Когда я узнала про роман, пережитый Галактионом Артемьевичем, то была так удивлена, что долго не хотела верить. Мне просто невероятным казалось, чтобы этот человек -- некрасивый, лишенный отпечатка интеллигентности во всем своем явлении, может быть, не глупый от природы, но, по-видимому, невежественный и потому в образованном обществе то смешной, то невыносимо скучный, всегда неумело и безвкусно одетый и с мещанскими манерами, -- мог быть героем подобного приключения: увлек девушку из хорошего общества! Да еще такую, о которой все, ее знавшие, вспоминали с восторгом. Мне, да и не одной мне, а, кажется, всем, кто знакомился с этой историей, она казалась просто-таки противоестественною.
Любопытство заставляло многих из нашего общества наблюдать за Галактионом Артемьевичем, но из наблюдений этих никто не вынес ничего интересного и нового. Он и при ближайшем знакомстве оказывался совершенно тем же, как видели его в обществе. Кругом мещанин, без всякой доли романической привлекательности. Жил он, сообразно занимаемому им небольшому месту, бедно и скупо -- и чрезвычайно одиноко. Поэтому его и считали холостым.
Когда я узнала, что Дросида приходится ему теткою, то она рассказала мне о нем много хорошего, но опять-таки хорошего по-обывательски, даже по-мещански, без капли поэзии. Мне понравилась было только его верность памяти покойной жены и в зависимости от того строгое поведение, о котором Дросида повествовала даже не без лукавой усмешки. Чтобы молодой человек, тридцати с малым лет, здоровый и крепкий, жил чуть не совершенным монахом и был так осторожен знакомиться с женщинами, это редкость.
Однако -- как разочаровала меня та же Дросида -- это зависело вовсе не от поэтической преданности покойной жене. Напротив -- Галактион Артемьевич уже года полтора все подумывал да присматривался, как бы ему жениться. Но колебался, так как после первого своего брака заключить второй в своей среде ему уже не очень-то хотелось. А такие удачи, как в первый раз, конечно, не повторяются. Поэтому он весьма благоразумно и с холодною рассудительностью решил, что не женится более до тех пор, покуда не достигнет какого-либо крупного положения, хотя бы в той же фирме, в которой он теперь служил, и не составит с нее маленького капитала, дающего право на приличное сватовство. Человек он был вообще молчаливый и скрытный. Насколько эти планы его достигались им и двигались вперед, даже тетка не знала и не могла ничего о том сказать.
Находя эту расчетливость Галактиона Артемьевича благоразумною, хотя и очень скучною, я, однако, не могла не заметить, что если бы я захотела, то могла бы быстро перевернуть все его планы и выкладки вверх дном. Потому что он влюбился с первого же нашего свидания. Воображал, будто очень хорошо и искусно чувство свое прячет, а между тем оно так и сквозило из глаз его и из каждого слова. Это меня иногда забавляло, а чаще надоедало мне и было досадно не только как скучное зрелище и впечатление, но и просто дерзость. Но любить молчанием и созерцанием нельзя запретить никому, а слова не то что непочтительного или вольного, но просто сколько-нибудь намекающего на нежные чувства ко мне я от него никогда ни одного не слыхала. Этот человек умел владеть собою и при всей своей первобытности обладал большим характером и природным тактом. Наметив для себя в обществе известные рамки, скромные, но безобидные, он никогда не выходил из них -- на риск быть оборванным, приниженным или осмеянным. Умеренную, но верную удачу он всегда предпочитал самому головокружительному обещанию, маленький и точный расчет -- самому щедрому и яркому полету надежд...
Узкий и наивный прозаизм его казался нам тем более странным, что, будучи допущен в наше общество, Галактион Артемьевич в нем привязался к людям наиболее поэтического склада души, к самым пылким нашим фантазерам и мечтателям. Но самою большою его любовью, предметом почти обожания был барон М. Галактион Артемьевич на него только что Богу не молился. Чем, собственно, создалась такая большая привязанность? Для того чтобы получить ее, барон решительно ничего не делал. Впрочем, она возникла раньше, чем Галактион Артемьевич показался в нашем обществе. Брат Павел говорил, что, кажется, барон хорошо знал покойную жену Галактиона Артемьевича, до известной степени поддержал ее в период, когда слагался их брак, и чуть ли не был даже ее шафером на свадьбе. Во всяком случае, бароном была оказана Галактиону Артемьевичу или его покойной жене какая-то житейская услуга -- по всей вероятности, сама по себе ничтожная, которую барон едва помнил и нисколько не ценил. Зато Галактион Артемьевич запомнил ее крепко и на всю жизнь остался барону благодарен. А из благодарности выросло благоговение -- как я уже сказала -- до обожания.
Притом впоследствии, когда я узнала Галактиона Артемьевича ближе, то с удивлением заметила, что, совершенно лишенный всякого вкуса для самого себя, он чрезвычайно понимал и любил изящество в других -- как в женщинах, так и в мужчинах. А этого качества у барона М. было не занимать стать. Я не раз замечала, что, когда он бывает у нас, Галактион Артемьевич издали наблюдает его с таким восхищением и преданностью, что, право, если бы я подсмотрела такой взгляд у женщины, то закипела бы к ней гневною ревностью. Барон М. знал об этом боготворящем чувстве и считал за него Галактиона Артемьевича большим чудаком. А впрочем, позволял обожать себя -- как всегда и во всем, что он делал,-- безразлично, лениво и равнодушно.
По какому-то случаю они были на "ты". Так как о Галактионе Артемьевиче шла молва, что у него имеются маленькие сбережения, а барон М, наследник совершенно расстроенного состояния, вечно нуждался в деньгах, то не удивительно было бы, если он и должал у своего бескорыстного друга. Да и вообще чувствовалось, что Галактион Артемьевич всегда готов оказать барону всякую услугу, которой тот от него потребует, если только он будет в его средствах, а барон услуг этих иногда просит и даже привык к ним...
Это пылкое и восторженное отношение к предмету моей страсти, понятно, не могло не нравиться мне, влюбленной, и мирило меня со многим, что казалось мне в Галактионе Артемьевиче несимпатичным, некрасивым и вульгарным. Говоря правду, я сама не меньше барона злоупотребляла его любезностью и всегдашним желанием угодить мне и быть чем-нибудь полезным. Конечно, денег не занимала, но времени брала у него ужасно много и заставляла его рыскать по моим поручениям, как какого-нибудь посыльного.
В конце концов, когда я вспоминаю Галактиона Артемьевича, то всегда прихожу к заключению, что он был человек очень хороший и созданный для хорошей жизни. И не его вина, что обстоятельства так дурно для него сложились, что сперва он был долго человеком несчастливым, а впоследствии, пожалуй, мог иногда назваться и дурным человеком... Но об этом после.