Итак, моя любовная канитель тянулась уже более полугода. За эти месяцы я порядочно-таки закружилась. От моего прежнего рабочего быта, с усердным чтением и серьезным обществом, я совершенно отстала, а приобрела множество знакомства в круге не то чтобы совсем "веселящейся Москвы", но все-таки не чуждом уже несколько преувеличенной веселости.
Те коммерческие семьи, в которых я начала новую для меня жизнь, уже отдалились от моего знакомства. Причиною, должна сознаться, всюду была ревность, которую я возбуждала в моих бывших подругах -- в одной раньше, в другой позже, но обязательно когда-нибудь во всех.
Ревность эта, по чести уверяю, не имела решительно никаких оснований. Но -- повторяю -- я в то время была хороша собою. А убедилась из всего опыта моей жизни, что любимейший женский тип, за которым усерднее всего охотятся господа мужчины, это свободная и красивая девушка в летах, если она производит такое впечатление, что не ищет замужества, а просто любит веселое мужское общество и невинный, ни к чему не обязывающий, товарищеский флирт.
Собственно говоря, такие отношения -- наилучшая гарантия женам, что их скучающие мужья не убегут от них с какой-нибудь серьезной соблазнительницей и не наделают глупостей, которыми испортят свою семейную жизнь и обратят ее если не в драму, то в трагикомедию. Но жены это редко понимают. И мы, вот такие -- резвые, фамильярные, как я была, -- сперва находим в них пылких и восторженных поклонниц. А затем, через несколько недель, а может быть, даже и дней, все это исчезает и они становятся нашими злейшими врагами и гонительницами, потому что в глупой ревности начинают подозревать всякие гадости там, где нет ничего, кроме веселья и резвой игры, да и не ищет никто, чтобы было иное.
Зато знакомством мужской молодежи я окружилась очень. На маленьких наших журфиксах становилось все оживленнее, веселее и интереснее. В обществе этом, как мне казалось, я исцелилась от своей любви. Но место ее в душе (если только она ушла) осталось совершенно не занятым. Я даже хотела бы заполнить его чьим-либо новым образом и новым чувством. Но чувство не приходило. Образы, все, которые встречались, казались бледными, недостойными и ненужными. "Храм разрушенный" оставался все "храмом", а "кумир поверженный" -- "все Богом"...
Новый, 1882 год у нас встречали вечеринкою, которая очень удалась. Молодежи собралось много. Пели, танцевали, гадали, весело ужинали. Но кончилось это празднество очень нехорошо.
Виноват был барон М. Я пригласила его к нам встречать Новый год -- не без расчета лишний раз себя уверить и ему показать, что все прежнее между нами кончено и мы можем отныне опять быть хорошими друзьями, не отвлекаясь к более нежному чувству. Он отвечал любезною запискою, что будет непременно, только извиняется, что не может быть на весь вечер, и просил позволения приехать попозже. Действительно, он явился только уже в половине ужина, когда мы давно поздравили друг друга шампанским и я уже потеряла надежду, что он приедет.
И лучше бы он сделал, если бы в самом деле не приехал. Такая неделикатность огорчила бы меня, оскорбила бы, но... во всяком случае, не могло бы случиться того, что вышло последствием его приезда.
Явился он с какого-то очень торжественного вечера -- во фраке, прекрасный и обаятельный более, чем когда-либо, настоящий молодой бог. Долгое ли ожидание подействовало, общее ли возбуждение вечера, но я так и вспыхнула ему навстречу. Все прошлое мое благоразумие сразу куда-то исчезло. Вся моя дрессировка себя в течение многих месяцев пропала даром. Никогда еще я не чувствовала себя влюбленною в него более, чем в этот вечер. Это было опять, как удар молнии, при первом же его появлении, едва я завидела его в дверях, с улыбкой на лице, вытирающим свой аполлоновский лоб от налипших снежинок.
Он пробыл очень недолго, всего несколько минут... много если полчаса. И, заметно, все это время сидел как на иголках. Видимо, только хотел исполнить долг вежливости, а сам куда-то спешил, в более интересное место.
Будучи вызвана на минуту от стола Дросидою для какого-то хозяйственного спроса, я поспешила наскоро отделаться от нее и быстро возвратилась к барону. Но, к удивлению моему, встретила его в соседней со столовой комнате -- не одного, а вдвоем с Галактионом Артемьевичем. Они стояли у окна и быстро о чем-то переговаривались. Я вошла как раз в то время, когда Галактион Артемьевич передал барону что-то в руку, а тот быстрым и небрежным движением положил это в жилетный карман.
Затем, просидев рядом со мною за столом минут пять, проговорив все время о каких-то беспечных пустяках, барон тихо попросил у меня извинения, что должен уехать, так как его неотложно ждут. Как ни упрашивала я его остаться, он ни за что не согласился. Досада, грусть и ревность загорелись в моем сердце. Когда же он в самом деле уехал, я впала в такое мрачное и тяжелое настроение, как еще никогда в жизни.
Было уже поздно -- второй час ночи. Гости наши начинали расходиться, хотя еще много оставалось их за столом. Мне вдруг неотложно, безумно захотелось узнать, куда именно уехал барон. Вызвав в соседнюю комнату Галактиона Артемьевича, я пристала к нему с допросом. Он, помявшись несколько, не счел нужным скрыть от меня, что барон в настоящее время находится в маскараде Большого театра, куда он вызван сегодня какою-то запискою.
Едва он сообщил мне это, как в моей разгоряченной голове вдруг родилась идея -- поехать тоже в этот маскарад. Для того чтобы еще раз видеть обожаемого человека и, может быть, под маскою несколько поинтриговать его, выведать какую-нибудь его тайну, еще раз сказать ему, как много я его люблю. Осуществить эту затею было легко: у меня имелись и домино, и маска.
Театральные маскарады Москвы, впоследствии прекращенные, считались местом не особенно приличным, так что даме одной туда ехать было совершенно невозможно. Подумав, кого бы из кавалеров пригласить себе в провожатые, я остановилась на Галактионе Артемьевиче как на самом скромном и, наверное, не болтливом. Сверх того, увидав женское домино в его сопровождении, барон никогда и не подумает, что это я. А мне именно того и надо было, чтобы он меня не узнал.
Как только я предложила Галактиону Артемьевичу сопровождать меня, он сейчас же выразил полную свою готовность. Только предупредил меня, что мы приедем уже к самому концу маскарада, когда оттуда вся приличная часть публики разъезжается. После половины третьего начинают понемногу гасить огни и выживать народ из зала, а в фойе тогда начинается большое безобразие.
Я сказала, что до такого срока мы, конечно, не пробудем. Всего вероятнее, что мы останемся лишь несколько минут, так как я только хочу видеть картину маскарада и поинтриговать барона.
Что я поеду в маскарад, я предупредила брата и обещала скоро вернуться, а его просила занять до моего возвращения еще оставшихся гостей, если они намерены просидеть долго. А брат, узнав, что Галактиону Артемьевичу завтра рано надо быть на службе, чтобы сводить какие-то очередные счета, предложил ему, когда он проводит меня обратно, заночевать у нас, чтобы не потерять остаток ночи в пешем хождении на свою квартиру. После некоторых отнекиваний Галактион Артемьевич согласился с благодарностью, и мы поехали, как только могли спешно-спешно в Большой театр.
Все это время я была в каком-то истерическом состоянии, похожем на сумасшествие. Точно неведомая злая сила меня увлекла и тянула. Я в этот вечер совсем почти не пила вина, кроме нескольких глотков поздравительного шампанского, но меня легко было принять за пьяную, потому что мысли так и прыгали в моей голое. И когда я говорила, то чувствовала, что и слова прыгают, что я слишком много и бестолково смеюсь и говорю иногда совсем не то, что надо: невпопад и иначе, чем хотела сказать.