В день вечеринки Лидия Мутузова с утра приехала к Соне Арсеньевой с огромнейшим багажом свертков, узлов и коробок. Она обещала Квятковскому читать вечером, но -- что, оба держали в секрете.
-- И тебе не скажу, и костюма своего при тебе не одену,-- говорила Лидия Соне.-- Это будет всем сюрпризам сюрприз, гвоздь вечера... Я сперва спроважу тебя,-- и только тогда сама начну одеваться... Твоя Варвара мне поможет. Ведь поможете, Варя?
-- А кто же проводит барышню?
-- А братья на что?
-- Это в других домах, где люди живут по-хорошему, братья сестер в театры, в гости провожают, а наших молодых господ -- ищи свищи с собаками, да и то, сударыня, с борзыми... Не таковские у нас молодые господа. Об Антоне Валерьяновиче мы уже и сумелеваться бросили: никогда его в глаза не видим,-- придет, уйдет, ровно бы квартирант или тень какая,-- не знай куда, не спроси откуда. А теперь и Борис Валерьянович никак уже третьи сутки не ночевал дома. Невесть, жив ли, нет ли... Так только,-- что папаше из полиции знать не давали, а то, может быть, давно в остроге сидит.
-- Варвара, не каркай глупостей,-- лениво вступилась Соня.
-- Да что, барышня, право? какие глупости? Два эких молодца в доме, а сестре в люди показаться не с кем! Стыдобушка! истинно срам!
-- Да на что? -- вяло защищала Соня,-- зачем они мне? Мне ведь только к мосту спокойно доехать, а там -- покуда не приедет Лида -- я подкинусь кому-нибудь из знакомых дам... Наверное, Ратомская-старуха будет, Ольга Каролеева, Бараницына...
-- Довести вас я вам соседскую Феклушу могу дать,-- решила Варвара сухо и повелительно с деловито поджатыми губами.
-- А назад, мать-командирша, не беспокойтесь,-- подхватила Лидия, похлопывая Варвару по костлявым лопаткам с льстивым покровительством, которое та очень хорошо понимала и ценила как своеобразную любезность и, пожалуй, даже заискивание.-- Доставлю вам ваше сокровище целым и невредимым.
Варвара умягчилась.
-- Нешто вы к нам потом собираетесь ночевать?
Лидия сделала реверанс.
-- Если не прогоните.
-- Слава Богу. Хоть расскажете, что там и как было... От нашей-то Софьи Валерьяновны не много узнаешь... Слова-то у нас -- будто куплены... клещами их тянуть надо, да и то навряд... Намедни от Ратомских после сговора барышни Евлалии Александровны приехала -- словно там ничего примечательного не было: все прозевала, никого не видала... На Каролеевой, сказывают, такое платье-шик надето было, что -- всех осветила, как солнцем, а от Сонюшки моей Валерьяновны я только и знатки себе о том получила, что -- кажется, говорит, розовое с серебряными колосьями... Спасибо, потом Агаша ихняя, Ратомских девушка, забежала -- рассказывала, что и как, по-человечьи, отчетливо... С нашей барышней женщина, которая от рождения любопытная, может умереть от нетерпеливой досады.
К вечеру -- смотреть, как барышни рядятся,-- кто помогать, кто глазеть,-- собрался, по обыкновению, излюбленный Сонин "бабий клуб". Мужчин Арсеньевых, как всегда, не было дома. Уже давно, чуть не за две недели, было решено на общем совете -- Лидией Мутузовой и Варварою, что вместо всякого хитрого костюма Соня оденется по-мужски -- уже давно примеряли ей австрийскую тужурку Бориса, и выходило великолепно, такой красивый, статный, симпатичный, блистательный юноша.
-- Что широко -- подколем, что длинно -- ушьем...-- хлопотала Варвара.-- Лаковые сапожки я вам добыла: приказчик, Тихона брата знакомый, из магазина ссудил бракованные,-- вернул офицерик один, почитай что новенькие, узки показались, будто жмут... Да уж и ножка -- надо чести приписать: совсем дамская,-- не то что вам, барышня, даже Лидии Юрьевне велики не будут... брюки хорошие у Антона Валерьяновича украдем...
-- Ну уж нет,-- живо возразила Соня.-- Это я боюсь. Чтобы взять что-нибудь у Антона?! Да -- что ты? Как я могу? Я тогда весь вечер сама не своя буду. Мне все будет казаться, что он мне на ноги глядит...
-- Разве он такой жадный? -- изумилась Лидия Мутузова.
-- Нет, конечно, не жадный... а... как же это я осмелюсь взять у Антона его платье без спроса? Невозможно.
-- Зачем же без спроса? Ты попроси...
-- Антона-то? О таких глупостях? Что ты, Лида?!
-- Но почему нет, если надо?
-- Я никогда не решусь... Он так посмотрит... Я сквозь землю провалюсь от стыда, что посмела сунуться к нему -- с глупостями...
-- Да ведь на вечеринке-то он увидит тебя?
Соня как-то грустно возразила:
-- На вечеринке будет толпа. Он меня и не заметит. Пройдет мимо, как мимо вещи какой-нибудь. Всегда так: мимо лица, в пространство смотрит.
-- Жадный не жадный у нас братец,-- ядовито вставила Варвара,-- а подступаться к нему,-- лучше уж мы с Соней Валерьяновной к черту лесному подступимся... Таково мы друг друга понимаем и уважаем.
-- Варя, не злись и молчи.
Решено было позаимствоваться у Бориса всем костюмом, с панталонами включительно. Но -- в самый день вечеринки и уже в сумерки, когда барышням настало время одеваться, Борис в блаженном своем неведении преподнес сестре совсем неожиданный сюрприз: приехал невесть откуда с каким-то весьма оборванным юношею, просидел с ним около получаса, запершись в своей комнате, и опять уехал, так что домашние не успели обменяться с ним ни одним словом. И вот,-- когда Соня, уже с подобранною косою и завитая, как кудрявый мальчик, сидела перед зеркалом между четырех свечей, окруженная смеющимся и любующимся на нее "бабьим клубом", Варвара влетела в комнату, как бомба, как разъяренная фурия, желтая от злости, как охра, потрясая в руках какою-то невероятною рванью.
-- Вот тебе и оделись! Вот тебе и нарядились! Благодарите братца, барышня: вот оно -- одежду для вас какую прелестную я у него в гардеробе нашла!..
-- А тужурка? -- жалобно воскликнула Соня.
-- А черт его знает, куда он ее спихнул... Только и висит на гвоздю, что это барахло. И откуда взялось, бес, постылое?
Лидия хохотала. Глазеющие девицы посмеивались. Соня, успев примириться с внезапною горестью, улыбалась уже ласково.
-- Это он, наверное, нынешнего бедного переодел...-- сказала она.
-- Не иначе что так,-- огрызнулась Варвара.-- Чтоб им, этим бедным его, черти мясо с костей вместе с платьем драли! Обиралы поганые!.. Скоро весь Хитров рынок к себе на фатеру пить-есть, одеваться-обуваться приволочет! Благодетель! Чем всякую дрянь наряжать, о сестре подумал бы!
-- Оставь, пожалуйста,-- остановила ее Соня не без досады.-- Откуда Борису было знать, что мы собираемся рядиться в его одежду? Разве мы ему что-нибудь говорили?
Варвара немножко осела, но не сдавалась.
-- А вы, барышня Соня, напрасно не заступайтесь: не к чести вашей относится. Вы рассудите нас, Лидия Юрьевна, что это за дом наш такой безобразный? Что это за барин нескладный, что надобно ему зараньше повестки посылать: смотри, не спусти платья с плеч на сторону,-- дома понадобится?
-- Боря имеет право: свое отдает, не чужое.
-- Свое? Сказали, что в дупло свистнули. Свое? Много ли у него своего-то? У хороших господ от сюртуков, пиджаков шкапы ломятся, а у нашего сокола в кои-то веки тужурчонка приличная завелась,-- мы и ту хитровцу спровадили. Богатого родителя генеральский сын!.. Юродивый! чисто, что юродивый!
Лидия хохотала.
-- Замолчишь ты, Варя, или нет? -- уже рассердилась вспыхнувшая румянцем Соня.
Варвара прикусила язык; она знала, что Соня любит брата Бориса и нападать на него -- почти единственное средство, чтобы вызвать в ней серьезное неудовольствие.
-- Что "замолчишь"? -- сухо возразила Варвара, чтобы по властному нраву и обычаю своему все-таки оставить за собою последнее слово.-- Замолчать легко. Я замолчу... а во что вы теперь одеваться-то станете?
Лидия сказала:
-- Да возьмите же, в самом деле, у Антона. Ведь у него действительно, как Варя говорит, от пиджаков, сюртуков шкапы ломятся...
И опять на нее все посмотрели, будто на еретицу, изрекшую некое великое нечестие.
-- Да, Антон Валерьянович только что ушли... я за ними дверь запирала,-- пискнула Груня, девочка-подросток, состоявшая на послугах при Марине Пантелеймоновне: маленькое, красное, деревенское личико-яблочко с зияющими, чуть неперпендикулярно, ноздрями вздернутого носа.
-- Все на запоре,-- нехотя, сквозь зубы процедила Варвара.-- Он свои ключи завсегда с собою уносит...
-- Это не составляет расчета,-- отозвалась соседская Феклуша,-- степенная на вид и не первой уже молодости девица, с вечно опущенными глазами, которые, когда изредка поднимались, поражали какою-то оловянною пристальностью взора, не то уж очень наивного, не то уж очень бесстыжего. Так смотрят вконец изолгавшиеся дети, бывалые воры на допросе, купцы-сибиряки, когда торгуют у переселенцев рубль за грош, жандармы, сопровождающие политических ссыльных, и сыщики на практике...-- Не составляет никакого расчета: дайте мне шпильку да круглый машинный гвоздь,-- вам какой угодно гардероб открою... моментально!
Другие девушки захохотали.
-- В остроге, что ли, училась? -- уязвила Варвара.
-- Нет,-- равнодушно ухмыльнулась та,-- а пять месяцев жила у очень скупых господ... за чаем, сахаром надо было охотиться.
-- При всех -- чем хвастает, нахалка! -- изумилось, хлопнув красными руками по бедрам, толстое, приземистое, ширококостное существо, почти без глаз, пропавших без вести в завалах между красными, трясущимися щеками и узким, крутым лбом.-- Так все про себя и отпечатала!.. Стыдочку-то в глазах, стало быть, нисколько нет?
-- А кого мне стыдиться, если жидоморы? У хороших господ прислуга по шкапам не шарит. А ежели голодом оставляют сидеть, тут не то что наша сестра, и святой за шпильку с гвоздем возьмется...
-- Мало ли что случается в тайности с человеком, который бедный,-- стояло на своем толстое существо,-- но об этом нельзя объявлять в публике, потому что каждая девушка должна сохранять свою репутацию.
Феклуша прищурилась:
-- В своей компании и монах клобук сымает.
-- Глафира у нас полицмейстер,-- насмешливым альтом отозвалась от дверной притолоки высокая девушка, в серой -- сразу видно, что хозяйской,-- мягкой шали, покрывавшей ее с маковки по колена.-- Именно, что полицмейстер: порядок следить да репутацию наводить -- ейное дело на весь переулок.
Девушка была бы хороша собою, с гордыми и яркими глазами, но ее безобразили совершенно расплющенные каким-то белым шрамом, плоские четырехугольные губы. Когда она улыбалась, то показывала странный недочет двух резцов в ряду прекраснейших белых зубов верхней челюсти.
-- Ты, Дашка, сперва зубы вставь, а потом приходи ко мне разговаривать,-- отрезала Глафира.
-- Нас и без зубов парни любят...-- огрызнулась та.
-- Медник твой со службы назад придет, узнает, каково ты его ждала, как без него жила, остальные выколотит...
Лицо Даши исказилось презрительною злобою.
-- Не прежние времена. Пусть тронет,-- еще посмотрим, кто кого!
-- Набралась смелости за три года?
-- Поумнела малость, остальная деревенщина с костей сошла. Научили, спасибо, добрые люди, что каблучищами по морде топтать женщину в городе начальство не позволяет...
-- Не сдуру бита была,-- не обманывай!
Дашка даже плюнула.
-- Эх ты!
-- Что плюешься? Которая девка обманщица, тое, обыкновенно, по всей земле, во всех государствах смертным боем бьют. Такое твое женское положение, и против своего предела тебе никак нельзя пройти, так что напрасно все твое удовольствие...
-- Эх ты! -- повторила Дашка свысока, злобно горя великолепными глазами.-- Что ты понимаешь? А еще полицмейстер? Что ты можешь понимать? Осилишь ли ты понять, что есть кальер? Он меня кальеру лишил, черт паршивый,-- могу ли я ему в жизни простить? Мне выдающийся кальер выходил; я теперича в колясках каталась бы и таких, как ты, при кухне держала бы -- посуду мыть, а -- чтобы в комнаты -- этого, шалишь, не дождешься... А он каблучищем... Вы, барышня, про кого карандашиком рисуете? -- вдруг круто повернулась она к Лидии Мутузовой, которая, слушая спор их, потихоньку раскрыла свой альбом.
-- Хочу зарисовать, как ты сражаешься с Глашею.
Даша злобно улыбнулась.
-- Что меня рисовать? Было меня рисовать, когда я правильное лицо имела: теперь на место лица у меня плошка растоптанная... Я и в зеркало-то смотреться не люблю: имевши уста-бутоны, приятно ли мне лепехи эти видеть?..
-- А за всем тем,-- возвысила голос Лидия, быстро работая карандашом,-- за всем тем, Варенька, Соня наша по свойственному ей смирению сидит и молчит перед зеркалом в полном дезабилье, и -- в чем вы отпустите ее на бал, решительно неизвестно.
Но энергическая девица недаром так долго пребывала в задумчивости.
-- Небось! погодите! Я сейчас,-- пробормотала она, озабоченно сжимая свои тонкие губы,-- схватила с Даши ее вальяжный, мягкий платок и, накрываясь на бегу, никому не сказав ни слова, вихрем вылетела из комнаты.
Лидия засмеялась.
-- Можешь успокоиться, Соня, и перестань ворочать такими недоумелыми и жалобными глазами: раз эта машина жизни твоей, премудрая Варвара, пустила себя в ход, как маховое колесо, значит, ты уже устроена, nous avons votre affaire, chère petite!.. {Нашла то, что нужно, дорогое дитя!.. (фр.)} Ну, Даша, теперь стань немножко ближе к свету, чтобы профиль выделился...
Даша,-- без платка сразу подурневшая, в ситцевом линялом платьишке лапистыми розовыми цветами, жидковолосая, почти без косы, с опавшею грудью сильно издержавшейся фабричной девки,-- говорила:
-- Подлее мужиков нет зверя на свете... Красоту истоптал, здоровья лишил, а между прочим, ушел на службу как правый: называется жених, и велел ждать непременного возвращения после сроков... Для какой радости, позвольте вас спросить? Какие могут быть к нему мои чувства? Я думаю о нем как о последнем изверге, а он получил такую в себе уверенность, что я должна быть его женою, и пишет письма, чтобы я любила свое поведение честно. Где его права, чтобы мне становиться на отчет? Я девушка веселая и люблю крутить головы дуракам. Вот, однако, вспоминая его, завсегда чувствую себя ужасно как страшно... И так я думаю про себя, что -- ежели я в то время пред ним оробею, и заставит он меня взаправду идти за него замуж, то не обойтись между нас делу добром и без мышьякового порошку...
-- Нашла! -- возопила Варвара, врываясь, подобно морозному Борею, с узким кирпичным румянцем на желтых щеках от холода и быстрого бега. От нее и от узла, который она бросила на пол из-под платка, запорошенного снегом, потянуло острыми струями мороза...
Соня съежила обнаженные плечи. Лидия закашлялась.
-- Варя! Вы хотите, чтобы у меня чахотка сделалась? Невозможное существо!
-- Ничего, барышня, ничего,-- радостно ворчала та, возясь над своим узлом.-- Какая чахотка? Живы будете, замуж выйдете... до свадьбы заживет... Вот вам, Соня Валерьяновна, мужчинский пиджак... вот вам мужчинская жилетка... панталоны... галстух... рубаха крахмальная...
Девушка визжала и прыгала, хватая на лету принесенные вещи легкого, дешевенького демисезонного костюма.
-- Где ты достала? Где ты взяла?
-- Варвара! Придите в наши объятия! Вы гений! -- кричала Лидия Мутузова.-- Вы Колумб!
-- Очень просто: где... К брату сбегала, к Тихону... Нешто долго?.. Хорошо, что еще застала дома... Тоже на вечеринку собирается, билет от Бориса Валерьяновича получил, туркой оделся, до ужасти страшный... Все в порядке, барышня, одевайте... Сорочка не очень фасонистая, да -- какая есть, теперь лучше не достать... А тройка хорошая: летом Тихон делал, одну осень носил.
Покуда Соня облекалась в мужские доспехи, Даша и Глафира переглядывались со странной, нехорошей улыбкой, Феклуша тоже язвительно подмигнула им глазком, и все три сползлись вместе, как крысы на колбасу, зашептались, захихикали, закивали.
-- Готова моя барышня! Вот так сидит костюм: лучше немыслимо! Литой! Словно на вас шитый! -- в торжественных попыхах кричала коленопреклоненная, ползающая по полу Варвара, оправляя, дергая, поворачивая пред собою, оглядывая, как суровый ревизор какой-нибудь, хорошенького кудрявого юношу, прелестно неловкого в опрятном темно-сером костюме, который сразу скрыл большой рост Сони,-- тяжеловесная девушка оказалась стройным и легким мальчиком... Красивая, взлохмаченная, в спутанных кудряшках на лбу, она конфузливо улыбалась.
-- Да я не умею ходить... право, упаду... не слушаются ноги, не умею ходить...
Даша что-то отрывисто, коротко сказала Варваре. Та и нахмурилась на нее, и засмеялась, глазами блеснула и оскалилась, как собака, зубами, в которых держала чуть не десяток шпилек и булавок. Лидия, оставив свой альбом, ходила по комнате вокруг Сони, разглядывая ее со всех сторон в лорнет.
-- В самом деле, замечательно тебе идет.
Дашка ехидно пробурчала что-то, и хихиканье около нее возобновилось. Варвара, не глядя, погрозила в ее сторону кулаком, но углы губ у нее тоже подергивались. Лидия испытывала Соню взглядом знатока.
-- Сядь... встань... пройдись... повернись... подыми руки... стань в третью позицию... Великолепно, Сонька. Это -- решенное дело: ты родилась женщиною по ошибке, твое призвание быть мальчиком... Завиться изволь снова: вихры распустились... А костюм подошел чудесно: именно -- будто на тебя шит.
Горничные разом фыркнули, точно по сигналу.
Лидия с любопытством повернулась к ним от Сони, оставшейся среди комнаты с застенчиво расставленными руками и сжатыми коленями, как всегда стоят женщины, впервые надевшие мужское платье.
-- Чего вы?
Глаша вместо ответа шаром выкатилась за дверь и уже из соседней комнаты залилась истерическим хохотом. Феклуша перегнулась пополам и закатилась, беззвучно трясясь всем телом. Варвара и Даша старались сделать серьезные лица.
-- Ну всех смехун одолел...-- добродушно заулыбалась Соня.
-- Чего вы?
-- Дашка смешит,-- сказала Варвара.
-- Ничего я,-- отозвалась Даша, кладя на спиртовую машинку завивальные щипцы.
-- Да! ничего! Небось громко не скажешь?..
-- Ничего и есть... Только то, что вы дуры, а больше ничего...
-- Она говорит... Она говорит...-- ртом, искривленным и в пузырях слюны, едва вымолвила Феклуша и опять закудахтала, сгибаясь к полу.
А за стеною новою истерикою взорвало Глафиру.
-- Что я говорю? Только примету сказала,-- улыбнулась Даша.-- Виновата я, что ли, какие приметы бывают?
-- Это -- она насчет того, что барышня Тихонов костюм надела,-- засмеялась Варвара.
-- А разве нельзя? -- широко открыла Соня глаза удивленные, и оттого красивые, и наивные еще больше всегдашнего.
Девушки опять оглушительно загоготали.-- Да ну вас! Точно гусыни! -- крикнула на них Лидия.-- Что это? Говорить нельзя!
-- Ой, умру, барышня! ой, умру! -- стонала Феклуша.
-- Отчего нельзя? Мало ли примет... со всеми не прожить,-- серьезничая, сказала Даша.-- Эту я узнала, когда я на фабрике в Серпухове работала, а в других местах и не слыхивала... На фабрике, барышня, бабы примету сделали, что -- ежели которая девушка с чужого мужчины одежду одевает, беспременно ей когда-нибудь с ним спать.
-- Mes compliments, ma belle! {Мои поздравления, красавица! (фр.)} -- засмеялась Лидия.
Зеленоватые глаза ее вдруг блеснули, и рот сложился тем странным и неприятно-сладостным выражением, которое иногда так напоминало в ней хорька... Соня облилась румянцем.
-- Какие глупости!
-- Вот я им и посмеялась, что Варвара больно брату фартит,-- барышню ему подводит.
-- Соня, а вдруг? -- хохотала Лидия.
Глаза ее разгорались и влажнели, а румянец, разливаясь от вспыхнувших щек к ноздрям, все более и более заострял чувственную хорьковую гримасу, которою теперь мечтательно дрожали ее длинный белый нос и губы.
-- Соня? а? Вдруг твоя судьба стать madame Постелькиной? Нет, постой. Это я нарисую. Это надо нарисовать. Дарья, подай сюда мой альбом. Ах, я люблю штриховую карикатуру... Погоди же ты у меня, погоди! Вот я тебя нарисую... Ух как я тебя, madame ты моя Постелькина, потешно нарисую...
-- Вы -- что смеетесь, барышня? -- сказала Варвара, немножко уязвленная.-- Разве не бывает? У нас по соседству, в Ряпушкином, барышня Травух за свово конторщика замуж вышла... ей-Богу! Богатая, из немецких баронш, а полюбился, и вышла. А куда же ему до Тихона? Как есть мужик. Тихон пред ним -- сокол, одно образование. Погодите: он к весне по-французскому будет говорить... не кто другой, барышня же Соня и учит.
-- Ну не говорила я, что подводит? -- воскликнула Даша, подавая Лидии альбом, и хлопнула по бедрам руками.
Дружный смех охватил ее слова. Лица горничных оживились, раскраснелись, глаза заискрились. Воображение супружества красивой, богатой образованной барышни Сони с Тихоном Постелькиным, который, как ни отличай его господа и как ни превозвышай его в мечтах своих Варвара, а все же -- только мещанин Постелькин, приказчик суровской лавки и брат горничной,-- всем нравилось своей необычностью,-- приятно щекотало самолюбие и чувственность... Они столпились около Лидии, которая быстро чертила в альбоме карандашом, заглядывали через ее плечо, толчками отбивали места одна у другой.
-- Господи, какие вы идиотки!..-- лениво говорила им Соня, качая головою.-- А тебе Лидия, точно ты маленькая,-- только бы шалить.
-- Это,-- протяжно и посмеиваясь, объясняла выходящий из-под карандаша рисунок Лидия, с влажно светящимися глазами, пылающая тяжелою, будто не своею, а хмельною краскою щек,-- mademoiselle Арсеньева принимает объяснение в любви от monsieur Постелькина.
-- Мусье!..-- в радостном восторге взвизгнула Феклуша.-- Тихон Гордеевич -- мусье!
-- Он стал на колени... Она, подобно круглой луне... ты ведь ужасно похожа на полнолуние, Соня!.. подобно луне, благосклонно слушает его с своей высоты... В руках у него лестница.
-- За... за... зачем? -- захлебнулась смехом Глаша.
-- Надо же им поцеловаться после объяснения... он -- маленький, а Соня -- дылда! Он пропоет ей серенаду и потом поднимется по лестнице к ее алым устам...
-- Тихон Гордеевич совсем не такой маленький,-- наивно возразила Соня.-- Он для мужчины не велик ростом, а вовсе не меньше меня... его платье мне отлично пришлось: вы видите.
Новый взрыв хохота прервал ее.
-- Заступилась!
-- Барышня заступилась!
-- Не дает поклонника в обиду!
-- Барышня влюблена!
-- Ах, Варька! везет тебе, оглашенной!
-- Совет да любовь!
-- Слушайте! слушайте! -- вскричала Лидия, выдирая испорченный листок из альбома и разрывая его на мелкие кусочки.
-- Слушайте и смотрите! Семейное счастье молодых Постелькиных... Во-первых, стол и самовар... сам сидит и хлебает чай с блюдечка... так ведь?
-- С блюдечка,-- это кто вприкуску, а Тиша пьет внакладку,-- поправила Варвара.
-- Отлично: пусть его пьет внакладку... Дадим ему внакладку... дадим внакладку-у-у... Над столом, конечно, клетка с канарейкою...
-- Это уж беспременно.
-- Теперь сама... Она сидит на кровати,-- кровать, понятно, деревянная, одр двухспальный.... Бр-р! Всегда в таких одрах -- клопов нет числа... Жаль, нельзя нарисовать клопов, как они тебя грызут, Сонька... Полог, одеяло из ситцевых лоскутков, и подушек много, много, много.
-- О-о-о-о-ох! -- стонала Феклушка.
-- Да... все говорит о благолепии, мирном согласии, совете и любви... В красном углу Божье благословение... огромнейших размеров... На полу, само собою разумеется, кот... вот ему хвост трубою,-- и с котом играют дети.
-- Га-га-га-га-га-га!..
-- Сколько тебе детей, Соня? Двоих довольно?
-- Какая ты... глупая!
-- Браниться? Вот же тебе за это еще одного.
-- Валяйте, барышня, больше: прибавьте, чего жалеть... люди молодые! -- взвизгнула Даша.
Выдумка нравилась все больше и больше.
-- Га-га-га-га-га!
Феклуша и Глафира даже не смеялись уже: они сели на пол и беспомощно пищали, как подпольные мыши, втянув носы между выпученных щек,-- глаза ушли щелями под лоб,-- они колотили пятками по ковру и махали руками.
-- Да буцет, полно, наконец! Ведь ты их уморишь,-- крикнула Соня от зеркала, перед которым Варвара опять бесцеремонно вертела ее, как рулевое колесо, заново подвивая раскритикованные Лидией вихры.
-- Барышня! -- крикнула Даша, утирая раскрасневшееся лицо.-- Вы нарисуйте... слушайте-ка... я скажу... Пусти, Глаша!
Она фамильярно наклонилась к уху Лидии и проворно зашептала ей, перебивая шепот смешками и взвизгиванием.
Лидия сделала хитрую гримасу, засмеялась, захлопнула альбом и ударила им Дашу по губам.
-- Сама рисуй! дрянь! -- сказала она, вставая.-- А затем, если ты, Соня, готова, то будь любезна -- одень шубу, забирай Феклушу и -- шваммдрюбер! {Замнем (оставим) это! (разг. нем. Schwamm druber).} Пора, наконец, и мне заняться своею красотою. Я сегодня в ударе и желаю видеть у своих ног все население земного шара и еще несколько человек.