С изумлением глядели важные торжественные предки княгини Палтусовой с потемневших полотен фамильной галереи на пеструю и разночинную толпу, разлившуюся по старым палтусовским палатам на Малой Дмитровке. Старушка-княгиня предоставила под вечеринку весь свой парадный бельэтаж, а сама заперлась было с приживалками своими в жилых комнатах верхнего этажа. Но потом -- любопытство одолело, не вытерпела: пробралась с приживалками же на темные хоры двухсветного зала, и вот -- высоко над беснующеюся толпою висели из-за перил пять старушечьих чепцов, пугливо скрываясь в тени, как скоро кто-либо снизу обращал на них внимание. А посмотреть было на что. Турки, черти, медведи, паяцы, чумаки, астрологи, рыцари, арапы, китайцы, матросы, пажи, польски панны, испанки, обезьяны, арлекины, пьеро, цыгане, коломбины, русские мужики и бабы, мордовки, грузинки, черкесы -- в ярком свете висячих люстр и стенных бра,-- развили огромнейший grand rond {Большой круг (фигура в танце; фр.).}. Отраженным в глубоких зеркалах вихрем мчался он через длинный ряд исторических покоев, под гром и визг весьма посредственного оркестрика, заимствованного Квятковским тоже у одной из бесчисленных его тетушек... Разрезвившийся зеленый Мефистофель -- Квятковский во главе круга скакал совсем козлом каким-то; безжалостно влачимая им дама, Любочка Кристальцева, запыхавшаяся и растерянная, едва успевала перебирать ногами, чтобы не потерять такта...
-- Messieurs, à vos dames! {Господа, к своим дамам! (фр.)}
-- Balancez! {Раскачивайтесь! (фр.)}
-- Changez les dames! {Поменяйте дам! (фр.)}
И в промежутках дирижерской команды Квятковский еще умудрялся с чувством декламировать Любочке, одетой пастушкою:
Я -- бедная пастушка,
Весь мир -- мне этот луг,
Овечка -- мне подружка,
Баранчик -- миль и друг.
Chaine chinoise!.. Plus d'entrain, mesdames et messieurs, plus d'entrtain! {Китайская цепочка!.. Весьма задорно, дамы и господа, весьма задорно! (фр.)}
Овечка -- мне подружка,
Баранчик -- милый друг...
Кстати о баранчиках: вас, дорогая, Любовь Семеновна, говорят умные люди, можно поздравить как будущую madame Бараницыну?
-- Боже мой, как вы бежите, Квятковский... Я умру... Я задохнусь... От кого вы знаете?
-- Вот еще: мне бы не знать? Я -- дух вездесущий и единый, кому нет места и причины, кого никто постичь не мог...
-- Ай, у меня голова кружится... Мы решили ничего не объявлять официально до весны,-- Адриан Иванович получает в апреле казенную командировку...
-- Полезно и приятно для свадебного путешествия... Dos àdos, s'il vous plait! {Спиной друг к друг другу, пожалуйста! (фр.)}
-- Что? какого дьявола? как? -- жалобным басом крикнул кто-то из дальнего хвоста живой гирлянды.
-- Надо думать: не из французов...-- с кротостью обратился Квятковский в ту сторону.-- Бурст, будь любезен, сообщи почтенному иностранцу, в чем наш магический секрет...
Бурст оглянулся и, усмотрев недоумелую пару, беспомощно толкавшуюся на месте, тормозя круг, рявкнул к ней голосом трубным:
-- Спинами! спинами, черти! Рафаилов! Корчагина! Спинами!.. О публика! Еще тореадором оделся! Спина к спине становись, тореадор!
Тра-та-ра-та-та-та, тра-та-ра-та-та,
Тра-та-ра-та-та-та,тра-та-ра-та-та.
Он выделывал па с немецкой старательностью, веселясь с тою радостною добросовестностью, какая свойственна исключительно людям тевтонской крови.
-- Вы, Бурст, так аккуратно танцуете, словно вам за это жалованье платят...-- клялась ему, летая за ним на могучей его руке, быстроногая и легкая Лангзаммер, звеня бусами и монистами мордовского костюма.
-- Так и надо: человек все в жизни должен делать так, будто по чести подряд сдает:
Коль любить -- так без рассудку,
Коль грозить -- так не на шутку.
-- Бурстик, рук не ломать!
-- Рахиль, ты мне-е дана небесным Провиденьем...
-- Paire à paire, mesdames et messieurs! Paire à paire!.. {Пара к паре, дамы и господа! Пара к паре!.. (фр.)} Итак, Любовь Семеновна?
Для вас в оранжереях
Зацвел уж флердоранж,
Жених ваш в эмпиреях --
Je vous salue, mon ange {Я вас приветствую, мой ангел (фр.).}.
-- Это что еще! Откуда?
-- Под музыку... Вдохновлен кадансом!.. Хотя я не Надсон, не Брагин и даже не Владимир Ратомский, но стихами иногда меня тошнит -- впрочем, только вот такими глупыми... Чтобы рифмы кувыркались и показывали язык... Не верите? А между тем меня даже "Стрекоза" печатала... Погодите, я вам сейчас еще экспромт хвачу:
Что наша жизнь? Сплошной обман!
Здесь рай, а рядом -- слякоть:
Коль веселится Адриан,
Владимир должен плакать...
-- Ох, Квятковский, какой вы нескромный и как много себе позволяете!
-- Да ведь, если я сам себе не позволю, Любовь Семеновна, то кто же мне позволит?.. Нет, вы не говорите страшных слов, а лучше признайтесь -- по старой дружбе: как, в самом деле, теперь с поэтом-то?
-- Послушайте, но что же могло быть серьезного? Ведь он же в конце концов -- все-таки, еще мальчик...
Мальчишка он молоденький,
Зовут его Володенькой...--
запел Квятковский.
-- А зачем же взрослые барышни мальчикам головы кружат? Вы, коварная изменница, не боитесь?
-- Чего?
-- А если вдруг -- чок! и "с пулей в груди лежал недвижим он"?
-- Какие вы придумываете ужасы!.. Разве можно? Он мальчик неглупый, не способен... да и ничего не было между нами такого, чтобы...
-- Да! да! Рассказывайте! Так вы и признались... Partage-e-e-ez! {Разделяйтесь! (фр.)}
-- Квятковский! осип уже: смотри, глотку сорвешь! -- крикнул Борис Арсеньев из нетанцующей толпы, но Квятковский только мимолетом гримасу ему скроил и поскакал, неистово козлякая, далее.
-- Как вы странно сегодня танцуете! -- заметила ему Любочка,-- на средах в дворянском клубе вы совсем другой.
-- Да ведь там -- вроде службы или священнодействия. А здесь -- для собственного удовольствия и чтобы поддержать компанию. В демократическом духе царя Давида. Скакаше, плясаше веселыми ногами. Не хмурьтесь гордою Мелхолою: это не в тоне вечеринки... Cavaliers, solo!.. {Кавалеры, соло!.. (фр.)} И покайтесь мне относительно Владимира Ратомского... Petits ronds! {Малые круги! (фр.)}
-- Я пред ним не виновата. Он первый начал от меня отдаляться,-- говорила Любочка Кристальцева.-- Он в последнее время, говорят, ведет очень дурную жизнь... и вообще стал странный... Вы посмотрите: он и здесь держится как-то не похоже на самого себя, какой он был прежде... Скучный, вялый и дикий -- словно все ему чужие... Ко мне он даже поздороваться не подошел.
-- Voyageons!.. {Передвигаемся!.. (фр.)} О женщина! Съела человеческое сердце, как котлетку, и еще изволит быть в претензии, что он, неблагодарный, не идет на поклон.
-- Неправда, никакого сердца я не съедала... Мы объяснились очень мирно и спокойно... Если вы хотите полной откровенности, то я даже была немножко уязвлена и обижена, как вяло и равнодушно он принял... Точно сонный.
Володя Ратомский, правда, и теперь был точно сонный. Он влачил за собою младшую Бараницыну -- девицу нарядную и недурную бы из себя, но с такою странною пухлостью лица, точно у нее свинка или осы ее покусали,-- совершенно машинально, по-видимому, мало помня даже, с кем он танцует, так что барышня, обидевшись, стала тоже надутая, скучная и злая. Похоже было, будто молодой человек очень болен или озабочен тяжелым житейским недоумением, которое тайно точит и борет его волю... Антон Арсеньев,-- один из немногих некостюмированных гостей вечеринки,-- подметил необычайное выражение лица юноши, заинтересовался и прицепился с разговором:
-- Давненько мы с вами не видались...
-- Да, я стал домосед, почти не выхожу из своей комнаты,-- быстро, будто оправдываясь, и все-таки вяло сказал Володя, почему-то старательно избегая встречаться глазами с пытливым пристальным взглядом Арсеньева, будто ожидал, что тот вычитает всю его душу.
-- Работаете?
-- Да, кое-что... нет, впрочем, больше так...
-- Гм... это, конечно, тоже занятое -- "больше так"...
-- Ужасно много сплю... зимняя спячка напала... как на медведя или сурка! -- попробовал пошутить Володя, но оно как-то не вышло, и он покраснел, а Антон смотрел на него серьезно, как в препарат анатомический, и медленно говорил:
-- Это хорошо. Вам надо много спать. Много спать, есть и пить старое красное вино. У вас вид человека, тратящего слишком много физической энергии. Не злоупотребляйте гимнастикой, мой друг, и не слишком усердствуйте любить женщин.
Володя пробормотал что-то, недовольный и смущенный, и отошел, воспользовавшись окликом из ближней студенческой группы... Антон вслед ему прикинул на глаз его красивую, зыбкую походку с нервными подергиваниями спины, вспомнил его утомленные, с влажным и тусклым блеском глаза, скрытные и нечистые, и с хладнокровием привычного наблюдателя сказал Илиодору Рутинцеву -- в великолепном синем костюме маркиза Позы.
-- Мальчишка до ошаления влюблен в кого-то. Грубо, страстно влюблен -- всем телом, весь захвачен, и ничего, кроме любимого тела, ему уже не надо, не важно!.. Как галлюцинат, бродит: вся память завалена телом... чувственник... Любопытно, какая победительница его одурманила? Судя по тому, что конфузится и скрывается, надо полагать, тип не из важных.
Рутинцев пожал плечами.
-- Вертепная дрянь какая-нибудь. Они с Квятковским все по притонам разным скитаются... Связался черт с младенцем!
Арсеньев подхватил.
-- А, очень вероятно! Покорил сердце погибшего, но милого создания. Это к нему идет... Ох-ох-ох... "Все там будем, брат Аркадий..." Знаешь, в студенческие годы всегда бывает период такого спорта -- спасать падших... Потом ужасно стыдно вспоминать, но пройти через эту полосу -- почти неизбежно... иначе -- как-то молодость неполна...
Рутинцев сочувственно кивал головою.
-- Дорогонько обходятся иногда нашему брату эти спасательные эксперименты.
Антон равнодушно зевнул.
-- Qui ne risque rien, n'a rien!.. {Кто не рискует, тот ничего не имеет!.. (фр.)} Здравствуйте, Бурст,-- пожал он протянутую длань.
-- Каким это чудаком вы вырядились? -- с покровительственною усмешкою и довольно свысока спросил Рутинцев, осматривая колоссальную фигуру техника, мохнатую и косматую в волчьих шкурах. Зато богатырскую мускулатуру своих рук и ног Бурст,-- недаром смеялась над ним Рахиль Лангзаммер!-- действительно, не пожалел обнаружить: ноги в трико -- выше колен, руки голые -- до самых плеч. Федос поиграл огромным молотом, который держал на плече, и самодовольно возразил:
-- Скандинавский молниеносный бог Тор... потому что -- товарищи, оба -- по кузнечному ремеслу...
-- Очень приятно слышать. А я было понял вас не Тором, но Адамастором.
-- Чего-с?
-- Мысом Доброй Надежды... Знаете, из поэмы Камоэнса? Адамастор, лохматое чудо океана... и прочее?
Бурст посмотрел на Рутинцева глазами, внезапно холодными и опасными...
-- Вы так можете? -- спросил он, высоко подкинув свой молот над головою и ловя его на лету одною рукою.
-- Так?
Рутинцев попробовал.
-- О, да его едва поднять... о черт!.. нет, конечно, не могу... сколько в нем?
-- Пуд,-- спокойно отвечал Бурст.-- Вот видите,-- а позволяете себе надо мною острить.
И прошел дальше, оставив Рутинцева хлопать глазами.
-- Мой любезный Илиодор,-- насмешливо мямлил ему между тем Антон Арсеньев,-- я решительно не могу поздравить тебя с удачею твоего каламбура...
Рутинцев хмурый, с закушенной губою, был очень озлен, но природное добродушие взяло верх над досадою,-- и глаза его развеселились, и он почти непроизвольно расхохотался.
-- Этакое дупло! -- воскликнул он.-- Этакое несуразное, дремучее дупло!.. Но даром это ему все-таки не пройдет: не спущу-с... не спущу-с...
-- Только ради Бога,-- шутил Антон,-- если дуэль затеешь, то в секунданты меня не зови: не пойду...
-- Разве ты принципиально против дуэли?
Антон пожал плечами.
-- Как можно быть принципиально против оспы или дифтерита? Отрицай их, сколько хочешь, но раз заболел, ничего не поделаешь: надо болеть... Не то,-- но я дал себе слово, что я буду секундантом только на одной дуэли и у одного человека... Здравствуйте, Федор Евгениевич! -- кивнул он в толпу проходящему Арнольдсу.-- Как поживаете? Что же вы не в костюме?
-- Мундир ношу...-- мне нельзя...-- сухо пробормотал артиллерист.
-- Евлалия Александровна с Георгием Николаевичем в чайном зале,-- любезничал Антон,-- я только что оттуда.
-- А вы что -- докладчиком, что ли, здесь поставлены? -- грубо усмехнулся офицер.
Губы Антона дернулись легкою судорогою.
"Ага? И ты, брат, съел?" -- не без злорадства подумал про себя Рутинцев.
А между Антоном и Арнольдсом тем временем происходило что-то странное.
Пользуясь движением толпы, офицер, как бы машинальным движением, неожиданно увлек за собою Арсеньева и на ходу снизу таращился на него своими выпуклыми белками, уставляя их прямо в глаза Антона.
-- Не удастся вам это,-- сказал он с бурым лицом и опущенными усами.
-- Что такое?..-- с почти брезгливым испугом отшатнулся Антон, невольно отводя свой взгляд от его оловянного, жестокого взгляда.
-- Не удастся вам...-- повторил Арнольдс.
-- Позвольте... я не понимаю...
-- Не допущу скандала, который вы затеваете...
Антон уже овладел собою. На твердые слова Арнольдса он отвечал теперь совсем иным взглядом и тоже в упор,-- дерзким, мрачным, враждебным...
Тот выдержал натиск бурного взгляда, как каменная стена.
-- Вы здесь ради скандала,-- твердил он, вы хотите устроить Брагину скандал... Я знаю и не позволю вам... Вы знаете меня: я слово умею держать твердо... вам придется иметь дело со мною.
Глаза Антона вспыхнули. Он выдернул свою руку из-под руки Арнольдса жестом настолько резким, поднял ее так высоко, что Арнольдс невольно отшатнулся, чтобы локоть Антона не задел его по лицу,-- и сам весь ощетинился угрозою. Но то было лишь на мгновение. Антон вдруг вспомнил что-то, передумал и погас так же быстро, как было воспламенился. Он опустил голову, гримаса бессильной злобы кривою молнией осветила его губы и молнией же исчезла,-- а потом, в ту же секунду, он взглянул в лицо Арнольдса уже совершенно ясными глазами, полными наивного и как бы веселого недоумения.
-- Федор Евгениевич! -- вскричал он,-- голубчик! Да о чем вы? Ей-Богу, так меня стукнули... Что вам, родной, мнится? Ум за разум заходит... воля ваша, ничего не понимаю.
-- Не голубчик я вам,-- проворчал Арнольдс.-- И не родной.
-- Брагин... не допущу... какой-то скандал...-- продолжал удивляться Арсеньев, дружески помахивая недавно почти уже угрожавшею рукою.-- Да -- с какой стати? Белиберда какая-то... простите за выражение, добрейший!.. Я не хочу обидеть вас, Федор Евгениевич, потому что очень уважаю вас... вы даже и подозревать не можете, как я вас люблю и уважаю: влеченье, род недуга... как у Репетилова к Скалозубу... то есть, к Чацкому... к Чацкому, разумеется... Или кто бишь раньше-то с Репетиловым встречается? Чацкий или Скалозуб?.. Но вы бредите, дорогой мой, клянусь вам, вы сны наяву видите, вы больны...
-- Зачем вы здесь? -- резко спросил Арнольдс.-- Зачем вы здесь? До сих пор вы никогда не бывали на подобных вечерах и собраниях. Здесь не ваше общество и не ваши симпатии. Зачем вы здесь? Когда я вошел, мне сразу бросилось в глаза ваше зловещее лицо... У вас намерения скверные,-- я вас чутьем насквозь понимаю. Зачем вы здесь?
-- Фу, черт! -- искренно хохоча отвечал Антон.-- Право, Федор Евгениевич, если бы не от вас, я мог бы обидеться... и, знаете ли, обижать меня безнаказанно -- не так-то легко... Я парень не из робких и не из добряков... Но против вас -- я бессилен и безгневен, я агнец, я ребенок... слишком вас люблю и... и... и уважаю!.. Зачем я здесь? Да просто,-- любопытствую видеть плоды изобретательности Макса Квятковского... ведь мы же с ним в амикошонах состоим, друзья-приятели... Дамон и Пифий, Орест и Пилад!.. Что тут удивительного?.. Что тут необыкновенного? -- спрашиваю я вас.
Глаза его тревожно бегали по толпе, выискивая кого-то. Он нашел -- и продолжал уже спокойнее...
-- И еще я здесь потому, что того желала моя приятельница, Нимфодора Артемьевна Балабоневская... Извольте знать? Ce que femme veut, Dieu le veut {Желанье женщины подобно Божьей воле (фр.).}. Мы условились непременно встретиться с нею сегодня на этой вечеринке, и вот-с я жду ее появления и нахожу, что она опоздала против обещания уже, по крайней мере, на три четверти часа... А, впрочем, позвольте: вот эта дама там, в дверях... в костюме Королевы Ночи... вуаль с золотою луною, черное платье, усыпанное звездами,-- кажется, она? Ну разумеется, она... Простите, я должен вас покинуть... Н-да-с... вот зачем я здесь, если уже хотите знать... А вы вообразили... нет, вы чудак!.. нет, вы совершеннейший... вы -- больше меня чудак!..
И, с дружеским кивком оторвавшись от Арнольдса, он ловко, как длинный уж, начал пробираться против течения толпы к Балабоневской, а та, издали завидев его, заулыбалась и закивала ему навстречу всеми мятыми ямочками своего круглого, неумного, глазастого, сладострастного лица. Арнольдс проводил Арсеньева взором, и казалось ему, что Антон тоже поглядывает на него назад через плечо, и глаза его полны злобою -- непримиримою, инстинктивною, стихийною, нерассуждающею злобою сумасшедшего, у которого отняли любимую затею его сосредоточенной мании.