Антон шагал к себе домой. Раннее возвращение его вечером было настолько необыкновенно, что Варвара, открыв дверь на звонок, уставилась на молодого барина с выжидательным испугом, точно он разбойник и сию минуту вынет пистолет из кармана.
-- Наших еще нет? -- спросил он не глядя и в странной одышке, которая самого его удивляла, потому что ранее он никогда ничего подобного не испытывал, а задохнуться было не от чего: шел тихо.
-- Не приезжали.
Он заплетающимися шагами, охваченный опять-таки никогда еще не бывалою, совсем не по сделанной ходьбе усталостью, прошел в свой кабинет, остановился столбом среди комнаты, огляделся кругом, поморгал, подумал и... как был -- во фраке, белом галстуке, брильянтовых запонках -- лег на длинный турецкий диван носом к стене и заснул глубоким сном -- тихим, точно мертвым, без дыхания.
"Однако!-- соображала Варвара, подсматривая в замочную скважину.-- Однако нализался же голубчик... угостили на свадьбе-то... А по лицу -- будто бы и тверезый, как есть, ничего не видать".
Антон спал часа четыре и проснулся среди глубокой ночи от боя часов, когда сквозь просонье насчитал четырнадцать и догадался, что, значит, двенадцать...
"Черт знает... Пожалуй, и чаю уже не достанешь... Ой!.."
В левой стороне груди, повыше сердца, вдруг схватила его такая острая, сквозная к лопатке боль, что он застонал и должен был сесть, чтобы отдышаться. Оправившись, вышел в коридор и стал слушать. Вдали, в комнате Сони, еще смеялись женские голоса.
"Лидия у нас ночует... Повадилась!.. Ой!.. О проклятый прострел! И отчего кости так болят?"
Варвара с обычной своей стремительностью вылетела от барышень, влача на плече какие-то юбки, и, с размаху наскочив на Антона, чуть не присела перед ним на пол в испуге, будто пред привидением. А он стоял и растирал ладонью грудь, кусая губы от боли.
-- Чаю дадите?
-- Прикажете, поставлю самовар? Из старого -- только что воду вылила и золу вытряхнула.
-- Не надо. Принесите сельтерской...
"О, весь изломан! Словно обухом били".
-- Бра-ат!-- ласково окликнула Антона Соня из-за дверей.-- Тоник! Можно к тебе?
-- М-м-м... лохмат я очень, мужчина немытой наружности.
-- Так слушай: Марина Пантелеймоновна просила тебя зайти к ней, когда проснешься.
-- Теперь уже первый час...-- сердито сказал Антон.
-- Ах, самое время для rendez vous {Свидание (фр.).} с прекрасною молодой дамою!-- откликнулась ему из-за стены Лидия Мутузова глумливым и беспутным своим тоном.
Антон ничего не сказал, лишь посмотрел в ту сторону такими глазами, что не поздравила бы себя бойкая барышня, если бы могла видеть.
-- Ты все-таки зайди, Тоник!-- тянула Соня,-- а то она завтра скажет, что мы не передали, и будет меня бранить.
Антон с сердитым отвращением потряс головою и быстро поднялся в мезонин. Живая оранжевая луна в подушках смотрела сегодня будто сквозь облако, дрябло и серо, тоже заметно недомогая.
-- Ну-с? -- заговорил Антон быстро, не здороваясь и не садясь.-- Желали меня видеть? Что угодно?
-- Ничего...-- тихо возразила луна, и голос ее звучал угрюмо, хрипло.-- Хотела видеть, жив ты или нет. Варвара сказывала, что больно тихо спишь. Вступило в мысли, что -- не нахватался ли ты с большого ума чего-нибудь этакого.
-- Придет же в голову!-- насильственно улыбнулся Антон.-- Зачем вы в таком случае не приказали меня разбудить?
Марина Пантелеймоновна задвигала кожею безбрового лба:
-- С какой же, Антошенька, стати? Ежели ты такое затеешь, разве я имею право тебе помешать? Волен в себе человек: хочет -- дышит, хочет -- околевает...
-- Словно про собаку!-- сморщился Антон.-- Так что в случае моего желания убить себя с вашей стороны препятствий не имеется?
-- Да ведь... что же? -- задумчиво повторила оранжевая луна.-- Хочет человек -- живет, хочет -- гниет... Я ведь, Антоша, знаю: я тебя не переживу.
Антон даже расшаркался и отвесил ей чуть не придворный, иронический поклон.
-- Неужели? Верить ли ушам? Такая сильная привязанность?
Она взглянула на него остро-остро.
-- Не ломайся, дурак! Когда ты себя знать будешь? Пора бы понимать, что ты -- я, а я -- ты...
Перед глазами Антона проплыло пестрое облако, и вискам стало жарко-жарко.
"Это не она сказала,-- с усилием над собою подумал он.-- Начинается!.. Это не она сказала! Это я сам подумал и приписал ей..."
-- Именно, Антон, именно: я -- ты, а ты -- я.
Он тряхнул головою, чтобы вытрясти наплывающий в нее кошмар наяву.
-- Ну-с, и больше ничего?
Марина Пантелеймоновна отозвалась грустно-грустно:
-- Ничего, Антон. Ступай себе.
-- Прощайте.
-- Ты на меня не злись... Я скверный сон видела.
-- Да?
-- Помрем мы с тобою скоро, Антоша!
Антон ответил кривою гримасою.
-- Мы? Опять-таки не я или вы, а именно -- мы? оба мы?
-- Мы, мы, мы, мы, мы... не сомневайся, Антоша!
-- Прощайте.
-- Что ты сейчас делать-то станешь?
-- Письмо писать.
-- Далеко ли?
-- За границу.
-- А...-- луна осветилась неопределенною улыбкою.-- Ну пиши, пиши...
Антон был уже на лестнице,-- Марина Пантелеймоновна окликнула его вдогонку. Когда он вернулся, взор ее так и впился в него еще у порога.
-- Антон! А того света... ты боишься?
Он серьезно подумал и серьезно ответил:
-- Не знаю.
-- А есть он, тот свет?
Он махнул головою и сказал твердо и решительно:
-- Нет.
-- Так отчего же ты "не знаешь"?
-- Есть сладкая привычка к жизни, Марина Пантелеймоновна... Ее, должно быть, жаль...
Она закрыла глаза.
-- Иди.
И опять не выпустила его из комнаты, опять позвала.
-- Антон!
-- Ну-с?
-- Что я, бедняга, хочу тебя попросить... Дай ты мне руку твою поцеловать...
Антону опять показалось, что он галлюцинирует. Он дико уставился на Марину Пантелеймоновну, но лицо ее было серьезно, умно и грустно.
-- Бог с вами!.. что вы?..-- пробормотал он.
Она упрямо возразила:
-- Хочу... Много, дружок, я тебе зла сделала... Хочу!
Он в смущенной досаде бормотал:
-- Э, нашли, когда считаться!.. Оба хороши... Оба друг другу зла и сделали, и еще сделаем, сколько угодно...
-- Это-то правда. И сделали, и сделаем...
-- А руку -- уж лучше вы дайте: я вашу поцелую. Все-таки вы женщина и постарше меня годами.
Марина Пантелеймоновна подумала и сказала:
-- Целуй.
-- Ну вот и так. И прощайте. Спите-ка, спокойно. У вас нервы расстроены. Спите-ка спокойно. Вам надо отдохнуть.
Марина Пантелеймоновна проводила его долгим-долгим взглядом. Она думала: "Увидимся ли?"
* * *
-- А пора бы тебе, Тиша, милый друг, фагеру переменить... Деньги ты получаешь немалые, сам хвастался, что с Покрова тебе хозяин тридцать положил, а сидишь в экой яме... Стены -- сырь-сырьем, из окон видать одни ноги, душина самая тяжкая...
-- Зато восемь целковых в месяц,-- защищал свое логовище Тихон, лежа навзничь на широкой деревянной кровати, руки под голову.
Агаша сидела подле, заплетая свои жесткие волосы в жидковатую косу.
-- Зато восемь целковых! Две комнаты и кухня. Где найдешь? Ты это цени.
-- Уж и две комнаты: с дощатою переборкою-то! Насквозь щели видать.
-- Все-таки!
-- И на что тебе кухня? Хозяйством не живешь.
-- Мать к себе взять собирался.
-- А мать-то, поди, все по богомольям?
-- Все по богомольям. Душу спасает. Второй год вестей нет.
Агаша вздохнула.
-- Где-где не побывала... За себя, поди, все отмолила, что было грехов; теперь ейная молитва за тебя в счет пошла.
-- Напрасный предрассудок,-- с важностью отвечал Тихон.-- Одно невежество и тунеядство... Если бы ты была в состоянии вместить, я дал бы тебе читать книгу Бокль, из которой виден вред абсурдов и тому подобного поведения... Мне, брат Агаша, Борис Валерьянович еще в третьем году объяснил: заслушаешься!
-- Уж вы, ученые!
Тихон самодовольно крякнул:
-- Н-да-а! Плесни-ка в стакашек пивца, Агаша...
Он сел на кровати и пил пиво, после каждого глотка утирая рот рукою.
-- А квартира теплая,-- говорил он.-- Чувствуешь? Сегодня на дворе мороз и вон как с окон течет, а у меня, между прочим, как в бане, и если бы я имел физическую возможность приобрести в этом месяце инструментальный термометр, то он показал бы не менее семнадцати градусов теплой температуры. Притом,-- Тихон постучал кулаком в стену,-- здесь капитально, там капитально... хотя живу на аршин в земле, но подобен помещику, имеющему дом-особняк. А это мне очень важно, потому что близкие в своей интимности соседи мне неудобны: я человек взысканный знакомством, и у меня бывают многие хорошие люди...
-- Уж и люди,-- засмеялась Агаша, заложила косу, зашпилила, встала и перешла к стене, завешенной фотографическими карточками в дешевеньких рамках.-- Уж и люди к нему ходят!.. Говорил бы: девки бегают... Девушник ты, Тишка! Ежели мать не отмолит, гореть тебе на сковороде. Ненасыть! Шельма ты несносный!.. И -- взять тебя, каков ты есть, даже мне удивительно, насколько наша сестра дура: что в тебе сладкого, почему к тебе девки липнут?.. Хоть бы тоже и я теперь отличилась?.. Ну да уж баста: в последний раз.
-- Не зарекайся: последняя, говорят, только жена у попа.
-- Нет, душенька, не обольщайся: в последний раз. Я коли что говорю, то не на ветер: сказала -- отрезала. Уж и сегодня -- только что больно свободная одна осталась на эстолько часов, да вино на свадьбе пила, так захотелось себе волю взять и разгуляться. А то я гляжу теперь совсем на другую линию.
-- Линию твою мы знаем,-- усмехнулся Тихон.-- Что же ты, в самом деле, что ли, в барыни ладишь? Брось! В голове у тебя распустил свой хвост многоцветный павлин, который с глазами Аргуса... Не бывать! Давай-ка лучше я к тебе посватаюсь? А? Заживем, Агафья! Хозяйствуй! Кухня у меня есть, стряпай!
Она играла своими узкими тюркскими глазами, великолепно пожимала нагими смуглыми плечами и насмешливо качала головою.
-- Нет, душка, не прельстишь.
Тихон, шутя, ударил ее по спине и захохотал:
-- Барыня!
-- Барынею буду, нет ли,-- протяжно говорила Агаша, влезая в тесный лиф,-- но только Владимир Александрович меня, действительно, чрезвычайно как любит, и сама я, сказать тебе по всей правде, тоже до страсти в него влюблена. Тихон посмотрел на нее с изумлением и залился хохотом еще громчайшим.
-- Заржал? -- равнодушно поздравила его она.
-- Влюблена? О шут!-- отфыркиваясь и запивая смех пивом, лепетал он.-- Говорит: влюблена... Если ты питаешь любовь, то к какой же теореме жизни должен я отнести твое место действия поведения здесь у меня?
Она прищурилась хитро-хитро:
-- Сам же говорил даве, что баре не в счет...
-- Разве что!
-- Минута такая загорелась -- подступила планида -- твое счастье!.. А что нехорошо, я сама всегда скажу: без совести поступаю, нехорошо. И не сумлевайся, но верь моей влюбленности очень просто. Что удивительного? Красавчик писаный. Добренький, ласковый, смирный... Ума он, скажу тебе правду-истину, недальнего.
-- Что-о-о? -- удивился Тихон, отнимая стакан от рта и ставя на стол: так поразили его слова.
-- Глупенький он,-- спокойно повторила та.-- Не велик у него ум. Не в сестру.
-- Дура ты! сама дура!-- воскликнул Тихон.-- Не понимаешь, о чем говоришь. Хотя Владимир Александрович еще только университетский студент, но его стихотворная поэзия уже привлекает восторг интеллигенции избранных умов.
-- Это я не смыслю, что ты говоришь,-- упорствовала Агаша,-- но он глупенький, потому что верит всему, что я говорю, и, что я прикажу, сейчас слушается. А какая в нем, ты говоришь, телегенция,-- это мне -- не пустое тебе слово молвить -- на нее, в полном смысле, наплевать.
-- Дурацкий индифферентизм, от которого страдали многие гении своего народа!
-- Для телегенций он, может быть, умник-разумник, а для меня глупенький. И очень я тому рада, потому что ума к жизни у меня на обоих станет, а с человеком, который тихонький и глупенький, бабе, которая ищет себе добра, жить куца легче.
Она самодовольно улыбнулась.
-- Он, брат, у меня -- модный! За ним какие барышни увиваются! А я взгляну строго,-- он и -- ни-ни-ни! В струне ходит... Ну-ка, за Володичкино здоровье! У-у-у! Вот как люблю! Душонок!
Агаша чокнулась с Тихоном своим стаканом и отхлебнула немного пива.
-- А тебе, Тихон, вот мой сказ,-- продолжала она,-- по истинной к тебе дружбе, как все-таки не совсем чужие были. Ты на мне жениться в шутку предлагаешь, а Варвара ладила нас повенчать взаправду. Девица она умнейшая, однако, вот, как ты говоришь,-- предрассудка в ней много. При всем своем городском образовании она держится того деревенского невежества, что в твои годы парню непременно надо быть женатым. Со мною не сошлось,-- она тебе другую выищет.
-- Да уж и выискала,-- перебил Тихон, посмеиваясь.-- Вдова. У генерала Овечкина в экономках жила. Грамот не знает, но скопила капитал -- даже в объявку показывает, что две тысячи... стало быть, в чулке, считай десять!.. Толстая, как печь. Варвара меня кое время пилит, что хороша невеста. Но я почитаю за низость жениться на пожилой женщине за то, что у нее деньги. Борис Валерьянович объяснил мне, что который индивидуй так поступает, то он есть собою торгующий и обличается в ведомостях прозванием Альфонс.
-- Деньги взять хорошо, тебе надо взять деньги,-- остановила его Агаша.-- Ты и бери -- какую с деньгами. Беспременно с деньгами ищи. Но старою и темною бабою обузы на себя никак не возлагай. Ты теперь в такой позиции, что и не разобрать, как тебя Борис Валерьянович твой -- возвеличил или погубил.
-- Вона?!
-- От серости ты отстал, к господам не пристал: кишка тонка! Теперича тебе, ежели жениться, нужна такая девушка, чтобы тебя вверх за уши тянула, а не вниз ко дну, прицепившись, как свинцовое грузило. Не дуры-то, с пониманием, вот -- хоть бы как я или сестра твоя, Варвара,-- между нами редкость. Мы по темноте своей -- и которые умные -- глупы. Если ты возьмешь девушку или вдову нашего звания, темную, то и ее сделаешь несчастною, и себе все пути обрежешь. Потому что, хорошо ли, худо ли твое образование, но над нами ты человек превозвышенный. Ты вон по-русски стал говорить такими словами, что только знай -- бери в руки догадку понимать тебя. Да еще по-французскому учишься... Ишь, учительшу-то свою на стенке развесил.
Она ткнула пальцем на два портрета Сони Арсеньевой, терявшихся среди множества других фотографий.
-- От самой получил?
-- От самой. Это старые. У меня новый портрет есть, кабинетный,-- Варя выпросила. Далеко лезть -- показывать-то: в сундуке заперт.
Агаша посмотрела на него лукаво и значительно.
-- А что, Тихон? Сказывают девки, будто она в тебя врезамшись? а?
Тихон широко открыл глаза.
-- Кто?
-- Да все она же... полудурье Арсеньевское.
Агаша щелкнула пальцем по карточке Сони. Тихон смотрел на нее с выражением человека, которому сообщают, что он по билетику от конки выиграл двести тысяч. Потом покраснел и рассердился.
-- Больно ты зазналась, Агашка!-- сказал он, стуча пальцем по столу.-- Все у тебя сегодня стали в дураках, а у самой-то в голове ладно ли? Плетешь такие импровизации, что даже совсем абсурд. Я к Софье Валерьяновне завсегда относился с почтением и чистотою, как к любимой сестре, потому что Борис и она -- цивилизаторы моей умственной морали, и никогда этого не было, чтобы подобные глупости, как ты намекаешь.
Агаша недоверчиво прищурилась на него.
-- Сестры и братья, душка, от одних отца-матери родятся. А когда чужие в сестру и брата играть начинают, то в скорости бывают у них племянники.
Тихон посмотрел на нее -- сурово и сказал:
-- Ты грубая женщина без нравственной интеллигенции.
-- Что же ты злишься? Кажись, обидного не сказала. Да и не от себя я... А что она в тебя врезамшись,-- это не спорь: верно. Девки сказывали. И Дашка, и Фекла, и Глафира... Сама им призналась.
Тихон медленно поднялся со стула и уставился на Агашу серьезными глазами:
-- Врешь?
-- Помнишь, как ономнясь был этот бал -- господин Квятковский устраивали,-- когда все рядились?
Тихон кивнул головою.
-- Культурная вечеринка на предмет прогресса отечества.
-- Так вот -- будто бы, когда на вечеринку эту одевались, тут она себя пред всеми и обнаружила... В твою тройку, сказывают, рядилась-то?
-- В мою.
-- Ишь! А примету нашу знаешь?
Агаша покачала головою и засмеялась. Тихон стоял озадаченный, не то улыбаясь, не то хмурясь.
-- Это никак не может быть, что ты говоришь! Словесное изобретение празднословия!
-- Твое дело,-- равнодушно сказала Агаша.-- Люди ложь -- и я тож. В свидетелях не была. Может, и в самом деле -- одни бабьи сплетки... О-о-х!-- зевнула она.-- А который бы теперь, Тишенька, час? Надо быть, нерано... Ну-кася ты, девичий победитель!
-- Без четверти четыре.
-- Ой!
Агаша даже привскочила.
-- Ой? Что же это я, оглашенная? Всякий разум потеряла! С утренним поездом господа могут быть.
-- Сама-то с гувернанткою небось в монастыре останутся -- погостить?
-- Сама собою,-- не очень-то я боюсь. А Владимир Александрович -- больно нехотя уехал, так уж чуть не силком,-- чтобы мать не обидеть!.. Обещал только довезти ее к месту, и с первым же поездом обратно... Может объявиться даже к шести часам. Прощай-ка, прощай!
-- До шести часов время много. Тут добежать -- пятнадцать минут.
-- Хороша покажусь, не спавши-то! Надо себя прибрать, рожу умыть.
-- Ты одеколоном!
-- Разве что одеколоном... Прощай-ка, прощай!.. Аниська-то моя горемычная на стуле сидит, ждет меня,-- велено -- дожидается... Небось от сна уже и со стула свалилась!.. Прощай!
Тихон взял лампочку.
-- Я тебя выведу,-- сказал он.-- А то -- в коридоре темно, а по лестнице -- склизко, шею сломишь.
-- Фатера!
-- И во дворе дворник может придраться, по какому случаю поздно, не стащила ли чего.
-- Гривенник в зубы!
Когда они вышли за ворота, то в глаза им бросилась ярко освещенная точка окна -- глубоко в переулке, прямо открытом через улицу, уходящем от Остоженки к Москве-реке.
Агаша сказала:
-- Как поздно у Арсеньевых огонь жгут!
-- Антон Валерьянович занимается: его кабинет.
-- Керосину-то, керосину что выгорает!.. Прощай!.. Спасибо на угощении.
-- Спасибо на гостеванье... Не забывай.
-- Не позабуду-с. Как можно! О вас нонче господские барышни помнят,-- так уж нам ли убогим вас забыть?
-- О, дура! право, дура!
-- Может быть, кто-нибудь и дура, только не я... Я, Тишенька, счастье свое за хвост поймала -- и, шалишь, не упущу. И тебе зевать не советую... Прощай-ка, прощай!
Возвратясь в свою мурью, Тихон аккуратно прибрал со стола в шкафик закуску и гостинцы, закупорив недопитую бутылку пива, сел на кровать и замечтался. Часы показывали четверть пятого.
-- Не стоит и спать ложиться,-- сказал он вслух.-- Только разоспишься, а к семи вставай, шагай в магазин...
Он взял с комода книгу, открыл, прилежно устремил глаза на строки и -- ничего не понял: другие, новые мысли поползли между текстом книги и медленным восприятием его мозгов.
"Да-с, так вот оно как? Вот какие о нас ныне сплетки ходят? Праздные результаты человеческого малоумия!.. А ежели того... в самом деле, счастье привалило?.. вдруг и впрямь?.. Агафья -- человек сурьезный, зря болтать языком не станет... Ну уж если, ну уж если правда... это точно, что можно поставить жизнь на карту... И -- будет туг либо мое окончательное благополучие, либо моя конечная погибель".
Он перешел к стене с фотографиями, поднял лампочку в уровень с головою и долго смотрел на Сонины портреты, время от времени встряхивая своими жирными каштановыми волосами.