Ссора Володи с Агашей продолжалась уже вторую неделю... Встречаясь с горничною, он отворачивал лицо, потому что с последнего свидания боялся ее взгляда. Боялся он напрасно: Агаша даже не смотрела на него. Она как будто совсем позабыла, что была близка к молодому барину, и, если даже случалось им оставаться наедине, проходила мимо Володи, как мимо вещи какой-нибудь, спокойная, степенная, холодно рабочая. Трудилась и хлопотала по дому она как еще никогда. Даже Маргарита Георгиевна, хоть и привычная к ее трудолюбию, обратила внимание:
-- Агаша наша в запое работы... так и воротит с уборкою, не покладая рук!
И молчала, молчала. В людской сидела, меняясь с прислугою только короткими, сухими фразами: разговорчивостью-то она вообще не отличалась. А при господах хранила какой-то особый, вызывающе-почтительный вид, точно всем своим существом и всем поведением говорила: "Я прислуга -- и ничего более. Я свое место знаю -- знайте и вы свое. Я только хорошая прислуга. И больше нечего вам обо мне понимать".
Володя эти дни сидел дома. Он все еще находился в добродетельном настроении и много работал. Иной раз его тянуло к Кристальцевым, но Любочки не было в городе: гостила у тетки в подмосковной деревне. А, кроме того, после глупой болтовни с Лидочкой ему стыдно было туда показаться. Он сообразил уже, что наговорил гимназистке много лишнего и ни с чем не сообразного, да еще самым трагическим тоном, который исключал всякую возможность шутки или мистификации и давал девушке полное право считать его серьезно влюбленным. И, действительно, Лидочка, необычайно гордая своим объяснением с Володей, поделилась уже с десятком своих подруг новостью, что Ратомский,-- да! сам Ратомский! поэт и красавец Ратомский -- к ней неравнодушен, и,-- следовательно,-- она, некоторым образом, "натянула -- нос" противной Любке. Сестры,-- одна почти уже перестарок, засидевшаяся в девках, другая многообещающий подросток,-- как водится,-- терпеть не могли друг дружку. Слух о странной измене поклонника дошел до Любочки, как только она возвратилась в Москву. Она немедленно поставила сестру на допрос.
-- Скажи, пожалуйста, Лида, что за чепуху рассказывала Андреянова, будто Ратомский объяснился тебе в любви, делал предложение? Надеюсь,-- это неправда?
-- Почему же неправда? -- вспыхнула Лидочка, засверкав глазами.
-- Прежде всего потому, что ты еще чересчур молода. Ратомский слишком умный и порядочный, идейный человек! Он не станет напевать глупостей девочке, как ты... Это нечестно и совсем не в его характере.
Лидочка обиделась.
-- Конечно, я не старше его на пять лет, как некоторые,-- язвительно послала она по адресу сестры.
Любочка покраснела.
-- Как это неумно, Лида!
-- Ах, не всем же быть умными, как ты! Надо кому-нибудь быть и глупою...
-- На простой вопрос ты отвечаешь колкостями. Что я тебе сделала?
-- Ничего ты мне не сделала, и я говорю без всяких колкостей, но не могу же я в угоду тебе говорить неправду и, когда Ратомский объяснялся мне в любви, уверять тебя, что он не объяснялся.
Любочка изменилась в лице к полному удовольствию гимназистки.
-- Мне очень жаль, Любочка, что ты так близко к сердцу приняла мои слова...-- начала Лидочка с лицемерием, весьма искусным для ее юных лет.
-- Пожалуйста, избавь от глупых сожалений! -- оборвала девчонку сестра и ушла в свою комнату, разобиженная до глубины сердца.
Гимназистка показала ей вслед язык и запрыгала от удовольствия.
-- Люба меня ревнует! ревнует! ревнует! -- запела она.-- Боже мой! -- совсем как в романах у больших... у самых-самых больших! и как все это интересно и весело!
Оставшись наедине с своею подушкою, Любочка даже и поревела немножко. Собственно говоря, она отлично понимала, что, кроме нескольких поцелуев, приключившихся довольно случайно, между нею и Володею нет решительно никаких серьезно связующих обязательств. Да и не может быть, и не должно быть, и она первая не хотела бы, чтобы были. Володя, конечно, ей не жених... Вся эта отвлеченная любовь, с совместным считанием звезд в небе, чтением хороших книг, декламацией взаимно нежных слов -- только молодая игра, о которой они оба знают, что не продлится она всю жизнь, но оборвется скоро-скоро, просто-просто, и у Любочки будет муж, у Володи -- жена... Адриан Иванович Бараницын, солидный претендент на Любочкину руку,-- покуда тайный,-- усердно посещал Кристальцевых с тех пор, как генерал-губернатор Долгоруков дал ему видное место в своей канцелярии. И Любочка лишь притворялась и перед другими, и перед самою собою, будто бы не знает, что это жених. А жених-то был очень вероятный, потому что был и молод, и неглуп, и собою недурен, и с карьерою, и с состоянием. Но поэзии в претенденте не имелось ни на грош, а так еще кипела молодостью Любочкина душа! так хотелось забрать в нее больше, больше поэзии. И так была красива игра в романтическую любовь, так увлекательна и заманчива! казалось так несправедливо, так обидно рано оборвать ее!..
Ратомский получил от Любочки сухую, повелительную записку:
Приезжайте сегодня в Большой театр, в 3-й ярус, на "Рогнеду". Я должна с вами говорить. Л. К.
Тысяча кошек царапнули Володю по сердцу, но... в качестве влюбленного, хотя и виновного, но еще не уволенного от любви в чистую отставку,-- он не имел права отказаться от свидания и отправился по назначению. В театре было пусто: играли и пели скверно; зала глядела мрачно; занавес подымался и опускался при гробовом молчании немногочисленной публики. Любочка и Володя сердито слушали музыку Серова, которую оба терпеть не могли, а в антрактах вели раздирательные разговоры.
-- Вы должны объяснить мне свое поведение! -- горячилась Любочка.-- Я считала вас серьезным человеком честных убеждений и только потому позволила вам стать несколько ближе, чем требовали приличия и моя совесть... Еще недавно вы уверяли меня, будто вас не прельстит в женщине ни красота, ни молодость, ни богатство, если женщина не сумеет отозваться на идеи мировой скорби, которой вы посвятили свою душу. Вы клялись, что для вас женщина -- прежде всего друг, товарищ, сестра. Вы звали меня на какой-то подвиг, обещали мне какую-то возвышенную деятельность, и я верила вам: таким искренним пламенем горели ваши слова! И вдруг... вы плачете в разговоре с Лидою, девочкой-подростком!.. Ведь она же пустельга, наконец! Не умна и не развита даже для своих пятнадцати лет... Мне стыдно за сестру, какая она пошленькая девочка!.. Она тайком от меня до сих пор еще в куклы играет!.. А вы зовете ее небесным созданием, объясняетесь ей в любви, льете слова какие-то гамлетовские... Что ж это? Когда вы рисовались? предо мною или с Лидочкою?
Володя поник главою с загадочно-страдающей улыбкой, которую из всех сил старался сделать умною, горько-ироническою, хотя больше выходило, будто он подавился большим и невкусным куском. "Ну что я ей скажу?" -- думал он, тщетно напрягая свои мозги, чтобы выжать из них какие-нибудь "идейные" оправдания. Любочка ему, что называется, намозолила слух своим книжным негодованием -- точно жужжанием надоедливого комара. Поэтому он вовсе не любил ее в этот вечер, но ужасно стыдился и сердился на себя, что не любил, ибо,-- опять-таки не быв еще официально уволенным от любви,-- желал как можно дальше и больше остаться правым пред своей "пассией" и быть влюбленным добросовестно. А главное, он чувствовал, что без маленькой хотя бы дозы влюбленности ему не прийти в лирическое настроение, что без лирического настроения не быть ему красноречивым, а без красноречия -- он не сумеет выйти прилично из глупого положения и остаться в глазах Любочки на прежней высоте, что его поэтическому самолюбию совсем не улыбалось. Любочка же все наседала и наседала.
-- Что же? Как мне вас понимать? За кого считать? Удостоите вы наконец меня ответом?
Володя меланхолически посмотрел на нее.
-- Что же прикажете говорить? Вы сами все за меня сказали... И вы правы, во всем правы... Мне остается только слушать, терзаться, проклинать себя, рыдать... да! рыдать!.. Ну да, я виноват... кругом... без права на прощение!.. Но вы знаете стихи Гейне?
Вы меня совсем не понимали,
Понимал я тоже редко вас,
Но мы вместе с вами в грязь упали
И друг друга поняли как раз.
-- К чему это вы? Не понимаю...-- возразила Кристальцева, сбитая с толку внезапною цитатою.
Но Володя не ответил ей... Стихи пришли ему в голову ни с того ни с сего: Бог знает, по какому сцеплению идей выскочили они из какой-то клеточки его мозга и сорвались с языка. Но они сделали все, чего Володя желал: прорвали плотину, дали толчок лирическим порывам, и из уст юноши посыпались "слова, слова, слова"... одно другого красивее, громче и мрачнее.
К пятому акту "Рогнеды" вместо коварного обманщика пред Любочкою сидел несчастный человек с дивными задатками чуть не гениальной натуры, гибнущий среди житейских бурь, потому только, что нет близ него души, способной поддержать его в "дни паденья, тоски, унынья, озлобленья". А в такие одинокие дни -- разве человек владеет собою? О, лишь бы забыться! лишь бы развлечь ум, истомленный неблагодарною работою, и сердце, угнетенное тупой безот-зывчивостью среды!.. Любочке давно уже ясно было, что не стыдить и бранить, а ласкать и любить надо этого красавца с грустным пламенем в глубоких синих глазах, с румянцем негодования на щеках, с самобичующей иронией на устах, с подавленными рыданиями в голосе. У Володи в самом деле стояли в глазах слезы: так хорошо разговорился он и так искренно самому себе поверил.
Из театра Любочка увезла Володю пить чай к себе. Увезла против воли: он боялся очутиться между двух сестер, как между двух огней. Но примирение только что состоялось, вредить восстановленному согласию отказом на первую же просьбу было неловко. Володя поехал. У Любочки же (сказать бы ей о том,-- с каким негодованием она отреклась бы!) была именно цель: показать дерзкой Лидочке, как горько она ошибалась, преждевременно торжествуя.
За чаем молодые люди молчали или говорили пустяки,-- но Лидочка по их лицам поняла, что они ведут себя опять "по-влюбленному", и то бледнела, то краснела в сердитом недоумении. Володя сидел как на иголках, избегая встречаться с нею глазами. Он ушел от Кристальцевых немного раскисший и разнеженный после долгого красноречивого разговора о чувствах. Когда он огибал угол одноэтажного особнячка Кристальцевых, его окликнули. Он поднял голову и увидал в форточке головку Лидочки, бледную и хорошенькую, при зеленом свете луны... Девочка не вытерпела:
-- Владимир Александрович! Что ж это? -- всхлипывая, воскликнула она.-- Прошлый раз вы говорили, что я прелестная и лучше меня никого нет на свете, а сегодня опять с гадкой Любкой... разговоры... умные... разг.. го... вари... варива... вае... те...
-- Лидочка!.. Что вы?.. уйдите, ради Бога! Так холодно! Вы простудитесь! -- шептал смущенный Володя.
-- Пусть простужусь! -- вам никакого горя не будет... Злой вы, нехороший! Никогда я вам не прощу! И Бог вас накажет! Я всем рассказала! Теперь все надо мною смеяться будут... что я вру-у-у-у!
Слова плачущей гимназистки звучали так наивно, сама она была такая юная и хорошенькая в бледных лучах зимней ночи, что Володя не выдержал, стал защищаться, и уж Бог его знает какими судьбами, но Любочка опять бесследно вылетела у него из головы.
Пять минут спустя Лидочка захлопнула форточку в полной уверенности, что Володя любит лишь ее одну, а весь сегодняшний вечер был комедией из сожаления, в которой Любочка играла весьма глупую роль.
-- Какие они чудачки! -- воскликнул Володя.
Он задумался было, что его положение между двумя сестрами несколько неловко и не совсем-то красиво, но ему было весело. Что-то самодовольное, юное и чувственное поднималось в его груди... Обе ему нравились, а не любил он ни одну...
-- А черт их возьми! Мне-то что? Пусть разделываются между собою, как знают! Квятковский правду говорит: были бы девчонки, а флирт будет... Что же наконец в самом деле? Разве я что-нибудь дурное с ними делаю? Мне весело, а флирт ни к чему не обязывает,-- ничего не станется от флирта.
Не любить, загубить
Значит жизнь молодую.
То ли рай: выбирай
Каждый день хоть другую!
Шел он и пел, цинически переделывая последний стих, как научил его Квятковский. Шел, пел и с искренним самодовольством воображал себя каким-то демоническим Ларою, чей взор надежду губит, едва надежда расцветет... И это было так приятно и красиво, что совесть замолчала, как убитая.
Дома на звонок Володе отворила двери Агаша -- с равнодушным заспанным лицом... Володя вспомнил свою ссору с нею... "Ах, ведь и эта тоже",-- фатовски подумал юный Дон Жуан и решил "простить" Агашу. Все с тем же веселым, победоносным видом, как шел по улице, он обнял девушку за плечи. Но Агаша посмотрела на него с презрительным удивлением.
-- Оставьте-с.
И ушла, покинув молодого человека весьма озадаченным. Победительный экстаз с него сразу слетел, и смотрел он вслед Агаше -- сам чувствуя это -- с самым глупым видом, точно неожиданно помоями облитый. А она, медленно уходя, так хорошо и прочно презирала, что сконфуженному юноше казалось: даже походка, даже красивая спина озленной девки, полны ненависти и оскорблений! И плохо спалось ему в эту ночь, и совесть, проснувшись, болела, точно высеченная.
"Дуется еще... ну ничего! милые бранятся, только тешатся! -- размышлял он поутру, лежа в постели.-- В сущности, ведь и точно я свинья. Ни за что ни про что обидел девку. Был не в духе -- а на ней сердце сорвал... Этакая противная барская замашка! Как, бишь, эти смешные стихи декламирует Квятковский?
Лелеет он дворянские
Замашки донжуанские
И с этими замашками
Волочится за Машками.
Стыдно-с! Несовременно-с! Непорядочно-с! Рабовладельческие инстинкты проснулись... атавизм!.. женщины уважать не умеете, Владимир Александрович! Ну да образуется, как говаривал Стива Облонский... ах, под старость я, наверное, буду настоящий Стива Облонский! Такой же ветреный, грешный и... обаятельный и симпатичный! А пред Агашею я, разумеется, кругом виноват... Идеальные чувства хороши и достойны уважения... Любочка! Любочка! Любочка! -- подзудил он себя на всякий случай, для памяти,-- и Агаша моя, конечно, не более как аппетитная самка... но оскорблять женщину только за то, что сам же нашел в ней самку... скверно! Ну да помиримся. Надо будет сказать ей два-три теплых слова..."
Но едва поутру, выбрав удобную минуту, Володя начал свои теплые слова, Агаша, даже не удостоив его взглядом, вышла из комнаты, точно ничего не слыхала, точно вместо молодого барина было пред нею пустое пространство. Балованное самолюбие Володи было задето сильно.
"Это черт знает что такое, как она важничает! Подумаешь! герцогиня! нос подняла! Нет, надо положить конец... Этак она у меня совсем от рук отобьется!"
И -- странно -- при мысли, что своевольная девушка может отбиться от рук, у него в высшей степени неприятно сжималось сердце: такою внезапною и острою обидою, как еще никогда раньше, когда играл он,-- и любил играть! -- в несчастную обиженную любовь и угрюмую ревность пред разными Любочками и Лидочками Кристальцевыми, Бараницыными, Арагвиными и другими, имя же их было легион! Тогда -- все больше красивые слова в голову просились, и к зеркалу тянуло посмотреть, как, мол, я сильно расстроен и какое у меня выражение в лице? А тут вдруг: точно кто любимую собственность отнимает, и сердце кипит испугом и говорит: "Не отдам! не отпущу! скорее кусок своего мяса отрежу!.." И не до зеркала, и не до декламации.
"Черт знает что! -- смущенный думал он, маясь одинокою тоскою в своем мезонине.-- Черт знает что... Иных мыслей нет в голове! Даже заниматься не могу, и рифмы на ум не идут: голова пустая, и ничто в нее не лезет... Черт знает... Влюблен я, что ли, в нее? Фу-у-у! В девку-то? В горничную? Фу-у-у!.. Любочка! Любочка! Люб..."
И опять перебивались мысли:
"А вдруг у нее -- с досады -- жених какой-нибудь завелся?.. Или любовник?.. Я помню: она с Тихоном Постелькиным очень нежно переглядывалась на гулянье... И потом так странно попались мне на Остоженке у ворот... Ну-с это дудки! Нет! не отдам, не попущу! Скотина этот Тихон, собственно говоря... Не понимаю, что за охота Борису возиться с этим хамом... Фу-у-у! Да мне-то что? О чем я? Мое ли дело? Любочка!.. Люб..."
День был праздничный. После обеда мать и сестры Ратомские стали собираться в театр. Володя нарочно замешкался, рассчитывая в опустелом доме, на свободе, объясниться с Агашей... Но из этой затеи едва не вышло скандала. Агаша наговорила молодому человеку самых едких дерзостей. Он убежал из дома как бешеный, едва сдержавшись, чтобы не ударить язвительную девку. В театре он сидел как в воду опущенный и всю ночь потом опять не мог заснуть. Буйная ссора встряхнула и перевернула его мысли, как гроза какая-нибудь. Его ужасало, как некрасиво сложилось его поведение в последние дни. Он увлек женщину по наглой прихоти и случаю, нимало не любя ее; потом ни с того ни с сего оттолкнул, оскорбил, оплевал ее неизвестно за что, как самую низкую тварь; потом, как ни в чем не бывало, снова заигрывал с нею, точно с проституткою; и, наконец, когда она, возмущенная, дала ему понять, что порядочные люди не обращаются так с честными женщинами, он, рассвирепев, чуть не прибил ее, лез к ней с наглыми притязаниями как самый грубый, развратный самец-дикарь. И все это потому только, что он барин, она ж -- горничная: велика ли птица горничная? кто же церемонится с горничной?
"А еще демократа корчит! -- дразнил Володю мучивший его бессонницей бесенок.-- Вот горничная и дала тебе урок... получи и распишись! И не видать тебе ее теперь, как ушей своих... Какому-нибудь Тихону Постелькину достанется, а тебе -- нос... А как целовалась-то? как влюблена была? Эх ты!.. А характер какой? сколько достоинства! силы! страсти! Прав Квятковский: Кармен! Именно что Кармен!.. Вот у кого уважению-то к себе учиться. Герцогиня в лохмотьях! А ты с нею, как с тварью... Эх ты!.. Что имеем, не храним, потерявши, плачем... Кармен! Si tu ne m'aimes pas, je t'aime, mais si je t'aime, prends garde à toi... {Меня не любишь ты, так я люблю тебя, но если я тебя люблю, то берегись меня... (фр.)}. Именно, именно -- русская Кармен!" Два дня Володя выдерживал характер, но на третий, когда "русская Кармен" вошла в его комнату и стала вытирать пыль с мебели,-- юноша порывисто приблизился к ней.
-- Агаша, голубушка! -- заговорил он взволнованным, смиренным голосом,-- послушай, помиримся? Ну зачем ты сердишься?
Она не отвечала, стоя с потупленными в землю глазами. Он взял ее за плечи и повернул к себе. Агаша вырвалась.
-- Оставьте, барин. Так нельзя,-- сухо сказала она, глядя в сторону,-- сегодня ластитесь, а завтра кричите. Я так не могу. Я хоть и не барышня, но во мне живая душа есть. Обижать себя я не позволю.
Руки молодого человека задрожали, а в глазах показались слезы.
-- Ах, Боже мой! -- залепетал он проворно и бессвязно,-- какая ты... Но ведь я же сознаюсь, что виноват,-- я прощения прошу... прости меня, голубушка!.. ну ради Бога!.. я больше не буду таким глупым... я... я так тебя люблю!
И он стал целовать ее руки. Мало того, что это было с Агашей впервые в жизни: "Владимир Александрович ни у кого, кроме мамаши, не целует рук!" -- пробежала быстрая мысль в ее голове и еще большим торжеством оттенила для девушки новость гордого ощущения. Смуглое лицо ее залилось румянцем. Она долго не отнимала у Володи своих рук. Потом крепко взяла его за лицо и грубым жестом сблизила его губы со своими.
-- Ну смотри... в другой раз не прощу!
И в этом первом "ты", и в ее резко-повелительном тоне, и в смелом хозяйском жесте -- сказалось все будущее возобновленной связи: женщина взяла верх.