилось совсем не жениховское, жалобное смущение. Он шел и думал отнюдь не о будущей "новой жизни", как намеревался пред обрядом, но: "Оттопчу я батюшке пятки или не оттопчу?"
И мрачно догадывался, что непременно -- оттопчет. Евлалия,-- белое, сверкающее видение,-- и тут сохранила величие и грацию молодой царицы.
-- Прекрасна, как никогда...-- пробормотал Антон Арсеньев, глядя на нее с высоты своего длинного роста через толпу.
Она шла, не опуская головы, не потупляя глаз,-- смотрела перед собою смело и гордо,-- точно вызывая на бой будущее. Венец в руке шафера -- брата Володи -- качался над ее головою, блистая, как символ и пророчество победы...
-- Шлем Валькирии,-- шептал любимое свое сравнение бледный, растроганный, чересчур уже веселый и неестественно улыбающийся Квятковский.
Антону показалось, что синие глаза Евлалии,-- глядя тоже поверх толпы,-- встретились с его глазами, что она издалека узнала его... Он перестал тянуть шею вперед, опустился с носков на всю ногу, нахмурился.
"Этого недоставало,-- озлился он.-- Что она теперь обо мне подумает? Сердечкин! Байронист! Этакая гнусь, пошлость... Несчастный влюбленный!.. Взлохмаченный "молодой человек" с картины Пукирева! Как это я еще в шафера не напросился -- для полноты эффекта? "Нет, за тебя молиться я не мог, держа венец над головой твоею..." О пошлость, пошлость, пошлость!"
Он повернулся было, чтобы выйти из церкви, но встретил любопытный взгляд Ольги Каролеевой, которая, оплакав все слезы, полагавшиеся ей по штату, как сестре невесты, теперь вертела своею хорошенькою головою вправо и влево, скучая и выискивая знакомых. Антон подумал с досадою: "Недоставало, чтобы эта брильянтовая пигалица завтра трещала на всю Москву: "Бедный Антон Валерьянович был так взволнован, что не мог достоять до конца венчания... бежал! Ну просто словно волки за ним гонятся! бежал!"
И остался.
Женихом и невестою давно уже было решено,-- вопреки сильному противодействию Маргариты Георгиевны,-- что после венчания не будет никакого пира и бала, но, заехав домой лишь принять поздравления и переодеться, молодые немедленно проследуют на Брестский вокзал и -- в свадебную поездку, за границу. Маргарита Георгиевна все-таки выговорила себе одну льготу: проводить дочь до Голицына.
-- Я проеду на денек к Савве Звенигородскому,-- помолюсь за твое счастье.
-- Мама! Да вы же католичка?!
-- Ох, Господи! Какие вы обе с Ольгой придиры! Где костел есть, там я католичка, где церковь -- православная: был бы Бог, храм да охота молиться.
-- Если вам все равно,-- не раз убеждал Маргариту Георгиевну старый-старый друг, Валерьян Никитич Арсеньев,-- если вам безразлично, какого считаться вероисповедания, отчего вы не присоединитесь к православию? Отец у вас был русский, польской крови в вас одна капля, по-польски вы едва плетете, москвичка типичнейшая, а почему-то католичка... Какой смысл? Присоединитесь-ка, чтобы в одну семью с детьми...
Она печально улыбалась и говорила:
-- Какое у моих детей православие?.. Одно имя!.. Такие равнодушные недоверки вышли... в кого, не знаю... От Алисы Ивановны заразились, что ли, вольтерьянством? Вы мне скажите, Валерьян Никитич: кто такой был Араго?
-- Араго?.. м-м-м... ученый... естествоиспытатель... в физике там что-то... и вокруг света путешествовал, кости допотопных чудовищ изучал... Да зачем вам?
-- А это она -- Алиса Ивановна, когда ее спрашивают, какой она веры, всегда отвечает, что она -- по религии Араго... Вот и хочу я знать, что за вера такая?
-- Хм... Этот Араго, видите ли, сказал однажды, что для него Бог -- гипотеза, в которой он ни разу не встретил необходимости.
Маргарита Георгиевна всплеснула руками:
-- Так я и знала, что какой-нибудь фортель в таком роде... Ну погоди ты! Уж отпою я ей, голубке, за ее Араго... Этакая хитрая французская лиса!
-- Сколько лет вы бранитесь друг с другом? -- улыбнулся старик Арсеньев.
-- А сколько лет живет она у меня, столько и бранимся. Бывает, что по три дня не разговариваем.
-- Все из-за Божественного?
-- Случается.
-- Не могу понять, если вы всегда были недовольны образом мыслей Алисы Ивановны, почему вы позволили ей иметь влияние на ваших детей?
-- Как же, батюшка, не иметь влияния, если она гувернантка?
-- Ну зачем держали такую гувернантку?
Ратомская вздохнула.
-- Уж очень старушка-то хорошая. Такой человек сердечный... родных лучше не бывает,-- вот какой друг! Вот и сейчас: вместе в монастырь поедем,-- заранее знаю, что будет говорить вольнодумства, и поссоримся мы с нею,-- а не взять не могу: уж так она моих голубчиков любит, такой прекрасный друг...
-- А веры,-- продолжала она,-- как их разобрать-то? Все люди других людей своими верами попрекают. Я вот Алису Ивановну безбожницей почитаю, а пан ксендз Казимеж -- меня, а батюшка наш приходский, отец Иоаким,-- ксендза... А все -- люди хорошие... В православие перейти мне то мешает; что теперь -- я захотела -- на Лубянку поехала, в костеле молюсь, а есть мое усердие -- еду в Успенский собор, прикладываюсь к мощам... А если я перейду в православие, то в костеле бывать мне будет невозможно: ксендз сердитый, прихожане коситься станут, да и батюшка в приходе попрекнет, что же ты, раба Божия, стала ныне православная, а по старинке в костел шныряешь? А не могу без костела: привыкла -- хоть изредка. Люблю!
Володя, когда мать приказала ему сопровождать ее и Алису Ивановну во Звенигородский монастырь, оказался очень недоволен, почти испуган и всячески старался отделаться от поездки, но на старуху нашло, как изредка случалось с нею, то упрямство, о котором поляки говорят: "Кобета ма бзика в глове" {"У женщины в голове причуда" (польск.).}. Напрасно молодой человек клялся и божился, что завтра у него в университете -- реферат по государственному праву и что -- если он не явится к часу дня, то покроет позором свою голову: хоть не ходи потом весною на экзамен. Упорная старуха не верила и знай твердила:
-- Глупости, Володенька, глупости! То по месяцу в университет не заглядываешь, позабыл, как там двери отворяются, а то вдруг приспичило... Референт какой нашелся!.. Не ленись: проводи-ка мать к угоднику, проводи!
-- Да вы, мама, пожалуй, разусердствуетесь там, три дня проживете?
-- И три дня проживем, если понравится.
-- Ну уж это -- нет-с! Невозможно! Я и так много пропустил, на меня профессора косятся. Извольте, до монастыря я вас провожу,-- но сейчас же, с первым поездом, уеду назад... Тогда я еще успею к реферату... А если вам угодно там оставаться, то лучше я опять за вами приеду, когда вы назначите.
На том и заключили мир. Володя все-таки ходил злой-презлой, а Агаша улыбалась, слушая за дверями.
Антон не поехал к Ратомским на дом и отделался поздравлением новобрачной четы после обряда в церкви.
-- Я позволил себе сделать вам маленький свадебный подарок,-- любезно сказал он Брагину, глядя мимо его лица.-- Не весьма блестящий, зато практический. В суете торжественного дня вы, наверное, позабыли запастись в дорогу одною необходимою вещью.
-- Право, не знаю... чем, Антон Валерьянович?
-- Газетами. Не купили бы их, конечно, и на вокзале. Где же?! Я отправил вам целый пакет: его передаст вам кондуктор в поезде при вашем купе. От сегодня все наши московские издания, вчерашние петербургские и "Temps", "Figaro", "Gil Bias", "Times", "Neue Freie Presse" последней почты.
-- Очень вам благодарен,-- даже озадачился несколько Брагин, не ожидавший столько предупредительного внимания от своего предполагаемого врага.
Антон откланялся. С Евлалией он обменялся лишь холодным рукопожатием: с обеих сторон не сказано было ни слова.
-- Нашли чем угостить!-- заметил Антону Квятковский: -- Кто же в свадебном путешествии читает газеты?
-- Литераторы,-- с усмешкою возразил Антон.-- Литератор, если он pur sang {Настоящий, истинный (фр.).}, вроде нашего счастливого друга, найдет время прочитать газеты не только в свадебную ночь, но даже на смертном одре, во время отходной. А знаете, почему?
-- Ну-с?
-- Потому, что этакий литератор, когда видит свежий номер газеты, всегда вожделеет к нему тайною надеждою: а ну, не пишут ли чего-нибудь про меня?
-- Ну-с?
Антон пожал плечами.
-- Бывает, что и пишут... Я, впрочем, не столько о Георгии Николаевиче забочусь, сколько об Евлалии Александровне. Ехать им долго, долго, долго... пусть прочитает от скуки, до границы материала хватит.
-- С молодым мужем, душа моя, не скучают.
-- Вы какую певчую птицу больше любите? -- спросил Антон.
-- Собственно говоря, никакой... А что?
-- Попробуйте повесить себе в спальню клетку с канарейкою... Уже на вторые сутки вы, как человек нервный, свернете ей голову. А им ехать трое суток. Так-то-с! Вы, конечно, к Ратомским?.. Mes compliments, meilleurs souhaits, saluts et caetera, et caetera... Et, quant à vous, mon ami, mes adieux! Portez vous bien! {Мои поздравления, наилучшие пожелания, приветы и т.д., и т.д. Что касается вас, мой друг, прощайте! Держитесь! (фр.)}
-- Зол ты, друг любезный! ох как зол!-- ухмыльнулся вслед ему Квятковский.-- Лидия Юрьевна! Что вам мучить себя -- задыхаться в карете? Хотите, домчу в одиночке? У меня сегодня Матвей от Малого Эрмитажа... на знаменитом своем сером! Понимаете, чем пахнет?
-- Кутите?
-- Нет, должен я ему, так вот,-- покуда не найду денег расплатиться,-- noblesse oblige {Благородство обязывает (фр.).}: буду с ним ездить, вроде крепостного седока.
-- Да ведь долг еще больше вырастет?
-- Обязательно. Должен пятьдесят, а наездим на двести.
-- А если не найдется денег?
-- Он иссохнет на козлах, я на задке -- и будем мы метаться по Москве живыми привидениями, наподобие Вечного Жида и Летучего Голландца... Да -- нет! шалишь! Есть еще порох в пороховницах и неиспользованные тетки!
А Антон сделался, действительно, болен и зол,-- зол непроизвольно и свирепо, до глупости, до пошлости, до испуганного сознания, что он не владеет собою и способен прорваться дикою мальчишескою выходкою. И он спешил уйти от толпы и от своей механической злости, как бегут от глупого врага, которого чувствуешь громадно сильнее себя и сознаешь бесполезность и спорить с ним словами, и бороться телом: надо спасать себя от могучего дурака, как от разъяренной стихии и бежать, бежать... Когда Антон спускался с паперти, какая-то глазевшая на свадьбу старушонка тронула его за рукав,-- и его всего затрясло.
-- Чьих будет невеста-то, батюшка? -- услыхал он шамкающий голос, и с губ его сорвался грубый и наглый ответ, глупо неожиданный, голосом, который ему самому показался чужим:
-- Дьяволовых, бабушка! Дьяволовых!
-- Чтой-то? Окрестись, батюшка!-- шарахнулась от него старуха.
А он, с ненавистью глядя ей в испуганное лицо, шипел глупым, подлым, поганым тоном уличного мальчишки:
-- Тебе, старой ведьме, пора саван шить, а ты, подлая, по свадьбам шляешься?..
И вдруг -- словно варом его обожгло: вернулось сознание, вернулся стыд. Он ринулся с паперти на улицу и шибко-шибко зашагал по тротуару.
"Это не я говорил!.. Это не я ругался!..-- с отчаянием и ужасом твердил он про себя, испытуя отравленною мыслью свой тяжелый, пылаюший мозг.-- Старуху... женщину... ни за что ни про что... Не я!.. Это что-то внешнее... чужое... Не я!.. Но если не я, то кто же?.. И где во мне граница, что я, что не я?.."
Разобиженная старуха, глядя вслед, хныкала и крестилась.
Последними в группе приглашенных вышли из церкви два литератора -- почетные гости со стороны Брагина.
-- Славная парочка!-- сказал молодой старому, а старый ответил:
-- Да, Брагина есть с чем поздравить: прелестную бабенку подхватил... А вот -- с сегодняшнею статьею "Передовых известий" я его поздравить не могу.
-- Да, в пух разделан...
-- И ловко: возразить нечего... Все правда, все правда. Чувствуется предвзятость, тенденция, враждебный умысел, но -- комар носа не подточит: все правда. Талантливая собака писала. Какой-то Лайон... Кто такой? Вы не знаете?
-- Нет, из новеньких. В первый раз слышу.
-- С зубом, очень с зубом... Я даже удивился "Передовым известиям", как поместили: все-таки Брагин... почти свой человек... и притом, будто нарочно, в такой счастливый для него день... Неловко! Такта нет!
-- Зато "Допотопные ведомости" его сегодня же хвалят,-- улыбнулся молодой.-- Не читали?
-- Да неужели? Вот скандал!
-- Как же, два столбца.. Подписано -- Боярин Орша. И тоже, если хотите, очень умно и талантливо... Преумело в свой лагерь его притягивает и в реакционеры зачисляет. Опытная рука!
-- Не поздоровится от этаких похвал!-- вздохнул старик.
Молодой подхватил:
-- Да-с, опаснее самой лютой брани! Брань оттерпеть -- это вроде горячки, ну а похвалы в "Допотопных ведомостях" удостоиться -- это уже разновидность чумы.
* * *
Когда последняя в длинном ряду карет пропала за углом переулка и толпа зевак поразбрелась уже от крыльца, Агаша -- проводив господ на вокзал -- еще долго стояла на высоком подъезде, не торопясь в опустелые комнаты. Она любила холод и была довольна, что легкий морозец чуть пробирает сквозь шерстяной лиф разгоряченное целодневными хлопотами и суетнёю сильное тело. Кто-то в темноте тронул ее за локоть и окликнул скромным голосом:
-- Здравствуйте-с.
На подъезде -- ниже двумя ступеньками -- стоял Тихон Постелькин. Девушка отшатнулась даже и взялась руками за сердце.
-- Ой? Что это вы, право? Откуда так вывернулись? Испугали, ажно дух захватило.
-- Извините-с.
-- Смотрели нашу свадьбу?
Тихон поднялся на площадку подъезда и стал у перилец рядом с Агашею.
-- Смотрел-с. Евлалия Александровна были ангелу подобны.
Агаша самодовольно отозвалась:
-- Да -- уж наша барышня! Одна на всю Москву.
Оба умолкли.
-- Я, собственно, с вашего позволения сказать, Агафья Михайловна,-- покашливая, начал Тихон и старался найти плечом ее ускользающее плечо,-- я, собственно говоря,-- как известился, что господа ваши все уехали и ближе утра домашней необходимости вам не предвидимо, то осмеливался так мечтать, чтобы увлечь вас от сих пенатов вдаль, на предмет променаду?
-- Гулять?
Голос Агаши прозвучал кокетливою насмешкою,
-- Нет, брат Тиша, гулянки с тобою кончились.
Тихон кашлянул, как человек, принимающий известие, которого он давно ждал, и только приличия ради поддерживающий политику неведения.
-- Почему же-с?
-- Так, брат. Кончились, и больше ничего.
-- Странно-с.
-- А уж это твое дело.
-- И даже довольно неожиданно-с.
-- Ну!.. знаешь ведь? -- с досадою огрызнулась Агаша.-- Ты человек неглупый, сам способен понимать. Чего комедь ломаешь?
Тихон примолк.
-- О да и морозит же,-- говорила Агаша, подергивая плечами.-- Захолодала я тут с тобою... Бежать, что ли... Прощай-ка, Тихон Гордеич.
-- А я было так на вас рассчитывал,-- удерживал он ее,-- что отправимся мы с вами к Филиппову на стакан шоколаду с бисквитом?
-- Невидаль!
-- В таком случае в "Голубятню" на бутылку Даниэльсон, вашего любимого темного пива-с?
-- Удивил! Я, брат, сегодня что шампанского выпила. Так оно во мне и ходит!
-- Да ведь не для пива-с, а для компании!
-- Нельзя в "Голубятню": там Квятковский и Антошка долговязый бывают, еще пронесут невзначай "моему"-то слух, что видали меня с тобою... Он, брат, у меня ревнивый.
Тихон кашлянул.
-- Говорите, ревнивый-с?
-- А особливо к тебе. Бог его знает, наплел ему, что ли, кто... Врет, будто о Святой сам нас с тобою подметил... Прощай: зазябла.
Но он вбежал за нею на темную лестницу.
-- Что финтишь-то! К тебе, что ли?
-- Ну как не ко мне? -- вывертывалась она,-- с удовольствием чувствуя на шее его горячее дыхание,-- с ума я сошла? Пусти руки, черт! В синяках будут...
-- К тебе, что ли? -- повторял он упорно, весело, тупо.
-- Глупый человек! Как есть, глупый человек!-- отшептывалась она с сытым смехом.-- Кухарка дома, Аниська дома... какие возможности? Прощай-ка, прощай...
-- Не пущу,-- твердил он с тою повелительной решимостью, которая всегда отдавала ему этих женщин.-- Со мною поедем... ко мне...
Агаша задумалась.
-- Да ведь совестно, Тихон...
-- Черта ли?
Она помолчала, помялась и вдруг разом вырвалась из его объятий и запрыгала по ступеням вверх, к дверям. Он едва успел поймать ее за юбку, когда она уже схватилась было за дверную ручку, и из щели в переднюю упал на них узкий, желтый луч лампового света.
-- Едем?
-- Ступай, бери извозчика...-- отвечал ему задавленный, сквозь зубы, шепот.-- Жди за углом, у церкви...выйду.
Четверть часа спустя, Агаша в франтовском своем дипломате водила из комнаты в комнату беленькую и тихонькую девочку, и, крепко держа ее за ухо, ровно говорила ей своим тягучим носовым контральто.
-- Поди подмети, а приду да соринку найду,-- вздую... со столов посуду убери, в буфетную снеси, а мыть не смей,-- разобьешь. А которая цела не будет,-- вздую. Лампы пригаси, а копоть разведешь,-- вздую. После, как с работою управишься, в передней на стуле сиди, меня жди. Боже тебя сохрани отлучиться: вздую. А кто позвонит,-- не окликаючи, не отпирай, говори, что господа уехали, а тетенька Агаша на минутку в лавку ушла, отворить не смеешь,-- а что наврешь, напутаешь,-- вздую... А ежели кухарка спрашивать станет, куда я долго провалилась, говори, что к Арсеньевной Варваре забечь хотела,-- да поотчетливее ври-то: вздую... Поняла, деревенщина?
-- Поняла-с,-- сипло пропищала девочка, тараща моргающие, тревожные глазенки.
Агаша в виде ласки и угрозы пополам стукнула ее муслаком кулака снизу вверх по подбородку.
-- То-то. Учись обхождению! В Москву дуру прислали,-- умнеть надо. Бери пример с меня, в люди выйдешь.
Девочка только зубами ляснула и ничего не ответила, ибо прикусила себе язык в самом точном смысле слова.
-- А все-таки совестно. Что ты ни говори, Тихон, совестно и нехорошо!-- толковала Агаша, колтыхаясь в извозчичьих санях по ухабистой Пречистенке.-- С одним люблюсь, с другим еду...
Он крепко обнимал ее за талию и весело говорил:
-- Э! Баре -- не в счет!
-- Смотри-ка, смотри!-- шепнула она, освобождаясь и мигая на довольно пустынный тротуар, по которому медленно двигалась высокая узкая черная фигура.-- Попались-таки: длинноногий...
-- Антон Валерьянович?
-- Эх, и едем прямо под фонарь... Увидит.
-- Черта с два! До нас ли ему? Он скоро самого себя узнавать не будет: Варвара сказывает,-- даже жутко в доме от него... с чего-то сбесился, совсем обезумелый ходит... Вот и уехали. Переулком теперича -- наплевать: темно...