Кроме серьезных и солидных искателей моей руки, которых я назвала, вертелось тогда вокруг меня множество других, самых разнообразных по характерам, темпераментам и намерениям. Праздных ловеласов, подъезжавших ко мне с бесчестными расчетами, я умела угадывать недурно и быстро их от себя отваживала. А друзей среди мужского моего знакомства у меня нашлось очень много, особенно из студенчества. Были также и искренно влюбленные в меня молодые, несмелые люди, которые обожали меня издали, никогда не говоря со мною о своих чувствах. Конечно, эти были или безусые, желторотые юнцы, или люди, хотя допущенные в наше общество, но по своему положению неровни, которые не смели рассчитывать на мою взаимность. Я должна сознаться, что в это хорошее время была окружена людьми очень порядочными. Сколько ни вспоминаю нашу тогдашнюю жизнь, решительно не могу вспомнить, чтобы она когда-нибудь омрачилась чьим-либо нечестным или грязным поступком.
В числе таких моих поклонников издали был некто Галактион Артемьевич Шуплов: молодой человек, подаренный в наше общество тоже наследием моего брата от его несчастного брака. Покойной жене брата он приходился какою-то родною, и в свое время брат тоже немало повозился с ним, чтобы устроить его на подходящее ему место и вывести его в люди. В настоящее время он занимал какое-то маленькое место в какой-то торговой конторе. Говорили, что он малый не без способностей и сделает себе хорошую дорогу.
Будучи дальним свойственником брату через покойную жену его, Галактион Артемьевич, конечно, должен был быть родственником и нашей Дросиде. Но на сколько близким, я тогда и не подозревала, а потом узналось, что он ей -- родной племянник. Но они не показывали этой близости между собою. Когда со временем она открылась и выяснилась, оказалось, что это укрывательство было делом большой привязанности со стороны нашей домоправительницы к племяннику. Дросида почитала Галактиона Артемьевича способным и обязанным делать большую и хорошую карьеру, а себя в своем необразовании и ложном положении как бы лишним тормозом на его пути {Тем, что Лиляша рассказывает о Дросиде, я воспользовался для образа Епистимии в "Паутине". Ал. Амф. }. Они при посторонних едва здоровались и были между собою на "вы". А на самом деле чрезвычайно дружили между собою. Я даже скажу, что редко видала родственников, столько согласных в целях своей жизни и энергических в их достижении и помощи друг другу на всех житейских путях.
Все, что я знала о Галактионе Артемьевиче, внушало к нему известное уважение как к человеку дельному, рабочему и скромному. Но, к сожалению, он не получил образования, а самообразование, должно быть, далось ему плохо. Да сверх того, когда я узнала жизнь его ближе, то поняла, что, занятый постоянно мыслью о том, чтобы обогатиться и выйти в люди, он и не имел времени к настоящему, систематическому самообразованию. В нашем обществе он имел такт больше молчать и слушать, отвечая лишь на обращенные к нему вопросы. Так что прослыл у нас, между молодыми людьми, "великим молчальником", "картезианцем" и тому подобными именами. Наш кружок был очень щедр на клички, и почти все имели какую-нибудь.
Брат мой относился к Галактиону Артемьевичу очень хорошо--внимательно и с уважением, которое даже несколько удивляло меня, так как при всей своей мягкости и любезности брат не раздавал своей симпатии по пустякам и первому встречному.
Одною из характерных черт брата было, что он терпеть не мог рассказывать что-либо о своих друзьях, родных и знакомых, предоставляя всем и каждому самим узнавать о них, если это кому угодно и надо. Поэтому мы чрезвычайно поздно узнали, что Галактион Артемьевич, которого по его молодости, положению и манере держать себя мы уж никак не могли принять за человека с большим романическим прошлым, успел пережить на своем коротком веку очень тяжелую сердечную драму -- долгую, оскорбительную, мучительную. В его мрачной судьбе было, пожалуй, нечто общее с участью моего брата. Быть может, этим и объяснялась симпатия, которую брат к нему имел.
Печальный роман нашего Галактиона Артемьевича был такой. Он с раннего детства воспитывался, то есть, вернее сказать, жил и рос как благодетельствуемый питомец, а в действительности без всякого призора, в доме одного провинциального магната, губернского предводителя дворянства в большом университетском городе. Благодетелю своему он приходился, кажется, в каком-то не признанном родстве с левой стороны: был едва ли не сыном одного из братьев предводителя, который в свое время, пожив в полное свое удовольствие и наделав немало мерзостей, спился с круга, впал в идиотизм и умер от прогрессивного паралича в доме умалишенных.
Мать Галактиона Артемьевича -- родная сестра Дросиды, женщина простая, но презамечательная, жила в монастыре и, вся погруженная в богоугодные стремления, как бы отреклась от жизни. Сына неохотно видала. Было очевидно, что она его совсем не любит, будто он ей напоминает что-то тяжелое и неприятное, о чем хотелось бы позабыть, что следовало бы вычеркнуть вон из жизни. Со временем она и вовсе постриглась в монахини и в этом ангельском чине сделала известную карьеру. Умерла она не так давно чтимою игуменьей в одном из южных монастырей.
Что касается благодетеля, он вырастил своего подозреваемого племянника на самом ложном положении: не возвысил его до своих собственных детей и не оставил его товарищем своих слуг и служанок. Не будучи ни в тех, ни в сех, Галактион прожил в этом богатом дому очень тяжелое детство. Сверху его не то чтобы обижали и унижали, но покровительственно к нему придирались. А снизу ему завидовали и вредили, ненавидели его и старались подводить под неприятности, за которые взыскивалось сурово и без всякой пощады самолюбию. Так что, когда ребенок вырос в отрока и нашли нужным отдать его сперва в реальное училище, а потом, когда он прошел четыре класса, открылось ему местечко по торговой части у одного из знакомых благодетелю коммерсантов, Галактион с истинным удовольствием покинул дом, в котором он будто бы "получил воспитание". Тем не менее о семье своего благодетеля и в особенности о детях его он сохранил самые лучшие и благодарные воспоминания как о товарищах ласковых, добродушных, простых и очень его любивших.
Молодежи этой было пять человек: два брата и три сестры, в возрастах от 12 до 24 лет. Сверстником и более или менее ровесником Галактион приходился младшему сыну своего благодетеля и старшей дочери, очень милой и красивой девушке. О ней я слышала много хороших воспоминаний. Эти братья и сестры относились к Галактиону с особенно внимательною дружбою и ласкою. Живя вдали, на месте, он тем не менее очень часто их посещал, поддерживая дружбу, которою гордился и дорожил более всего в жизни.
Едва ли не первое свое серьезное горе узнал Галактион -- и никогда не мог позабыть, -- когда внезапная болезнь, брюшной тиф, унесла в могилу его товарища, предводительского сына. В это время Галактиону шел двадцать второй год, а дочери благодетеля, его приятельнице, девятнадцатый. В тоске по умершему брату, которого они оба любили, они начали часто видеться. Последовало сближение, влюбленность, любовь. Кончилось тайным браком, с уходом предводительской дочери из дому и отказом ее от рода-племени, которые, конечно, никогда не простили ей такого мезальянса.
Не простил и огорченный родитель и навсегда отказался от виновной дочери. Однако, как человек тактичный, постарался, чтобы приключение получило как можно меньшую огласку, а как человек не жестокий, не захотел, чтобы молодые пропали с голоду. И хотя дочь из завещания вычеркнул, но устроил ее мужу какое-то скромное -- по способностям и образованию его -- место в дальнем провинциальном городке под строгим наказом -- никогда к нему не обращаться ни в каком случае, забыть про родство и даже по возможности отказаться от него перед другими, если будут спрашивать.
По-видимому, условие это было выполнено в полном своем размере, настолько честно, что молодая чета словно кануна в море. Плыли, конечно, кое-какие темные слухи, более или менее близко нащупывавшие правду. Но вообще-то гордый предводитель, когда его спрашивали о дочери, куда она отбыла, неизменно говорил, не моргнувши глазом, что девица воспылала любовью к искусству и теперь живет в Италии, обучается пению и ваянию у разных тамошних знаменитостей.
"А у кого именно -- лучше меня и не спрашивайте: я, как совершенный в этих делах профан, ничего знать не знаю, ведать не ведаю. Да и должен вам сказать, что нисколько этим не интересуюсь. Я совершенно против ее блажи, но -- что поделаете с современною молодежью? Разве они слушают нас, стариков?.."
В своем изгнании молодая чета прожила бедно и довольно уютно три года, в течение которых успела обрасти детьми. Сперва у них родилась дочка, потом два мальчика, близнецы, а третьими родами супруга Галактиона Артемьевича умерла. За нею быстро последовали и малютки-близнецы, унесенные на тот свет дифтеритом. Уцелела только дочка. Ее взяла на воспитание к себе в монастырь мать Галактиона Артемьевича.
А сам он, отгоревав свою потерю, порвал окончательно все связи с недавним и коротким своим магнатским свойством и пустился в Москву -- на поиски нового житейского счастья. Здесь попал под протекцию моего брата, нашел хорошее место в крупной коммерческой фирме и привился в ней крепко и надежно.