LIII
Тепло загостилось на этот раз в Москве надолго, и само не заметило, как из красного лета перешло в бабье лето. Шла поздняя светлая осень с прекрасными теплыми днями после седых инеев по утрам, с паутиною в сухом прозрачном воздухе, с яркими желтыми и красными деревьями в садах и парках, ожидающими, недоумевая,-- отчего так долго,-- первых дождей и снегов, чтобы облететь.
Володя Ратомский сдал свои отсроченные экзамены достаточно благополучно и кончил университетский курс. В России стало больше одним кандидатом прав по званию, не имеющим понятия ни о каких правах: ни чужих, ни собственных по существу. На службу Володя не поступил, в помощники присяжного поверенного не записался, а принялся писать роман, который, однако, шел лениво и вяло.
Если бы Агаша была щеголихою и прихотницею, она теперь могла бы осуществить все житейские идеалы такого рода особ -- завести соболью ротонду и даже лошадей, баловаться чем угодно. Состояние Володи было в полном ее распоряжении. Но мечты Агаши имели более солидное направление. Она чувствовала, что в барыню ей поздно переделываться на двадцать девятом году: привлекательнее не станешь, а смешной, как ворона в павлиньих перьях, сделаться легко. Привыкнув к работе, Агаша немножко скучала, что в новом положении ей пришлось жить совсем без труда. Агаше хотелось какой-нибудь деятельности. И вот услыхала она, что в родном ее уезде продается помещичья усадебка. Это известие стало ей откровением,-- ее потянуло к земле, в деревню. Она знала продажное имение и находила цену -- двадцать тысяч рублей -- недорогою, да, если бы дошло до покупки, собиралась еще выторговать тысячи три, если не все пять. Она не решалась превратиться в барыню в городе, в Москве, где у Володи, как бы он ни удалялся от общества, оставалось слишком много родных, старых друзей и знакомых, которые будут вечно проникать в ее жизнь своими враждебными презрительными глазами, смущая согласие, отравляя спокойствие и ее, и Володи. Но в деревне -- дело Другое. Там они будут вдвоем, на новом месте и, оторвавшись от прежней жизни, очутится в совсем новом быту. Там они могут знаться только с теми, кого сами захотят выбрать; а найти себе компанию вровень Агаша надеялась смело. Землевладельческая среда нового времени -- и в купечестве, и в мелком дворянстве -- полна женщинами такого пошиба, что баб опередили, к дамам не дошли. Да и вообще в деловой владелице, безвыездно сидящей на своей земле, раз не гнаться за светскостью и не задавать тонов, останется на первом плане хозяйка, а не барыня. Обдумав все это, Агаша решила, что Володя должен купить имение и что пора ему жениться на ней. И, как всегда, она начала строить свое дело так, чтобы ни к чему ей не принуждать и не насиловать Володю, но -- чтобы всего, что ей хочется и надо, захотел и запросил, и заставил бы ее сделать сам Володя. В подготовке к тому и прошла у нее вся зима -- тихая, узкая, мещанская зима, в течение которой поэт Владимир Ратомский, уже приветствованный критикою как восходящее светило русской лирики, выучился носить теплый бархатный халат и татарские туфли.
Володе никогда не приходилось ревновать Агашу. А между тем за нею в последнее время многие ухаживали. Спокойная безрабочая жизнь хорошо отозвалась на ней: она побелела в лице, руки стали мягкие и пухлые; грудь и плечи начинали угрожать даже чрезмерною полнотой. Мимо ее окон частенько мелькали интендантские франтоватые писарьки, щеголи-приказчики хозяев средней руки -- все охотники взять невесту, хотя бы "из греха", зато с хорошим приданым. Но Агашу не удивляли претенденты и почище. Между ними неожиданно оказался даже такой в своем роде блистательный кавалер, как Виктор Владимирович Арагвин! Дела этого молодого человека обретались более чем не в авантаже. Из полка ему пришлось выйти уже года два назад -- он уверял, будто по своей воле, служба надоела!-- злые языки неумолимо повторяли, что -- по настоянию товарищей, после грязной шулерской проделки, сопровождавшейся не только "рукоприкладством", но якобы даже и молотьбою по бренным телесам подсвечниками. Некоторое время Виктора из жалости питал Макс Квятковский, но -- из квартиры стали пропадать вещи. Макс стерпел цепочку, стерпел часы,-- но
когда за оными последовал и канул в неизвестность любимый портсигар, Квятковский расправился с "другом" не столь свирепо, сколь оригинально. А именно -- повез Арагвина будто бы ужинать в Всесвятское, за девять верст от Москвы, на полдороге высадил его из саней под каким-то предлогом, и в тот же момент Матвей шевельнул своего рысака, сани исчезли в темной ночи, а покинутый поручик остался среди снегов под омраченным тучами небом. Освирепев, Арагвин набрался мужества и прислал к Квятковскому двух каких-то проходимцев с вызовом на дуэль. Макс вызов принял,-- но в выборе оружие уперся... на серебряных портсигарах!
Проходимцы очень горячились, уверяя, что Квятковский издевается над ними и над священными обычаями дуэли, но Макс твердил непоколебимо:
-- Я вызван, мое право выбрать оружие,-- на серебряных портсигарах!
-- Но кто же дерется, и как это дерутся на серебряных портсигарах? -- возопили проходимцы.
-- А вы спросите Арагвина,-- хладнокровно возразил Макс,-- он вам расскажет. Или обратитесь к моим секундантам. Люди опытные: один -- судебный следователь, а другой -- товарищ прокурора...
Секрета драться на серебряных портсигарах Арагвин проходимцам своим, однако, не открыл, а когда они сообщили ему о предполагаемых секундантах противника, воин ужасно поморщился...
-- Вот скотина!.. Черт с ним, коли так... не стоит рук марать: никакой чести, и -- трусишка!
С тех пор прекрасный молодой человек жил, в полном смысле слова, дарами Провидения и совсем опустился и запутался. Бильярд его больше не вывозил: в клубы ему вход был закрыт, мелкая трактирная работа не кормила,-- слишком уже мастерски он владел кием, крупно с ним не играли. В карты ему без вольтов не везло, а вольты делал он плохо и после двух-трех новых драм с шандалами решил с этим промыслом покончить. Семья не давала Виктору ни гроша и знать его не хотела. Да и -- по смерти старого полковника -- разбрелись Арагвины по лицу земли, кто куца горазд. Серафима украшала опереточные подмостки где-то в Белебее или Волковыйске. Юлия служила продавщицею в каком-то одесском или ростовском магазине белья, где не очень много шили и не в шитье была сила. А сама великолепная вдовица Аделаида Александровна, несмотря на свой почтенный возраст, успела еще прельстить своею пышною особою некоего закавказского человека с деньгами. Но этот последний с первого взгляда узнал в молодом Арагвине господина, обыгравшего его однажды в каком-то притоне наверняка, и возненавидел Виктора до кровоотмщения. Так что мать не смела уж и принимать Виктора под страхом лишиться своего довольно солидного иждивения. Местишка на прокорм грешных телес Виктор искал всюду -- постучался даже в тайную полицию. Начальник ее, веселый кутила-парень, циник и остряк себе на уме, принял Виктора отменно любезно, но, поговорив с ним обстоятельно, отказал.
-- Не годитесь.
-- Вы, может быть, думаете, что я того... предрассудки какие-нибудь имею? -- вопросил обескураженный воин.-- Ну честь там... и прочие жантильности-миндальности? Так на этот счет -- не беспокойтесь: я -- человек такой -- что прикажете, на все готовый... Мертвою хваткою и без рассуждения... долг! Да-с!..
-- О, не сомневаюсь!-- вежливо отвечал начальник.
-- Тогда... почему же?
-- Глупы вы очень,-- вздохнул начальник с откровенностью.
Виктор был чрезвычайно поражен.
-- А разве ум требуется?
-- Требуется,-- лаконически заключил начальник, изобразив на лице своем глубочайшее сожаление.
Однажды, не имея ни копейки в кармане и серьезно подумывая, уж не проситься ли ему хоть в урядники, Виктор встретил Володю Ратомского на улице, привязался к нему по старому знакомству и назвался обедать. Он внимательно осмотрел Агашу и сразу постиг ее значение в жизни богатого "карася". Обед понравился Арагвину: он стал навещать Ратомского чуть не каждый день, рассчитывая так, чтобы приходить раньше, чем сам хозяин вернется домой. Володя взял от нечего делать место секретаря в редакции еженедельного "Звонка",-- и ему было занятно,-- все-таки литературную роль играл и с писателями знакомился!-- и издателю выгодно, так как он, лишь приличия ради, платил богатому секретарю-дилетанту какие-то гроши.
-- Владимира Александровича нет дома!-- каждый раз встречала Арагвина Агаша, на что Виктор неизменно отвечал:
-- Э! право?.. Ну я его подожду... С вами посижу -- поболтаю... Как ваше здоровье, красавица моя?
В дырявом уме неудавшегося воина зародился план влюбить в себя "деревенскую дуру", которая, по глупому счастью, вертит так и этак своим "карасем", и повыцарапать у нее все, что она, без сомнения, вытянула у простоватого любовника и держит припрятанным в своем большом сундуке. Он храбро уповал на свою неотразимость армейского Дон Жуана против неприхотливой русской Церлины. В самом деле, Агаша мало-помалу начала принимать его ухаживания довольно благосклонно. Виктор уже думал, что его дело в шляпе.
-- Молодец ты, Агаша, а дурой себя ведешь,-- убеждал он,-- ну чего ты возишься с этим молокососом? Только что рожица смазливая, а то ведь фетюк, совершеннейший фетюк... Разве тебе такой мужчина нужен? Ты его старше, года через два он тебя бросит...
Агаша отшучивалась:
-- Авось Бог милостив!
-- Нет, уж, брат, бросит... Это ты будь спокойна!.. Женят его сестрицы,-- с таким пером полетишь к облакам, что мое вам почтенье... Я его знаю. Он не то чтобы из постоянных... воск!.. ветер!.. Сестра Серафима -- уж на что выжига, и влюблен он был в нее до страсти,-- а увернулся же, в лучшем виде ее с носом оставил... Барышню! Полковничью дочь! Сестру мою!.. Так с тобою, крестьянкою, станет он долго церемониться?.. Эй, берегись! Не все красные дни,-- думай о черном.
-- Да уж думаю, думаю... У кого тысяча думушек, а у меня все одна дума!
-- На твоем месте я бы счастья своего не прозевал.
-- А что же бы вы сделали?
-- Что? Цапнул бы у него, дурака, сколько десница осилит, да и -- к черту его! К свиньям! Ты хорошего человека полюби, не мальчишку, чтобы настоящей мужчина был, тебе защитник.
-- Уж не вас ли?
-- А хоть бы и меня?! Что же? Ты мне нравишься, и я тебе человек подходящий. Уж я тебя устроил бы -- не чета твоему Володьке. Срам сказать: живет с тобою чуть не открыто, как муж с женою, а -- как была ты горничною, так в горничных тебя и оставил... Нет,-- будь только деньги, а мы бы с тобою сейчас Москву по боку, и езжай -- знаешь куда? На край света! В Владивосток!
-- Что больно далеко? -- смеялась Агаша.
-- Ты не перебивай меня, а слушай! Махнем мы с тобою в Владивосток и откроем там кафешантан... знаешь, сад такой, где артистки поют и танцовщицы пляшут... ну и чтобы девочки... и кабинеты...
-- Ой, что-й-то вы, Виктор Владимирович?! Грех!
-- Ты меня слушай, Агафья! Ты меня слушай! Народ там -- азиат либо моряк, со всех земных стран собравшийся, от скуки одурелый... До того тоскуют, что, ради развлеченья, соберутся, да друг в друга из револьверов палят. Либо -- на пари спины пробуют: кто больше линьков выдержит... Этой-то публике -- кафешантан?! А?! Так в него и повалят!.. Денег-то, денег-то что можно собрать?! Господи Боже мой! А деньги там, Агашенька, не бумажки -- одно золото!
-- Что говорить! Оно только срамно как будто, а вся видимость, что ваш расчет правильный и дело выгодное.
-- Так по рукам, что ли?
-- Ну как не по рукам? -- возражала Агаша, увертываясь от его объятий.-- Ишь как вы прытко шагаете! А как завезете вы меня в Ладисток этот, разлюбите там и покинете? Что тогда?
-- Вона куда хватила! Да хочешь -- я с тобою хоть сейчас повенчаюсь?
-- Ха-ха-ха! И шутник же вы -- погляжу я на вас, Виктор Владимирович!
-- Чего шутник? Я не шутник, я человек-правило. Дело говорю: пять тысяч на стол -- ив церковь!
-- А жен разве не бросают?
-- А ты имей доверие: не брошу! Что ты из простых, а я благородный,-- это наплевать... Я, брат, того: против денег я без предрассудков... Мне главное, чтобы женщина ко всякому делу была годна и деньгу понимала... К барышням-то модным я, чтобы всякие там фигли-мигли и с меня шкуру стригли, я -- не очень... Зачем мне тебя бросать? Коль скоро ты окажешься женщина расторопная и к делу нужная, я тебя никогда не брошу.
-- А если -- все-таки бросите?
-- Все же тебе выгода: благородною останешься.
-- Что за честь, коли нечего есть!
-- А ты по суду обеспечение требуй.
-- Где мне, дуре, по судам ходить: я вон и читаю-то только по-крупному, а писать, окромя своего имени, ничего не умею.
"И того тебе, деревенской кобыле, много, ежели рассуждать по-настоящему!" -- думал про себя Арагвин.
Володя все-таки доведался про свидания Агаши с Виктором, да она так к тому и вела дело, чтобы он доведался. Роль Яго сыграла маленькая Аниська, а Аниську научила предать ее и наябедничать сама же Агаша. Донос язвительно уколол Володю. Раньше Ратомскому никогда и в голову не приходила мысль, что Агаше может нравиться кто-либо, кроме него, что она может изменить ему. Старую любовь, которую он подозревал когда-то между Агашею и Тихоном Постелькиным, он теперь справедливо считал в давно прошедшем времени и зачеркивал для себя, как и всю былую жизнь Агаши -- до него, Владимира Ратомского. Да и одно дело -- ухаживанье какого-нибудь Тихона Постелькина, жалкого приказчика из суровской лавки, а совсем другое -- амуры с Виктором Арагвиным: как он ни пал, а все же барин, бывший офицер... это уже соперник! И -- как знать? Может быть, соперник опасный, соперник уже счастливый?
Володю сильно и больно обожгло ревностью. Он ничего не сказал Агаше, но стал следить за нею и, мучась новым для себя чувством, в одну неделю извелся так, что на нем лица не стало: похудел, позеленел, стал невыразимо раздражителен... Он уже и сам не знал, что в нем сильнее: потребность проверить твердо и определенно, далеко ли зашли отношения между Арагвиным и Агашею, или страх убедиться, что отношения эти действительно существуют. Он с ужасом экзаменовал себя в половой привычке, поработившей его этой женщине, и чувствовал, что привычка уже переродилась в силу и право собственности, и каждое чужое покушение на Агашу заставит его реветь, неистовствовать, драться, растерзает его сердце, исказит его характер, перевернет вверх дном обезумевшую волю и направит жизнь -- он даже сам отказывался представить себе, боялся вообразить,-- куца... Он вдруг инстинктом понял всю тайну любви как чувства половой собственности и тайну ревности как страха за собственность и впился в инстинкт этот всем существом своим. Ходил, как придавленный внезапно рухнувшею лавиною, и весь -- каждым движением мысли, каждым куском тела -- чувствовал, "что лучше родиться жабой и пресмыкаться в сырости темниц, чем из того, что любишь, отдавать другому хоть малейшую чахлицу". Злая мечта, сходный, дразнящий самонамек, еще даже не подозрение, но одно лишь воображение подозрения, что Агаша может физически принадлежать другому мужчине, приводило Ратомского в бессонные экстазы бешенства, которых бессмыслицу он хорошо понимал, которых стыдился и старался их скрывать, но не умел ни справиться с ними, ни спрятать свои от них мучения... Агаше только того и надо было. Она показала Володе, что уж не такая она неотъемлемая его собственность, как он привык думать, что есть люди из его же общества, которые не прочь отбить ее у него; она выучила Володю бояться за нее, как за вещь в спросе,-- и пожалела мучить молодого человека долее.
Однажды она прекрасно видела из окна своей угловой комнаты, как Володя, отправившись будто бы в редакцию, на самом деле засел в угловой лавочке -- пьет сельтерскую воду и из-за листа газеты, дрожащего в его руках, наблюдает за крыльцом своей квартиры.
Наконец явился и позвонил у подъезда Арагвин. Володя бросился бегом домой и,-- впущенный подкупленною Аниською,-- прокравшись на цыпочках по черному ходу,-- выслушал из передней весь разговор Агаши с новым поклонником. Агаша говорила громко, ясно, как женщина, которой нечего скрываться, и каждое слово ее было целебным бальзамом для сердца Ратомского. Она совсем оплевала Арагвина,-- по пальцам разобрала его мошеннические планы и подлое отношение к Володе, который по напрасной доброте своей его кормит и поит; нежно и с искренним чувством распространялась о своей привязанности к Володе и наконец без церемонии принялась гнать Виктора вон...
-- Нечего, не за чем вам к нам шляться... Поворот от ворот!.. Вот Бог -- вот и порог...
-- Молчать! Я тебе морду побью!-- неистовствовал воин. Агаша храбро отвечала:
-- Это еще посмотрим, кто кого! Сунься: я, брат, четыре пуда-то -- одною ручкою... Проваливай-ка, проваливай, покуда я за кочергу не взялась...
-- Мужичка!.. Хамка!.. Дрянь!..
-- А ты часы украл! Портсигар украл! Сестры у тебя в девки ушли! В карты плутуешь! Подсвечником бит!
Володя едва-едва успел отскочить от двери, чтобы не столкнуться с Арагвиным, и, сбежав по черной лестнице мимо хихикающей Аниськи -- своей соучастницы в этом заговоре на любовное шпионство,-- имел удовольствие видеть со двора, из ворот, как провалившийся Дон Жуан промчался по тротуару волчьею рысью, красный, с свирепым лицом... Тогда Володя -- спокойный, торжествующий,-- обогнул, приличия ради, несколько кварталов и позвонил у своей квартиры уже с улицы, как будто только что вернулся. Но ликующие глаза его, конечно, выдали Агаше всю правду.
Вечером Агаша попросила Володю не принимать Арагвина.
-- Что это за безобразие? Шляется каждый день, опивает, объедает, а -- вместо спасибо за добро -- озорничает.
Ревность, раз побывав в сердце человека, не забывает дверцы, куда она вошла. Володя начал наблюдать за Агашей, и много досады почерпал он в наблюдениях. Он подметил шмыгающих под ее окнами "молодцов" -- и, хотя знал, что Агаша не обращает на них внимания, однако уже не мог остаться равнодушным к этому ухаживанию. Его бесил фамильярный тон, каким говорили с Агашей люди ее среды. А Агаша с наступлением весны, как нарочно, взяла привычку каждый вечер сидеть в сумерках у ворот с соседскими горничными. Володя из окон своего кабинета с раздражением видел, как она, выдаваясь среди подруг и своим монументальным сложением, и франтовским туалетом, кокетничала перед кавалерами в "спинжаках" с господского плеча. От ворот раздавались взрывы смеха, вольные шуточки, женские взвизгивания,-- и Володя со злостью узнавал Агашин голос. Он сделал Агаше сцену.
-- Что же мне делать? -- оправдывалась Агаша,-- чем я виновата, если ко мне пристают? Ведь это уж так водится: играют не для чего дурного, а так,-- шутки ради!
-- Да не хочу я таких шуток! Как они смеют так шутить с тобою?
-- Почему же не сметь-то? Чай, я не барыня...
-- Так и знай, Агаша: если я еще раз увижу, худо будет... я не вытерплю...
-- То-то славно придумал! Страму-то, смеху-то наберемся! Что я тебе, законная жена, что ли?
Таким образом, Володя ежедневно глотал, как горькое лекарство, одни и те же разговоры, с постоянным логическим выводом в заключение: ежели ты желаешь иметь Агашу своей исключительной собственностью,-- сделай ее своею женой. И горькое лекарство подействовало.
-- Май месяц на дворе... люди дачи нанимают,-- заговорила как-то Агаша,-- поедем, что ли, куда или на лето в Москве останемся?
-- А ты как думаешь? -- получила она обыкновенный ответ.
Она стала говорить против дачи и незаметно перешла к вопросу о покупке усадьбы, горячо защищая выгоды деревенской жизни, выхваляя местность, почву, воздух...
-- Что ж? Съездим -- посмотрим... я, пожалуй, не прочь купить!-- против ожидания, быстро согласился Ратомский.
-- Ой ли? -- радостно воскликнула Агаша,-- да ты у меня как есть умница!
-- И...-- продолжал Володя, сильно задрожавшим голосом,-- это будет тебе свадебным подарком... Я думаю, что нам надо повенчаться...